с исполнением приговора после наступления мирного времени

Красногвардейский укрепрайон был создан 23 июля 1941 года приказом командующего Северо-Западным Фронтом К. Е. Ворошилова и состоял он из трех секторов: Слуцко – Колпинского, Центрального (Гатчинского) и Красносельского. Задача КУР’a состояла в защите Ленинграда на ближних подступах к городу от наступающих с юго-западного направления немецких войск группы армий «Север». Комендантом всего Укрепрайона был утвержден генерал-майор И. И. Швыгин, комендантом Центрального сектора со штабом в городе Красногвардейске – генерал-майор В. А. Крылов, куда и был передислоцирован 267-ой ОПАБ из Колпино в конце первой декады августа 1941 г.

* * *

Незадолго до первых боевых столкновений с противником Андрею удалось навестить семью в Вырице. Прошел месяц, как сыну исполнилось три года, и Андрей все никак не находил время, чтобы порадовать малыша заготовленным подарком – плюшевым крокодилом. Встреча была короткой и насыщенной обсуждением предстоящей эвакуации семьи. Галя и Николай Васильевич, отравленные советской пропагандой, все еще продолжали верить, что вот-вот наша доблестная Красная Армия погонит врага прочь с нашей территории. Андрей убедил их срочно собрать самые необходимые вещи и внимательно следить за развивающейся ситуацией, дабы успеть при приближении фронта уехать последними электричками в Ленинград и дальше, в эвакуацию. На наивно философский вопрос жены «А как же мы уедем так далеко от тебя?» ─ последовал убедительный ответ: «Когда мужики выясняют между собой отношения, женщины, старики и дети не должны от этого страдать». Так они и поступили, побросав все нажитое добро в недавно отстроенном доме на Надеждинской, 19, солнечным днем с трудом протиснулись в переполненный вагон поезда с малышом на руках в надвинутой на глаза красной шерстяной шапочке, приметной для поиска на случай бомбежки. Бегство семьи Андрея из родной Вырицы происходило 14 сентября в те самые часы, когда немцы добивали остатки отряда Григорина. В Ленинграде Галя вместе детьми из ее детсада эвакуировалась в Горьковскую область, куда вскоре к ней прибыл Николай Васильевич с Георгием.

В дни, предшествующие появлению немцев в предполье Красногвардейска, Андрей часто мысленно перебирался в свои подростковые годы, пытаясь составить представление об этой «нордической расе». Воспоминания о Клаусе и других немецких подростках не давали ничего необычного, отличающего их от других детей. Но потом Андрею пришла на память одна из последних их поездок с отцом в Еленендорф, когда на обратном пути немного подвыпивший отец, более разговорчивый, чем обычно, стал излагать сыну свою оценку немецкого способа жизни. В то подростковое свое время Андрей не понимал излагаемых отцом сложных материй, но сами отцовские слова хорошо отложились в его памяти, и теперь он легко восстановил логику их изложения: « Знаешь, сынок, я давно присматриваюсь к этим необычным для наших мест людям. Любое дело горит в их руках, все они могут делать ладно и умно, соображают быстро, физически крепки и выносливы, но вот души в них мало, а иногда кажется, что у них ее вообще нет – работают как автоматы, бездушные машины. А ведь любое дело, если в него, кроме умения, не вложена душа, не будет прочным. Не понимаешь? Ну, смотри, даже в церкви – кирхой она у них называется – каноны их столь бездушны, что для проникновения в скудные души прихожан попы их прибегают в церкви к помощи истуканов (скульптур) или пытаются оживить полумертвые их души органной музыкой. И по душевной скудости нет у них фундамента для глубокой веры, и их легко своротить с пути истинного. А посмотри на скромность внутреннего убранства наших и православных храмов: ничего, кроме икон (но, зато, какая божественная красота!) и простого человеческого голосового пения без каких-либо оперно-органных эффектов. Или вот еще: соседскому мужику довелось в 1914-ом году воевать с немцами в Восточной Пруссии; так вот, церкви у немцев – будто в одной ремесленной мастерской клепают – похожи друг на друга, как близнецы, никакого тебе творческого размаха, скукота, да и только. А взять, например, их баб: ну не на что и посмотреть-то, лицом серые, безликие, но, чего не отнять, все с мощными крутыми задами – двумя такими каменными задницами за полдня можно запросто утрамбовать нашу силосную яму. Я как-то слышал от одного знающего человека, что туркам – будь они неладны – немецкие специалисты разрабатывали планы убиения армянского населения таким образом, чтобы от разлагающихся трупов не гибли бы сами турки».

