Габович Евгений История под знаком вопроса. "Нева", спб-Москва, 2005

Многовариантность истории как следствие продажности историков

В историческую аналитику термин «многовариантность» внес математик Александр Гуц, профессор Омского университета, заведующий одной из математических кафедр. Его исследовательская работа связана с современнейшими физическими теориями времени, согласно которым действительное пространство-время многовариантно и каждый раз, когда в нем нечто случается, происходит раздвоение этого пространства-времени на новые его варианты, т.е. возникновение новых пространственно-временных реальностей.

Соответственно этим физическим представлениям «вселенная имеет много ответвлений, лишь одно из которых дано познать какому-либо определенному наблюдателю, и при этом все прочие ответвления в равной степени «реальны»» [Гуц2, стр. 32]. Таким образом, сама реальность многообразна, так что и история, которая описывает прошлые состояния пространства-времени, невольно становится многовариантной. Впрочем, эти сверхмодерные физические представления пока еще не играют почти никакой практической роли в воззрениях человечества на свое прошлое. Поэтому я предпочитаю искать объяснение многовариантности истории на пути рассмотрения характерных особенностей процесса моделирования прошлого, применение которого к нашему прошлому и составляет единственную известную нам суть исторического исследования.

Это напоминает процесс выделения образов в науке, известной как распознавание образов. Ученый ихтиолог, задавая разные критерии, может локализовать в популяции сельди или салаки Балтийского моря, например, три локальные популяции, если определит критерий близости более строго, или семь таких подпопуляций при иных критериях близости. Так и историк сам очерчивает свои исторические образы, из которых он будет строить свою модель прошлого.

В трактовке близких образов могут быть существенные различия. Так советский историк середины 20-го в. говорил о Великой Отечественной Войне, в то время как его западный коллега описывал Вторую Мировую Войну. В СССР не было принято артикулировать захват части Финляндии, всей Прибалтики, восточных областей Румынии и Чехословакии как действия в ходе Второй Мировой Войны, А уж аннексию Тувы и попытку присоединения иранского Южного Азербайджана предпочитали вообще не упоминать. Самый честный и объективный историк объективен лишь в пределах, заданных политикой и идеологией.

Из субъективного характера моделирования прошлого вытекает и субъективность истории, и ее многовариантность. Даже для наиболее объективных – как им кажется - модельеров прошлого, даже для самых честных историков взгляд на прошлое возможен только через призму его личной модели мира, сформировавшейся под воздействием представлений его современников и одного-двух предыдущих поколений. Мы всегда смотрим на прошлое с сегодняшней позиции.

Говоря о советских историках, он подчеркивает, что те из них, которые считали себя национальными историками, считали своим долгом «создавать версии истории, способствовавшие повышению престижа их республик или этнических групп.» (стр. 17). И далее там же: «Я хорошо понимаю, что изучение соперничающих версий истории является трудным и ответственным занятием.» Соперничающие версии истории! Что это, как не многовариантность?! Многовариантность на службе у национализма коренных наций союзных республик и иных этнических образований?

Большинство вариантов является следствием фальсификации истории. Имея две противоречащих друг другу, взаимоисключающих версии истории, можно с большой степенью достоверности утверждать, что на вопрос «Какая из версий правильна» нужно давать стандартный ответ: обе версии … неверны. Именно выдумывание истории и приводит в первую очередь к ее многовариантности.

Из-за зависимости моделей прошлого от современных воззрений ее автора-историка, современная версия истории как современная модель прошлого отличается от таковых более ранних поколений и способствует увеличению многовариантности истории. Современная версия истории всегда начинается сегодня и все попытки историков скрыть это и идти в моделировании прошлого от седой древности к более близким нам временам, выливаются в искажение прошлого, в замалчивание фактора незнания, ограниченности наших знаний о прошлом, нашей беспомощности в попытках смоделировать далеко по времени отстоящее от нас прошлое.

На фоне необозримой многовариантности ТИ, ее терпимого отношения к существованию противоположных друг другу пар моделей прошлого у соседних и конкурирующих за территорию или право считаться коренной нацией народов, к взаимоисключающим версиям прошлого, абсолютная нетерпимость ТИ по отношению к исторической аналитике становится особенно предательским обстоятельством, вскрывающим религиозно-догматический характер традиционной модели прошлого. Историческая аналитика вызывает у историков чувство смертельной опасности, тревоги высшей категории, ощущение надвигающегося конца света.

А отношение к националистическим выдумкам – более отрешенное, менее напряженное. Порите какую хотите чушь, но только не трогайте наших основных историко-хронологических мифов, и вам обеспечено спокойное существование. Ну, пожурят вас там немного за слишком уж явное передергивание фактов, за слишком фантастическую их интерпретацию, но будут воспринимать любые националистические идиотизмы как имеющую право на существование академическую дискуссию, как реализацию права на свободу мнений, как привычную деятельность по обслуживанию идеологии и политики. А в конечном счете и просто деньгодателей.

Но стоит только усомниться в реальном существовании выдуманной античности или в верности взятой в свое время с потолка хронологии, и все – каюк! Выжившие с ума шарлатаны! Никакая это уже не многовариантность, а подрыв основы основ, зловредная деятельность, желание обмануть наивную общественность, нажиться на гонорарах, уничтожить нашу культуру – всего и не упомнишь. А на самом деле вся историческая аналитика пытается путем отсекания явно неправдоподобных разделов традиционной модели прошлого, создать вариант истории, в большей мере, чем ТИ, отражающий реальное прошлое человечества, и тем самым вывести историю из исторического тупика, куда она неумело сманеврировала в тумане идеологических установок и социального заказа.

Так и российская новая хронология, в которой элемент реконструкции ярче выражен чем в западной исторической аналитике, занята созданием нового варианта истории, который тоже должен увеличить долю проверяемого и надежного в нашей модели прошлого. Можно критиковать эти новые варианты, можно принять участие в уточнении этих новых вариантов, МОЖНО ОБСУЖДАТЬ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ НОВЫЕ ПОСТАНОВКИ ВОПРОСОВ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ЗАДАЧИ, следующие из этих новых парадигм, но нужно понимать обоснованность права на поиск у новохронологических авторов, как и вообще у исследователей, работающих в рамках исторической аналитики.

