Фредерик бастиа экономические софизмы

Если бы я платил водовозу, снабжающему мой дом водой, соразмерно безусловной пользе воды, то на это не хватило бы моего состояния. Но я плачу ему соразмерно труду, который он затрачивает. Если бы он потребовал большей платы, то его труд взяли бы на себя другие, и, наконец, в случае нужды, я сам. Предмет торговли составляет не вода, а труд, предпринимаемый для снабжения ею. Этот взгляд и следствия, которые я из него выведу, настолько важны для решения проблемы свободы международного обмена, что я считаю необходимым пояснить мою мысль другими примерами.

Количество питательных веществ, содержащихся в картофеле, не очень дорого, потому что его можно добыть много небольшим трудом. За пшеницу мы платим больше, потому что для ее добывания природа требует гораздо больше человеческого труда. Очевидно, что если бы природа одинаково содействовала произрастанию как пшеницы, так и картофеля, то цены стремились бы сравняться. Невозможно, чтобы производитель пшеницы получал постоянно гораздо больше прибыли, нежели производитель картофеля. закон спроса и предложения этого не допустит.

Если бы каким-то чудом плодородие всех пахотных земель повысилось, то от этого явления выиграл бы не земледелец, а потребитель, потому что оно проявилось бы изобилием, дешевизной. Каждый гектолитр⁰³⁹ хлеба требовал бы меньших затрат труда, и земледелец мог бы обменять его только на продукт, требующий затраты такого же уменьшенного количества труда. Если бы, напротив, плодородие земли вдруг уменьшилось, то участие природы в производстве стало бы меньше, а участие труда — больше, и продукт бы подорожал. Следовательно, я был прав, говоря, что раньше или позже последствия всех экономических явлений распространяются среди потребителей, т.е. всего человечества. Тот, кто не прослеживает их действия до конца, кто останавливается на их непосредственных следствиях, простирающихся на одного лишь человека или на один класс людей в их ипостаси производителей, заслуживает называться экономистом не более, чем тот, кто вместо исследования действия какого-нибудь лекарства на весь организм, ограничился бы для определения пользы этого лекарства наблюдением над действием его лишь на н¨бо и глотку, заслуживает называться врачом.

Жаркие страны находятся в весьма благоприятных условиях для производства сахара и кофе. Это значит, что природа бoльшую часть производства берет на себя и только весьма малую оставляет на долю труда. Но кто же в таком случае пользуется выгодами такой щедрости природы? Ими пользуются не эти страны, потому что конкуренция заставляет их получать только вознаграждение за труд, но все человечество, потому что последствие этой щедрости называется дешевизной, а дешевизной пользуется всякий.

Возьмем страну с климатом умеренным, в которой каменный уголь и железная руда находятся на поверхности земли, где нужно только нагнуться, чтобы взять их. Сначала жители будут, конечно, извлекать выгоды из этого счастливого обстоятельства. Но скоро в результате конкуренции цена каменного угля и железа понизится до того, что эти дары природы сделаются доступными для всех безвозмездно, и вознаграждаться будет только один человеческий труд, по средней за него плате.

Итак, в результате действия закона спроса и предложения дары природы, так же как и технологические усовершенствования, составляют или постоянно стремятся составить общее и безвозмездное достояние потребителей, народных масс, человечества. Следовательно, страны, не обладающие этими преимуществами, всегда останутся в выигрыше от обмена с теми, которые ими одарены, потому что обменивают продукты труда, не принимая в расчет той части полезности, которая создана содействием природы. Очевидно, что страны, находящиеся в наиболее благоприятных условиях, суть те, которые при производстве продукта комбинируют свой труд с наибольшим количеством полезности, созданной силами природы. Их произведения, представляя меньшее количество труда, требуют и меньшего вознаграждения; другими словами, они дешевле, и если щедрость природы имеет последствием только дешевизну, то в выгоде от благодетельных последствий ее будет, очевидно, не производящая страна, а потребляющая.

