ГЛАВА IV. НАЧАЛО КАТАСТРОФЫ

 

Навстречу войне

Март 1939 года ознаменовался присоединением Чехии к рейху на правах протектората. Создалось чрезвычайно серьезное внешнеполитическое положение. Инициатива присоединения Чехии исходила исключительно от Гитлера.

В Праге я встретился с генералом Гепнером, назначенным после меня командиром 16-го армейского корпуса, который и рассказал мне о своем опыте. Затем я посетил различные воинские части, чтобы получить непосредственное впечатление о них. В Брюнне (Брно) я осмотрел материальную часть чешских бронетанковых войск, которая произвела на меня впечатление \88\ полной пригодности. Эта материальная часть сослужила нам хорошую службу во время кампаний в Польше и Франции и лишь в русскую кампанию она уступила место тяжелой материальной части немецкой конструкции.

После Чехии к рейху без боевых действий была присоединена Мемельская (Клайпедская) область.

20 апреля Гитлер, празднуя свое пятидесятилетие, устроил большой парад. Батальон знаменосцев со знаменами вермахта приветствовал Гитлера. Фюрер находился в зените славы. Было ли у него самообладание, чтобы сохранить свое положение, не перетягивая уже натянутую до предела тетиву лука?

28 апреля Гитлер заявил о расторжении англо-германского морского соглашения и польско-германского договора о ненападении.

28 мая министр иностранных дел Италии граф Чиано посетил Берлин. Министр иностранных дел рейха устроил в его честь большой прием. Чтобы принять больше гостей, он разбил две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над всем его садом. Но в эти майские дни было очень холодно, и палатки пришлось протопить. Трудно выполнимая затея! Гитлер тоже присутствовал на этом торжестве. Гостей развлекали легкими сценическими представлениями, например, танцами Гепфнеров, на которые собрались в одной из палаток, где для этой цели была оборудована сцена. Пришлось обождать некоторое время с началом представления, так как Гитлер хотел сидеть рядом с Ольгой Чеховой[13] , которая вот-вот должна была приехать. Гитлер любил людей искусства и охотно бывал в их обществе. Предостеречь Гитлера от войны - такова, вероятно, была политическая цель визита Чиано. Мне трудно судить о том, выполнял ли он это поручение Муссолини с достаточной энергией и последовательностью до самого конца своего визита. \89\

Наконец, в июне Берлин посетил принц-регент Югославии Павел со своей красивой супругой. Снова был большой парад, в котором принимали участие главным образом мотомеханизированные части, причем в таком большом количестве, что вся эта инсценировка действовала скорее удручающе, чем убедительно. Следует заметить, что из Берлина принц поехал в Лондон. Насколько мне известно, ожидания Гитлера, которые он связывал с визитом принца, не оправдались.

Политических предостережений было более чем достаточно. Но Гитлер и его министр иностранных дел Риббентроп были склонны считать, что западные державы не решатся начать войну против Германии и у них поэтому развязаны руки для осуществления своих целей в Восточной Европе.

Моя задача в летние месяцы 1939 г. сводилась к подготовке запланированных на осень крупных маневров вермахта с участием мотомеханизированных войск. Их нужно было переправить через Рудные горы в Судеты. Но обширные подготовительные работы для организации этих маневров проводились напрасно.

 

Польская кампания

22 августа 1939 года я получил приказ направиться в померанский учебный лагерь Гросс-Борн, чтобы там вместе со штабом сформированного 19-го армейского корпуса, носившего название "фортификационного штаба Померании", принять участие в сооружении полевых укреплений вдоль имперской границы для защиты Германии от наступления поляков. В состав 19-го армейского корпуса были включены: 3-я танковая дивизия, 2-я и 20-я мотодивизии, а также корпусные части. 3-я танковая дивизия была усилена танковым учебным батальоном, имевшим на вооружений наши новейшие средние танки T-III и T-IV. В составе корпусных частей находился также учебный \90\ разведывательный батальон из города Дебериц-Крампниц. Эти учебные части и подразделения наших военных школ были привлечены по моей просьбе с тем, чтобы они первыми смогли накопить практический опыт, что могло пойти на пользу в их будущей учебной деятельности.

Моя задача сводилась к тому, чтобы форсировать Брда между Цемпельбург (Семпольно) справа и Конитц (Хойнице) слева, быстро. достичь Вислы, отрезать и уничтожить польские части, расположенные в так называемом "польском коридоре". Дальнейшее продвижение предполагалось после поступления нового приказа. Корпус Штрауса, действуя справа от меня, должен был также продвинуться до Вислы, а соединение генерала Каупиша, действовавшее левее, - наступать на Данциг (Гданьск).

Имелись предположения, что польские силы в "коридоре" состояли из трех пехотных дивизий, одной кавалерийской бригады "Поморска" и небольшого числа танков типа Фиат-Ансальдо. Граница с польской стороны была укреплена полевыми сооружениями. С нашей стороны были хорошо видны окопные работы противника. Видимо, имелся еще один тыловой оборонительный рубеж по реке Брда. Начало наступления намечалось на утро 26 августа. Благодаря заключенному \91\ в эти дни соглашению с Советской Россией Гитлер обеспечил необходимую для ведения войны безопасность тыла. Относительно реакции западных держав он под пагубным влиянием Риббентропа поддался иллюзии, считая их вмешательство невозможным.

Во всяком случае, мое утверждение не будет запоздалым, если я скажу, что настроение армии было подавленным, и не будь пакта с Россией, вероятно, многое было бы еще труднее. С тяжелым сердцем мы начали войну, и не было ни одного генерала, который бы ратовал за нее. Все старые офицеры и многие тысячи наших солдат, принимавших участие в первой мировой войне, знали, что значит война. Они понимали, что война, возможно, не ограничится одной Польшей. Вмешательства других государств следовало бояться, так как Англия в марте, т. е. после образования богемского протектората, предложила Польше гарантию ее независимости. Каждый из нас думал о матерях и женах немецких солдат и о тяжелых жертвах, которые они должны нести даже при благоприятном исходе войны. Наши собственные сыновья также находились в армии. Мой старший сын Гейнц Гюнтер был полковым адъютантом в 35-м танковом полку, второй мой сын Курт в звании лейтенанта 1 сентября начал службу в разведывательном батальоне 3-й танковой дивизии, находясь, таким образом, в моем корпусе.

Последняя моя квартира перед войной находилась в Добрине, вблизи Пройсиш-Фридланд, где нас сильно баловали наши любезные хозяева Вилкенсы.

В ночь с 25 на 26 августа наступление было отменено. Почти вышедшие на исходное положение части мы едва успели отвести назад. Очевидно, дипломатические переговоры шли полным ходом. Вспыхнула небольшая искра надежды на сохранение мира. Однако боевым воинским частям ничего хорошего она не принесла.

31 августа последовала новая тревога, на этот раз действительно боевая. Дивизии заняли исходное \92\ положение вдоль границы. Их положение было следующим:

- справа - 3-я танковая дивизия генерала барона Гейера фон Швеппенбурга; ее задача - продвигаться между реками Семпольно и Каменка к реке Брда, форсировать эту реку восточнее Пруш, у Гаммермюле и затем нанести удар в направлении Вислы у Шветц (Свеце);

- в центре, севернее р. Каменка, между Грюнау и Фирхау - 2-я мотодивизия генерала Бадера; ее задача - прорвать польские пограничные укрепления и затем продвигаться в направлении Тухель (Тухоля);

- слева, западнее Конитц (Хойнице) - 20-я мотодивизия генерала Викторина; ее задача - овладеть этим городом и продвигаться затем через Тухольскую пустошь и город Оше (Осе) на Грауденц (Грудзендз).

Главный удар при наступлении наносила усиленная корпусными частями 3-я танковая дивизия, за которой следовал армейский резерв (23-я пехотная дивизия).

1 сентября в 4 час. 45 мин. корпус перешел границу, развертываясь в боевые порядки. Густой туман застилал землю. Поэтому авиация вначале была лишена возможности действовать. Я сопровождал 3-ю танковую бригаду в первом эшелоне до района севернее Цемпельбурга (Семпольно), где завязались первые незначительные бои. К сожалению, тяжелая артиллерия 3-й танковой дивизии, выполняя данные ей указания, была вынуждена стрелять в туман. Первый снаряд разорвался в 50 м от моего командирского танка, второй - в 50 м позади него. Я предположил, что следующий снаряд попадет прямо в машину, и приказал водителю повернуть вправо. Но он начал нервничать при этом непривычном для него грохоте и въехал на полном ходу в ров. Передняя ось полугусеничной машины была погнута, что сильно затрудняло управление. Поэтому мне пришлось временно отказаться от своей поездки. Я отправился на командный пункт \93 - Общая схема 1\ \94\ корпуса, взял другую машину и объяснился с чересчур рьяными артиллеристами. Здесь мне представляется случай упомянуть, что я первым из командиров корпусов стал использовать бронированные командирские машины, чтобы сопровождать танки на поле боя. Они были снабжены радиоаппаратурой, что позволяло поддерживать постоянную связь с командным пунктом корпуса и с подчиненными дивизиями.

Севернее Цемпельбурга (Семпольно), у Гр. Клоня, завязался первый серьезный бой. Это произошло в тот момент, когда вдруг внезапно рассеялся туман и развернутые в боевой порядок наступающие танки оказались перед фронтом обороны поляков. Оборонявшимся удалось из противотанковых пушек сделать несколько метких выстрелов, давших прямые попадания в наши машины. Были убиты один офицер, один фаненюнкер[14] и восемь рядовых.

Гр. Клоня была владением моего прадеда барона Гиллера фон Гертрингена. Кроме его могилы, там находилась и могила моего деда - Гудериана. Там же, в Гр. Клоня, родился и мой отец. Впервые в своей жизни я приблизился к месту, которое когда-то было так любимо моими родными.

После замены машины я снова отправился на участок фронта 3-й танковой дивизии, вышедшей своими передовыми подразделениями на реку Брда. Главные силы дивизии стояли между Прущем и Кл. Клоня, готовясь к расположению на отдых. Командир дивизии находился на совещании у командующего армейской группой генерал-полковника фон Бока. Поэтому меня проинформировали о положении на реке Брда находившиеся там офицеры 6-го танкового полка. Командир полка не верил в возможность форсирования реки в этот же день и намеревался старательно выполнить желанный приказ о расположении на отдых. \95\

Приказ командира корпуса форсировать реку Брда в первый же день наступления был забыт. Раздраженный, я отошел в сторону, чтобы обдумать, какими мерами можно ликвидировать эту нерадостную обстановку. Вдруг ко мне подошел молодой лейтенант Феликс. Он был без мундира, рукава рубашки высоко засучены. Лицо и руки были черными от дыма. "Господин генерал, - сказал он, - я прибыл с Брда. Гарнизон противника на берегу реки слаб. Поляки подожгли мост у Гаммермюле, но я погасил огонь своим танком. По мосту можно проехать. Продвижение срывается только тем, что некому командовать. Господину генералу следовало бы быть там". Удивленно я смотрел на молодого человека. Он производил очень хорошее впечатление, его глаза говорили о том, что ему можно верить.

Может быть, этот молодой лейтенант и является тем, кто разгадал загадку Колумба о яйце?

Я последовал его совету, проехал через нагромождения польских и немецких машин на узкую песчаную лесную дорогу, ведущую в Гаммермюле, и прибыл туда между 16 и 17 час. За толстым дубом, примерно в 100 м от реки, стояло несколько штабных офицеров; они встретили меня возгласом: "Господин генерал, здесь ведь стреляют! ". Этого, правда, нельзя было отрицать, так как танки 6-го полка и стрелки 3-го полка действительно стреляли с предельной интенсивностью.

Противника не было видно, так как он засел в окопах на противоположном берегу реки. Я приказал прежде всего прекратить бессмысленный огонь, в чем мне во многом помог подошедший командир 3-й пехотной бригады полковник Ангерн. Затем я отдал распоряжение установить протяженность польской обороны. Еще не введенный в бой 3-й мотоциклетный батальон получил приказ форсировать реку на надувных лодках в районе, который не обстреливался противником. Когда мотоциклистам удалось форсировать реку, я двинул танки через мост. Они взяли в плен \96 - Схема 1\ \97\ оборонявшуюся польскую роту самокатчиков. Потери были минимальны.

Все наличные части были тотчас же привлечены к созданию предмостного укрепления на реке. Разведывательный батальон 3-й танковой дивизии получил приказ немедленно выйти через Тухольскую пустошь к Висле у Шветц (Свеце) и установить местонахождение главных сил поляков и их возможных резервов. К 18 час. закончилось форсирование реки. Ночью 3-я танковая дивизия выполнила поставленную перед ней задачу, достигнув Свекатово.

Я направился обратно на командный пункт корпуса в Цан и прибыл туда при наступлении сумерек.

Длинное шоссе было пусто. Нигде не было слышно ни одного выстрела. Каково же было мое удивление, когда вдруг меня окликнули непосредственно у самого Цана и я увидел несколько человек в шлемах. Это были люди из моего штаба. Они устанавливали противотанковую пушку на огневой позиции. На мой вопрос, зачем они это делают, я получил ответ, что польская кавалерия начала наступление и может появиться здесь каждую минуту. Я успокоил людей и приступил к работе в штабе.

В донесениях 2-й мотодивизии сообщалось, что наступление приостановлено перед проволочными заграждениями поляков. Все три полка были развернуты для боя в линий, и у дивизии больше не было резервов. Я отдал распоряжение ночью отвести с линии фронта левый полк и перебросить его за правый фланг дивизии с тем, чтобы на другой день ввести его в бой позади 3-й танковой дивизии с целью охвата противника в направлении на Тухель (Тухоля).

20-я мотодивизия, встретив слабое сопротивление противника, захватила Конитц (Хойнице), но значительно продвинуться после овладения городом ей не удалось, поэтому она снова получила приказ на продолжение наступления. \98\

Нервозность первых дней войны ночью стала еще более ощутимой. Так, командир 2-й мотодивизии доложил после полуночи, что он был вынужден отступить под натиском польской кавалерии. Услышав это, я сначала потерял дар речи, затем, взяв себя в руки, спросил командира дивизии, слышал ли он когда-нибудь, чтобы померанская пехота бегала от кавалерии противника. Он ответил отрицательно и заверил меня. что удержит свои позиции. На следующее утро я решил все же съездить в эту дивизию. Прибыв туда в 5 час. , я увидел, что штаб дивизии все еще чувствует себя до некоторой степени беспомощно. Встав во главе полка, выведенного ночью с линии фронта, я лично довел его до места переправы на реке Каменка, севернее Гр. Клоня, чтобы оттуда ввести этот полк в бой в направлении Тухель (Тухоля). Наконец, наступление 2-й мотодивизии быстро пошло по нужному руслу. Паника первых дней войны была преодолена.

Ночью разведывательный батальон 3-й танковой дивизии достиг Вислы. К сожалению, из-за неосторожности он понес чувствительные потери в офицерском составе в имении Поледно, близ Шветца (Свеце).

Основные силы 3-й танковой дивизии были разделены рекой Брда на две части и в течение первой половины дня неоднократно атаковывались поляками на восточном берегу реки. Только к полудню удалось начать контрнаступление, и дивизия, ведя бои в лесу, смогла продолжить наступление, 23-я пехотная дивизия быстро следовала за 3-й танковой дивизией. Обе мотодивизии добились в Тухольской пустоши значительных успехов.

3 сентября, введя в бой 23-ю пехотную дивизию генерала графа Брокдорфа в промежуток между продвинувшейся до Вислы 3-й танковой дивизией и 20-й мотодивизией, удалось после тяжелых боев и разного рода неудач полностью окружить противника, находившегося перед нами в лесу севернее Шветца (Свеце) и западнее Грауденца (Ррудзендза). Польская поморская \99\ кавалерийская бригада из-за незнания конструктивных данных и способов действий наших танков атаковала их с холодным оружием и понесла чудовищные потери. Один польский артиллерийский полк был настигнут на марше по направлению к Висле нашими танками и уничтожен; лишь два орудия успели открыть огонь. Польская пехота также понесла тяжелые потери. Часть транспортных колонн была при отходе перехвачена и уничтожена.

4 сентября кольцо вокруг окруженного противника сузилось. Битва в "польском коридоре" приближалась к концу.

Временный кризис в 23-й пехотной дивизий удалось преодолеть при помощи одного полка 32-й пехотной дивизии корпуса Штрауса.

Войска блестяще сражались и были в хорошем настроении. Потери рядового состава были незначительны, офицерского состава - необычайно велики: офицеры сражались с большей самоотверженностью. Генерал Адам, государственный секретарь барон фон Вейцзэкер и полковник барон фон Функ потеряли в польской кампании своих сыновей.

3 сентября я посетил 23-ю пехотную и 3-ю танковую дивизии, повидался со своим сыном Куртом и полюбовался башнями города Кульма (Хелмно), в котором я родился.

4 сентября я наблюдал за боем, который вели в лесу 2-я и 20-я мотодивизии, после чего прибыл в старый немецкий учебный лагерь Группе западнее Грауденца (Грудзендза). Ночью я посетил 3-ю танковую дивизию, которая, форсировав Вислу, замкнула кольцо окружения на востоке.

"Коридор" был прорван. Мы могли начать выполнение новой задачи. Но в то время как мы занимались своим трудным ремеслом, политическая обстановка серьезно осложнилась. Англия и под ее давлением Франция объявили войну рейху, тем самым наши надежды на длительный мир рухнули. Мы вступили во вторую \100\ мировую войну. Было ясно, что она продлится долго и мы должны будем упорно сражаться[15] .

5 сентября корпус неожиданно посетил Адольф Гитлер. Я встретил его у Плевно на шоссе, идущем из Тухель (Тухоля) на Шветц (Свеце), сел в его машину и по шоссе, по которому велось преследование противника, провез его мимо разгромленной польской артиллерии в Шветц (Свеце), а оттуда вдоль нашего переднего края кольца окружения в Грауденц (Грудзендз), где он остановился на некоторое время у взорванного моста через Вислу. Глядя на уничтоженную артиллерию, Гитлер спросил: "Это сделали, наверно, наши пикирующие бомбардировщики? " Мой ответ "Нет, наши танки! ", видимо, удивил Гитлера. Между Шветцом (Свеце) и Грауденцом (Грудзендзом) расположились части и подразделения 3-й танковой дивизии, которые не использовались для окружения польской армии. Среди них находились 6-й танковый полк и разведывательный батальон 3-й танковой дивизии, в котором служил мой сын Курт. Обратный наш путь проходил через расположение частей 23-й пехотной дивизии и 2-й мотодивизии.

Во время поездки мы сначала беседовали о боевой обстановке на участке моего корпуса. Гитлер осведомился -о потерях. Я назвал ему известные мне цифры: 150 убитых и 700 раненых в четырех подчиненных мне на время сражения в "коридоре" дивизиях. Он был очень удивлен такими незначительными потерями и назвал мне для сравнения цифры потерь его полка "Листа" во время первой мировой войны после первого дня боевых действий; они достигали 2000 убитых и раненых в одном полку. Я мог указать на то, что незначительные потери в этих боях против храброго и \101\ упорного противника следует объяснить главным образом эффективностью танков. Танки - оружие, которое значительно уменьшает потери своих войск. Вера солдат и офицеров в превосходство их оружия сильно возросла благодаря успеху в "польском коридоре". Противник потерял две-три пехотные дивизии и одну кавалерийскую бригаду. Наши трофеи исчислялись тысячами военнопленных и сотнями орудий.

При приближении к Висле на горизонте появились силуэты домов какого-то города. Гитлер спросил, не Кульм (Хелмно) ли это. Я подтвердил: "Да, это Кульм. Я имел честь приветствовать вас в марте прошлого года на вашей родине, сегодня я могу принять вас на моей. Кульм - город, в котором я родился". Несколько лет спустя Гитлер вспомнил об этой сцене.

Затем наш разговор перешел к техническим вопросам. Гитлер хотел знать, что в наших танках показало себя особенно хорошо, что нуждается в улучшении. Я высказал мысль о необходимости ускоренного подвоза средних танков T-III и Т-IV к линии фронта и об увеличении их производства. Для дальнейшего усовершенствования конструкции танков надо обратить внимание на следующее: скорость танка удовлетворительна, очень важно увеличить толщину брони, особенно в лобовой части танка, повысить дальнобойность и пробивную способность снарядов танковых орудий, для чего удлинить стволы орудий и использовать снаряды с большим зарядом. То же самое относится и к нашим противотанковым пушкам.

Объявив благодарность войскам за их успехи, Гитлер покинул корпус при наступлении темноты. Он направился в свою ставку.

Следует еще отметить, что население, воспользовавшись затишьем в боевых действиях для того, чтобы выбраться из своих убежищ, очень тепло приветствовало Гитлера и преподносило ему цветы.

Город Шветц (Свеце) был украшен черно-бело-красными флагами. Визит Гитлера произвел очень \102\ хорошее впечатление на войска. К сожалению, в дальнейшем ходе войны Гитлер приезжал на фронт все реже и реже, а в последние годы совсем перестал посещать его. Тем самым он потерял контакт с солдатами и способность понимать их заслуги и страдания.

6 сентября штаб корпуса и передовые части дивизий переправились через Вислу. Командование и штаб корпуса остановились в Финкенштейне, в чудесном дворце графов Дона-Финкенштейн. Этот дворец Фридрих Великий пожаловал своему министру графу фон Финкенштейну. Дворец дважды служил штаб-квартирой Наполеону I. Впервые император прибыл туда, когда его армия в 1807 г. , ведя войну с Пруссией и Россией, шла через Вислу в Восточную Пруссию. Двигаясь по однообразной и бедной Тухольской пустоши, Наполеон увидел этот дворец и воскликнул: "Наконец-то замок! " Это можно понять. Там он планировал продолжение похода по направлению к Прейсиш-Эйлау (Багратионовск) и оставил след своего пребывания, исцарапав пол своей шпорой. В 1812 г. перед походом в Россию он вторично приехал во дворец и жил там несколько недель с прекрасной графиней Залевской. И вот в этой бывшей комнате Наполеона разместился я. К сожалению, наш хозяин граф Дона был болен и лежал в клинике в Берлине, так что я не имел чести познакомиться с ним и с графиней. Домашние графа были так любезны, что предложили мне поохотиться на оленей. Так как мы не имели приказа о наших дальнейших действиях и знали только, что мы выходим из подчинения командующего 4-й армией и поступаем непосредственно в распоряжение командующего группой армий фон Бока, то я решил принять предложение, надеясь, что оно не принесет никакого ущерба интересам армии. Пока мои дивизии были заняты переправой через реку, я с вечера 7 до утра 8 сентября успешно охотился, убив сильного двенадцатилетнего оленя. Лесничий из графского лесного управления, будучи человеком скрупулезно справедливым, не решился сопровождать меня. \103\

* * *

8 сентября мои дивизии переправились на другой берег реки у Меве и Кеземарка. События стали развиваться быстрыми темпами. Вечером меня вызвали в штаб группы армий в Алленштайн (Ольштын) для получения приказа. В 19 час. 30 мин. я покинул Финкенштейн и между 21 час. 30 мин. и 22 час. 30 мин. получил боевую задачу. Командующий группой армий сначала намеревался отдать мой корпус 3-й армии генерала, фон Кюхлера и ввести его в бой на ее левом фланге из района Арис (Ожиш) в направлении Ломжа, восточная окраина Варшавы. Мне казалось, что такая тесная прикованность моего корпуса к пехотной армии противоречит характеру моего рода войск. Я предполагал, что это не даст мне возможности использовать скорость передвижения моторизованных дивизий и что при нашем медленном продвижении силы поляков, обороняющие Варшаву, получат шансы отойти на восток и подготовить новый рубеж сопротивления по восточному берегу Буга. Я предложил поэтому начальнику штаба армейской группы генералу фон Зальмуту оставить танковый корпус в непосредственном распоряжении армейской группы и ввести его в бой слева от армии фон Кюхлера через Визня восточное Буга на Брест. Этим самым все попытки поляков организовать устойчивую оборону в районе Варшавы были бы обречены на полный провал. Зальмут, а потом и генерал-полковник фон Бок согласились с моим предложением.

Получив соответствующий приказ, я направился в учебный лагерь Арис (Ожиш), куда вызвал ординарцев, дивизий для вручения им моего приказа. Из моих старых дивизий я сохранил в первую очередь 3-ю танковую дивизию и 20-ю мотодивизию. 2-я мотодивизия находилась пока в резерве группы армий. 10-я танковая дивизия, входившая ранее в армию фон Кюхлера, и вновь сформированная крепостная пехотная бригада "Летцен", укомплектованная военнообязанными \104\ пожилых возрастов, поступали снова в распоряжение командира 19-го армейского корпуса. Следует отметить, что дивизия и бригада участвовали в боях на реке Нарев под Визня и севернее ее.

После того как утром 9 сентября в Арисе (Ожише) обеим входящим в мой корпус дивизиям был спущен приказ, я направился в Коженисти (19 км севернее Ломжи), к моему новому правому соседу, генералу фон Фалькенхорсту, командиру 21-го армейского корпуса, чтобы ознакомиться с обстановкой и с приданными мне новыми частями. Я прибыл туда между 5 и б час. утра и разбудил товарищей, проинформировавших меня о ходе боевых действий. При этом я узнал, что попытка взять Ломжу внезапным нападением не удалась, встретив мужественное сопротивление поляков, а также из-за недостатка боевого опыта у наших солдат, 21-й армейский корпус остановился на северном берегу реки Нарев.

В 8 час. я прибыл в Визня и нашел там штаб 10-й танковой дивизии, которой вследствие несчастного случая, произошедшего с командиром дивизии генералом Шаалем, командовал генерал Штумпф. Последний сообщил мне, что его пехота, форсировав реку, донесла об овладении дотами поляков, защищавшими этот участок. "Бои продолжаются", - добавил он. Успокоенный таким положением, я направился в бригаду "Лет-цен", которую первоначально предполагалось использовать в качестве гарнизона этого укрепления, однако затем она была введена в бой при наступлении через Нарев. Бригада и ее командир полковник Галь произвели на меня отличное впечатление. Форсирование реки прошло удачно, и само наступление осуществлялось энергично. Я одобрил меры, принятые командиром бригады, и поехал обратно в 10-ю танковую дивизию.

Когда я снова прибыл в Визня, то должен был с разочарованием констатировать, что утреннее донесение об успехах пехоты 10-й танковой дивизии \105 - Общая схема 2\ \106\ ошибочно. Правда, пехота форсировала реку, но дотов, входящих в систему береговых укреплений, не достигла. К моему приезду изменении не произошло. Поэтому я решил переправиться через реку и найти командира полка. Но мне не удалось обнаружить его командный пункт. Командные пункты командиров батальонов также были очень хорошо замаскированы. Я причалил к берегу. Здесь танков дивизии не было видно; они все еще находились на северном берегу реки Нарев. Поэтому я послал сопровождавшего меня офицера обратно, приказав привести сюда танки. На переднем крае творилось что-то непонятное; на мои вопросы ответили, что происходит смена рот, расположенных на переднем крае. Все здесь выглядело, как при разводе караулов. О приказе на наступление люди ничего не знали. Наблюдатель тяжелого артиллерийского дивизиона сидел без дела у пехотинцев. Где находится противник, никто не знал; разведчиков перед фронтом не было.

Я приказал прекратить этот странный маневр со сменой и вызвал командира полка и командиров батальонов. Затем приказал командиру тяжелого артиллерийского дивизиона вести огонь по польским дотам. С командиром полка, прибывшим ко мне через некоторое время, я отправился на рекогносцировку переднего края обороны противника и продвигался с ним вперед до тех пор, пока не попал под обстрел. Мы находились у самых дотов; там мы увидели немецкую противотанковую пушку, расчет которой под руководством командира в одиночестве храбро продолжал наступление. Отсюда мы и начали наступать. Не стану отрицать: я был очень рассержен всем случившимся.

Когда я вернулся на Нарев, танковый полк все еще находился на северном берегу реки. Командиру полка было приказано ускоренным темпом начать переправу через реку. Так как мост еще не был готов, танки пришлось переправлять на пароме. Уже было 18 час. , когда, наконец, наладилось наступление. Оно развивалось быстро и с очень незначительными потерями. \107\

Если бы раньше действия наступавших были такими же энергичными и целеустремленными, как теперь, то эти успехи могли бы быть достигнуты уже в первой половине дня.

Прежде чем разыскать оборудованный в Визня командный пункт корпуса, я приказал в устной и письменной форме саперному офицеру, руководившему постройкой моста, быстро навести через Нарев понтонный мост, необходимый для срочной переправы 10-й, а затем и 3-й танковых дивизий.

По прибытии на командный пункт я распорядился подготовить приказ на следующий день, предусматривавший форсирование реки Нарев 20-й мотодивизией правее 10-й танковой дивизии и переправу 3-й танковой дивизии за 10-й танковой дивизией.

Ночевали мы в Визня, в новом здании при костеле, правда, еще неотстроенном и необжитом; но другие дома были еще хуже.

10 сентября в 5 час. утра мне стало известно, что мост через Нарев, который был уже готов около полуночи, снова разобрали по приказу командира 20-й мотодивизии и навели для этой же дивизии другой мост, ниже по течению. Переправа танковых дивизий должна была проходить на паромах. Это приводило меня в отчаяние. Офицер-сапер не довел до командира дивизии мой приказ. Он действовал в полной уверенности, что командир дивизии знаком с ним. Пришлось до самого вечера строить другой мост для танков.

В этот же день 20-я мотодивизия генерала Викторина завязала ожесточенные бои у Замбрув. Основные силы дивизии двигались к р. Зап. Буг по направлению к Hyp. Впереди них я направил учебный разведывательный батальон, который без боя достиг реки. 10-я танковая дивизия продвинулась до Браньска, во время своего продвижения она несколько раз вступала в бой.

Вечером я последовал за этой дивизией и ночевал в горящем населенном пункте Вые. Мазовецк. Штаб моего корпуса, который вечером переправился через \108 - Схема 2\ \109\ Нарев и следовал за мной, не смог к ночи достигнуть моего места расположения и остановился в одной горящей деревушке севернее Вые. Мазовецк, так что мы были вынуждены ночевать врозь - очень неудобное положение для отдачи приказов и распоряжений. Слишком рано я приказал переменить место расположения штаба, лучше бы в этот вечер я остался в Визня.

Первая половина дня 11 сентября прошла в нетерпеливом ожидании прибытия штаба корпуса. Польские части, которые намеревались отступить от Ломжи на юго-восток, оседлали шоссе южнее Замбрув, по которому 20-я мотодивизия совершала наступательный марш, поставив тем самым эту дивизию в тяжелое положение. Командир дивизии решил вернуть части, продвинувшиеся уже вперед по направлению к Бугу, чтобы окружить и уничтожить противника. Я повернул части 10-й танковой дивизии на противника. Между тем в 3-й танковой дивизии, продвигавшейся слева от 10-й дивизии, распространился слух, что мне у Выс. Мазовецк угрожает опасность попасть в окружение к полякам, поэтому 3-й мотоциклетный батальон повернул на Вые. Мазовецк, чтобы выручить меня. Солдаты очень обрадовались, увидев меня стоящим на шоссе в этом населенном пункте. Проявление чувства взаимной выручки мотоциклистов произвело на меня приятное впечатление.

Штаб корпуса провел ночь в населенном пункте Вые. Мазовецк.

12 сентября 20-й мотодивизии вместе с частями 10-й танковой дивизии, поспешно прибывшими для поддержки пехоты, удалось окружить поляков у Андрееве, 10-я танковая дивизия достигла населенного пункта Вые. Литовски (Высокое), 3-я танковая дивизия - Бельска. Сам я прибыл в Бельск с передовыми дозорами разведывательных батальонов и получил там донесения с самыми свежими данными о противнике. Во второй половине дня я встретил своего сына Курта.

Командный пункт был перемещен в Бельск. 2-я \110\ мотодивизия была выведена из резерва группы армий и снова передана в наше распоряжение. Она получила приказ, двигаясь через Ломжу и Бельск, присоединиться к корпусу. В приказе говорилось: "Командиру дивизии двигаться впереди". Но когда утром 13 сентября генерал Бадер, выполняя приказ, выехал вперед, взяв с собой лишь радиостанцию, между Браньском и Вольском он натолкнулся на польские части, пытавшиеся выйти из окружения у Андрееве. Бадер вынужден был провести под огнем противника несколько неприятных часов, пока мы не узнали по сигналам его радиста, действовавшего довольно умело, об опасном положении генерала и не освободили его. Этот случай был также хорошим уроком ведения войны для бронетанковых войск.

В этот же день поляки прекратили сопротивление у Андрееве. Командир 18-й польской дивизии попал в плен. 3-я танковая дивизия достигла Каменец. Велась разведка сил Бреста. Был отдан приказ на наступление на эту крепость. Ночь мы провели в Бельске.

Нам стало известно, что польские части вышли к знаменитой Беловежской пуще. Но я хотел уклониться от боев в лесу, так как они отвлекли бы нас от выполнения главной задачи достигнуть Бреста и сковали бы крупные силы. Поэтому я удовлетворился тем, что организовал наблюдение за лесным массивом.

14 сентября части 10-й танковой дивизии - подразделения разведывательного батальона и 8-го танкового полка - вышли к линии фортов Бреста. Я быстро начал марш на Брест всем корпусом, чтобы использовать внезапность для достижения успеха. Ночь мы провели в Вые. Литовски (Высокое).

15 сентября кольцо вокруг Бреста было замкнуто на восточном берегу Буга. Попытка взять эту цитадель внезапным нападением танков провалилась лишь потому, что поляки поставили во входных воротах старый танк Рено, который и помешал нашим танкам ворваться в город. Командный пункт корпуса к ночи переехал \111\ в Каменец. 20-я мотодивизия и 10-я танковая дивизия 16 сентября начали совместное наступление на цитадель. Штурмом взяли гребень вала, но атака захлебнулась, так как пехотный полк 10-й танковой дивизии не выполнил приказа наступать непосредственно за огневым валом артиллерии. Когда полк, в передовые подразделения которого я тотчас же направился, с опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к сожалению, тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой адъютант подполковник Браубах в этих боях был тяжело ранен и умер через несколько дней. Он пытался прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части по своим передовым подразделениям, но был сражен польским снайпером, укрывавшимся в 100 м за гребнем вала. Это была очень чувствительная потеря.

3-я танковая дивизия продвигалась восточное Бреста на Влодаву, а следовавшая за ней 2-я мотодивизия - на восток, к Кобрину.

Командный пункт корпуса оставался в Каменец. Утром 17 сентября гигантская цитадель была взята 76-м пехотным полком полковника Голлника, переправившимся ночью на западный берег Буга как раз в тот момент, когда польский гарнизон пытался прорваться из Бреста на запад по неповрежденному мосту через Буг. Это был конец кампании. Штаб корпуса перешел в Брест и разместился в Войводшафте. Здесь мы узнали, что русские с востока совершают наступательный марш.

Польский поход явился боевым крещением для моих танковых соединений. Я пришел к убеждению, что они полностью себя оправдали, а затраченные на их создание усилия окупились. Мы стояли на Буге фронтом на запад в полной готовности встретить остатки польской армии. Тыл корпуса охранялся 2-й мотодивизией, которой пришлось вести тяжелые бои под Кобрином. Мы ожидали каждую минуту установления непосредственной связи с танковыми частями, \112\ подходившими с юга. Наши передовые разведывательные подразделения достигли Любомль.

Между тем штаб 4-й армии генерал-полковника фон Клюге переместился ближе к нам, и мы снова вошли в его подчинение. Крепостная бригада "Лет-цен", которая так храбро сражалась на Нареве, несколько дней обеспечивала наш левый фланг, а затем была также подчинена 4-й армии. Командующий 4-й армией приказал 19-му армейскому корпусу продвигаться одной дивизией на юг, другой на восток к Кобрину, третьей - на северо-восток к Белостоку. Осуществление этого решения привело бы к разделению корпуса на отдельные части, и всякое управление им стало бы невозможным. Появление русских избавило нас от необходимости выполнять этот приказ.

В качестве вестника приближения русских прибыл молодой русский офицер на бронеавтомобиле, сообщивший нам о подходе их танковой бригады. Затем мы получили известие о демаркационной линии, установленной министерством иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест;

такое решение министерства мы считали невыгодным. Затем было установлено, что район восточное демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже не могли эвакуировать наших раненых и подобрать поврежденные танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный.

В связи с оставлением Бреста следует вспомнить еще одну небольшую сцену. Епископ Данцига (Гданьска) О'Роурк вместе с примасом Польши кардиналом Глондом покинули Варшаву и направились на восток. Когда оба эти духовных лица прибыли в Брест, то, к своему большому удивлению, они натолкнулись там на немцев. Кардинал повернул на юго-восток и скрылся в Румынии. Епископ данцигский выбрал путь на \113\ северо-восток и попал прямо в наши руки. Он попросил разрешения побеседовать со мной, на что я охотно согласился. Беседа состоялась в Бресте. Так как он не знал, где ему может быть обеспечена безопасность, и ни в коем случае не хотел, чтобы его передали русским, я посоветовал ему присоединиться к одной из моих транспортных колонн, которые подвозили продовольствие и боеприпасы из Кенигсберга (Калининграда). Оттуда он легко смог бы добраться до эрмландского епископа и встать под его защиту. Епископ принял это предложение и вместе со своей свитой спокойно выехал из военной зоны. Позже в любезном письме, подчеркнув традиционное рыцарство немецкого офицерского корпуса, он благодарил меня за оказанную ему помощь.

В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеий, танкист, владевший французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешенными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать все, кроме захваченных У поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина[16] . \114\

Прежде чем оставить крепость, которая стоила нам столько крови, мы проводили 21 сентября моего адъютанта подполковника Браубаха на вечный покой. Я тяжело переживал потерю этого храброго офицера и старательного сослуживца. Рана, которую он получил, сама по себе и не была бы смертельной, но наступивший затем сепсис поразил сердце, что привело к смертельному исходу.

Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбрув. 3-я танковая дивизия была уже впереди; она направлялась в Восточную Пруссию. Другие дивизии следовали за ней. Корпус как боевая единица больше не существовал.

23 сентября мы остановились в Галлингене, в прекрасном имении графа Бото-Венда из Эйленбурга. Сам граф был в действующей армии, поэтому мы были приняты его любезной супругой и прелестной дочерью. У них мы отдохнули несколько дней; отдых после стремительного похода хорошо подкрепил нас.

Мой сын Курт хорошо перенес эту кампанию. От моего второго сына Гейнца я не имел никаких известий, так как вообще за всю кампанию ни одна полевая почта не успевала за войсками. Это был большой недостаток. Теперь мы надеялись на скорое возвращение на родину к прежним местам дислокации, чтобы быстро привести войска снова в боевую готовность.

В то время мы также надеялись, что быстрая победа в Польше окажет определенное политическое воздействие и западные державы удастся склонить к \115\ разумному миру. Мы полагали, что Гитлер в противном случае быстро решится начать наступление на запад. К сожалению, обе надежды оказались иллюзорными. Началось то время, которое Черчилль назвал "странной войной".

Воспользовавшись свободным временем, я посетил своих родственников, проживавших в Восточной Пруссии. Среди них я встретил племянника из Западной Пруссии, который вынужден был стать польским солдатом, а теперь, освобожденный из плена, хотел служить своему собственному народу.

9 октября штаб корпуса был переведен в Берлин. По пути в столицу я снова повидался со своими родственниками в Западной Пруссии, пережившими тяжелые дни наподобие Бромбергского кровавого воскресенья. Нанес я визит также и своему родному городу Кульму (Хелмно), нашел там дома, в которых жили мои родители и бабушка. Это было, пожалуй, последнее свидание с родными местами.

Вернувшись в Берлин, я вскоре испытал радость: мой старший сын был награжден железным крестом I и II класса. Он принимал участие в тяжелых боях в Варшаве.

Я не могу закончить описание польской кампании, не упомянув о своем штабе, который во главе с начальником штаба полковником Нерингом работал блестяще. Благодаря своей хорошей выучке и отличной технике составления и отдачи приказов и распоряжений штаб во многом способствовал успехам корпуса.

 

Между двумя кампаниями

27 октября я был вызван в имперскую канцелярию. Там собралось 24 офицера, награжденных рыцарским железным крестом. Я испытал удовлетворение, столь рано получая этот орден, и видел в этом прежде всего признание моей борьбы за создание современных \116\ бронетанковых войск. Несомненно, этот род войск решающим образом способствовал тому, что кампания закончилась в такое короткое время и с такими незначительными потерями. Во время завтрака, устроенного после вручения орденов, я сидел с правой стороны от Гитлера и вел с ним оживленную беседу о развитии бронетанковых войск и об уроках прошедшей кампании. Наконец, он спросил вне всякой связи с тем, о чем мы беседовали: "Я хотел бы знать, как воспринял народ и армия пакт с Советской Россией? " На этот вопрос я смог лишь ответить, что мы, солдаты, облегченно вздохнули, когда в конце августа до нас дошло известие о заключении пакта. Благодаря этому пакту мы почувствовали, что тыл наш свободен, и были счастливы, что удалось избавиться от опасности ведения войны на два фронта, что в прошлой мировой войне вывело нас из строя на продолжительное время. Гитлер посмотрел на меня с большим удивлением, и я почувствовал, что мой ответ не удовлетворил его. Однако он ничего не ответил и перешел на другую тему. Только много позже я узнал, насколько глубоко Гитлер ненавидел Советскую Россию. Он, вероятно, ожидал, что я выражу удивление по поводу заключения этого пакта, связавшего его со Сталиным.

В середине ноября мой штаб был переведен в Дюссельдорф, а затем внезапно в Кобленц. Там я поступил в распоряжение командующего группой армий "А" генерал-полковника фон Рундштедта.

С целью улучшить политическую подготовку офицерского корпуса, в особенности генералитета, в Берлине был прочитан цикл лекций, причем наряду с другими лекторами выступали также Геббельс, Геринг и, наконец, 23 ноября сам Гитлер. \117\

Слушателями были главным образом генералы и адмиралы, но присутствовали также преподаватели и офицеры-воспитатели военных школ до обер-лейтенанта включительно.

В лекциях трех названных лиц повторялась примерно одна и та же мысль: "Генералы военно-воздушных сил, действующие под целеустремленным руководством партайгеноссе Геринга, - абсолютно надежные люди в политическом отношений; также и адмиралы надежно воспитываются в духе указаний Гитлера; однако к генералам сухопутных войск у партии нет полного доверия".

После успехов в только что закончившейся польской кампании этот тяжелый упрек всем нам был непонятен. По возвращении в Кобленц я посетил начальника штаба группы армий, хорошо знакомого мне генерала фон Манштейна, чтобы поговорить с ним о мерах, которые надлежит принять. Манштейн разделял мое мнение, что генералитет не может мириться с упомянутыми высказываниями. Он беседовал уже со своим командующим, но тот не был склонен что-либо предпринимать. Он посоветовал мне еще раз поговорить с Рундштедтом, что я и сделал немедленно. Генерал-полковник фон Рундштедт был уже информирован обо всем; он согласился лишь посетить главнокомандующего сухопутными силами и сообщить ему о создавшихся среди нас мнениях. Я возразил ему, сказав, что упреки в первую очередь преднамеренно направлены по адресу главнокомандующего сухопутными силами и что он лично слышал их; дело состоит как раз в том, чтобы подойти к Гитлеру с другой стороны и рассеять эти необоснованные подозрения. Генерал фон Рундштедт не проявил готовности предпринять дальнейшие шаги. \118\

В последующие дни я посетил некоторых старых генералов, чтобы побудить их к действиям, но все это было тщетно. Последним в этом кругу был генерал-полковник фон Рейхенау, преданность которого Гитлеру и партии всем была известна. Однако, к моему удивлению, Рейхенау заявил, что его отношения с Гитлером ни в коей мере нельзя назвать хорошими, что, наоборот, у него были с ним очень острые разногласия. По этой причине его обращение к Гитлеру не имеет никакого смысла. Но он считал совершенно необходимым сообщить Гитлеру о настроении генералитета и потому предложил мне взять эту задачу на себя. Я сказал, что я являюсь одним из самых молодых генералов, командиров корпусов, и поэтому едва ли могу взять на себя полномочия выступить от имени столь многих старых генералов. Он высказал мнение, что это, может быть, как раз и хорошо. Незамедлительно он назначил меня на доклад в имперскую канцелярию, и на другой день мне было приказано прибыть в Берлин к Гитлеру. Из этой беседы я вынес впечатления, заслуживающие упоминания.

Я находился с Гитлером с глазу на глаз. Он слушал меня, не перебивая, почти двадцать минут. Я рассказал ему о тех трех лекциях, прослушанных мной в Берлине, в которых выражался один и тот же упрек по адресу генералитета сухопутных войск, и затем продолжал:

"Все генералы, с которыми мне после этого приходилось встречаться, выражали свое удивление и неудовлетворенность тем, что видные лица имперского правительства питают к ним такое явное недоверие, хотя они в только что закончившейся польской кампании в полную силу своих возможностей, не жалея своей жизни, сражались за Германию и победоносно закончили поход в течение неполных трех недель. Я считаю, что допустить трещину такого размера внутри верховного командования перед лицом предстоящей тяжелой войны с западными державами - значит обречь наступление на провал. Вы, может быть, будете удивляться, что \119\ к вам пришел и говорит об этом один из самых молодых генералов из числа командиров корпусов. Я просил сделать этот шаг многих старых генералов, но ни один из них не изъявил готовности. После того как вы выслушали меня, вы не сможете говорить впоследствии: "Я выразил свое недоверие к генералам сухопутных войск, а они смирились с этим. Ни один из них не протестовал против этого". Вот поэтому я и пришел сегодня к вам, чтобы заявить протест против высказываний, которые мы восприняли как несправедливые и оскорбительные. Если вы питаете недоверие к отдельным генералам (а речь может идти только об отдельных генералах), тогда вы должны отстранить их. Предстоящая война будет продолжаться долго. Мы не можем терпеть такого раскола в верховном командовании, необходимо восстановить доверие, пока война не достигла критической стадии, как это имело место во время первой мировой войны в 1916 г. , пока Гинденбург и Людендорф не возглавили верховное командование. Однако тогда такой шаг был сделан слишком поздно. Наше верховное командование должно остерегаться такого положения, когда необходимые решительные меры опять будут приняты слишком поздно.

Гитлер слушал меня очень серьезно. Когда я кончил, он бесцеремонно сказал: "Речь идет о главнокомандующем сухопутными силами! " Я ответил: "Если вы не питаете доверия к главнокомандующему сухопутными силами, то вы должны сместить его и поставить во главе сухопутных сил такого генерала, которому вы больше всех доверяете". И вот Гитлер поставил вопрос, которого я опасался: "Кого вы предлагаете? " Я стал перебирать в памяти лиц, которые, по моему мнению, способны были выполнять эту ответственную должность. Первым я назвал генерал-полковника фон Рейхенау. Гитлер отклонил его кандидатуру: "О нем не может быть и речи".

Выражение его лица было необычайно недовольным, и я понял, что Рейхенау во время нашей беседы \120\ в Дюссельдорфе нисколько не преувеличивал, говоря о своих плохих взаимоотношениях с Гитлером. Ряд других кандидатур, начиная от генерал-полковника фон Рундштедта, был также отклонен. Я встал в тупик и замолчал. Тогда начал говорить Гитлер. Он подробно изложил историю возникновения своего недоверия к генералам, начиная с момента формирования армии, когда Фрич и Бек создали для него ряд трудностей, противопоставив его требованию о немедленном создании 36 дивизий свое предложение ограничиться 21 дивизией. Перед оккупацией Рейнской области генералы тоже предостерегали его; они были даже готовы, увидав первые признаки недовольства на лице французов, отвести обратно введенные в Рейнскую область войска, если бы имперский министр иностранных дел не высказался против этой уступки. Затем его сильно разочаровал фельдмаршал фон Бломберг и ожесточил случай с Фричем. Бек возражал ему по чешскому вопросу и не принял в его решении никакого участия. Нынешний главнокомандующий внес ему совершенно неприемлемые предложения по вопросам вооружения. Ярким примером этого является его совершенно неудовлетворительное предложение о расширении производства легких полевых гаубиц. Его план содержал смехотворно малые цифры. Уже есть разногласия и по вопросу проведения польской кампании. Что же касается совершения предстоящего похода на Запад, то его, Гитлера, мнение тоже расходится с мнением главнокомандующего.

Затем Гитлер поблагодарил меня за мою откровенность, и беседа закончилась, не дав никаких результатов. Она продолжалась примерно около часа. Удрученный перспективами, которые нарисовал мне Гитлер, я вернулся в Кобленц.

Конец формы