Французский историк и социолог Марк Ферро, специалист по истории России, провел сравнение школьных учебников истории, изданные в 20-м веке. Его ставшая знаменитой книга "Как рассказывают историю детям в разных странах мира" была впервые издана в Париже в 1981 году и вскоре переведена на многие языки, в том числе и на русский (см [Ферро]). Книга эта читается как пособие по многовариантности истории, но в то же время и показывает, что в разных странах историки холят и пропагандируют разные исторические мифы. Стоящие за выбором материала для изложения в школах идеологические парадигмы чаще всего проявляются в выпячивании одних исторических аспектов и в замалчивании других.

Правда, Марк Ферро отметил, что к концу 20-го столетия "национал-патриотический" пафос по крайней мере у некоторых европейских народов начал сменяться менее эмоциональным подходом с упором на наднациональные человеческие ценности. Я вижу в этом следствие политического развития в Европе после второй мировой войны. В английских школьных учебниках сожжение Жанны Д' Арк, "самой храброй женщины всех времен", представлено сегодня как позорная историческая ошибка. Не без ехидства англичане пишут о том, что Жанну первоначально подвергли жестокой порке на ее французской родине, а французские учебники истории об этом и по сей день стыдливо умалчивают. "Со стыдом вспоминают сегодня англичане своих предков", - написано в английском школьном учебнике, что опять же демонстрирует многовариантность истории: старые версии заменяются новыми с позиции современной морали, о которой в описываемом прошлом не было еще ни слуху, ни духу. В придуманное историками средневековье ничего постыдного в поджаривании на костре политических противников или инакомыслящих никто не усматривал!

В [Ферро] автор рассказывает о разных взглядах на прошлое и роль соответствующих стран в мировой культуре, принятых в Китае, Японии, Индии, мусульманских странах (в персидском, турецком и арабском вариантах), Африке (в двух противоречащих друг другу главных вариантах: белых колонизаторов и новых независимых государств, освободившихся от колониального статуса), Австралии, Европе, США, России, Польше. Ферро показывает, что эти взгляды часто столь разительно непохожи, что может показаться, будто эти разные страны и регионы расположены на разных планетах. Тем не менее, конечно, для традиционных историков в каждой из названных стран или стран перечисленных регионов ТИ в принципе верна и в никакой исторической аналитике не нуждается

Как говорилось в старом анекдоте, на вопрос к Армянскому радио «Правда ли, что Исаак Карапетян выиграл в лотерее автомобиль?» был дан следующий ответ: «В принципе правильно, но не Исаак Карапетян, а Лейла Петросян, и не автомобиль, а велосипед, и не выиграла, а у нее украли…»

Ферро подробно разбирает хорошо им исследованную советскую фальсификацию истории. В новом, переработанном издании своей книги он отмечает, что крушение советской системы резко изменило содержание учебников истории в разных странах бывшего Советского Союза и в бывших «социалистических» странах Восточной Европы. И везде здесь исторические мифы играют роль катализаторов националистических настроений. Я рассмотрю ниже, как этот тезис видят другие современные исследователи.

В Индии, в которой традиционно вообще не существовало никакой истории (литература – да, философия – да, мифология – да, религия – да, но не история и не хронология!), последняя лишена сегодня реального знания о прошлом, она мифична в своей основе, ибо основана не на исторических источниках, а на литературно-мифологических произведениях и выдумках последнего века-двух. Об отсутствии в Индии исторической традиции я планирую рассказать подробнее в книге об истории Азии. Пока же могу порекомендовать читателю, для которого отсутствие исторической традиции в Индии является откровением (не мудрено: ТИ в состоянии внушить каждому, что и на Марсе с незапамятных времен существовали и историки , и хронологи) на замечательную главу «Египет, Индия» в книге А.Т.Фоменко «Методы математического анализа исторических текстов. Приложения к хронологии» Наука, Москва, 1996, стр. 281-282) и посвященные Индии разделы книг Носовского и Фоменко.

История арабов возведена в ранг божественной истины и играет огромную идеологическую роль в современных арабских странах, хотя еще лет сто тому назад она прозябала в тени теологии. В Иране пытаются представить древнюю Персию центром всей человеческой цивилизации. "Крошечная Армения, вся история которой полна национальных неудач и трагедий, поражений и прозябания в нищете и отсталости», тем интенсивнее возвеличивает свою историю, «придает ей светлый образ мученичества".

Как быстро великодержавные настроения подминают под себя не только исторические модели, но и общечеловеческие лозунги, показывает пример узурпации Наполеоном идеалов Великой Французской революции. Как отмечает Нольте в предисловии к книге «Нациестроительство восточнее Буга», из «равенства, свободы и братства» в следующее историческое мгновение возник лозунг «великой нации» от Атлантики на западе до Адриатики и Эльбы на востоке. Аналогично этому из - во многом фальшивых, ибо реально в них не очень то и верила сама советская пропаганда – лозунгов типа «социализм» и «интернационализм», долго определявших и историческое видение в «странах социализма», быстро возникли националистические лозунги и этноцентристские модели прошлого.

Хотя придумывание национальных версий истории и воспринимается многими как необходимый шаг на пути к созданию нации (парадоксально, но многие националистические течения стоят в лучшем случае перед задачей нациестроительства, а не защиты собственной нации от других), сама эта задача в большинстве случаев представляется устаревшей и невыполнимой. Восходящая к 19-му веку идея нации вступила в наше время в противоречие с реальной динамикой мирового разделения труда, глобализации, добровольных экономических союзов и все нарастающей мобильности. Пока националисты пытаются захватывать власть во имя торжества собственной нации, нация эта – еще не оформившись – расползается по свету, а ее многочисленные аспиранты спокойненько интегрируются в другие национальные, наднациональные или квази-национальные образования. Но политиков это не волнует: эмигранты даже полезны как финансирующая и морально поддерживающая националистических политиков диаспора. Полаивающие на историческую аналитику и честно исполняющие свою роль прилипалы, помахивающие хвостиком перед политикой историки получают свою сочную косточку академических почестей, а их хозяева – посты в новых «национальных» парламентах и правительствах.