Вообще-то, в голове Андрея странным образом уживались великие библейские творения и современные догматы марксизма. Крайне радикальные положения этих систем он не принимал, считая их данью политической конъюнктуре, а все остальное готов был удобно разместить в своей душе. Как-то еще в Елизаветполе Гайк взял с собой Андрея в гости к своему другу Седраку из соседской семьи Тер-Антонянов. Одногодки, Гайк и Седрак, сошлись после возвращения с Мировой войны. Там они оба сперва участвовали на Турецком фронте в Сарыкамышской операции, а потом пути их разошлись. Гайк в армии генерала Юденича успешно продвигался к Эрзеруму и Трапезунду, а Седрак воевал в экспедиционном корпусе генерала Баратова, развивавшем наступление от озера Урмия к южной оконечности озера Ван, и имел счастье оказаться тогда в земле своих предков, в Мушской долине.

Андрею всегда интересно было слушать разные истории о прошедшей войне, но в тот раз в беседе принял участие отец Седрака – священник Антон, и рассказ его о землях Армянского нагорья между озерами Урмия и Ван был очень интересным. « Дело в том, дети мои, что есть легенда об этих местах, которые давно славятся своими плодородными красноватыми землями вулканического происхождения. Сады в этих местах изобиловали разными чудными плодами, а леса ─ диковинной живностью, и имя этому месту было Эдем – Красная Земля. За великие прегрешения народ, населявший эти земли, был изгнан Хозяином, и скитаются эти горемычные люди до сих пор в ближних и дальних краях. За долгие века скитаний люди этого племени снова и снова совершали тяжкие грехи, и насылал Господь на головы их кары большие и малые, пока не появились в их горах и долинах жестокие слуги дьявола, вознамерившиеся изжить со света древний народ и его соседей. И наступило время самых тяжких испытаний для людей эдемова племени. Опасность истребления не миновала его и сегодня, но в безжалостном окружении нашелся народ, сдержанный в чувствах и добрый в делах своих, который пригрел, поделился хлебом насущным с гонимыми людьми эдемова племени. Этому народу северных земель выпала не менее тяжелая доля, сегодня (а на дворе стоял 1920-ый год) одна часть народа идет стенкой на другую, и еще предстоят ему тяжелейшие испытания от варваров, возомнивших себя богочеловеками – вершителями судеб целых народов. И не кончатся на этом беды северного народа и племени эдема, и изопьют они до конца чашу горькую испытаний, но в душах людей этих народов во все времена испытаний, гонений не угасали и не угаснут угольки веры в победу добра».

* * *

Особняком от общей оценки стойкости советского солдата стоит феномен беспримерного подвига ополченцев на ближних подступах к Ленинграду и ленинградцев во время 900-дневной блокады города. Движущие рычаги этой стойкости не раскрыты и по сей день. Да, советское радио и газеты, кинофильмы вносили свой вклад в патриотическое воспитание народа во всех городах и весях необъятной страны, но геббельсовская пропагандистская машина была смазана не хуже и смогла-таки погрузить весь немецкий народ в нацистский дурман своими бреднями о необходимости приобретения достойного их нации жизненного пространства.

И потянулись на призывные пункты толпы горожан уже с вечера 22 июня. Многие из них в те первые дни войны по наивности полагали, что война завершится нашей победой в ближайшие 2 – 3 недели и надо успеть выполнить свой гражданский долг по защите Отечества. Когда же после первых дней приграничных катастрофических провалов всем стало ясно, что крылатый плакат «Ворошиловским залпом подавим врага на его собственной территории!» является бредом большевистской пропаганды, в душе каждого питерца забил набат тревоги о судьбе родного города. И заработал в начале июля штаб обороны Ленинграда на ближних подступах к городу под руководством динамичного и талантливого организатора – Алексея Александровича Кузнецова, секретаря горкома. Здесь решались вопросы от организации эвакуации населения, пополнения запасов продовольствия в городе в условиях ограниченной связи с другими регионами, и до создания Лужского рубежа обороны и укрепрайона вокруг Красногвардейска. Каждый из этих вопросов был чрезвычайной важности. Так, в первые недели войны по просьбе А. А. Кузнецова распорядитель продовольствия военного времени А. И. Микоян разрешает поставить в Ленинград 120 вагонов продовольствия. Еще бы 7 ─ 8 таких поставок, и в самую страшную первую военную зиму в Ленинграде не было бы таких больших людских потерь от голода. Однако по непонятной причине А. А. Жданов сообщает Сталину о переизбытке продовольствия в Ленинграде, и огорченному Микояну указывают на недопустимость дальнейших поставок. Неизвестно, сожалел ли Жданов об этой своей инициативе, когда 8 сентября на третий день массированных налетов немецкой авиации на Ленинград были сожжены Бадаевские склады, хранившие значительную часть продовольствия города. Война войной, голод голодом, а раскладывать властные пасьянсы в Кремле любили при любых обстоятельствах: в 1949 году в «ленинградском деле» Кузнецову перед расстрелом поставят в вину и эту самовольную продовольственную инициативу.

1. 
   Повысить бдительность во всех районах и огневых точках.
   
2. 
   Немедленно устранить ненужное и бесцельное хождение людей не только одиночками, но даже группами.
   
3. 
   Установить постоянное дежурство 2/3 личного состава у орудий и пулеметов.
   
4. 
   Произвести маскировку орудий и пулеметов и все окопные работы и сделать их незамеченными.
   
5. 
   Вести беспрерывную тщательную разведку через каждые 4 – 6 часов с соответствующими результатами.
   
6. 
   Огонь открывать внезапно, губительный, большим шквалом.
   
7. 
   Проверить район обороны, если есть незаполненные места, заполнить их.
   
8. 
   Сделать окопы полного профиля.
   
9. 
   Всякие смены производить только в темноте, избегая всяких демаскировок себя.
   

Документ этот пропитан тревожным, напряженным ожиданием схваток с противником, которые и состоялись назавтра по всей линии обороны Центрального сектора КУР’а. Первый бой 267-го ОПАБ’a с противником приняла 3-я его рота совместно с пехотными подразделениями 2-ой ДНО 19 августа на южной околице Старой Черницы. В ненастный ноябрьский день 2004-го года мы приехали в Черницы с Борисом Всеволодовичем Федоровым*, участником самого первого боя с немцами, тогда – рядовым, комсоргом роты. Для него тот бой оказался первым и последним в жестокие дни август – сентябрьского противостяния под Гатчиной. Ближе к вечеру 19 августа, исчерпав весь боекомплект, боевое охранение 3-ей роты снялось со своих позиций и, рассредоточившись, небольшими группами по кюветам скрытно продвигалось вдоль шоссе, захваченному противником, к расположению основных сил роты в д. Химози. Однако, эти люди, не преодолев и двух километров, были обнаружены и взяты в плен немецкими мотоциклистами: «Пригнувшись, мы с Пашей прошли по кюветам большую часть пути до расположения основных сил нашей роты в деревне Химози, как вдруг из остановившегося на обочине шоссе мотоцикла высоко над нами возникла плотная фигура немца с засученными рукавами и автоматом наперевес. Видя нас безоружными, он широко улыбаясь, стал делать нам манящие жесты, приговаривая: «Дафай, дафай, Ивань, цурюк, комм мит фюр эссен, абгемахт?!». Ну вот, говорю, и, приехали мы с тобой, Пашка. Щас нам и наваристого супчика, и каши густой поднесут, а на третье – компота и все это сготовят из брюковки. Как в воду глядел». Дальше были концлагеря вокруг Пскова, четыре побега из них, партизанские отряды в Струго-Красненском районе, а в 1944-ом путь Федорова, уже со всей действующей армией, стал лежать только на запад. Но его первый день войны запомнился во всех, даже мелких, деталях – от птичьего веселья до неуёмных комаров по ночам. То погожее теплое утро предвещало дневную жару – не было обычного для приближающегося конца лета утреннего холодка, воздух хрустально прозрачен, а прямо над головой с высоких бледно-голубых небес, не запятнанных ни одним облачком, доносились радостные трели большой семьи жаворонков, возносящихся на теплых потоках от земли к прохладе небесного океана. Спозаранку командир отправил быстроногого 17-летнего бойца Пашку с котелками к полевой кухне за харчами на всю команду, но позавтракать в тот день не привелось. Утреннюю благодать неожиданно стали прорезать с громким скрежетом самолеты, из которых с пронзительным воем сыпались бомбы. Тут же заработали артиллерия и минометы немцев, но страшней всего было все же от авианалетов, шедших на наши позиции волна за волной, ну а потом поползли по земле их бронированные чудовища.

По словам Федорова план обороны на этом участке нашего переднего края был предельно прост: по обе стороны Лужского шоссе здесь были вырыты противотанковые рвы глубиной 4 и шириной 6 метров с крутыми скатами; по северной стороне рвов были устроены гнезда для пулеметов и окопы; в полотне шоссе, выложенном булыжником, несколько вперед в сторону немцев были вырыты большие ямы, куда надо было заложить фугасные снаряды, которые, как ожидалось, вот-вот подвезут со склада артснабжения. Подрыв мощных фугасов мог сделать шоссе непроходимым для техники противника, но по нашему российскому разгильдяйству фугасы «вовремя не подвезли», и это серьезно осложнило оборону рубежа в районе Черницы. В сумерки, когда подходили к концу боеприпасы, а тем временем немецкая мотопехота по шоссе и окольным грунтовым дорогам просочилась-таки в тыл нашему боевому охранению, командир все не осмеливался отдать приказ на организованный отход отряда с боем к основным силам роты, полагая, что самовольный уход с позиций будет расценен командованием батальона как дезертирство. В результате большая часть бойцов, чуть позже оказавшаяся уже без боеприпасов, здесь была убита или взята немцами в плен. И все же, несмотря на организационную неповоротливость и неумелость своего начальства, 3-я рота на протяжении дня успешно противостояла немецким танковым атакам и только к концу дня отошла, заняв оборону по линии д. Лядино – д. Вопша.

1. 
   В опорном пункте д. Химози назначаю командиром пехотной группы лейтенанта Хахалкина, комиссаром – политрука Степаняна. Комиссару Степаняну разрешаю для создания ядра пехотной группы отобрать из 3-ей роты 267-го ОПАБ’a проверенных, смелых, способных и надежных 10 коммунистов и комсомольцев.
   
2. 
   В опорном пункте Большие Колпаны командиром группы назначаю лейтенанта Демьянова, старшим политруком – Косырева. Пехоту, расположенную в опорном пункте с. Пижма, подчинить командиру левого фланга УР’a Косареву, а комиссаром назначается политрук Шарков.
   
3. 
   Начальнику тыла Маринову обеспечить пехотные группы средствами передвижения, питанием, необходимым инвентарем.
   
4. 
   Начальнику артснабжения заняться довооружением этих групп.
   

Эти первые дни боев в Центральном секторе КУР’a были днями постижения искусства обороны на предварительно оборудованных позициях, когда в ОПАБ’ax не было недостатка в боеприпасах, и вовсе было скверно отлажено взаимодействие с пехотными частями. Эти уроки обороны давались большой кровью, но усваивались солдатами и командирами довольно-таки быстро, что видно из оперативных сводок боев в последующие дни вокруг Красногвардейска.

По излагаемым фактам, да и по тону документов, видно, что после первых дней неопределенности и неразберихи, в центральном секторе КУР’a спокойно, без каких-либо признаков паники, налаживается эшелонированная оборона, да и опрометчивый порыв немцев в дни их яростного штурма наших позиций 19-22 августа заметно поубавился после понесенных ими больших потерь в танках и живой силе. В перерывах между боями командиры ОПАБ’ов даже успевают выпускать приказы, в которых отмечаются особо отличившиеся в боях воины.

Неудержимая радость переполняла душу 19-летнего Вани Белевича в связи с возможной отменой его судимости: уж как только не корил он себя за то, что поддался на уговоры своих друзей по гражданке и принял лишку водки в уютном колпинском садике, от которой разморило его потом на посту в июльскую жару, чем и подвел себя под трибунал. А как исходил злобой на том суде особист, требуя припаять всамомделишный срок, да спасибо комбату Демьянову, «отцу» Филиппу (комиссару Казначееву) и ротному политруку Григорину – спасли от позора. С того самого приговорного дня Ивана пробирал стыд – ведь, несмотря на его молодость, уважали его в роте за то, что хорошо разбирался в технике, как-никак, а автослесарь с дипломом ФЗУ Кировского завода, а что скажут дома, в родной деревне под Витебском, когда прознают про его лихие дела. Друга его, наводчика Серегу Доронкина, ставшего в свои 17 лет помкомвзвода, в конце августа на зависть Ивану зачислили в разведгруппу батальона. Сергей, правда, добился обещания у Григорина о том, что со снятием судимости с его друга Ивана, того тоже зачислят в разведгруппу. Не поспела, однако, ко времени отмена приговора – сгорел Ваня в доте от немецкого огнемета во время последней танковой атаки противника на Малое Замостье 9-го сентября. Не поспела на выручку гарнизону дота и боевая группа, в составе которой был и друг Ивана Серега Доронкин. Недолго, правда, пришлось тому горевать по гибели Ивана – четырьмя днями позже и Сергей сложил свою голову в бою на улицах Гатчины, прикрывая отход из города своих товарищей.