Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

земледелие, и города...

равнины ровныя он - чудо искусственного горообра-

зования.
С Эросом по мере продвижения на север происхо-

дит то же, что и при восхождении на вершину высокой

горы. Внизу - тропики: жар, влага, реки, испарения,

буйная растительность, крупные и мелкие животные,

непрерывное истечение и порождение круглый год не-

скольких урожаев, - беспрерывная эротическая

жизнь, естественная и откровенная. Человеку и усилий

применять не надо: сам плод в рот падает = сами собой

смыкаются объятья.
Повыше - посуше. Воздуха - духовности больше.

Влаги достаточно. Земля не вся плодоносит буйно: есть

долины, леса, холмы; травы пониже. Больше света -

солнце не жжет, а светит. И тепло свое, огонь свой -

в труде' мысли и изобретательности приходится в при-

роду вкладывать, помочь ей, чтобы прокормила - и

она дает, при умеренных усилиях. То же и секс: стра-

стное соитие достигается по умеренном духовном ра-

зогреве через любовь - они гармоничны. Появляется

цикличность, ритм в Эросе = как урожаи раз в год.

нее. Если внизу частые мелкие травинки - рябь сек-

суальных слияний, то здесь: как ствол - не то, что

стебель, так и страсть редка, как грозы, но зато могуча.

стро и недолго - сезон, времени неблагоприятного не

знают, однолетние когда: зимой их просто нет (= как

по Эпикуру, человек не сталкивается со смертью, ибо

когда я есть - ее нет, когда она есть - меня нет).

Дереву в этом смысле приходится знать и бытие, и

небытие: ибо зимой, видно, оно живет лишь ровно на-

столько, чтобы память сохранять - то есть чистую

душу и форму, а больше никакого плотски-телесного

наполнения в нем нет. Значит, проблема личной смерти

как в России: город и деревня (село) - от разных.

вянского бытия и духа. Южнее, на Средиземноморье

и Среднем Востоке, где возникали мистические учения

о телесных метаморфозах и переселении душ, не на-

стаивалось так на личном бессмертии, ибо при буйно-

разнообразной природе превращение травы в бабочку,

кипариса в дерево - радость разнообразия существо-

ванию и существу доставляло, во-первых; а во втором

варианте, в Индии, - разнообразие настолько пышное,

что даже утомляло, и мечтали прекратить цепь рожде-

ний, накопление кармы, переселения души.
В германско-славянском же мире нет такого изоби-

лия природы, кишения телесных метаморфоз, так что

конец тела и существа налицо - и, значит, не в кру-

говороте природы может быть умиротворение. (И пан-

теизм недаром в германизме лишь южным умом Спи-

нозы мог быть произведен, а у Гёте и Шелли он -

скорее эллинская утопия, эстетический идеал, чем

практическое самочувствие в мире, хотя здесь и это

еще есть...)
Выстраивается твердь бессмертных форм, идей,

<град Божий>, дух = ум, труд, и оттолкнута жизнь,

плоть, Эрос - в природу. Возникает дуализм (общества

и природы, труда и жизни и т.д.). На одной его стороне

- бессмертие (в духе), на другой - жизнь-смерть,

(Но недаром именно так, отрицательно: как бессмер-

тие - пристало духу себя обозначать, и не привива-

ется идея <вечной жизни>, а когда ее кому хотелось

отстаивать, как Августину, неизбежно приходилось го-

ворить и о тончайших телах, эфирной плоти, которую

должны иметь души по воскресении - чтобы быть

существами, а не сущностями.)
Дерево и здесь - учитель, мэтр человечества. Его

суть - устойчивая форма (или идея, эйдос, вид), тогда

как жизнь - то приходит, то уходит. Значит, дуализм

здесь уже не на уровне <жизнь или смерть>, как для

средиземноморских романских, умеренных, без особых

усилий и в равномерно одухотворенной телесности жи-

вущих народов, - этот уровень здесь уже слишком

мелок, низок, земен и эгоистично-практичен. Здесь -

пребывание, <бытие>, <сущность>, которые не имеют

отношения, закалены, безразличны к низовому дуализ-

му и различениям <жизнь-смерть>. Вместо дуализма

здесь антиномия: сущности - и явления. Логос выстра-

ивает себе замок (= город), независимый от сельского
Эроса. И это - деятельность, труд, цивилизация (чем

и силен германский Запад).