Впрочем задолго до возникновения первых наций: французской и английской, голландской и португальской, испанской и польской, в сознании европейцев возобладали начальные разделительные исторические мифы. Миф о цивилизованной античности и варварском Севере Европы, а вскоре еще и миф и западной и восточных цивилизациях внутри Европы. Вернее о цивилизации на западе Европы и об отсутствии таковой на ее востоке. Возникновению и развитию мифа о Восточной Европе посвящена книга американского историка Ларри Вульфа «Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения.» (НЛО, Москва, 2003).

В середине 20-го века в сознании европейцев с легкой руки Черчилля возник миф о железном занавесе, почти полвека доминировавший в общеевропейском сознании и позволявший стричь под одну гребенку всех, волей судеб попавших за оный, не теряя время на копание в деталях, на тонкости и различия. В свое время я сравнивал миф о железном занавесе с таковым о Великой Китайской Стене и позволил себе футурологическое предсказание о том, что в будущем этот миф будет воплощен материально, когда правительство вновь воссозданной на месте «лагеря социализма» новой мощной империи прикажет обнести свою территорию высокой стеной из титановой стали. О мифе Великой Стены я расскажу в книге по истории Азии, а про свое футурологическое предсказание хотелось бы высказать пожелание, чтобы оно не сбылось: очень уж не хочется, чтобы будущие поколения снова разделяли бы разные стены, великие и железные.

С падением «железного занавеса» началось или интенсифицировалось мелкомасштабное историческое мифотворчество в каждом отдельно взятом «национальном дворе». О том, как придумывались и развивались национальные истории в Советском Союзе и в возникших на его развалинах государствах рассказывается в сборнике «Национальные истории в советском и постсоветских государствах», изданном под редакцией К. Аймермахера и К. и Г. Бордюгова (АИРО-ХХ, Москва, 1999).

В статье Сергея Константинова и Александра Ушакова «Восприятие истории народов СССР» этого сборника речь идет об идеологии, основанной «на новом прочтении прежней истории» и служащей основанием для взаимной враждебности, которая, в своем корне, является враждебностью к советскому прошлому и к имперскому наследию. В качестве примеров «исторических представлений о позитивных моментах многовекового проживания в едином государстве», которые якобы выдержали испытание временем, авторы называют

• 
  четыре бывшие союзные республики: Украину, Беларусь, Армению и Киргизию
  
• 
  одну автономную республику: Абхазию, и
  
• 
  один регион, не обладавший в советское время статусом автономного: Приднестровье
  

Оценка прошлого на протяжении двух последних столетий во враждующих друг с другом Армении и Азербайджане определяется простой формулой из арсенала сиюминутной политики «друг-враг».

В Казахстане новая модель прошлого носит ярко выраженный этноцентристский характер: «не учитывается, что некоторые крупные субэтнические общины Казахстана – алтайские старообрядцы, уральские и сибирские казаки, семиреченские уйгуры и дунгане, немецкие» переселенцы - имеют «сложившиеся за последние два-три века свои локальные истории». И это в стране, где и после сильной спровоцированной всплеском локального национализма волны эмиграции людей, не относящихся к титульной нации, и сегодня «коренное» казахское население не составляет и 55% общей численности населения. «Казахская модель прошлого» куется – согласно авторам – на основе прагматических политических представлений президента Назарбаева, которому при этом ничуть не мешает «отсутствие серьезного анализа исторических фактов». Это сближает ее методологически с советской версией казахской истории, в которой великий русский народ освобождает эксплуатируемых ханами казахских тружеников и одаривает их великой культурой (под воздействием которой казахи почти забыли свой язык, а память народа уничтожалась разными способами, в том числе и путем смены алфавита).

Говоря о ставших вновь независимыми бывших прибалтийских республиках СССР, авторы подчеркивают, что отличия в трактовке прошлого в Эстонии, Латвии и Литве от таковой в советской историографии и частично и в современной российской касаются как 20-го века, так и более ранних периодов прошлого вплоть до начала 13-го века. В 20-м веке различия в трактовке не ограничиваются спором о том, были ли события 40-го года оккупацией и аннексией или «принудительно-добровольным присоединением». Как и в случае участия жителей прибалтийских стран во второй мировой войне на стороне сталинского Советского Союза и гитлеровской Германии, так и при трактовке массовых депортаций в Сибирь, принудительной коллективизации и политики русской колонизации речь идет не столько о самих этих фактах, сколько об их оценке. А последняя сильно зависит от политического климата и идеологического настроя.

Впрочем весь тон этого раздела статьи далек от академической отвлеченности и пронизан неприязнью к современным политическим элитам этих стран. При чтении статьи может сложиться представление о том, что эти три страны смогли в кратчайший срок удовлетворить строгим требованиям к законодательству, организации общества и экономики, к правам человека и другим либеральным ценностям, предъявляемым к будущим членам Европейского Союза, только за счет того, что носили на руках горстку бывших эсесовцев.

Во второй части книги, посвященной новым моделям прошлого в новых независимых государствах на развалинах СССР, рассматриваются новые модели прошлого, создаваемые в Армении и Грузии, в Грузии и Таджикистане, в Молдове и Приднестровье, в Беларуси и на Украине. В случае Армении авторы посвященной армянской историографии статьи Александр Искандерян и Бабкен Арутюнян говорят о «карабахизации» армянской национальной истории, о местной историографии на службе этнополитического конфликта, о смещении акцентов в исторических исследованиях, в общем, о том, как здесь история прислуживает политике. Впрочем и о советской версии армянской истории они ничего хорошего написать не в состоянии. Она характеризовалась системой запрета на определенные исторические сюжеты и малоубедительных негативных штампов типа «дашнаки – национал-предатели».

