Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

слабо! исхитриться. Ну что ж: оно на все руки мастер?

так пусть сегодня интимно-оздоровительный жанр по-

мышления явит.
А впрочем, и здесь, от зябкого помышленья зайдя,

тоже что-то усмотрели и уведали: тихое сладострастье

писанины.
Вот и Стефан Цвейг подобное заметил в Эразме

Роттердамском: <Он любит книги не только ради их

содержания. Один из первых библиофилов, он бого-

творит их чисто плотски, их бытие и их возникновение,

их великолепные, удобные и в то же время эстетичные

формы. У Альдуса в Венеции или у Фробена в Базеле

стоять среди наборщиков под низкими сводами типо-

графии, вытаскивать из-под пресса еще влажные пе-

чатные листы, набирать вместе с мастерами этого ис-

кусства виньетки и изящные заглавные буквы, подобно

зоркому охотнику, гоняться с ловким острым пером

за опечатками или отшлифовывать на сырых листах

латинскую фразу, чтобы она стала чище, выразитель-

нее, - для него сладчайшие мгновения бытия, трудить-

ся среди книг, ради книг - естественнейшая форма

существования> 1.

от возникновения слова и охорашивания буквы то

же сладострастье, что и наш милый Акакий Акакие-

вич - каллиграф: <Там, в этом переписываньи, ему

виделся какой-то свой разнообразный и приятный

мир. Наслаждение выражалось на лице его; некото-

рые буквы у него были фавориты, до которых если

он добирался, то был сам не свой и подсмеивался, и

подмигивал, и помогал губами (все это сплошь слова

для передачи разных фаз эротического действа: вос-

хищенное состояние в присутствии любимого сущест-

ва, признание, домоганье. - Г. Г.), так что в лице

его, казалось, можно было прочесть всякую букву,

которую выводило перо его>. Прямо как у Пушкина:

них отпечатлевается образ любимого существа. Это

свод, пресс, влага лона, образ охотника, что гоняется с острым

пером и т.д. Цит. по: Наука и жизнь. - 1966. -№8.-

С. 138.
буквальное сладострастье - как водка - полный и

засасывающий заменитель сладострастья реального,

так что и Эразм и Акакий Акакиевич, и Гоголь на-

шли способ обходиться в жизни без женщины, не

вступая в связь и зависимость от нее.

слова среди влаги и сырости типографий - так же

и Акакий Акакиевич выписывает букву как писаную

красавицу, охорашивает ее, словно участвует в ут-

реннем туалете красавицы - и, при острой детской

чувствительности, уже самими ароматами сыт и пьян:

от прикосновений он бы просто умер - как и слу-

чилось с прямым объятием и отнятием шинели (ши-

нель, по фрейду, - предмет из круга мужских сим-

волов: видимо, объятье, как туча, покров - как

Зевс на Данаю...). Недаром, как только святой Ака-

кий Акакиевич допустил себя оскоромиться - со-

рвал яблочко: шинель новую приобрел и узнал сладо-

страстье ее объятий, - тут же с ним и игривые

мысли стали случаться: уже дальнейшего захотелось -

на витрине на женщину заглядываться стал, потом

выпил и нектару: любовный напиток, <Шампанское>, -

и, возвращаясь, <шел в веселом расположении духа,

даже побежал было вдруг, неизвестно почему (как с

детьми случается - Г.Г.), за какою-то дамою, кото-

рая, как молния, прошла мимо и у которой всякая

часть тела была исполнена необыкновенного движе-

ния>, Странный образ женщины у Гоголя - они все

стремительны, проносятся (и в <Невском проспекте>,

и панночка в <Тарасе Бульбе>, и в <Мертвых ду-

шах>), не дают остановиться и успокоиться взору,

духу, телу. Напротив, мужчины у него скорее неук-

люжи, байбаки, тюфяки. Подвижность, молния, ост-

рота - это вообще-то атрибуты мужского начала: го-

голевский же герой эту активность ощущает за жен-

щиной и панически ее бежит, как красная девица.

Точно, как пушкинский Белкин, что <к женскому же

полу имел он великую склонность, но стыдливость

была в нем истинно девическая>. Недаром и Белкин,

и Башмачкин (и фамилии созвучны) - из серии <ма-

леньких людей>. Они и в Эросе - люди маленькие,

т.е. мальчики, дети, у которых еще не произошло

расчленения синкретического Эроса на половины -

полы, сексы - секторы и не выражено еще при-

страстие к какой-либо определенной половине: или

видится как чуждая сфера, нерасчлененное марево.