Это демонстрирует всю абсурдность ситуации, когда потребляющее государство отвергает продукт именно вследствие его дешевизны; это то же самое, как если бы оно сказало: “Я не хочу ничего, что дает природа. Вы можете изготовить и продать мне продукт за половину того труда, который потребовался от меня для самостоятельного производства этого продукта; вы можете предложить мне такую сделку, потому что половину вашего продукта создала природа. Но я отвергаю ваше предложение и буду дожидаться, пока ваш климат, сделавшись суровее, не заставит вас просить у меня двойного труда, и тогда я буду договариваться с вами на равных условиях”.

Пусть для государства А условия производства благоприятны; государство же Б обижено природой. Я говорю, что обмен выгоден для обоих, но в особенности для Б, потому что в коммерческих сделках происходит обмен не полезностей на полезности, а ценности на ценность. Но у А в той же ценности заключено больше полезности, потому что полезность произведения вмещает и то, что создала природа, и то, что создал труд, тогда как ценность соответствует только тому, что произведено трудом. Следовательно, сделка будет гораздо выгоднее для Б. Выплачивая производителю А только стоимость его труда, оно получает сверх того больше созданных природой полезностей, нежели отдает их.

Теперь мы можем сформулировать общее правило. Обмен есть взаимная уступка ценностей; а так как конкуренция делает ценность равной труду, то обмен ценностей есть обмен равным количеством труда. Вклад природы в обмениваемых товарах отдается той и другой стороной безвозмездно и в придачу. Из этого прямо следует, что наиболее выгоден обмен с государствами, которым природа благоприятствует больше.

Теория, главные черты которой я пытался представить в этой главе, можно было бы изложить более подробно. Я рассматривал ее только в отношении к моему предмету, свободе торговли. Но внимательный читатель и здесь может заметить плодотворный зародыш, который по мере роста должен заглушить, вместе с покровительством, и фурьеризм⁰⁴⁰, и сен-симонизм, и коммунизм, и все те школы, которые имеют предметом исключение закона спроса и предложения из участия в управлении миром. С точки зрения производителя, конкуренция, конечно, часто вступает в противоречие с нашими непосредственными выгодами. Но если судить по цели нашего труда, т.е. всеобщего благосостояния, — одним словом, становясь на точку зрения потребителя, — то окажется, что в нравственном мире конкуренция играет ту же роль, какую в мире физическом исполняет равновесие. Она есть основание истинного коммунизма, истинного социализма и того равенства благосостояния и условий, которого так желают в наше время. Но если столько искренних писателей-публицистов, столько добросовестных преобразователей хотят установить его посредством насилия, то это происходит оттого, что они не понимают свободного обмена⁰⁴¹ .

————————————

I. 5. Наши товары обременены налогами
Это тот же софизм. Требуют, чтобы иностранный товар был обложен пошлиной, с тем чтобы поставить его в одинаковые условия с обремененным пошлиной местным товаром. Следовательно, речь опять идет об уравнении условий производства. Мы заметим только, что налог на внутреннюю продукцию есть искусственное препятствие, которое влечет за собой то же самое последствие, как и естественное препятствие, т.е. повышает цену. Если цена повысится до точки, в которой импортировать этот товар из-за границы в обмен на соответствующую ему ценность будет выгоднее, чем производить его внутри страны, то предоставьте выбор между этими двумя способами приобретения товаров воле граждан. Частная выгода сумеет выбрать из двух зол меньшее. Я мог бы указать читателю на предшествующее доказательство; но софизм, который я должен здесь опровергнуть, так часто встречается в жалобах и прошениях, я чуть не сказал — в требованиях покровительственной школы, что заслуживает отдельного разбора.