Другая бывшая советская республика, оказавшаяся после распада СССР в состоянии ожесточенной внутренней конфронтации (гражданской войны 1992-96 гг.) – это Таджикистан. Конфронтации, бывшей следствием ломки в советский период традиций и устоев в некогда исламской стране с богатой иранско-таджикской культурной традицией. Здесь переход в 1929 г. от арабского алфавита к латинскому, а в 1940 г. к кириллице, сопровождался запретом книг на «арабице», их изъятием и уничтожением. Рустам Шукуров в статье «Таджикистан: муки воспоминания» пишет, что история таджиков и Таджикистана создавались в советское время заново «как модификация русской научной школы», на фоне советизации и русификации. Последняя привела к тому, что таджикский язык был загнан в две резервации: бытовой язык и гуманитарная наука (тоже сильно советизированная). Таджики из «книжного» народа с такими городскими и культурными центрами как Бухара и Самарканд превратились в сельский народ без литературы и даже без письменности. Большевики передали обе культурные столицы таджиков Узбекистану, заселили их узбеками и уничтожили физически интеллектуальную элиту таджиков: за одно владение арабской грамотой людей гноили в концлагерях.

Начавшийся после 1989 г. возврат к арабице, к истокам местной и вообще ираноязычной культуры, означал и резкий отход от советских моделей прошлого, новое открытие мусульманской компоненты культуры и раскол общества, приведший к гражданской войне. Произошел также всплеск интереса к зороастрийскому прошлому и к иранскому арийству, к родственным группам населения Афганистана и Ирана. Отличительную черту современного таджикского исторического самоощущения автор видит в максимальной опоре новых моделей прошлого на академические представления востоковедов. Если у большинства других народов бывшего СССР активное историческое мифотворчество не гнушается самобытной и нетрадиционной интерпретацией фактов из арсенала ТИ, селекцией одних и замалчиванием других аспектов традиционного моделирования прошлого, то в Таджикистане происходит восстановление максимально традиционной исторической картины, освобождаемой от идеологических наслоений последнего века. При всей моей симпатии к такому подходу, не могу не усомниться в том, что на этом пути удастся избежать догматизации и искусственности, присущей всей ТИ. На смену политико-идеологическим химерам могут прийти таковые религиозные и культурно-исторические.

Третья часть книги посвящена метаморфозам исторического самоощущения на территории Российской Федерации в послесоветское время. Много внимания уделено народам Северного Кавказа и Поволжья с Уралом, но не обойдены вниманием и «русская идея», и русская национальная история. Не останавливаясь на этой обширной тематике, отмечу только, что в третьей статье этой части книги затрагивается и тематика новой хронологии, которая представлена здесь как непрофессиональная, ориентированная на сенсацию, на занимательность сюжета «фольк-хистори», т.е. как история для народа, для широкой аудитории. Термин сей был введен в обиход в 1998 г. и воспринимается авторами Еленой Зубковой и Александром Куприяновым как удачная клетка для размещения в ней того хищного зверя, которого они называют «ревизионистским направлением в исторической литературе».

Это еще одно проявление становящегося все популярнее в ТИ обругивания новой хронологии является пропагандистским приемом, позволяющим избежать содержательной конфронтации с серьезной критикой историографии и хронологии (чего с ними спорить, у них же нет диплома историка в портфеле! И, вообще, они фольк-историки). Однако ругань именно такого фасона крайне мало эффективна, ибо она игнорирует многие обстоятельства, сегодня хорошо известные так презираемому традиционалистами «фольку»:

• 
  Писать для народа не только не зазорно, но очень даже почетно, и должно было бы стать одной из основных задач историков
  
• 
  Тот факт, что авторы «ревизионистского направления в исторической литературе» вынуждены обращаться напрямую к широкой аудитории заставляет их быть более строгими по отношению к логике и доказательности, чем это принято в основанной на вере в «научные авторитеты» ТИ
  
• 
  Именно презрение традиционных историков к читателям, не относящимся к идеологически обработанной догматическим «историческим образованием» части населения, и является одной из причин кризиса современной «исторической науки»
  
• 
  «ревизионистское направление в исторической литературе» возникло не после развала СССР, а задолго до оного
  
• 
  это направление не является сугубо российским явлением, а имеет широкую международную базу
  
• 
  в течение столетий «ревизионистское направление в исторической литературе» было частью академической науки, замалчиваемой официальной историографией.
  

Роли мифов власти и мифов о власти в общественной жизни современной России посвящена книга [Аймермахер2] «Мифы и мифология в современной России», изданная Фондом Фридриха Науманна (Москва. 2003), в которой показано, что на смену отмирающим мифам советского времени идут новые исторические мифы. Ничего не поделаешь, народное восприятие склонно к упрощению, а историки не обладают иммунитетом по отношению к эпидемии массового упростительства. Детям (населению) нужны сказки и добрые дяди и тети - историки охотно сочиняют таковые на любой лад.

С упомянутым выше исследованием Марка Ферро учебников истории перекликается книга «Россия и страны Балтии, Центральной и восточной Европы, Южного Кавказа, Центральной Азии: Старые и новые образы в современных учебниках истории», изданная Фондом Фридриха Науманна, (Москва. 2003) под редакцией Фалька Бомсдорфа и Геннадия Бордюгова. Написанное этими редакторами введение озаглавлено «Учебники истории: носители стереотипов, памяти о конфликтах или источник для взаимопонимания?» Здесь утверждается, что проблемы взаимоотношений между Россией и странами перечисленных в заголовке книги регионов «крайне болезненно и медленно» осваиваются в исторических исследованиях, которые при этом сильно отстают от современной политической мысли.. С чего бы это? По мнению авторов, виноваты прежние стереотипы друг о друге, т.е. создававшиеся в рамках проституирующей перед политикой ТИ (или нужно сказать «под политикой»?) на протяжении десятилетий и столетий исторические мифы. Постсоветская ТИ как родина новой хронрологии?