чай>, <остановился с любопытством перед освещенным

окошком (просто как дети глазеют, яркое увидев. -

Г.Г.) магазина посмотреть на картину, где изображена

была какая-то красивая женщина, которая скидала с

себя башмак, обнаживши таким образом всю ногу,

очень недурную (значит, эротическое чувство концен-

трируется на женской половине рода людского - т.е.

вроде бы глаз мужчины смотрит. Но тут же, с тем же

накалом дан мужчина-любовник - Г.Г.), а за спиной

ее, из дверей другой комнаты, выставил голову какой-

то мужчина с бакенбардами и красивой эспаньолкой

над губой>. Это уже явно женским чувством обострен-

ное восприятие. Но сама витринная отстраненность

картины и буффонно-комический колорит выносит си-

туацию вне досягаемости практического Эроса. Но так

же у детей, которые что-то предчувствуют и весьма

любопытствуют к миру папы-мамы (не папы или мамы),

но он для них именно такой, симбиозный, бисексуаль-

ный, неопределенный, не половой.

ся, и потом пошел своею дорогою. Почему он усмех-

нулся, потому ли, что встретил вещь вовсе незнакомую,

но о которой, однако же, все-таки у каждого сохра-

няется какое-то чутье (предчувствие или воспомина-

ние - это оттого, что каждый носит память тела, а

оно когда-то было семенем, младенцем в матке - и

вот вышло на свет Божий, в мир: ум ничего еще такого

из опыта не знает, а тело памятью своей чует, что это

есть и было с ним - как Платонова идея - воспо-

минание души о прежней или вечной жизни. Такое

<априорное> непрактическое знание о поле как о вещи

незнакомой, но чуемой - как раз являет уровень де-

тского Эроса - Г.Г.), или, подумал он, подобно многим

другим чиновникам, следующее: <Ну, уж эти французы!

Что и говорить, уж ежели захотят чего-нибудь того,

так уж точно того>...>

мажного червя-фаллоса, который червячка Руси все

время и замаривает, а не сам голод Эроса, - взира-

ет на открытый телесный секс - что так можно! -

как на другую планету, - и слов на своем языке
и букв не находит, чтобы выразить, ибо чужеродно

и непонятно.

нельзя же залезть в душу человеку и узнать все, что

он ни думает>.
Вот гоголевская въедливость: ничего прямо не ска-

зал, а обслюнявил, вокруг да около потрогал - много

слов наговорил по поводу - и как сухая земля во рту

осваивается через воду, так и этот чужеродный лубок

(нога и усы) впущен в наш желудок и переварен, бла-

годаря предварительному заключению в медоточивых

устах чиновника-букваря и выходу через его мину, ус-

мешку и хмыкающие слова.

нель - мужское начало, то, когда Гоголь пишет, что

рыми некоторые были даже с бобровыми воротниками

или с бархатными отворотами>, - это как выставка,

витрина породистых кобелей с холеной растительно-

стью - на зависть нашей дворняжке Акакию Акаки-

евичу.
Ограбление шинели - это или акт изнасилования:

недаром <увидел вдруг, что перед ним стоят почти

перед носом> (т.е. контакт вплотную, тела к телу, а

это ужасно, голо - не то, что через одежду, через

стекло и на расстоянии витрины - словно сорвана

девственная фата) <какие-то люди с усами> (как

француз с усами на витрине - мужское начало) -

и недаром воткнули в него: <приставил ему к самому

рту (щель. - Г.Г.) кулак, величиною в чиновничью

голову>; либо как акт оскопления, кастрации, обреза-

ния, - ибо срывают кровное, к телу приросшее -

шинель (здесь шинель - женское). А может: это и

акт и страх рожденья - память о нем, когда чело-

век наг и гол выходит из утробы матери, лишается

тыла, защищенной спины. Срыванье шинели поэтому

многоглагольно для нашего человеческого восприятия.
Еще к Эразму, Плюшкину, Скупому рыцарю и

Петрушке - кучеру Чичикова. Здесь сладострастие

от разного рода (присовокупления: книги к книге,

тряпья к хламу, монеты к монете, буквы к букве

(удовольствие от самого процесса чтения у Петруш-

ки).
КУЛЬТ ТАТЬЯНЫ

ления...
А озлобление началось на культ Татьяны... У других

народов, в крови и плоти французов, у их колыбели,

как мифы - модели для всякой возможной любви сто-

ят кроваво-семенные Абеляр и Элоиза, смертельно

упившиеся/упоенные любовью Тристан и Изольда, а

потом Манон и де Грие - везде осуществленная лю-

бовь, кровь и могила: у итальянцев - Франческа и

Паоло; у англичан - Ромео и Джульетта, Отелло и

Дездемона - все осуществленные и плотяно-кровные;