Если говорить об одном из тех исключительных налогов, которыми обложены некоторые местные товары, то я охотно соглашусь, что обложить пошлиной необходимо и иностранные товары. Например, было бы нелепо не обложить пошлиной иностранную соль; но не потому, что с экономической точки зрения Франция понесла бы в этом случае убыток, — напротив. Что бы ни говорили, принципы неизменны, и от отмены налога Франция осталась бы в выигрыше, точно так же, как она всегда останется в выигрыше от устранения всякого естественного или искусственного препятствия. Но здесь препятствие поставлено с фискальной целью. Эта цель должна быть достигнута, а если бы иностранная соль стала продаваться на нашем рынке беспошлинно, то казна не получила бы своих сотен миллионов франков и должна была бы прибегнуть к какому-нибудь другому виду налогов. Было бы непоследовательно с какой-либо целью облагать пошлиной местный товар и не достигать этой цели. Лучше было бы с самого начала прямо обратиться к другому налогу и не облагать сбором французскую соль. Вот в каких обстоятельствах я допускаю пошлину на иностранный товар, однако, не с покровительственной целью, а с фискальной.

Но доказывают, что народ, обложенный более тяжелыми сборами, нежели соседний, должен охранять себя тарифами против конкуренции своего соперника. Это уже софизм, который я намерен здесь опровергнуть.

Я несколько раз повторял, что излагаю только свой взгляд и, насколько возможно, доискиваюсь до источников заблуждений покровительственной школы. Если бы я хотел только спорить, то сказал бы: “Зачем вы устремляете ваши тарифы против Англии и Бельгии, стран, более всех других в мире отягощенных налогами? Разве это мне не дает повода видеть в вашем доказательстве только один предлог?” Но я не из тех, кто думает, что защитники запретительных постановлений поддерживают их, исходя из личной выгоды, а не по убеждению. Учение о пользе покровительства слишком популярно, чтобы не быть искренним. Если бы большинство верило в свободу торговли, то мы имели бы ее. Без сомнения, частный интерес преобладает в наших тарифах, но это могло произойти только вследствие действия на убеждение. “Воля, —говорит Паскаль⁰⁴², —есть один из главнейших источников верования”. Но вера тем не менее существует, хотя и имеет свой корень в воле и в тайных побуждениях эгоизма.

Возвратимся к софизму, построенному на существовании налога на внутреннее производство.

Государство может использовать налоги как во благо, так и во вред. Оно использует их во благо, если предоставляет обществу услуги, равные ценности, которую предоставляет в его распоряжение общество. Оно использует их во вред, если проматывает свои доходы, ничего не возвращая обществу.

В первом случае, сказав, что налоги ставят страну, оплачивающую их, в условия производства, более неблагоприятные, чем в каких находится страна, которая свободна от налогов, значило бы произнести софизм.

Мы платим 20 миллионов франков в год за судопроизводство и полицию — это правда. Но зато мы имеем суд и полицию, которые обеспечивают нашу безопасность и сберегают нам наше время; и едва ли в странах, если только такие существуют, где каждый лично защищает свое право, производство находится в большей безопасности и экономическая жизнь оживленнее. Мы выплачиваем несколько сот миллионов за дороги, мосты, порты, железные дороги, — согласен с этим. Но у нас есть эти дороги, порты и мосты, и если не предполагать, что, устраивая их, мы приносим себе вред, то нельзя сказать, что они ставят нас на более низкую ступень против народов, которые не несут расходов на общественные работы, но у которых зато и нет общественных построек. Это объясняет, почему, выставляя налог причиной низкого состояния промышленности, мы обращаем наши тарифы преимущественно против народов, которые несут наибольшее бремя налогов. Это происходит оттого, что хорошо употребленные сборы с этих народов не только не ухудшили для них условий производства, но, напротив, улучшили. Итак, мы постоянно возвращаемся к выводу, что покровительственные софизмы не просто отклоняются от истины, но противоположны ей⁰⁴³.

Что же касается налогов, приносящих незначительные доходы, то уничтожьте их, если можете; но самый странный способ уравновешения их действия, какой только можно себе представить, состоит, конечно, в добавлении к налогам, собираемым на общественные цели, налогов, собираемых для обогащения отдельных индивидов. Благодарю за такое уравновешение! Государство обременяет нас налогами, говорите вы. Да, но это-то и должно побуждать нас не облагать налогами друг друга.

Покровительственная пошлина есть налог, направленный против ввоза иностранного товара, но падающий, не забудем и этого, на местного потребителя. Но потребитель-то и платит налоги. И разве не смешно говорить ему: “Так как ты несешь тяжелые налоги, то мы повысим для тебя цену всех товаров; так как государство берет у тебя часть твоего дохода, то другую его часть мы изымем в пользу монополиста!”

Рассмотрим подробнее этот софизм, пользующийся большим доверием наших законодателей, хотя, казалось бы, довольно странно, что непроизводительные (как мы полагаем) налоги поддерживают именно те, кто видит в них причину якобы неудовлетворительного состояния нашей промышленности и кто старается поддержать ее новыми налогами и другими препятствиями.

Мне кажется очевидным, что покровительство можно было бы, не изменяя его сущности и последствий, заменить прямым налогом, который взимался бы государством и распределялся в виде субсидий между привилегированными отраслями промышленности путем возмещения убытков.

Допустим, что иностранное железо могло бы продаваться на нашем рынке не дешевле 8 франков, а французское — не дороже 12 франков.

При таком предположении для государства есть два средства обеспечить производителю сбыт на внутреннем рынке.

Первое состоит в обложении иностранного железа пошлиной в 5 франков. Ясно, что ввоз этого железа прекратится, потому что его нельзя будет продавать по цене ниже 13 франков, т.е. суммы чистой стоимости производства в 8 франков и уплаченного налога в 5 франков, а при такой цене оно будет вытеснено с рынка французским железом, цену которого мы определили в 12 франков. В этом случае все издержки покровительства падут на покупателя-потребителя.

Государство могло бы также обложить общество налогом в 5 франков и выдать полученную сумму в виде субсидии хозяевам металлургических заводов. Покровительственное действие будет то же самое. Иностранное железо будет также исключено, потому что местные заводчики станут продавать свое железо за 7 франков, и с 5 франками субсидии их доход составит 12 франков. Но при наличии на рынке местного железа по 7 франков иностранный производитель уже не предложит своего железа за 8 франков.

Между этими двумя средствами я вижу только одну разницу: у них один принцип и то же следствие, только в одном случае покровительство оплачивается несколькими лицами, а в другом — всеми.

Признаюсь откровенно, я отдаю предпочтение второму способу. Он кажется мне более справедливым, более экономичным и честным: более справедливым потому, что если общество желает делать подарки некоторым из своих членов, то необходимо, чтобы все принимали в этом участие, более экономичным потому, что таким способом значительно сократятся расходы по взиманию налога и будет ликвидировано много препятствий, наконец, более честным потому, что общество будет ясно видеть суть операции и будет знать, чтo его заставляют делать.

Но если бы покровительство приняло этот вид, разве тогда не смешно было бы слышать следующие слова: “Мы платим большие налоги на содержание армии, флота, судебных мест, общественные работы, университеты, уплату долгов и пр.; их сумма превышает
1 миллиард франков. Поэтому было бы очень хорошо, если бы государство взяло с нас еще 1 миллиард для оказания помощи этим бедным владельцам металлургических заводов, бедным акционерам общества анзенских рудников⁰⁴⁴, несчастным владельцам лесов, полезным промышленникам, занимающимся ловлею трески?

Стоит только поглубже вникнуть в проблему, и вы убедитесь, что именно к этому сводится опровергаемый мной софизм. Делайте что хотите, господа, но вы можете давать деньги одним, только отобрав их у других. Вы желаете непременно разорить того, кто платит налоги? Пусть будет по-вашему; но по крайней мере не насмехайтесь над ним и не говорите ему: “Я беру у тебя еще, чтобы уравновесить то, что я уже взял у тебя”.

Если бы я задумал подвергнуть критике все ошибки, заключающиеся в этом софизме, то я бы никогда не завершил свое повествование. Ограничусь лишь тремя замечаниями.

Вы говорите, что Франция отягощена налогами, и на основании этого делаете вывод, что нужно покровительствовать такой-то и такой-то отрасли. Но разве покровительство освобождает нас от налогов? Если представители какой-нибудь отрасли скажут: “Мы участвуем в уплате налогов; это повышает стоимость нашего производства, и мы требуем, чтобы покровительственная пошлина повысила также и продажную цену наших товаров”, — то что другое будет заключаться в этих словах, как не желание промышленников переложить налог с себя на остальную часть общества? Путем повышения цены на свои товары они стремятся возместить себе причитающуюся с них часть налогов. Но так как запланированная сумма налогов должна все-таки сполна поступить в казну, и население должно подчиниться этому повышению цены, то оно платит и свой налог, и налог на промышленность. Но под покровительством находятся все, — скажете вы. Во-первых, это невозможно; и если бы даже это было возможно, то в чем бы состояло облегчение? Я буду платить за вас, вы за меня; но в любом случае налог придется уплатить.

Таким образом, вы стали жертвой иллюзии. Вы хотите платить налоги, чтобы иметь армию, флот, церковь⁰⁴⁵, университет, судей, дороги и т.д., потом вы хотите освободить одну отрасль промышленности от приходящейся на нее части налогов, затем вторую, третью, и всякий раз вы эти части распределяете на остальное население. Но вы бесконечно все больше и больше усложняете дело, не получая никаких результатов, кроме самих этих усложнений. Докажите мне, что повышение цены, производимое покровительством, оплачивается иностранными государствами, и тогда я найду ваше доказательство относительно правдоподобным. Но если правда, что до издания покровительственного закона население Франции платило налог, и что после его издания оно оплачивает и покровительство, и налог, то, поистине, я не вижу со стороны его никакого выигрыша от этого закона.

Но я иду гораздо дальше: я говорю, что чем тяжелее наши налоги, тем больше мы должны заботиться об открытии наших портов и границ для свободного ввоза к нам продукции государства, менее нас обремененного налогами. Почему? Чтобы переложить на него возможно бoльшую часть лежащего на нас налогового бремени. Разве то, что налоги в конце концов падают на потребителя, не составляет неопровержимой истины в политической экономии? Следовательно: чем шире становится наша внешняя торговля, тем больше наших налогов, которые мы включили в цену продаваемых нами товаров, выплачивают иностранные потребители; мы же уплатим им меньше, потому что, по нашему предположению, их товары меньше обременены налогами, чем наши.

Наконец, задавали ли вы себе когда-нибудь вопрос: не вызывают ли сами запретительные постановления тех тяжких налогов, из которых вы выводите доказательства для оправдания этих постановлений? Я желал бы, чтобы мне объяснили: к чему послужили бы огромные постоянные войска и сильные военные флоты, если бы торговля была свободна?.. Но это вопрос политический⁰⁴⁶.

Et ne confondons pas, pour trop approfondir,

————————————

I. 6. Торговый баланс
Наши противники взяли на вооружение тактику, которая нас несколько затрудняет. Когда мы излагаем наше учение, они принимают его чрезвычайно почтительно. Когда мы нападаем на основание их учения, они с самым приятным видом отказываются от этого основания; они желают только одного, чтобы наше учение, которое они считают истинным, не выходило за пределы книг, и чтобы лишь их принцип, который они признают ложным, применялся на практике. Предоставьте им управление пошлинами и они оставят вам область теории.

“Конечно, — говорил недавно г-н Готье де Рюмильи⁰⁴⁸, — никто из нас не хочет воскрешать старую теорию торгового баланса”⁰⁰⁷. Прекрасно! Но, г-н Готье, недостаточно мимоходом осмеивать заблуждение, необходимо также избегать сразу после этого да еще на протяжении двух часов в дискуссии приводить аргументы, из которых следует, что эта ошибка является истиной.

Вы мне скажете о г-не Лестибудуа⁰⁴⁹: вот человек, судящий последовательно и строго выводящий свои доказательства. В его заключениях нет ничего такого, чтобы не имело бы основания; он ничего не применяет к делу, прежде чем не оправдает теорией. Возможно, его посылки ложны, это другой вопрос, но по крайней мере в основе его аргументации лежит определенный принцип. Он верит и провозглашает во всеуслышание, что когда Франция дает 10, чтобы получить 15, то тем самым она теряет 5. Поэтому немудрено, что он издает соответствующие законы.

“Важно то, — говорит он, — что цифра ввоза постоянно увеличивается и превышает цифру вывоза, то есть что Франция ежегодно покупает больше иностранных товаров и продает меньше своих собственных. Это подтверждается цифрами. Что мы видим? В 1842 году ввоз превышает вывоз на 200 миллионов франков. Эти факты, мне кажется, со всей очевидностью доказывают, что отечественная промышленность защищена недостаточно, что мы позволяем иностранной промышленности снабжать нас товарами, что конкуренция наших соперников разрушает нашу промышленность. Действующий ныне закон, мне кажется, подтверждают необоснованность мнения экономистов: будто с покупкой необходимо сопряжена продажа соответствующего количества товаров. Очевидно, что можно покупать, расплачиваясь не своей традиционной продукцией, не доходами, не плодами текущего труда, но капиталом, продукцией, накопленной и сбереженной, которая должна была бы служить для нового производства, т.е. можно издержать, растратить выгоды прежних сбережений, можно обеднеть, идти к своему разорению, истребить весь народный капитал. Это именно мы и делаем. Ежегодно мы отдаем иностранцам 200 миллионов франков”.

Итак, вот человек, который четко излагает свои взгляды. В его словах не видно лицемерия. В них ясно обозначена идея торгового баланса. Во Франции ввоз больше вывоза на 200 миллионов франков. Следовательно, Франция теряет ежегодно 200 миллионов франков. Как это исправить? Затруднить ввоз. Вывод безупречный.

Поэтому главный удар нашей критики будет направлен на г-на Лестибудуа, ибо как же иначе нам вступить в борьбу с г-ном Готье? Если вы ему скажете: «Торговый баланс есть заблуждение». Он вам ответит: «Я сам утверждал это в самом начале». Если вы ему скажете: «Но теория торгового баланса правильна». ? Он вам ответит: «Так ведь именно к такому выводу я и пришел».

Без сомнения, школа экономистов осудит меня за мои прения с г-ном Лестибудуа. Опровергать торговый баланс, скажут мне, значит воевать с ветряными мельницами.

Но мы должны быть осторожны; принцип торгового баланса еще не так стар, не так хил, не так мертв, как пытается нас заверить г-н Готье, потому что мнения всех членов парламента, включая и самого г-на Готье, при голосовании поддержали теорию г-на Лестибудуа.

Однако, чтобы не утомлять читателя, я не буду углубляться в эту теорию. Я удовлетворюсь тем, что проверю ее фактами.

Нам постоянно говорят, что принципы свободной торговли действительны только в теории.

Но скажите мне, господа: согласны вы с тем, что бухгалтерские книги полезны на практике? Мне кажется, что если что-нибудь уважается на свете, когда только дело идет об определении прибыли и убытков, то это, конечно, коммерческая отчетность. Можем ли мы допустить, что все коммерсанты земного шара на протяжении веков единодушно вели свои книги таким образом, что прибыль в них отражалась как убыток, а убыток как прибыль. Я скорее поверю, что г-н Лестибудуа плохой экономист.