В первой части книги, посвященной странам центральной и восточной Европы, рассказывается о том, как представлены сегодня Россия, СССР и ее наследница РФ в учебниках истории Польши, Венгрии, Сербии и Украины. Подчеркивается этноцентристский подход к изложению истории и недостаточно подробное и не всегда верное изложение истории России. К сожалению, авторы в гораздо большей степени концентрируются на демонстрации антирусской (в основе своей националистической) направленности учебников (русофильские сербские составляют здесь исключение), чем на причинах такого настроя. В последней статье этой части книги речь идет об отражении истории Центральной и Восточной Европы в российских учебниках истории, в которых «едва просматривается уход от привычки к сотворению чисто мифологических представлений о прошлом».

Общая характеристика этой картины: «Процесс перестраивания истории из политико-идеологической дисциплины в гуманитарную все еще продолжается и идет крайне медленной». За деталями я, к сожалению, вынужден отослать читателей к самой книге. Отмечу только, что приведенные цитаты делают ясным, по каким причинам историческая аналитика, борющаяся с «чисто мифологическими представлениями о прошлом», так активно отвергается традиционными сторонниками политико-идеологического мышления, которое и выдается ими за единственно возможное видение прошлого. Жаль что немногие честные историки не видят своих союзников в исторической аналитике, а продолжают солидаризироваться с давно потерявшей остатки репутации куртизанкой от политики.

Вторая часть книги посвящена трем прибалтийским странам, причем в первых трех статьях анализируется современный образ России в них, в то время как в четвертой – образ стран Балтии в современных российских учебниках истории. Из последней приведу заключительные выводы автора Бориса Соколова:

• 
  Полное отсутствие интереса к налаживанию диалога с эстонцами, латышами и литовцами
  
• 
  «Консерватизм большей части историков»
  
• 
  Боязнь «слишком резкого разрыва с укоренившимися представлениями советского прошлого»
  
• 
  Данные разделы российских учебников демонстрируют кризис российской исторической науки
  
• 
  «Историки не произвели полного расчета с тоталитарным прошлым и не отказались от многих имперских стереотипов.»
  

В третей части книги речь идет о странах Закавказья. И здесь тоже три статьи об образе России в трех местных государствах: Грузии, Армении и Азербайджане и четвертая о представлении стран Южного Кавказа в российских учебниках истории. Авторы последней Сергей Антоненко и Андрей Петров менее решительны в своем осуждении российской «исторической науки», чем цитировавшийся выше Соколов, но и они оценивают крайне отрицательно работу российских историков, которые не в состоянии разобраться в сложной ситуации региона и не решаются информировать школьников и студентов о сложном прошлом и не менее сложном настоящем Закавказья. Традиционное для ТИ замалчивание демонстрирует, как мне кажется, и в этом случае, головную боль, которую вызывает у российских историков крушение привычных штампов и мифов.

В последней части книги (о Средней Азии) ее составители ограничились только двумя статьями об образе России, на сей раз в Казахстане и Узбекистане. Нурбулат Масанов и Игорь Савин подчеркивают роль выборочного освещения в Казахстане исторических фактов, «недомолвок и умолчаний». По словам Шухрата Ганиева, общий анализ узбекских учебников истории показывает, что «история все еще представляет собой симбиоз идеологии и мифотворчества, облеченного в научную оболочку.» Что до отражения региона в российских учебниках, то «получить целостное представление о Средней Азии по современным учебным пособиям не представляется возможным» (Людмила Гатагова и Татьяна Филиппова). Причина лежит в утере Россией имперской идентичности, иррациональном по сути «чувстве вселенской российской обиды» как на «неумеренную критику советского режима» и современный этноцентризм народов Средней Азии, так и на этнофобии, возникшие якобы в регионе «в пылу увлечения собственным нациестроительством». Да и новые версии национальных историй в регионе «неизбежно несли на себе печать политических и психоментальных коллизий последнего десятилетия». В общем, что ни говори, историки в первую очередь - человеки, во вторую – прислужники политики и лишь в самую что ни на есть последнюю - академически мыслящие личности.

С книгой Ферро перекликается и статья Виктора Шнирельмана «Очарование седой древности: мифы о происхождении в современных школьных учебниках», опубликованная в журнале «Неприкосновенный запас». Он анализирует школьные учебники истории разных народов Северного Кавказа и Татарстана и описывает исторические мифы осетин, адыгейцев, кабардинцев и черкесов, балкарцев, карачаевцев и других народов Кавказа. Все они «делают акцент на своем собственном статусе коренных народов и рисуют для своих предков еще более древнюю непрерывную историю», чем у соседних народов. О ситуации в Татарстане автор пишет следующее:

На фоне этой неразберихи, этого кавардака противоречий, становится абсолютно невозможным хотя бы пытаться всерьез обсуждать вопрос о том, является ли история наукой. Даже при отнесении ее к разряду псевдонаук хочется воскликнуть: «Трудно придумать худший вариант псевдонауки!». Другие эзотерические псевдонауки по крайней мере стараются построить более или менее стройное эзотерическое здание, а здесь каждый может пороть любую отсебятину, отвечая за нее не перед Богом или людьми, а только перед своей извращенной идеологией или перед своими политическими, религиозными, идеологическими заказчиками. Большего хаоса, чем в истории, нет, пожалуй, ни в одной области гуманитарных занятий.

История, это религиозная система с бесчисленными религиями и сектами, многовариантность которой сравнима с таковой мировой религии, определенной как совокупность всех когда-либо и где-либо существовавших религий и ересей. Различия между национальными и региональными версиями истории вполне сравнимы с таковыми между мировыми религиями и их сектами. И все эти многочисленные варианты моделей прошлого основаны на вере и только на вере. О какой науке может здесь идти речь?!

Заключение: История не ценит оценок.

Снабженная оценками, она превращается в идеологию. Став идеологией, она перестает быть даже жалким подобием науки. ТИ была и остается куртизанкой политики, верной слугой господствующей или рвущейся к власти идеологии.