у немцев Фауст и Гретхен - оплодотворенная; у нас

же - словно касты разные: мужчина и женщина -

неприкасаемость проповедуется: Татьяна и Онегин, На-

стасья Филипповна и т.д. Задан образец любви как от-

толкновения, разрежения = создания пространства пу-

стоты, вакуума, - и чтобы тяготеть на расстоянии

Руси - в разлуке. Но тут как бы воля русского про-

странства: отклонить вертикальное всемирное тяготение

(у нас - к центру Земли) и превратить его в плоско-

стно-горизонтальное: чтоб все стремились друг к другу,

и этим океаном душевности была бы спаяна Русь в

единство - покрепче всех застав богатырских... Так

что пушкинская Татьяна воистину выступила как <уст-

роительница>, <мироупорядочивающая> (что и значит

по-гречески ее имя): она дала модель для устроения

русской Психеи.

мать пуговицы ему на пальто застегивала, что сам мо-

жет, - понял, какой Эрос балованного ребенка творит:

мать теребит его, это тельце, непрерывно задевает: за-

ботой, замечаниями, мелкие обкусывающие волны люб-

ви рябью все заливают. Большие волны - как ред-

кие - дают просвет и вздохнуть - паузу и очухаться.

Непрерывно ласкаемый и заботимый, ребенок - слов-

но голый в мир выходит: человек-то вообще гол по

сравнению с животным - так этот еще голее: обре-

занный, чуткий и пугливый, ибо и покров сам свой не
может содержать: нуждается, чтобы ему пуговицу за-

стегнули и досадливую заботу устранили. В аристокра-

тии создавалась действительно особая новая порода ро-

да людского - дальнейшая ступень беззащитности и

утонченности ткани и состава. Недаром они породой,

породистостью, голубой кровью гордились. А голубая

кровь - это голубизна прожилок сквозь тонкую белую

кожу - тонкокожесть, - значит, еще один защитный

естественный покров содран, скальпирован с челове-

ка - и ему его надо восстанавливать искусственным

путем: через власть, ум, обаяние, святость, любовь,

обожание - сделать себе слой - воздушную подушку

от резких касаний мира - руками и заботами грубо-

шерстных.

не оставленность на себя, что у балованного ребенка

и аристократии, - сегодня вершится над каждым го-

рожанином. Он весь в обслугах - <удобствах> -

лифт, газ, вода, электричество, телефон, отопление, ав-

тобус, магазин, парикмахерская, телевизор, транзистор,

газета... - т.е. не предоставлен себе наедине с миром,

нет меж> ними прямой связи, а вклинился посредник -

это кожа, через которую и не продохнешь до чистого

воздуха, не вырвешься в вольный Космос. Потребности

и отправления самого распролетария сегодня разветв-

ленное, чем у короля Артура: ему больше надо, а об-

служивает его фактически, в силу разделения труда и

обмена, весь мир: от Ямайки до Исландии; ничего-то

сам не может, как Илья Обломов, А через рекламу

эта матерински-избаловывающая забота и щекотание

цивилизации - уже просто нагло навязывается и прет

на человека: насаживается на его зуб (зубная паста),

улыбку (массаж), глаз, слух - все завербовано,

отобраны и перекрыты каналы сообщения с быти-

ем, - и главное, человек начинает теряться, что важно

и что неважно. Он скорбит, что нечем уплатить за те-

левизор, и не замечает, что скорбеть-то ему нужно,

что естественные ему дары: зрение, слух, воздух и

свет - благодаря приманке телевизора у него отобра-

ны и что попался-то он не на живца, а на мертвеца -

на механического соловья.
И в этом отличие кожи забот цивилизации, этой

механической матки, о современном человеке от ко-

жи, что создавалась вокруг аристократа из живого

труда: людей и дворовых. Его касались живые руки:

пахнущие, парные, ржущие, машущие хвостом, а не

бензинная, пластиковая, скрежещущая железяка по-

езда; готовил повар - гастроном, а не закусочная-ав-

томат.
Да что там аристократ! Еще более простой кресть-

янин окружен живым лоном вселенной, и в ней про-

растал, и жизнь проводил в живом соитии: с землей,

огнем, воздухом, рекой,

живой ткани вселенского вместилища пожить, но

тонка и все тонкостеннее становится и эта кожа. И

сама женщина в наш железный век, стиснув челю-

сти, лезет, торопится ожелезнеть, стать механиче-

ской. Беременная мать, начитавшись ученых книжек,

мнит, что у нее лопнул пузырь и потекли воды, - и

торопится на анализ, кресло и кесарево сечение:

чтоб железом до времени - семимесячного из лас-

ковой тепло-влажной утробной рубашки - изверг-

нуть на холодный свет (не дай бог живые муки ро-

дов перенести!) - и вот еще два самых святых и

неприкосновенных месяца жизни Молохом отвоеваны -

благодаря развращению = цивилизации матерей, А

затем тут что? Торопится сбагрить его со своего мо-

лока - на донорское, среднеарифметическое, меха-

ническое; чуть что - к врачу и на анализ. И не от

злой воли, а от глубоко привитого неверия в себя: я

ничего не могу, а цивилизация - все.
А постыдный самоубийственный торг женщин за ос-

вобождение от <рабства> кухни, пеленок^ - чтоб уж

ничего живого дитя, войдя в мир, не получало, а все -

механическое!..

любви - единственной на всю жизнь, когда с детства

он ко взаимозаменимости приучен: материнской гру-

ди - и соски (соска - первое знакомство с ложью

мира), слов воспитателя на зарплате - и игры с отцом,

котлеты домашней - и столовской. Ведь в плоть и

кровь этим вводится - как шприцами противоэпиде-

мических сывороток - неразличение настоящего и

поддельного, живого соловья и механического. Вот и
^ Потом перенял я часть этого на себя - и только спасибо

жене сказал: вошел и пожил в шкуре матери - и целый мир

открылся мне. 18.1.86 г.
предпосылка для мены жен, разводов: не та - так

другая, все - одинаковы!..

это была российская драма: когда девушка, пряча грех

или не в силах прокормить, - душит, губит, топит,

засыпает рот песком, живьем хоронит родившегося ре-

бенка. Детородная сфера жизни загнана в подполье, и

когда покажется наверх - косой позора ее срежут.

Но, с другой стороны, характерно, что в убиении ре-

бенка своего русская женщина чуяла меньший грех -

могла себе это позволить и не воспринимала как лич-

ный грех (ибо убивает ребенка не она, а стыд, и позор,

и бедность, и люди злые ее руками), и совесть ее

здесь не так мучала, - тогда как измена мужу мучит

Катерину и Анну, как тяжкий грех на ее совести. Не-

даром и Анна Каренина так ничтожно мало любит де-

вочку - дитя любви: она, девочка, этим уже вино-

вата - и пусть расплачивается; она есть ее наслаж-

дение во плоти, а наслаждение стыдно, и когда тай-

но - еще терпимо, но когда бьет в глаза детородной

плотью - нестерпимо, глаза бы мои не глядели. ...Зато

любовь к Сереже от нелюбимого государственного му-

жа - есть плоть ее совести (а девочка - плоть ее

стыда) - равновесие ее греху и любимой вине.

дает так, как когда отдается греховному наслаждению.

Недаром Анна позволила себе, при двух детях, покон-

чить с собой - это могло совершиться лишь при том,

что она забыла, что она мать, и помнила лишь, что она

жена-нежена, неверная и нелюбимая - т.е. отвергну-

тая государством (светом, законом о браке) и народом

(тем, с кем <бросала по любви>).

тах литературы для русской женщины, как правило,

необходимы два и больше мужчин: для мужчины -

две и меньше женщин. В самом деле: для женщины

(=России) органично было иметь минимум две мужские

ипостаси: Государство и Народ (законный добропоря-

дочный супруг и хмельной возлюбленный). В чистом

виде это: Татьяна, Тамара в <Демоне>, женщины Гон-

чарова: Ольга Ильинская, Вера в <Обрыве>, тургенев-

ские женщины, Аглая в <Идиоте>, в <Братьях Карама-

зовых> Катерина Ивановна, Анна Каренина, Китти, да-

же Катюша Маслова (Нехлюдов и Симонсон), Маша

из <Трех сестер>. В развернутом: Земфира, Елена из
<Накануне>, вокруг которой хоровод: Инсаров, Шубин,

Берсенев; Настасья Филипповна, Грушенька, Наташа

Ростова, Аксинья в <Тихом Доне>, Лушка в <Поднятой

целине> - все с хороводами.

лее, а то и менее - одна - или ни одной. Две -

это варианты небесной (чистой, истинной) и земной

женщины: или у Достоевского - инфернальной и ра-

ционалистической. Мария и Зарема для хана Гирея:

Татьяна - Ольга (для мужского дубля Ленский - Оне-

гин, ибо и в сне Татьяны недаром ей Ленский и Онегин

рядом снятся вместе с эротическим символом кинжа-

ла-фалла; так что вокруг Татьяны практически 3 муж-

чины, да плюс автор - Слово русское, что признается:

дама и Лиза - для Германа; Ольга Ильинская и Агафья

Пшеницына - для Обломова; Марфинька и Вера -

для Райского; жена и Лиза - для Лаврецкого: Элен и

Наташа - для Пьера Безухова; жена и Наташа - для

князя Андрея; Аглая и Настасья Филипповна - для

князя Мышкина - Гани Иволгина (пара: ангел - бес);

Грушенька и Катерина Ивановна - для Мити Карама-

зова; Аксинья и Наталья - для Григория Мелехова.

Такие же, как Онегин и Печорин, казалось бы, свет-

ские волокиты, - имеют по сути одну - и прочих,

остальных (для Печорина) это Вера - княгиня Литов-

ская, а Бэла, княжна Мери, и та, что в Тамани, - это

ипостаси одной, с которой играют). Так же, как изве-

стно, говорил о себе и жене Блок: для меня есть одна

- жена и - остальная, которой (как рыбы) может

быть множество (по-французски использовали бы здесь

партитивный артикль: de la femme, а по-английски: a

piece of woman).
Но меж Народом и Государством: в этой дистанции

огромного размера, в этом грандиозном вакууме - для

их сообщения между собой - этих мужчин-соперни-

ков (а не для России-женщины, которая их и так всех

мужиков внимала и понимала), для взаимного изъясне-

ния и торгов - и возникло Слово: литература, интел-

лигенция, как <прослойка>. И недаром она также носит

женское имя - почему-то пристало оно этому вооб-

ще-то мужскому духу Слова. По своему положе-

нию - всевнимания: и голоса власти и голоса народе -

она сродни их всех общей подоснове - России. По-

тому естественна аберрация: интеллигенция = сама Рос-

во всяком случае, для русской интеллигенции харак-

терны эти женские черты: мягкости, жертвы и само-

пожертвованья, неустойчивости. Потому так легко в

нее входили женщины и работали в ней. В то же время

русский мужчина-интеллигент - женственен и никак

не может удовлетворить русскую женщину, хотя оба

попадаются вначале на удочку взаимного понимания и

сродства (см. паническое бегство Инны Ростовцевой от

Алпатова - в <Кащеевой цепи> М, Пришвина: хоть

оба революционеры, нигилисты-курсисты, но чует она

его женскую душу и бежит от мужской русалки).

после) крылатость: кажется, что птицей летит: и это

основной мотив и мечта в женской лирике - <полечю

зигзицею> (Ярославна к Игорю); у Катерины в <Грозе>

лейтмотив: птичка. О себе в родном дому до брака

рассказывает она: <Я жила, ни о чем не тужила, точно

птичка на воле> (1, 7), А в последнем монологе -

перед тем как броситься в омут, собирает в узел все

ей отвратительное и то, что бы ей хотелось иметь как

жизнь вечную. Отвратительно ей помещение: дом, сте-

ны, люди. Любо - пространство (мужчине, напротив,

в соитии любо найти место, неприкаянному - точку

опоры, приютиться, куда голову приклонить боль-

шую - на колени, на лоно, как Гамлет: любимая на-

чальная предварительная поза):
<Катерина (одна). Куда теперь? Домой идти? Нет,

мне что домой, что в могилу, - все равно'. Да, что

домой, что в могилу! Что в могилу! (повторение = пре-

образование идеи. - Г.Г.). В могиле лучше... Под де-

ревцом могилушка... как хорошо!.. (Видите: начинает об-

раз искомой вечной жизни рисоваться, и распахивается

могила вверх - в пространство, и рисуется греза веч-

ной русской женщины = матери-сырой земли! - Г.Г.).

робу - под замок, ощущался русской женщиной так, как будто

она полость в полости (как матрешка в матрешке), и смертельно

и зверски усиливал птичьи порывы, жажду вырваться. Но не-

даром он подошел Руси...
Солнышко ее греет (= объятие - обогрев, тепло, муж-

чина - окутывает как облако, пальто, шинель. - Г.Г.),

дождичком ее мочит (= дождь с неба - оплодотворе-

ние семенем - Г.Г.)... весной на ней травка вырастет