Г. Д. Давыдов ораторское искусство

Благозвучие речи нарушается:

1. Стечением многих гласных, например: бываю я и у отца ее и у ее дяди.

2. Стечением многих согласных, например: предпразднество_.

3. Стечением одинаковых звуков, например: он скакал, как какой казак.

4. Стечением многих односложных слов, например: Я шел с ним чрез лес.

5. Стечением многосложных слов, например: глубокомысленнейшие естествоиспытатели споспешествовали усовершенствованию цивилизации многочисленными исследованиями.
ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ РЕЧИ.
Речь, составленная из одних рассуждений, не может так привлечь внимание слушателей и так сильно подействовать на них, как речь образная.

„Впечатление, сохраняющееся в представлении слуша­телей после хорошей ораторской речи, — говорит Р. Гаррис - есть ряд образов. Люди не столько слушают большую речь, сколько видят и чувствуют ее. Поэтому слова, не вызывающие образов, действуют на них утомляюще. Слушатель перед человеком, способным только к словоизвержению, подобен ребенку, перелистывающему книгу без картинок".

Изобразительности речи способствуют эпитеты, сравне­ния, тропы и фигуры.
ЭПИТЕТЫ.
Эпитетами называются картинные определения предмета, указывающие на его самые характерные свойства. Эпитет отличается от обыкновенного определения тем, что содержит в себе сравнение. Например, в выражениях: же­лезная воля или каменное сердце слова железная и каменное будут эпитетами. Если же мы скажем: железная палка или каменный дом, то слова железная и каменный будут простыми определениями.

Хорошие ораторы пользуются эпитетами довольно часто, так как удачный эпитет стоит иногда целой характеристики.

Хотя французская пословица и гласит, что сравнение — не доказательство, но нередко ораторы удачно пользуются им именно в качестве доказательства. Так, например, Ф. Н. Плевако в своей речи в защиту нескольких десятков крестьян села Люторич, обвинявшихся в сопротивлении полиции, в доказательство своей мысли (что сопротивление произошло без предварительного сговора) говорит: «Вы не опускаете такой необыкновенной солидарности, такого удивительного единодушия без предварительного сговора? Войдите в детскую, где нянька в обычное время забыла на­кормить детей; вы услышите одновременные крики и плач из нескольких люлек. Был ли здесь предварительный сговор? Войдите в зверинец за несколько минут до кормления зве­рей: вы увидите движение в каждой клетке, вы с разных концов услышите дикий рев. Кто вызвал это соглашение? Голод создал его, и голод вызвал и единовременное непови­новение полиции со стороны люторичских крестьян»...

Наиболее употребительными тропами являются: метафора, аллегория, метонимия и синекдоха.

Фигур существует бесчисленное множество. По выра­жению одного французского ученого, „на рынке за день создается больше фигур, чем в академии за год".

Наиболее употребительной из фигур является антитеза, то есть сопоставление противоположных понятий (добро и зло, свет и мрак, храбрость и трусость и т. п.). Антитеза — один из самых обычных оборотов ежедневной речи (напри­мер: отвага мед пьет, она же и кандалы трет).

Главное достоинство антитезы заключается в том, что обе части этой фигуры взаимно освещают друг друга, бла­годаря чему мысль получает более яркое выражение.

Выражать свои мысли в форме антитезы может ка­ждый. Как нетрудно это сделать, показывает следующий при­мер, приведенный Цицероном в его Риторике: „Когда все спокойно, ты шумишь; когда все волнуются, ты спокоен; в делах безразличных горячишься; в страстных вопросах—хо­лоден; когда надо молчать, ты кричишь; когда следует го­ворить, — молчишь; если ты здесь, — хочешь уйти; если тебя нет, — мечтаешь возвратиться; среди мира требуешь войны, на походе вздыхаешь о мире; в народных собраниях тол­куешь о храбрости, в битве дрожишь от страха при звуке трубы".

Ораторы очень охотно пользуются антитезой, так как она придает их стилю блеск и силу.

Составить себе представление о других фигурах можно по следующему отрывку из произведения французского пи­сателя Мармонтля:

Крестьянин сердится на свою жену: «Когда я говорю «да», она говорит – «нет» (антитеза); утром и вечером только и знает, что бранится (усиление). Никогда, никогда нет с ней покоя (повторение). Скажи, несчастная, (обращение), чем я перед тобой провинился? (вопрошение). О небо, что за безу­мие было на ней жениться! (восклицание). Лучше бы мне утопиться (пожелание). О, она плачет, я виноват, как види­те (ирония). Всем известно, что я злодей, что я притесняю тебя, что я тебя бью, что я убийца! (усугубление).