В отличие от нее историческая аналитика в принципе отвергает использование исторических моделей в политике и идеологии, в религии или в моральных системах. Так как история это лишь совокупность моделей прошлого, а модели в принципе никогда не идентичны оригиналу, никогда не верны в абсолютной степени, их догматизация является чистейшим идиотизмом

Мы стремимся к превращению истории из разрываемой политическими противоречиями болтовни в угоду тому, кто лучше заплатит, в науку прошловедения, науку строгого моделирования прошлого, в которой не будет места никаким политическим соображениям, никакой религиозной или иной идеологии, никакой религиозной по сути веры в мнение авторитетов. Мы стремимся к проверяемой модели прошлого, построенной на доказательствах, а не на силе традиции и на разукрашивании исторических догм.

[Аймермахер1] Аймермахер, К. и Бордюгов, Г. (редакторы): Национальные истории в советском и постсоветских государствах, АИРО-ХХ, Москва, 1999

[Аймермахер2] Аймермахер, Карл и др. (редакторы): Мифы и мифология в современной России, Фонд Фридриха Науманна, Москва. 2003.

[Бомсдорф] Бомсдорф, Фальк и Бордюгов, Геннадий (редакторы): Россия и страны Балтии, Центральной и восточной Европы, Южного Кавказа, Центральной Азии: Старые и новые образы в современных учебниках истории, , Фонд Фридриха Науманна, Москва. 2003.

[ВИ1] Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen, Bd. 1-46, Berlin, 1879-1893.

[ВИ2] Histoire gйnйrale du IV-me siиcle а nos jours, v. 1-12, Paris, 1893-1901

[ВИ3] Weltgeschichte. Die Entwicklung der Menschheit und Geistesleben, Bd. 1-7, Berlin, 1907-1925

[ВИ4] Peuples et civilisations. Histoire gйnйrale, v. 1-20, Paris, 1925-1938

[ВИ5] Histoire gйnйrale

Histoire ancienne, P. 1-3, Paris, 1925-1938

Histoire du Moyen age, P. 1-4, 7-9, Paris, 1928-1939

[ВИ6] Propylдen - Weltgeschichte, Bd. 1-8

[ВИ7] The Cambridge ancient history, v. 1-12, 1924-1939

[ВИ8] The Cambridge medieval history, v. 1-12, 1924-1936

[ВИ9] The Cambridge modern history, v. 1-14, 1902-1912

[ВИ10] Historia Mundi. Ein Handbuch der Weltgeschichte in zehn Bдnden, Bern, 1952-

[ВИ11] Histoire gйnйrale des civilisations sous la direction de M. Crouzet, Paris, 1953-

[ВИ12]

[ВИ14]

[Гуц1] Гуц, Александр: Подлинная история России, Госуниверситет, Омск, 1999

[Гуц2] Гуц, Александр: Многовариантная история России, АСТ, Москва, 2000.

[Корино] Corino, Karl (Hg.): GEFДLSCHT! Betrug in Politik, Literatur, Wissenschaft, Kunst und Musik. Durchgesehene Neuausg. d. 1988 bei Greno erschienen Ausgabe. Frankfurt/Main, Eichborn, 1990.

[Курбанов] Курбанов, С.О.: Курс лекций по истории Кореи, С-Петербург, 2002

[Нолте] Nolte, Hans-Heinrich; Eschment, Beate; Vogt, Jens, Nationenbildung цstlich der Bug, Landeszentrale fьr politische Bildung, Hannover, 1994.

[Пауль] Paul, Eberhard: Die falsche Gцttin, Lambert Schneider, Heidelberg, 1962.

[Плетиха] Pleticha, Heinrich (Hrgb): Deutsche Geschichte in 12 Bd., Bertelsmann, Gьtersloh, 1981

[Риит] Rieth, Adolf: Vorzeit gefдlscht, Wamuth, Tьbingen, 1967

[Ферро] Ferro, Marc: Comment on raconte l’Histoire aux enfants a travers le monde entier, Editions Payot, Paris, 1981; Русский перевод: Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992; Английский перевод: Ferro, Marc: The Use and Abuse of History.: Or How the Past Is Taught to Children. UK Taylor & Francis Ltd. 2003; Немецкий перевод: Ferro, Marc: Geschichtsbilder. Wie die Vergangenheit vermittelt wird. Beispiele aus aller Welt, Frankfurt/Main, Campus, 1991

[Фоменко] Фоменко, А.Т.: Методы математического анализа исторических текстов. Приложения к хронологии, Наука, Москва, 1996.

[Шнирельман1] Шнирельман, Виктор: Очарование седой древности: мифы о происхождении в современных школьных учебниках, Неприкосновенный запас. 5 (37), 2004, 79-87.

[Шнирельман2] Шнирельман, В.А.: Войны памяти, Мифы, идентичность и политика в Закавказье. Академкнига, Москва, 2003.

Анекдот

Хотя в предыдущей главе и было рассказано в общем плане о проституировании истории политикой, я хочу здесь привести три группы примеров из трех больших регионов, вскрывающие более глубоко характер обслуживания историками-традиционалистами идеологии национализма:

• 
  Постсоветское и вообще бывшее социалистическое пространство,
  
• 
  Ближний Восток и пограничная ему Индия
  
• 
  Африканский континент.
  

Вне моего рассмотрения осталась современная Западная Европа, весь американский континент и большая половина Азии, в том числе и такая ее важная часть, как современный Китай и пограничные с ним страны, хотя во всех этих крупных регионах имеется множество интересных примеров обслуживания историками националистических политических доктрин. В какой-то мере я попытаюсь восполнить - хотя бы частично - этот пробел в запланированной книге про выдумывание азиатской истории.

6.1. На развалинах лагеря социализма

Как работают историки-националисты (пример Закавказья)

После развала Советского Союза бывшее советское Закавказье стало ареной различных серьезных национальных конфликтов, вылившихся в военные действия и многолетнее вооруженное противостояние между разными народами. В какой-то мере они были спровоцированы реальным наследием прошлого и т.н. советской национальной политики, ярко несущей на себе сталинский отпечаток, но в большой мере их спровоцировали рвущиеся к власти националистические круги, преследующие свои корыстные интересы.