мучее - бор: хвоя: сосна - ель, из лиственных ужи-

вается еще беленькая, под снег, береза. Небо ближе,

ниже, наклонилось к людям. Света больше, тепла еще

меньше, воздух суше, не напоен влагой и зноем - но

чист и прозрачен. В соседстве уже выше - <мох то-

щий, кустарник седой>, снега - конец земли, край

света и отлет в мировое пространство. Но до этого

еще не доходит - лишь предчувствие и дыхание этого,

что <ветер принес издалека>...

тительность слиты с космическим циклом Земли: оно

сочится, расцветает и умирает вместе со сменой вре-

мен года, тогда как животное имеет периодичность

течки, независимую от набухания земли соками. Зна-

чит, они - не совсем земные существа: недаром от

земли отделены и сами движутся, - но более сол-

нечные и вообще космические, как планеты. Неда-

ром созвездия названы животными, и нет растений

на небе.
Животные = это планеты на нашей Земле: каж-

дое - представитель другого Космоса и времени

вращения, другого состава стихий, химических эле-

ментов, электромагнитных волн и света, - и потому

идея священности животных вошла издавна в ум че-

ловечества.
Зима: все замерло, все жидкости оцепенели: а в

собаке - течка, весна!.. В то же время линяние шкуры

животных совпадает с временами года: на лето один

покров надевают, на зиму переходят на форму одежды

зимнюю. Таким образом, у животного - контрапункт

времен, двухголосие ритмов и циклов. Есть наложение

разномерно текущих жизненных потоков друг на друга.

И Эрос кочевых народов, слитых с животными, неиз-

бежно тоже должен иметь что-то родственное с этой

временнбй полифонией,

имеет лишь одно время, живет один сезон) имеет тоже

очевидный контрапункт времен: оно расцветает вместе

с весной и облетает осенью - и в этом смысле его

цикл связан с землей и временами года.
Но оно стоит много лет, сотни, тысячу - и смерть

его не видна человеку, так что для человека дерево -

во, Древо Жизни.,,). Недаром и образы вечности и бес-

смертия у русских поэтов древесны:
Надо мной, чтоб вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

(Лермонтов)
Значит, у дерева - полифония вечности и времени:

на фоне, по канве бессмертия жизнь-смерть ткет свои

детские узоры. Дерево - и бог и человек: и идея и

воплощение. Оно - богочеловек, в то время как жи-

вотное имеет полифонию двух циклов времени (а не

времени и вечности), двух жизней-смертей - и не

дает прямых выходов, ближних подступов к ощущению

вечности и бесконечности, как это дает дерево и лес.

Потому круг представлений - именно круг - у ко-

чевых народов связан с острым ощущением начала и

конца, пределов; и так как высоте человеческого духа

отведено пребывать внутри этих пределов, она там раз-

вертывается как интенсивность, бурность жизни, огнен-

ность крови и страстей: чтобы успеть за жизнь сжечь

бесконечность - в этих границах, спалить вечность -

в отведенном времени.

торопливый: спешить некуда, пределов нет, есть вы-

ходы...
Если Эрос кочевника требователен и настырен, ибо

его варианты: либо в одном ритме времени, либо в

другом, но совершись, уложись, послужи мне - то

Эрос древлянина в контрапункте времени и вечности

- в этом диапазоне располагается: значит, нет настой-

чивости, не колотит кровью в виски: сейчас или ни-

когда! - но знает, что его время никогда не уйдет,

так что может и вовсе не совершиться за время жизни

человека... В России много дев, старых дев, девствен-

ников мужчин, не рожавших женщин, бездетных бра-

ков, и они сами не так страдают, и на них не взирают

с позором, как в других народах^.

которые, в беге дальше, не успел тогда реализовать - выпишу

их конспективно.
<Русский город - пространствен, как степь (пустыри): нет

уюта.
Снегурочка - от любви гибнет: противопоказан жар страсти

белоснежной, нежной русской деве.
К истолкованию <Крейцеровой сонаты>
<Это> все - нечистая сила, скотство, свинство, мер-

зость. И вот в семьях - злость, раздражение, злые

слова, отчужденность, сцены, а примирение в постели -

тем более унизительное.

вон в своей норе копошатся двое людишек, звуки ка-

кие-то издают, руками машут (это когда злые слова и

сцены отчуждения), но потом тушат свет и прижима-

ются телами, входят друг в друга, и сосут, и грызут... -

какие их действия считать важными и истинными, а

какие - искажающими их суть? Вопрос смешной: оче-

видно, и эти отталкивания входят в идею человека -

как дневной порыв каждого к тому, чтобы быть

особью, самостоятельным, чистым духом, - то есть

день готовит дистанцию и пищу для ночного Эроса:

чтобы притяжение было мощнее, пожирание и потоп-

ление различий в небытии.
В <Литературной газете>, только пришедшей, от 13

декабря 1966 г., ин-тер-вью: <Как здоровье планеты>,

и какое-то, на взгляд Бытия, насекомое - начальник

управления <сейсмологии> на вопрос о землетрясениях

в Скопие, Ташкенте и т.д. предполагает, что где-то на

глубине сотен километров произошел разрыв = лопнул

кровеносный сосуд, и магма полилась - и вот дошел

импульс до поверхности. А мы на ней, этой поверхно-

сти, газетками пробавляемся, остроумничаем: <Как здо-

ровье планеты?> Так что же - лишь это наше духов-

ничанье есть правда и красота? Но ведь Эрос в нас и
Нет на Руси образа Золушки - городской (замок принца);

зато Аленушка - в лесу, над озером. Золушка же - у очага

(зола!).
Естественный русский город - Москва: <большая дерев-

ня> - то есть тоже по образу и подобию Дерева. Если же она

Камень и Дерево. Дерево менее сексуально.

В городе - улица, площадь, общительность, трение: социаль-

ность = сексуальность. В России - терем, горница, <Домострой> -

изоляция. Символы любви на Западе - голуби: городская птица.

На Руси - лебедь, птица озерная, не городская. Ну - ласточки...

не песней> Соломона - кедр ливанский, стада.

Отчего ж в России меж ними антагонизм? Или не чувственна

русская женщина? Француженки розова плоть, а русской - бе-
есть наше со-деиствие вулканическим разрывам и из-

вержениям: в нем наша вплетенность во вселенскую

жизнь (как и в духе тоже - и на вселенский глаз в

нас вообще нет этого дуализма, не имеет смысла само

разделение духа-плоти: это наше частное, домашнее

различение).

ловеке - чтоб вырваться на свободу. Но грандиозность

усилия, отталкиванья и проклятья другой стороне, сама

мощь этих перунов, которые приходится обрушить ду-

ху, не о равнодушии и самости духа говорят, а о мере

его любви и зависимости от противоположной сто-

роны - от Эроса.
<Крейцерова соната> - это истерические <нет!>,

<не надо!>, которые возглашает в пространство жен-

щина для прочистки совести и души: что я все, мол,

от меня зависящее сделала, чтобы отбояриться от яри -

Эроса, в то время как ее увлекают на ложе и все ее

естество страстно этого хочет и отдается.
Только в России иллюзии и самообольщение у

людей: мужчин, женщин - и их духов, а именно:

поскольку свет и холод заполонили русский Космос,

изгнали Эрос на утлую, малую территорию, стало ка-

заться, что вообще его нет, и легко с ним справить-

ся, и не имеет он уж такого значения, и без него

прожить можно, - и манит надежда и соблазн на

чистую жизнь в духе и свете, которая-де у нас

здесь легко достижима - рукой подать до неба! и к

этому мы призваны.

ибо как равноправная сила он остается - только

сжат по месту и времени, - и он берет свое пол-

ностью. Но для человека, который арена этих боре-

ний, это - надламывающие бросания из жара в хо-

лод; а может, как раз закаляющие? - как из рус-

ской бани разгоряченные - в снег бросаются, так

что, может, в таком типе русский Эрос и осуществ-

ляться может, и ему так и пристало? Ибо ровное,

теплое сексуальное общение, наслаждение (как в ро-

манских странах) здесь невозможно: не тот разогрев

в вечной мерзлоте - такой теплоты хватило бы

лишь на то, чтоб ее подтаять, но не воспламенить

почву и соки, что нужно для Эроса...

раться с чертами и розами* - бумаготерапию прини-

мать: мусолить ее. Вчера о спицетерапии прочел -

вяжут и успокаиваются: оттоки токов происходят в

ритме мерном спицевращения. И к тому ж - глядь! -

а что-то полезное или замысловатое выйдет. Но так

и на бумаге случается - еловики вывожу ручечкой,

вязь плету какую-нибудь - и укрощаюсь и вот чуть

не язык высуну, как Акакий Акакиевич, который

весь пыхтел, когда к сладчайшим своим буквам при-

ближался: он так выводил их округлости, завитки,

как иной женщину обхаживает словом, взглядом или

тело гладит - рукой по линиям проводит. Точно -

в этом было сладострастье Акакия Акакиевича -

женские фигурки в буквах выписывать, как сладо-

страстье Гоголя - сливаясь с бумагой, что-то поза-

мысловатее ей бросить, выкинуть, отковырнуть: на

бумаге он словами и образами просто отплясывал:

Эк! Бона! - и просто-о-ору что! Это тебе не город,

Питербурх - а Русь!: белизна бумаги как чистота

Божьего света, <ровнем-гладнем разметнулась на пол-

света>. Вот откуда графоманство российское: распоя-

сываясь на белизне и ровне-гладне бумаги, житель

русский всю ее, матушку, обнимает, гладит - с нею

соединяется: помечтовывает, как бы эдак исхитрить-

ся, чтобы <объять необъятное> тело - той женщи-

ны, что, по чувству еще Ломоносова, разлеглась,

плечьми Великой Китайской стены касаясь, а пятки -

Каспийские степи.
На белизне бумаги всю ее, родимую Русь, по

стебельку - по буквочке, по словечку - по лесо-

чку перебрать и перещупать можно, а больше никак,

ни-ни! - не подступишься. И пословица: <Гладко пи-

сано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним хо-

дить> - как раз и идеальную любовь выражает: в

матовой белизне бумаги Русь такая ласковая, откорм-

ленная, гладкая, белотелая, податливая! - и романти-

ческую горечь от столкновения с грубой девкой дей-

ствительности, Графоманство в России - не только

зец Храбр. 16.1.86 г.

ровая любовь государственного аппарата к России на

нивах и холмах писанины разворачивается: отчеты,

запросы, реляции, установки. Когда Алексей Алек-

сандрович (а кстати, недаром созвучие: А-А: Акакий

Акакиевич = Алексей Александрович) Каренин, отри-

нутый в любви и утвердившийся в своем величии го-

сударственного человека, мысленно сочиняет доклад-

ную записку об инородцах, упущенных противным

министерством, он же испытывает подлинное сладо-

страстье от ловкого орудованья с номерами парагра-

фов и статей: крючкотворец - тоже ой как не-

прост! Это - гладилин, гладиатор: бессильный уже

старец или ребячливый муж воображает тело жен-

щины <в завиточках-волосках> (Маяковский) и новые

ей крючочки застегивает и расстегивает - вот эро-

тическая подоплека крючкотворства: искусство за-

труднять соитие человека с делом, дела с истиной и

смыслом. Посредник здесь - как сводник или сваха -

сидит в канцелярии, а ко всему прикоснуться хочет

через щупальца анкет, справок и необходимых заяв-

лений. И то, что ничто без бумажек совершиться не

может, - это право первой ночи феодального сень-

ора: аппарат блюдет его в превращенной форме сло-

весных-письменных касаний, обнажений таинства, на-

рушения целомудренной немоты, и все-то должно

быть названо <своими именами>, а не окольными,

обиняками, как имя Бога в табу. Бумага, писанина -

это бесстыжие зенки, что аппарат на Русь уставил, и

та время от времени плюет в них языками пожаров:

одна из главных народных радостей в восстаниях -

это жечь архивы и списки.

России нужно лишь время от времени - чтоб одно-

ва дыхнуть, дух перевести, разгуляться: хоть ночь, а

моя! - а там хоть трава не расти! Но это безразли-

чие к тому, что не <в минуты роковые>, а в буднях

она подлежит и отдается волокитству и обхаживань-

ям бумажных ее любовников, - бесчувственность

кажущаяся. Щелкоперство приятно и лестно Руси:

ровень-гладень бумаги адекватен ровню-гладню ее

бесконечного простора. Это в буднях - ей как до-

полнительная кожа, нарост в мороз: приятно зудит,

почесывает во сне, разогревает, словно УВЧ Русь

под аппаратом принимает - а там потихоньку ее
разберет; разогреет, раззадорит, раскалит, доведет до

белого каления, и тогда она, разгоряченная, скинет с

себя этот покров и голая побежит париться в бань-

ку, а потом в снег: отдаваться, <бросать по любви>

станет Русь не со старичишками - слуховыми аппа-

ратчиками, а со Стенькой Разиным, с вольницей, с

силой молодецкою. Государство в любви России иг-

рает роль предтечи, наводчика: оно - сват, но же-

них, но вор - другой. Так и творится Эрос русской

истории: возлегает Русь с двуилостасным супругом -

аппаратом и народом - и так лишь полноту соеди-

нения испытать может: когда страстную ярость к ап-

парату обрушит страстной горячностью к непутевому,

беспутному своему сорвиголове: иначе, без ненависти

то есть, любовь ее просто тепла, но недостаточно

еще горяча, чтоб стало возможно белое каление

страстного слияния, которое в русской женщине

всегда однократно и - катастрофа.

ство. Чуем мы, что Гоголь - насквозь эросный писа-

тель, но уловить никак не можем: и близко не подхо-

дит, просто бежит от любви и любовных сцен. Но вот

по въедливости его слова, стиля, всего почерка обна-

руживаем сладострастье всех его касаний, до чего б

ни дотронулся, И недаром чиновничество, канцелярии,

всякого рода советники - эти сладострастненькие кле-

щи-щелкоперышки, - их ловкость и, даже без пользы

себе, чисто эстетическое озорство в ограблении Рос-

сии, - все это так влечет малороссиянина Гоголя,

словно исподтишка подсматривает и тем соучаствует в

эротических действах - хоровых облапошеньях чинов-

никами России.

тая <Ревизора> и <Мертвые души> Гоголя, ужасаются

и мрачнеют: Боже, как страшна Россия! - из них

прет какое-то непостижимое веселие и сладострастье

духа: Гоголем буквально упиваешься, смакуешь, чита-

ешь взасос - будто веселые похождения плутов-

озорников: экие, право, того... как ловко и вкусно

делишки обделывают! Чиновнички Гоголя - это уми-

лительные детки, карапузы-проказники, что наивно и

бесстыдно сосут матушку Русь -а ей и сладко! У

одного вдруг отвалился нос-фалл, у другого, напро-

тив, <кувшинное рыло> - то есть женский орган на

лице проступил. Русь полуспит - как Татьяна, а во
сне над ней шабаш чудищ разыгрывается: <Вот рак

верхом на пауке, //Вот череп на гусиной шее //

Вертится в красном колпаке> - все это гоголевская

чертовщина, что в <Вечерах> и <Миргороде> откро-

венна: ведьмы, Вий, чудища в ночь у гроба, красная

свитка; а в <реалистических повестях> - уже одеты

в мундиры, но все равно они же! Эти сладостные

уродцы - извращенцы, - так же как в детских

сказках Чуковского Крокодил и <...Ехали комарики

на воздушном шарике, //А за ними кот, задом напе-

ред>. Все чудища Чуковского, как и персонажи Гого-

ля, выражают стихию детского Эроса: Вий - Мой-

додыр, Собакевич - Бармалей, Чичиков - ловкий

Айболит... У них у всех: веки открываются (Вий),

пасть, зубы-дыры (Мой до дыр! - может быть при-

зывом женщины, которая в страсти хочет, чтобы ее

пронзили насквозь и живого места на ней не остави-

ли). Либо чудовищное заглатывание: Собакевич, про-

жорливые взяточники, хапуги; или Бармалей и Кро-

кодил - это все сфера страха; а положительный

Эрос связан с животом и ласковым заглатыванием и

касаньем тела: Айболит - пухленький, как Афанасий

Иванович и Пульхерия Ивановна, вместе взятые,
...Ну вот: поплел свою вязь бесполезную - и вроде

делом был занят и весело было - и нервы в норме:

безобидно и беззлобно время протекло, А ведь удумал

отдыхать: мол, я уж несколько месяцев напряженно

мыслю (сначала - Тютчев, теперь - Эрос), и, чтобы

не портить предприятие, не дискредитировать мысль,

пора на физические труды или иные телом гоняния

оттянуться. Конечно, сделаем. Но пока муторь новогод-

няя утомительная - извела. И вот исцеленье нахожу

- к бумаге приникнув - как на воды отправился. И

даже не надо: для самой мысли вредно ей себя всегда

миссионерством и визионерством только считать (вдруг

бы натягиваться и напыщиваться - а значит, срываться

и фальшивить стала, если б обязательство взяла всегда

быть лишь откровением), - а так бы я на нее и себя

мыслящего взирал, если б запретил, например, себе

сегодняшнему, испитому, извяленному, - к бумаге ка-

саться. Да, не могу сегодня прозрения дать - не вижу -

ну и пускай: что я, нанялся писать для дяди, для ко-

го-то? <Я песню для себя пою>; а сегодня мне надо

маленькое словечко, тихое пощекатывание, поежиться

зябко - отойти. Ну и где же, как мне это сделать?

массаж: и даже ему, слову, веселое ревнованье: на