Пользоваться риторическими фигурами надо с умеренностью, чтобы не создать излишней пестроты речи.
УСВОЕНИЕ РЕЧИ.
Когда речь примет законченный вид, надо будет ее усвоить. Каким образом это сделать?

Некоторые советуют заучить речь наизусть. К чему это мо­жет привести, показывает случай с Августом Бебелем, ко­торый рассказывает о свой первой речи следующее:

«В январе 1864 года прибыл в Лейпциг Шульце-Делич. Было условлено, что я открою собрание приветственным словом к Шульце, а затем меня изберут председателем. Но я потерпел неудачу. Я открыл собрание, на которое яви­лось от 4000 до 5000 человек, но среди речи, которую я заучил наизусть, я позорно запнулся. Мое воодушевление испа­рилось вместе с моими мыслями. Я от стыда готов был про­валиться сквозь землю. Кончилось тем, что председателем был выбран не я, а другой. Я дал себе тогда слово никогда больше не заучивать речи наизусть и хорошо сделал».

Каким же образом можно усвоить речь, не прибегая к заучиванию? Немецкий оратор А. Дамашке рекомендует сле­дующий способ, целесообразность которого он испытал на практике:

„Мой окончательный набросок речи имеет широкие поля. На них я записываю начальные слова, подобно заглавиям над рядом стоящим отделом. Эти начальные слова распреде­ляются наглядно на записке по главным отделам и подотделам, то есть при помощи римских и арабских цифр, латинских и немецких букв. С этой запиской и заметками в кармане я где-нибудь (лучше всего на прогулке) проду­мываю свою речь. Когда я продумал одну главную часть, я проверяю начальные слова. Если какое-нибудь начальное слово с относящимся к нему отделом забыто, то я спраши­ваю себя: кто виноват — я или отдел? То есть, может быть, отдел вообще не нужен, даже, может быть, мешает; тогда он, конечно, тотчас зачеркивается. Особенно важна про­верка переходов. Где даются они легко и естественно? Где я могу создать их только искусственно? Когда я, таким образом, один или несколько раз проделал пробу, я уже уверен в своем деле. Тогда я еще раз лично списываю записку (при этом списывание всегда соединено с чтением) и заношу на надлежащее место все собственные имена, все цитаты, которые я хочу привести дословно, и все статисти­ческие данные, которые я хочу сообщить. Это я проделы­ваю даже тогда, когда я думаю, что имена и цифры твердо засели у меня в голове. Никогда нельзя предвидеть, какие случайности могут возникнуть в собрании. Не придется ли направить внимание на совершенно другие вещи, более важные, чем передача имен и чисел.

Обыкновенно я совсем не пользуюсь запиской, но у меня есть чувство уверенности, когда я знаю, что она у ме­ня в руке или на кафедре или, по крайней мере, в кармане. Прочитывать короткие цитаты (длинные вообще не должны иметь место в народном собрании) не вредно, так как это повышает впечатление достоверности.

Но как поступить в том случае, если, несмотря на хо­рошую подготовку, забыл какой-нибудь образ или отдельное выражение и не имеешь перед собой речи, имеешь только записку с начальными словами? Ну, тогда приходится искать соответствующие образы или слова. Подобное искание встречается и в обыкновенной беседе, но нисколько не вредит ей.

При некоторых обстоятельствах оно может быть даже полезным. Слушатель думает и ищет вместе с оратором, радуется, что не он сам, а другой попал в это затрудни­тельное положение, чувствует некоторое сострадание, что всегда настраивает благоприятно, и вместе с оратором облегченно вздыхает, когда это затруднение преодолено. Один член английского парламента, исходя из этих сообра­жений, рекомендовал даже намеренно запинаться или оста­навливаться. Но это — плохой совет. Подобные затруднения должны оставаться лишь редким исключением, а между тем даже самый лучший оратор не может знать, не поставит ли его в такое положение действительная необходимость.

Но что делать, если среди речи случайный взгляд на записку покажет, что в пылу пропущен целый отдел речи? Сначала ничего, а спокойно продолжайте то, о чем гово­рили. Если при дальнейшем течении речи можно будет вставить пропущенный отдел, то сделайте это. Обороты вроде: «чуть было не забыл..." или „вы еще спросите..." весьма кстати в подобных случаях. Но если внесение про­пущенной части на том или ином месте речи представляет затруднение, то можно сделать это в заключительном слове.
ПРОИЗНЕСЕНИЕ РЕЧИ¹⁰.
Нередко случается, что начинающий оратор, прекрасно подготовившись к речи, все-таки, вследствие своей робости и неуверенности в успехе, не решается выступить перед публикой.

Это смущение можно до некоторой степени ослабить следующими соображениями, которые Сократ высказал одному робкому ученику: «Привело ли бы тебя в смуще­ние, если бы тебе нужно было объяснить дело какому-нибудь кожевнику?

Ученик: „Почему бы это могло меня смутить?"

Сократ: „Побоялся бы ты изложить свои мысли перед купцом?"

Ученик: „Нисколько!"

Сократ: „Побоялся бы ты сообщить свои мысли соседу?"

Ученик: „Нет,—это я делаю каждый день".

Сократ: „Ну так сообрази же, что все народное собра­ние состоит из таких людей, которым в отдельности ты высказал бы свои мысли без всякого смущения. Почему же ты не хочешь сделать это перед всеми ими вместе?»

Конечно, Сократ, который сам никогда публично не выступал, а говорил только перед небольшим кружком своих учеников в этом указании не был вполне прав. Мас­са не есть итог отдельных единиц, как, например, ящик, наполненный зернами хлеба. В ней возникают, как бы вследствие химических соединений, новые качества, новые силы. Она способна к более сильной деятельности, чем от­дельное лицо, как со стороны ужасного, так и со стороны возвышенного.

Ораторское волнение – явление настолько распространенное, что оно получило даже особое название: оратор­ская лихорадка.

Непосредственно перед речью ораторское волнение достигает наивысшей степени. Чувство страха усиливается, биение пульса учащается, рот и глотка пересыхают, руки и ноги дрожат как бы от холода, язык становится непово­ротливым, произношение затруднено, иные очень бойкие рассказчики (когда они в тесном кругу своих знакомых) — останавливаются в публичной речи посреди предложения и стоят безмолвно, как бы всеми покинутые, или же, в безу­спешных поисках подходящего оборота, повторяют упавшим голосом несколько раз одно и то же.

Ораторскую лихорадку приходилось испытывать при своих первых выступлениях многим ораторам, которые впоследствии принадлежали к самым уверенным. Один из­вестный английский адвокат, выступая в первый раз с речью в суде, начал заикаться и чуть было не упал в обморок.

Только странная иллюзия, которая овладела им в эту минуту, ободрила его продолжать речь. Ему показалось, что дети дергают его сзади за сюртук. Это ободрило его; его речь стала гладкой и убедительной, так что он выиграл процесс.

Чтобы получить большую уверенность в речи, некото­рые заучивают свою первую речь наизусть. Но такое зау­чивание не только не спасает, от ораторской лихорадки, но, наоборот, содействует ей. Оратор, заучивший речь наизусть, уже не может произносить ее свободно и непринужденно; он должен все свое внимание сосредоточить лишь на после­довательности слов; боязнь забыть эту последовательность усиливает его волнение и приводит к катастрофе, как это случилось, например, с Августом Бебелем.

С ораторской лихорадкой не следует смешивать чувство некоторого возбуждения, которое знакомо почти каждому оратору, хотя бы он произносил уже сотни речей, чувство вполне понятно. Плох тот оратор, который не чувствует никакого нервного подъема в ту минуту, когда он должен проявить всю энергию своего творчества. Что такой нервный подъем нисколько не мешает речи, а, наоборот, содействует ее успеху, указывает, между прочим, Карл Шурц, оратор и политический деятель. Он рассказывает о своей первой речи следующее:

„Было назначено собрание студентов в зале универ­ситета, не знаю, по какому специальному поводу. Предсе­дательствовал профессор Ричль, наш лучший филолог и, насколько я помню, декан философского факультета, очень уважаемый и любимый нами человек. Зал был переполнен, и я стоял среди толпы. О предмете, который должен был обсуждаться, я много размышлял и составил себе мнение; но я отправился на собрание не с намерением принять участие в дебатах. Вдруг я услышал, что какой-то оратор высказал то, что совершенно противоречило моему мнению. Это привело меня в возбужденное состояние. Следуя внезап­ному порыву, я потребовал слова и в следующий момент выступил перед собранием. Я никогда потом не мог вспомнить точно, что я говорил. Я помню только то, что я находился в каком-то неизвестном мне до этого времени нер­возном состоянии, что я дрожал всем телом, что мысли и слова приходили непрерывным потоком, что я говорил с неимоверной быстротой и что последовавшие затем одобре­ния публики как бы пробудили меня от сновидения, то была моя первая публичная речь".

Ораторское смущение очень часто происходит от своего рода тщеславия. Оратор слишком много занимается своей собственной персоной: понравлюсь ли я? Что будет думать тот или иной из слушателей о моей речи? Он знает, что многочисленные взоры устремлены на него, и если ему пока­жется, что кто-нибудь из слушателей иронически улыбнулся, он теряется и лишается способности управлять своими мы­слями и словами. Поэтому начинающий оратор должен как можно меньше думать о себе и как можно меньше обращать внимания на публику. Слушателей для него как бы не существует. Он не должен видеть обращенных на него любопыт­ных взоров, не должен слышать шепота, который проходит по рядам слушателей при каждой его остановке.

Для борьбы с ораторской лихорадкой предлагалось довольно много способов, но ни один из них не заслужи­вает серьезного внимания.

Для застенчивого оратора имеется только один исход: привыкать к публичным выступлениям постепенно. Он дол­жен выступать сначала на небольших собраниях (лучше всего в тесном кругу своих знакомых и доброжелателей) и лишь по мере приобретения большей и большей уверенно­сти переходить к более многолюдным собраниям.
Речь может быть великолепной по собранному мате­риалу и по распределению материала; в ней могут быть вкраплены превосходные образы и фигуры; но, если она будет произнесена плохо, то весь труд, который был при­ложен к ее обработке, пропадет понапрасну.

Какое важное значение имеет произнесение речи, об этом свидетельствует пример из жизни Демосфена. Демос­фен был косноязычен, обладал слабым голосом и имел дурную привычку подергивать правым плечом. Когда он в первый раз говорил перед народом, ему пришлось пре­рвать речь вследствие недовольства собрания. Вторая по­пытка также не имела успеха. Закрыв лицо, чтобы скрыть свой стыд, он побежал домой. Горько жаловался он потом актеру Сатину на несправедливость слушателей, которые отличают легкомысленных ораторов, а его усердию отказы­вают во всяком признании. Но тот ответил: «Может быть, мы найдем причину, если ты прочитаешь мне какое-нибудь место из драмы Софокла». Демосфен сделал это. Затем опытный актер повторил то же самое место с выражением. Демосфену показалось, что он слышит совершенно другие стихи. Он понял, какое важное значение имеет выразитель­ность, и начал производить свои известные упражнения: чтобы побороть свой недостаток дыхания, он громко произ­носил длинные предложения, поднимаясь на крутые высоты; чтобы придать голосу силу, он старался перекричать бушу­ющее море, чтобы приобрести ясный выговор, он пробовал говорить внятно, держа камешки во рту; чтобы отвыкнуть от некрасивого движения правым плечом, он повесил на потолке комнаты меч, под который он во время своих ора­торских упражнений становился. Исправив свое произноше­ние и избавившись от других вышеуказанных недостатков, Демосфен сделался знаменитейшим оратором Греции.

Научиться хорошему произнесению по одним лишь книгам весьма трудно, так как никакое описание не мо­жет дать вполне ясного представления - обо всех оттенках тона голоса. Начинающий оратор должен прислушиваться к ре­чам более искусных ораторов, и стараться усвоить их техни­ку. Однако, он не должен в этом отношении рабски подра­жать другим, но должен сообразоваться со своими природными данными.

Обычная ошибка начинающего оратора состоит в том, что он говорит слишком громко. Оратор стоит обычно на возвышенном месте; величина помещения, полные ожидания взоры собравшихся увлекают его настолько, что он начи­нает говорить чересчур громким голосом. В этой беспо­лезной трате энергии заключается большая опасность. Ведь, в дальнейшей части речи, наверное, имеются такие места, которые требуют повышения голоса. Разве оратор знает, хватит ли у него запаса силы голоса до этого места; разве не может случиться, что голос уже раньше сделается осип­лым и хриплым? В этом случае оратор сам лишает себя успеха, благодаря такому необдуманному «громко говорению». Но есть еще и другая опасность: громко раздающийся голос внушает слушателям чувство уверенности, что они все-таки поймут речь, если даже не будут прислушиваться внима­тельно. Это легко доводит до того, что какое-нибудь шумное движение производится с соблюдением меньшей осторож­ности, чем в том случае, если бы собранию приходилось напряженно слушать. Такой неосторожный поступок дей­ствует заразительно на других и может привести к неже­лательным последствиям.

Конечно, не следует впадать в противоположную край­ность и говорить слишком тихо.

В начале речи нужно тщательно выяснить надлежащую силу голоса. Это можно сделать очень легко, если ознако­миться с акустическими условиями зала и наблюдать за лицами слушателей. Если кто-нибудь по временам прикла­дывает руку к уху, чтобы этим усилить восприятие звука, то можно предположить, что сила голоса правильна, если со стороны других слушателей неслышно возгласов: «громче».

Не следует говорить слишком торопливо. При тороп­ливом произношении окончания слов как бы проглаты­ваются, и речь становится невнятной.

Следует избегать также и неестественно-медленной речи. Кто о простых вещах рассказывает торжественно мед­ленно, производит на слушателей парализующее действие.

Никогда не следует говорить в самом начале речи с воодушевлением. Как слушатели могут разделять это чувство, если они еще не знают сути дела?

Тон речи следует менять в соответствии с ее содержа­нием. То, что оратор хочет подчеркнуть, произносится более громким голосом и более раздельно. Отдельные части речи отделяются повышением и понижением голоса в начале и конце.

Одно из самых тонких вспомогательных средств выра­зительного произнесения речи — правильное распределение остановок. Больше, чем сильной интонацией, мысль подчеркивается маленькой остановкой перед нею.

Повторений и поправок следует избегать. Даже опыт­ный оратор может во время речи сделать какую-нибудь ошибку в построении предложения. При начале предложе­ния он думал, например, о глаголе благодарить и выбрал, поэтому винительный падеж, но в пылу речи он поставил быть благодарным, так что выбранный падеж оказался не­правильным; или он при двух подлежащих поставил сказуе­мое в единственном числе, тогда как надо было поставить во множественном числе. Что делать в таком случае оратору? Ничего! Бывает очень неприятно, если оратор останавливается, чтобы повторить мысль, уже ясно выраженную, лишь для того, чтобы поправить формальную ошибку; при этих попытках исправления часто новые неправильности приво­дят оратора в новое смущение. Понимающему слушателю хотелось бы крикнуть оратору: «Мы, ведь, верим тебе, что ты знаешь, что быть благодарным требует дательного па­дежа и что два подлежащих обусловливают множественное число, а если ты этого не знаешь, то для нас это также безразлично: мы хотим от тебя не грамматических упражнений, а мыслей! Дальше!»

Речь, в сущности, есть не что иное, как утонченный, в дальнейшем развитый жест. К этому жесту присоединяются жесты в прямом смысле слова: движения рук, кистей рук, всего туловища в целом, головы, а также игра мин лица. Они суть усилители слова, и кто владеет ими в достаточной степени, имеет в них большое вспомогательное средство. Правда, есть ораторы, которые совсем не прибегают к это­му вспомогательному средству, но они поступают так лишь потому, что не владеют им. Они действуют только силой слова, интонацией и строгой логикой. У них нет тонкого чувства мускульной деятельности, у них нет внутренней свя­зи между словом и движением. Научиться мимике и жестам очень трудно. Они должны, как уже было сказано, проис­ходить изнутри, должны быть природными. Путем соответ­ствующих упражнений можно научиться мимике и жестам, но при этом надо позаботиться о том, чтобы слушатели не заметили, что жесты и мимика — искусственны, что они являются результатом тщательного упражнения. Целью упраж­нения может быть только то, что делает жест выражением внутреннего чувства, а не автоматические движения, кото­рые не соответствуют содержанию речи.

О позе оратора надо заметить следующее: оратор дол­жен стоять прямо, немного наклонившись вперед к кафед­ре, которая не должна быть слишком большой. Получается неприятное впечатление, если громадная кафедра заслоняет туловище оратора, и он, кажется как бы в уменьшенном виде. Если не имеется кафедры, которая закрывает нижнюю часть туловища и ноги, то достаточно стола, который предохра­няет от чрезмерных движений. Если нет и стола, то можно по­ставить перед собой стул, спинка которого дает рукам опору.

Во внешности оратора не должно быть ничего крича­щего, потому, что это отвлекает внимание слушателей. Одежда не должна быть небрежной, так как небрежная одежда выражает пренебрежение к слушателям. «Я знаю, — говорит Бургель — известного оратора, который произносит полити­ческие речи, имеющие большое значение, и, между прочим, выступает в своих лекциях в качестве воспитателя эстетиче­ских чувств, увещевая придавать значение художественной обстановке жилища, наблюдать за своей внешностью, обра­щать внимание на одежду и т. д., а между тем сам появ­ляется в потрепанном пиджачке, который ему слишком широк, а потому болтается на нем, свисая с плеч и оставляя непокрытым полный складок и не безукоризненно чистый жилет. Известным ораторам это прощается, но и им не сле­довало бы этого делать». Пренебрежение к слушателям прояв­ляется также и в том случае, когда оратор опирается ру­ками в бока или зацепляет большим пальцем за проймы жилета у т. д. Впрочем, некоторые ораторы позволяют себе такие вольности лишь для того, чтобы скрыть собственное смущение.

Оратор не должен впиваться глазами в какую-нибудь точку потолка или в кого-нибудь из публики. Это отталки­вает слушателей; они чувствуют, что ими пренебрегают, и потому трудно будет слиться с ними „в одном чувстве, в одно целое". Каждый желает, чтобы обращались к нему, каждый видит в себе собеседника оратора, который выска­зывает его задушевную мысль, который дает ему ответ на его вопросы, разъясняет то, что ему неясно. Когда каждый чувствует себя собеседником оратора, тогда достигнуто то единение, которое составляет сущность искусства речи. Об­ращение к одному из слушателей есть, ведь, неуважение к другим. „Для оратора — говорит проф.Гейслер — не суще­ствует ни теток, ни начальства; для него существует только аудитория". Точки, на которых может отдохнуть глаз, най­дутся в течение речи в различных местах зала, и при блу­ждании взора оратора от одного к другому каждый чувствует себя затронутым. В этом случае оратор может завладеть всеми. А кто не завладел всеми, тот лишается, в конце концов, и тех, кого он зачаровал. Это — особенность психологии масс. Не одно многообещающее собрание сорвалось лишь потому, что отдельные лица не были заинтересованы и, от­влекая других, мешали им слушать и таким образом вноси­ли беспорядок во все собрание.

На все эти мелочи вам следует обращать особое вни­кание. Будучи начинающим, попросите кого-нибудь из своих друзей следить за вами во время произнесения речи и со­общать вам без всяких обиняков о всех неловких движениях, о всякой жестикуляции, вызывающей смех, о всем некраси­вом, бросающемся в глаза. А вы принимайте эти указания к сведению и заботьтесь об устранении недостатков.

К этому прибавляется еще то обстоятельство, что чтение требует другой интонации, чем свободная речь. Даже не понимая содержания, можно все же судить, читает ли кто-нибудь в соседнем помещении или свободно рассказы­вает, — так различны оба способа выражения. Различно они и действуют. Если вы "устали в путешествии, то может слу­читься, что вы при чтении даже интересной книги заснете, что едва ли возможно даже во время неинтересного разго­вора. Читающий вслух имеет такой тон, как будто произно­сит заученное наизусть.

Для упражнения в произнесении более целесообразные будет следующий способ: прочтите в газете какую-нибудь статью (или речь) и напишите на записке ее конспект. Затем проверьте, все ли существенные мысли прочитанной речи или статьи переданы в конспекте. После этого с запиской в руке произнесите речь в своей комнате. Произносите стоя, с выражением и с соответствующими жестами, воображая, что вы произносите речь перед публикой.

Вскоре можно сделать дальнейшие шаги и попросить какого-нибудь приятеля выслушать речь, проверяя ее по газете. Но это должен быть сведущий помощник, который понимает разницу между книжно-газетным языком и устной речью и который знает, что задача заключается в том, что­бы передать прочитанное своими словами.

Вы сделаете еще один шаг вперед, если внесете в речь некоторые изменения, например, дополните ее примерами из собственного опыта, замените отдельные части своими собственными рассуждениями и т. д. Таким образом, речь постепенно будет передавать все в большей и большей степени ваши собственные мысли, образы и сравнения.

Если несколько знакомых объединятся, то может обра­зоваться кружок для усовершенствования в ораторском искусстве. Каждый из членов кружка (по очереди) будет произносить пробные речи, а остальные участники должны откровенно указывать оратору на недостатки его речи, как со стороны содержания, так и со стороны произнесения. Подобные занятия могут принести большую пользу в деле подготовки к публичным выступлениям.

После речи слушатели, обыкновенно, задают оратору вопросы, с целью выяснить какие-нибудь подробности, о ко­торых оратор не упомянул в своей речи, а затем начинаются дебаты (прения). Дебаты заканчиваются заключительным словом оратора-докладчика.

При дебатах приходится говорить без подготовки. Это пугает нередко не только начинающих ораторов, но даже и таких, которым, казалось бы, нечего бояться. По словам Р. Герлинга, один ректор, по фамилии Альварт, чтобы укло­ниться от дебатов, прибегал к следующей уловке: он делил свою речь на две части, делал после первой части перерыв на 30—40 минут, а затем говорил почти до 12 часов ночи. Противники, из-за позднего времени, отказывались от сло­ва; зал после окончания речи становился почти пустым, и оставалась только «верная свита» Альварта, которую не надо было убеждать.

Тот же Р. Герлинг рассказывает, что один врач, поль­зовавшийся известностью, хотя и не вполне заслуженной, избавлялся от опасных для него дебатов тем, что в надле­жащий момент ему (конечно, по заранее состоявшемуся соглашению) подавали телеграмму, которой его, будто бы, приглашали к постели больного.

Подобные выходки недопустимы для уважающего себя оратора. В конце концов, ведь, дело не в том, чтобы ока­заться правым, а в том, чтобы истина восторжествовала. Если оратор основательно продумал свою тему и логически раз­вил свои заключения, то он может спокойно идти навстречу дебатам.

Дебаты имеют весьма важное значение для всесторон­него освещения вопроса, если только они направлены в надлежащее русло. Но не всегда бывает так. Нередко слу­чается, что кто-нибудь из принимающих участие в дебатах выхватывает из речи то или иное место, имеющее лишь косвенное отношение к теме, и говорит только о нем; дру­гие ораторы, побуждаемые последними услышанными ими мыслями, говорят еще раз об этом же и распространяются все дальше и дальше так, что прения попадают совсем в другую колею. Наблюдать за тем, чтобы прения не уклоня­лись от темы — обязанность председателя собрания, но и каждый из ораторов должен следить за этим и говорить" только о том, что относится непосредственно к теме.

Некоторые имеют дурную привычку выявлять во время прений личную вражду. В таких случаях не надо возражать на личные нападки, а следует с достоинством отклонить их. Достаточно указать, что, если противник задевает личность, то это свидетельствует, лишь о том, что он ничего не может возразить по существу дела.

То, что сказал уже другой, можно повторить лишь в том случае, если его не поняли.

Очень часто для подкрепления своих доводов ссыла­ются на авторитеты. Против этого ничего нельзя возразить; но все же не следует злоупотреблять такими ссылками, так как они приучают слушателей к несамостоятельному мыш­лению.

По отношению к противникам следует соблюдать спра­ведливость и беспристрастие. Не старайтесь воспользовать­ся неудачным выражением противника, чтобы представить его возражения в искаженном виде. Наоборот, если вы имеете дело с честным противников, то помогите ему фор­мулировать его возражения и затем вместе с ним разбери­те их перед собранием. Только там, где вы встречаете тще­славное высокомерие с проявлением самодовольного прево­сходства или явную недобросовестность, имеют место даже слова насмешки и возмущения.

Лица, ни перед чем не останавливающиеся, лишь бы отстоять твои мнения, очень часто прибегают к разного ро­да уловкам. Описание этих уловок и способов их отраже­ния читатели найдут в книге „Искусство спорить и острить".

Если вы хотите успешно отразить в заключительном слове нападки противников и тем самым с честью закон­чить свое выступление, то вы должны позаботиться об этом еще при самой подготовке к речи. Тщательно продумав речь, поставьте себя мысленно на место противника и воз­ражайте сами себе. Затем подумайте о том, что можно бы­ло бы ответить на эти возражения. Благодаря таким «само­дебатам», вы достигнете полной ясности темы, укрепите свои воззрения и проверите слабые доводы. Вас трудно бу­дет застать врасплох какими-нибудь возгласами, вопросами или возражениями, потому что вы сами себе делали их.