И тут оказалось, что националистически настроенные историки уже давно готовили идеологическое оружие национализма, начав еще в советское время сочинять националистические мифы о прошлом, долженствующие возвеличить собственную нацию и выставить в отрицательном свете соседние народы. Но ружье, которое долго висело на сцене, должно было когда-нибудь выстрелить. И заряженное националистическими мифами о прошлом ружье национализма подняло пальбу, последствия которой и сегодня, через 15 лет после крушения советской национальной политики продолжают определять характер жизни миллионов людей, согнанных со своих мест жительства или страдающих от экономической неразберихи в результате искусственно вызванных конфликтов.

В книге Виктора Александровича Шнирельмана ССЫЛКА«Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье.», ИКЦ "Академкнига", М., 2003 подробно разобраны деятельность «национальных» историков в Закавказье в советское время, которая и поставила идеологическое оружие всем вовлеченным в конфликты националистическим течениям. Книга читается как пособие по многовариантности истории в худшем смысле этого слова: какой вариант нужен, такой и поставляем.

Автор этой книги - археолог, сотрудник Института этнологии и антропологии Российской АН, задумался о политическом смысле истории в прошлом и в современной ему ситуации на основе контактов с грузинскими и абхазскими жителями, невольно вовлеченными в ожесточенный конфликт на грузинской территории. Но он не ограничивается одним этим конфликтом и рассматривает «историческое» обоснование претензий не только грузинских и абхазских националистов, но и таковых армянских и азербайджанских, аджарских и осетинских.

Как выяснил ученый в ходе своих исследований значения локальной и региональной истории для местных жителей и политиков в районах этнических конфликтов, «повсюду история являлась полем ожесточенных политических баталий». Он не обнаружил ни одного серьезного этнополитического конфликта, «участники которого обходились бы без апелляции к историческому прошлому и деяниям далеких предков».

Еще осенью 1988 г. абхазские ученые выражали в Сухуми озабоченность тем, как их грузинские коллеги изображали историю Абхазии и абхазского народа. Эти изображения «разжигали у грузин неприязнь к абхазам, а у абхазов рождали горькие мысли о несправедливостях, которые они десятилетиями были вынуждены терпеть со стороны руководства Грузинской СССР.»

На фоне серьезных межнациональных проблем языкового, политического, экономического и социального толка между грузинскими и абхазскими интеллектуалами развернулись ожесточенные битвы исторического характера «о национальности первых правителей Абхазского царства», о прозвище сына царицы Тамары, о Колхидском царстве эпохи античности, об архитектуре первых христианских храмов, «строившихся на Черноморском побережье по византийским канонам». Все эти чисто исторические вопросы приобрели в конце 80-х годов необычную политическую актуальность и умудрились сохранить ее и в начале 90-х годов.

Шнирельман наивно надеется на то, что знание деталей трагедий, разыгравшихся в Закавказье, «сможет научить историков с большей ответственностью относиться к предмету своих штудий, а политикам покажет опасность безоглядного некритического оперирования историческими материалами». Мне эта позиция представляется наивной потому, что она противоречит основной (лживой и опасной) парадигме всей «исторической науки», внушающей самой себе и всем читателям исторического чтива, что ей мол удается в основном адекватно моделировать прошлое.

Без широкой проповеди многовариантности истории, относительности и субъективности исторического «знания» и в первую очередь хронологии, мифологического характера древней и средневековой истории, мы никогда не прервем смертоносного влияния исторических сказок на примитивное массовое сознание населения, не лишим преследующих корыстные личные цели политиков возможности разыгрывания национальных карт.

Привитое народным массам некритическое восприятие истории как нельзя лучше способствует инструментализации истории как орудия превращения населения в загипнотизированную возбужденную толпу, готовую на самые страшные преступления во имя мифической «исторической правды». Ценным в книге является не этот наивный идеализм автора, а вскрытие им механизмов оболванивания масс националистической идеологией на основе исторического вранья:

«Историк может замалчивать неудобные факты или сообщать о них скороговоркой, искусственно придавать необычайно высокую роль второстепенным свидетельствам и опускать гораздо более значимые, использовать многозначные термины, лишающие информацию необходимой точности и создающие почву для разночтений. Надо также учитывать, что исторические источники сами по себе допускают разные интерпретации, и при прочих равных ангажированный историк выберет ту из них, которая диктуется привходящими вненаучными соображениями. Еще свободнее с историческими значениями обращаются профессионалы, для которых идеологическая функция истории обладает несомненным приоритетом перед ее познавательной функцией.» (стр. 13-14)

Если читателю могло показаться, что я навязываю ему свое предвзятое отношение к истории как псевдонауке и куртизанке политики, то данное и приводимое ниже свидетельства маститого ученого, доктора исторических наук, должно бы открыть глаза каждому:

«Специалисты по методологии истории уже давно заметили, что «историческая истина» конструируется историками весьма по-разному в зависимости от их исходных установок. А те в конечном итоге определяются вовсе не требованиями научной методологии, а привходящими моментами, связанными с политическими, социальными, религиозными, культурными, национальными, эпохальными и другими факторами « (стр. 15-16)

К сожалению, шабаш проституирования исторической мифологией не ограничился Закавказьем. Если бы объем книги мне это позволил, я бы остановился на историческом мифотворчестве в новых независимых странах Средней Азии и отдельных национальностей Российской Федерации. За неимением этой возможности, сошлюсь только – в дополнение к названной в предыдущей главе библиографии - на две статьи из московского журнала «Неприкосновенный запас»

• 
  Владимир Каганский, Россия и миф России, № 3(5) за 1999 г., и
  
• 
  Василий Костырко, Тыгын Дархан: идеологические процессы в современной Якутии и история, № 2 («») за 2002 г.,
  

которые можно найти в русской версии нашего сайта www.jesus1053.com.

Существует ли право на националистическое искажение истории?

Говоря об историческом национализме на службе политики, Шнирельман подчеркивает, что инструментализация истории политиками в наше время чаще всего обретает именно националистические формы. И он не одинок в этом своем мнении. В предисловии автора к книге Г.М. Герасимова «Прикладная философия», Москва, 2001, читаем

«В истории многих государств, особенно в переходные периоды, бывают этапы всплеска национализма. Одним из направлений, которые в связи с этим обычно развивались, было создание своих версий истории, согласно которым рассматриваемые народы становились в мировой цивилизации «пупами земли», сыгравшими решающую роль в ее формировании. Такие мифы развивались в Германии в эпоху национал-социализма. Сегодня, к примеру, в Туркмении, в школах официально преподают, что мировая цивилизация пошла от туркмен. В Чечне последние несколько лет насаждалась историческая теория о превосходстве чеченцев над другими народами. В общепринятой мировой истории застыли в виде догм подобные легенды о евреях, хотя, если копнуть историю чуть аккуратнее, то становится видно, что это тоже не более чем мифы.»

Правда, автор забыл упомянуть Советский Союз, в котором после Второй Мировой войны расцвел великорусский шовинизм, кратко характеризуемый распространенной в то время формулой «Россия – родина слонов». В Германии миф о превосходстве собственной нации над другими начал коваться задолго до национал-социалистов, которые лишь взяли на вооружение уже наработанный немецкими интеллектуалами-националистами духовный капитал: весь 19 в. прошел под знаком разработки мифа о превосходстве немецкой культуры и всего германского над культурами других народов

Что касается мифа об особом вкладе евреев в мировую цивилизацию, то за ним кроются как реальные особенности ашкеназийского еврейства (высокий уровень грамотности и образования, распространенность интеллектуальных профессий, широкие международные связи, основанные на существовании связанных друг с другом еврейских общин во многих странах и их вовлеченности в международную торговлю), так и пропаганда роли иудео-христианской компоненты в мировой цивилизации, осуществляемая многими западными - не только еврейскими - авторами. О некоторых мифах, бытующих в Израиле, я расскажу чуть позже в этой главе.

Включение националистических мотивов в исторические модели делает их неприемлемыми для подавляющего большинства читателей, принадлежащих, естественно, к другой нации (по принципу: каждый из нас иностранец почти везде на земном шаре). Правда, для проникнутых идеологией национализма историков это не является препятствием: они-то пишут свои националистические мифы для избранной аудитории, нуждающейся в идеологической подпитке или остро на нее реагирующей.

Герасимов предостерегает от соблазна националистического греха и представителей Новой Хронологии. Модели, в основу которых положен тезис, «что цивилизация на планете фактически создана русскими», могут хорошо продаваться в современной России, в которой националистические настроение широко распространены (автор пишет в этой связи про «национальное самосознание великой нации, достаточно ущемленном за последние десятилетия»). Однако с точки зрения подавляющего большинства читателей за рубежом такая националистическая компонента будет приводить к абсолютному неприятию новых исторических моделей, как бы удачно ни был подобран «культурно-исторический материал, который неплохо ложится в фундамент их (Фоменко и Носовского – Е.Г.) исторической версии».

На основании своего германского опыта могу только подтвердить, что новые модели прошлого резко отвергаются в этой стране, пострадавшей в 20 в. из-за собственного национализма и выработавшей устойчивую аллергию ко всем видам национализма вообще, как только в них обнаруживается националистическая компонента. Лично меня уже обвиняли в Германии в русском национализме только из-за того, что я рассказывал о новых моделях прошлого в рамках российской новой хронологии и подчеркивал важность того культурно-исторического материала, который составляет фундамент этих исторических гипотез.

В озаглавленном «Этноцентризм и распад государства» заключении своей книги Шнирельман пишет об использовании националистической политикой продукции историков-традиционалистов:

«Специалисты по национализму, неоднократно писавшие об огромной мобилизующей силе национальной идеологии, отмечали огромное значение образа славного прошлого и великих предков и подчеркивали использование этого образа средствами массовой информации и школы для формирования идентичности и мировосприятия в целом.»

Любые оценки недопустимы в моделировании прошлого. Прошлое есть прошлое и ничего более с точки зрения истории, которая призвана моделировать прошлое, пытаться составить представление о нем с максимальной честностью и, как купцы первой гильдии, по максимуму знания и совести. Как только прошлое превращается в славное прошлое, историческая наука уступает поле для нечистых игр политиков или рвущихся в политики идеологов. То же самое происходит при превращении предков в «великих».

В сороковых годах 20 в. Сталин надеялся расширить советскую территорию за счет лежащих южнее Закавказья иранских и турецких областей. Сразу же были вытащены на поверхность труды историков относительно этногенеза народов Закавказья.

«Тогда даже на уровне центральной власти всячески приветствовались поиски грузинских предков в Малой Азии, объявление Хайасы колыбелью армян и обнаружение азербайджанского наследия в древней Мидии.» (Стр. 506-507)

Неоднократное изменение политических целей заставляло историков многократно менять представления о далеких предках и истоках этногенеза собственного народа, подгоняя оные под очередные политические задачи нового руководства. Проститутка на то и проститутка, чтобы исполнять любое, даже самое извращенное пожелание клиента: если политика хорошо платит, продажная девка история займет любую, ей приказанную позицию, выполнит любые, самые извращенные пожелания политики или идеологии. Пардон, я забыл, что обещал говорить о куртизанке, а не о проститутке. Хотя, по большому счету, принципиальной разницы между ними все-таки нет.

Исторические мифы играют сегодня в большой степени роль массовой религии. В традиционные религиозные мифы верят все меньше и меньше, священникам и церквям, религиозным общинам и институтам во все большей мере отводят функцию социальной защиты, помощи нуждающимся и человеческого общения. Вера же все больше переносится на мифы, созданные историками и освященные их статусом ученого, имеющего пока еще высокий общественный вес.

жүктеу/скачать 2.42 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: