Генри В. Мортон от рима до сицилии прогулки по Южной Италии Итальянская мозаика
жүктеу/скачать 0.89 Mb.
|
3 Я въехал в Пестум, на небо набежали тучи, нечем было дышать. На главной улице выстроились в ряд лавки, обвешанные гирляндами кастрюль, открыток и всеми видами ужасных садовых гномов и нимф. Одна сторона улицы представляла резкий контраст своей визави. Там, за стеной, помещались три самых больших древнегреческих храма, которые я когда-либо видел. Описания Пестума, и даже фотографии, не подготовили меня к действительности. Размер мощь и удивительная сохранность строений несказанно меня поразили. Красновато-коричневые здания поднимались из грубой травы и полевых цветов. Это была лучшая группа дорических храмов и самая живописная реликвия Великой Греции в Италии. Между колоннами с каннелюрами проглядывало далекое море. С течением времени оно, как и человек, покинуло эти архитектурные сооружения. Пока я заглядывал через стену, местный торговец, судя по всему неделю не брившийся, пытался мне что-то продать, но резкий треск на небе заставил его поспешить в дом. На землю обрушился тропический ливень, и храмы исчезли. Я укрылся в музее. Служащие бежали вверх по мраморным ступеням, подставляли ведра под протекающую крышу. Электричество вырубилось. Сверкали молнии, гремели оглушительные разряды грома. Я оглянулся на священные для города реликвии — на Геру, богиню небес. Недаром она — жена громовержца, подумал я. Среди экспонатов, драматически являвшихся мне в свете молний, я увидел богиню, сидевшую с ребенком на левой руке, в правой руке она держала гранат. Имелись и другие скульптуры — вот она без ребенка, но с тем же гранатом, а вот с корзиной, наполненной этими плодами, символом плодородия. Неужели — подумал я — эти жалкие терракоты изготовлены в память знаменитой статуи Геры в Аргосе? Ту скульптуру изваял Поликлет из золота и слоновой кости. Богиня сидела на золотом троне с гранатом в одной руке, со скипетром в другой, на верхушке скипетра — кукушка. Это — ссылка на легенду: Зевс явился к ней, представившись вестником весны, в одном из множества своих обличий. Судя по карте, Пестум был большим городом (греки называли его Посейдонией). Я увидел, какими массивными были его крепостные стены. Храмы составляли часть священной территории. Похоже, все церкви города были сгруппированы вокруг одной площади. Это место, открытое в 1934 году, стало величайшей археологической находкой столетия, во всяком случае, самой большой в Великой Греции. В нескольких милях от Пестума, в устье реки Селе стоял священный город аргивской Геры. На этой земле во время похода аргонавтов, Ясон построил дорийский храм Герейон и посвятил его Гере. Во время раскопок здесь были обнаружены фундаменты городских храмов и святилищ, из них извлекли около тридцати тысяч вотивных (посвятительных) табличек. Происхождение святилища затерялось в глубине веков, но сохранились фундаменты алтарей, воздвигнутых в честь царицы богов античного мира. Вышло солнце. Ливень прекратился. Небо снова стало голубым. Обходя лужи, я приблизился к трем храмам, живописно отражавшимся в натекшей после дождя воде. Сейчас, под яркими солнечными лучами, их цвет стал золотисто-коричневым. Солнце очертило колонны, и они отбросили глубокие тени в нефы храмов. Три здания стояли на неравном расстоянии друг от друга, в промежутках, из-под античной мостовой, пробивались жесткая трава и цветы. Два храма из трех были старше Парфенона. Крошечные фигуры мужчин и женщин в яркой одежде перелезали через высокие камни, направляясь к дверям. Люди оживляли пейзаж и давали представление о масштабе, подчеркивая невероятные габариты храмов. Примитивное величие зданий наводило скорее на ассоциацию с святилищем Амона в Карнаке, чем на более легкие, воздушные постройки классической Греции. В древнем Пестуме храмы не были коричневыми, какими мы видим их сейчас. Они были оштукатурены и покрашены под белый мрамор, а антаблементы покрыты красной и голубой краской. Ослепительное, должно быть, было зрелище: на фоне синего моря освещенные ярким солнцем прекрасные здания. Названия у них, конечно, не те, что в древности. Имена храмам дали в XVIII веке, когда в густом лесу и болотах 0бнарУжили древний город Пестум. Так называемый храм Нептуна и базилика были посвящены Гере, а нынешний храм Цереры древние посвятили Афине. Итак, здесь, в устье реки Селе, находилось святилище богини брака и материнства. Она являлась также богиней плодородия, и среди ее служанок были девушки, носившие цветы. Они принимали участие в храмовых церемониях под звуки флейт. Напротив храма Нептуна, возле сторожки смотрителя, я нашел несколько цветущих розовых кустов. Эти современные цветы напомнили мне о «дважды в год зацветавших розах Пестума», что так привлекало многих античных поэтов, включая Горация, Овидия и Марциала, хотя почему это их так удивляло, мне непонятно: ведь все розы в теплых странах цветут дважды в год. Многие люди искали следы знаменитых роз Пестума. Английский путешественник Генри Суинберн, побывавший здесь в 1785 году, написал, что «дикая роза, растущая среди руин, относится к разряду мелких дамасских роз с очень сильным запахом. Так мне сказал фермер». Но сам Суинберн ее не видел и не обонял. Неукротимый Рэмидж, побывавший здесь в 1828 году, видел розы, которые, как он написал, были «розовато-красного цвета и на вид очень изящные». В 1917 году Норман Дуглас думал, что нашел настоящие розы Пестума, но они были очень низенькими, не более нескольких дюймов в высоту. Он взял с собой несколько штук, посадил и ухаживал в течение трех лет, однако они и не расцвели, хотя и выросли до шестнадцати футов. Вряд ли возможно найти здесь таких карликов: мне говорили, что эта территория за последние пятьдесят лет тщательно прополота, и первоначальная растительность уничижена. Какая жалость! Пестум был основан за шесть столетий до новой эры. Это сделали жители города Сибариса, находившегося на восточном побережье полуострова. Такой факт противоречит утверждению, что сибариты ничего не делали, а лишь лежали на надушенных подушках и изобретали новые соусы. На самом деле они были богатыми, энергичными бизнесменами, рассказы об их роскоши, затененных улицах банкетах свидетельствуют о высоком уровне их жизни по сравнению со скромными современниками. Более того, сибариты с болью наблюдали за торговыми судами, проплывавшими по Мессинскому проливу с товарами из Греции и Малой Азии к конечному пункту в Кумах на западном побережье. Некоторым предприимчивым сибаритам пришло в голову, что можно сделать состояние, если экспортеры будут привозить свой груз в Сибарис, а сибариты переправят его по суше в город, который они построят на западном побережье. Так они избавятся от долгого и зачастую опасного путешествия вокруг «носка итальянского сапога». Главное в этом плане было то, что полуостров возле Сибариса такой узкий, что с горы можно одновременно увидеть Ионическое и Тирренское моря. Идею подхватили, и появилась Посейдония (впоследствии Пестум). По тем же мотивам в XIX веке стал привлекательным Суэцкий канал. План сработал: Сибарис стал богаче прежнего, Пестум также сделался обеспеченным городом. Вероятно, за греческие горшки и бронзовые котелки этруски платили меньше, чем за те, что покупали в Греции и на Востоке. Странно, однако, что город, родившийся благодаря наземному транспорту, назвали Посейдонией. Быть может, таким путем хитрые греки надеялись умилостивить морского бога за потерянные морские путешествия? Когда в 510 году до новой эры в результате военных действий Сибарис был полностью разрушен его соперником Кротоном, положение Пестума ухудшилось, но все же му удалось пережить родительский город более чем на тысячу лет. Пестум проявлял лояльность Риму, в то время как многие другие города Великой Греции поддержали Ганнибала. В тяжелые моменты войны Пестум даже снял золотые сосуды со своих алтарей и отослал их в Рим в качестве контрибуции на военные нужды. Однако упоминания о нем встречаются все реже. Виной тому, должно быть, неудачи в публичных делах, заросшие водорослями гавани и распространение малярийных комаров. Жизнь в городе стала затухать, как и в других городах в этот исторический период. В последнем упоминании времен Средневековья говорится о жалкой горстке христиан, ослабевших от малярии. Они собрались вокруг своего собора в тени огромных дорических храмов, где смотрела на них сверху при зажженных свечах Мадонна с гранатом. Главное божество Пестума обратилось в новую веру, но атрибуты остались прежними: младенец и гранат. Когда сарацины и москиты сделали жизнь невозможной, люди решили оставить город. Они забрали с собой Мадонну и основали маленький город на горных склонах, неподалеку от Пестума. Город получил имя Капаччо. Когда в XI веке Роберт Гвискар приехал в Пестум, он увидел опустевший город. Гвискар забрал из него столько мраморных колонн, сколько ему понадобилось. Некоторые из них я видел в атриуме собора в Салерно и других церквях региона. Итак, Пестум исчез. С XI по XVIII век о нем ничего не было слышно. Город обступили леса и болота, бывшие, как предполагали, причиной малярии. К тому же район пользовался нехорошей славой: здесь орудовали банды, хотя трудно поверить в то, что пусть и пышная итальянская растительность совершенно скрыла храмы, факт остается фактом: вплоть до XVIII века их никто не видел, пока во время царствования Карла III на них не наткнулись изумленные дорожные рабочие. И все же появляться там было опасно. В течение столетия лишь несколько путешественников отважились туда заглянуть, да и то старались это сделать до наступления темноты. Первым английским путешественником среди таких смельчаков был Суинберн. Он побывал там в конце XVIII века, а руины осматривал Уильям Уилкинс. Этот архитектор построил несколько колледжей в Кембридже и Национальную галерею в Лондоне. В 1807 году Уилкинс описал свои впечатления в книге «Великая Греция». Туристы, приезжавшие в Неаполь в XIX веке, довольствовались посещением Помпей и Геркуланума. Лишь несколько человек презрели комфорт и, пренебрегая опасностью, нанесли визит в Пестум. Среди них был Шелли. Его восхитил вид отдаленных голубых гор, видневшихся за дорическими колоннами. Позднее, когда появилась железная дорога, станционному смотрителю и носильщику было предписано носить маски и перчатки в качестве защиты от комаров. Огастес Хэйр, заметив это, сказал, что, по его мнению, находиться там было равносильно смертному приговору. Мне не показалось, что храмы выглядят печально или мрачно и что они оплакивают прошлое величие, как высказывались некоторые путешественники. Напротив, мне они показались жизнерадостными и яркими. Я с удовольствием смотрел на ящериц, сидевших на коричневых камнях, на бабочек, порхавших с цветка на цветок, а иногда залетавших в просторные нефы храмов. Я думал, что если где-то здесь и водятся привидения, то это, должно быть, девушки, разбрасывающие цветы, или женщины, молящие царицу богов за своих детей. Удивительно, как быстро летняя земля впитала в себя прошедший ливень, лужи, в которых так красиво отражались колонны и архитравы, съежились и исчезли, а камни мгновенно нагрелись. Двое мужчин подошли к маленькому участку с пшеницей, росшей у входа в храм Нептуна. Они начали жать ее серпами. Золотые стебли сгибались и падали с ритмичным шорохом. К шороху присоединялось жужжание насекомых. Это были единственные звуки в Пестуме. Я пошел к жнецам и спросил их о Капаччо, городе, который появился после того, как жители покинули Пестум. Один мужчина указал серпом на соседний холм. Сказал, что он там родился. Я поинтересовался тамошними достопримечательностями. Он ответил, что смотреть там не на что и дорога туда крутая. Тем не менее я решил пойти. Поначалу дорога была хорошей, но по мере подъема сделалась трудной, запетляла. Наконец я вышел на террасу, на которой стояла большая старая церковь. На заднем плане столпились дома без признаков жизни. Через восемь столетий жители спустились в долину и начали продавать туристам почтовые открытки, кинопленки и керамику. Для меня это стало первым намеком на тенденцию, ставшую нынче распространенным явлением для юга Италии: переселение с гор в долину. Церковь была заперта. Я забарабанил в дверь палкой, в дверях появился старик. Он вежливо пригласил меня войти. Я оказался в большом соборе XI века. Заметил нарядную кафедру работы Космати — характерная черта многих больших церквей юга Италии. Эту церковь епископ Пестума девять веков назад сделал своим главным собором. Наверное, вы догадываетесь, что я там искал. И я нашел это немедленно. В стеклянной витрине над алтарем сидела Мадонна с гранатом. Это — окрашенная деревянная скульптура. Она была так высоко, что я не мог как следует ее рассмотреть. Старик вышел и вернулся со стремянкой. Я поднялся по ступенькам… в моем мозгу всплывали языческие воспоминания… и вот я очутился лицом к лицу с Мадонной. Скульптура около четырех футов в высоту. Это — сидячая деревянная скульптура, окрашенная и позолоченная. Я увидел молодую женщину с детским ртом и большим глазами. Лицо обрамляли темные локоны. На сложенном на голове покрывале покоится большая позолоченная корона с золотой звездой. У младенца Христа такая же корона, только поменьше. Он стоит на левом колене Мадонны, опираясь правой рукой на ее плечо. Мадонна держит в правой руке короткую палку, с насаженным на нее гранатом. Корка фрукта снята, внутри видны красные зерна. На основании трона выбиты на латыни слова: «Да здравствует царица Неба; да здравствует царица ангелов». Я решил, что это — работа XVII века, и очень удивился, обнаружив на основании дату — 1918. Когда я сказал об этом церковному служителю, он ответил, что помнит, как один талантливый скульптор из Салерно пятьдесят лет назад скопировал ее с картины, на которой была изображена старая статуя, со временем сгнившая. Я догадался, что Мадонну с гранатом время от времени копируют, чтобы она оставалась символом аргивской Геры. Возможно, эта статуя — единственное напоминание об утерянной работе Поликлета. Все, что мы знаем о ней, — это подробное описание Павсания. Он видел статую в Аргосе между 140 и 160 годами новой эры. Она была одной из самых знаменитых храмовых скульптур греческого мира, и ее выбили на нескольких монетах римского периода. Оглянувшись по сторонам, я увидел, что позолоченный потолок декорирован панелями с изображением Мадонны в золотой короне, с Младенцем на колене и с древним символом в правой руке. На обратном пути, спускаясь с холма, я увидел придорожный алтарь. Там тоже было изображение Мадонны, на этот раз выполненное из цветных керамических плиток. И снова она держала гранат. Ктото недавно проходил здесь и поставил розу в маленький сосуд с водой. Жаль, что не застал никого из священников, потому что у меня скопилось немало вопросов. Однако внизу, в Пестуме встретил человека, который сказал, что в мае и августе на холм поднимаются процессии с подношениями для старой церкви, среди них цветы и лодочки для кадильниц. Их приносила в Аргосе Гера за несколько столетий до Христа. Открытие в Пестуме святилища аргивской Геры, преобразованного в христианскую церковь, заслуживает, как мне кажется, внимания ученых. Я забыл об усталости и был доволен, что поднялся по горной тропинке в Капаччо. 4 Я поехал в южном направлении по горным дорогам, спустился к маленькому морскому городу Агрополи. Он стоит на мысу, вдающемуся в залив Салерно. Нашел скромный ресторан, позади которого был сад или двор с рядом увитых виноградом кабин. Мне принесли рисовые крокеты с ветчиной и сыр из молока буйволицы — восхитительная разновидность моццареллы. Семья владельца ресторана завтракала напротив, в такой же кабине с выходом на кухню. Время от времени они посылали ко мне эмиссара, чтобы узнать, не надо ли мне чего-то еще. В один из этих любезных визитов сын хозяина принес ведро с моллюсками, которые только что были выловлены в море, и предложили приготовить кростини-ди-маре. Он пояснил, что моллюсков готовят в белом вине и укладывают на кусочки хлеба, обжаренного в оливковом масле. Я вежливо, но твердо отказался. Передо мной предстал итальянец: он услышал, что в Ресторан пришел английский путешественник. Мужчина сказал, что прожил два года в Австралии. Ему хотелось попрактиковаться в английском. Говорил он быстро и свободно. Он сказал, что в настоящее время работает агентом по продаже земельных участков. Потом я узнал, что он, как почти все на юге Италии (в особенности, в Калабрии), мечтает о золотой волшебной стране с туристскими автобусами, курортами, отелями, кемпингами, дансингами и прибрежными бунгало. Вздохнув, он признался, что туризму в Пестуме пришел конец, никто не интересуется красотами Калабрии — горами и пляжами, сосредоточенными на территории, известной как Чиленто. Я сказал, что его мечта воплотится в реальность. — Надеюсь, — сказал он, еще раз вздохнув. — Надеюсь! Мне он показался хорошим малым. Я поехал по Чиленто. Иногда мне открывалось море, в другой раз — голубые горы и леса. Глянув вниз с петляющей дороги, я увидел мыс Палинуро, названный в честь Палинура, кормчего Энея. Мыс омывает море, такое же голубое, как небо. Наконец, окольными путями, я прибыл к руинам некогда большого города Велия. Мало людей их посещает, и остановиться по соседству негде. Руины, которые время от времени раскапывают, находятся в нескольких сотнях ярдов от моря, но старая гавань так заросла, что я не нашел от нее и следа. Велия начиналась как колония, до Рождества Христова, и, в отличие от большинства городов Великой Греции, была основана не эллинами, а эмигрантами из Фокеи в Малой Азии. Те же люди основали Марсель и несколько морских портов в Испании. Вполне возможно, что греческие керамические изделия и другие предметы, которые мы видим во французских музеях, нашли дорогу в Марсель через Велию за пятьсот лет до новой эры. Как и все города этой античной приморской цивилизации, территория необычайно живописна. Волны лижут огромный песчаный пляж. Археологи раскопали часть городских стен, рыночную площадь и несколько улиц. Однако восстановить город невозможно: большая часть его лежит под горами, либо совсем исчезла. В свое время город был известен философам и математикам, среди них — Девкипп. Я где-то читал, что он был создателем атомистики. Огромное количество античных писателей упоминают этот город либо под его прежним именем (Элея), либо как Велия. Врачи рекомендовали его в качестве оздоровительного места. Гораций наводил о нем справки как о возможной альтернативе Байе, а Требаций, друг Цицерона, имел там виллу и хорошо знал Велию. Он остался там жить, после того как проехался по морю вдоль этого побережья. Среди нескольких современных писателей, посетивших Велию, был шотландец Рэмидж. С ним здесь случилась неприятность. На холме по-прежнему стоит та самая башня. Туда Рэмидж забрался в 1828 году, и во время обследования руин подвергся атаке тысяч блох. Он испытал такие муки, что, сбежав к морю, содрал одежду и бросился в волны. Дорога на юг вывела к лесу возле местечка Лаурито. Папоротник вымахал в шесть футов высотой, солнце просвечивало сквозь листья буков. Я остановился: далеко впереди, в обрамлении ветвей буков сверкала голубая вода — залив Поликастро. Ко мне подошли две молодые женщины и, ласково улыбаясь, нежными голосами предложили мне маленькие плетеные корзинки, полные лесной земляники. С восхитительным бесстыдством, вкрадчиво, закатывая глаза, они спросили за каждую корзинку по две тысячи лир. Это было по крайней мере втрое больше, чем взяли бы в магазине. Грабеж был так очаровательно инсценирован, что поначалу я хотел согласиться, но потом сообразил, что сделался бы в их глазах посмешищем. Поэтому, улыбнувшись, я отклонил их предложение. Увидев, что я собираюсь уходить, они скинули цену, и я купил их корзинки. Придя в восторг, девушки засмеялись и пошли в лес. Папоротник был им по пояс, они обернулись и махали мне, пока я не скрылся. Я поехал к заливу Поликастро и скоро оказался в Калабрии. 5 Калабрия — самая романтичная и самая неизученная из девятнадцати областей Италии. До недавнего времени она была отделена от полуострова горами, отсутствием дорог, малярией, а вплоть до XX века — бандами. Еще в 1912 году Бедекер предупреждал читателей, что им следует прежде запастись рекомендательными письмами к местной знати, у которой они смогут остановиться, поскольку гостиницы были лишь в более крупных городах, да даже и там — весьма жалкого свойства. В Ломбардии и Тоскане итальянцы до сих пор содрогаются при одном упоминании Калабрии. Они скорее проведут отпуск в Конго, чем в этом итальянском регионе. Трансформация Калабрии — возможно, я употребил слишком сильное слово — берет начало с 1950 года, когда итальянское правительство открыло Фонд развития Южной Италии — «Касса дель Меццоджорно». Он влил в Юг миллионы и продолжает это делать: строит дороги, развивает промышленность, культивирует землю, осушает болота и даже реставрирует античные замки и соборы. С бандитами давно покончили, и даже с малярией распрощались. Построили отели с кондиционерами, бассейнами в тех местах, где лишь несколько лет назад трое или четверо писателей, отважившихся приехать в Калабрию, довольствовались лишь гостиницами, населенными клопами. Думаю, что два других фактора в пробуждении Калабрии из ее средневековой комы нельзя преувеличить. Это — автобусы, связавшие горные деревушки с городами и, возможно, самое главное — телевидение, открывшее новый мир. Оно же оказало деструктивное влияние на местные диалекты. Следует также отметить дешевую готовую одежду и нейлон. Все это преобразило внешность женского населения. О Калабрии писали лишь несколько англичан. Наиболее известные — Генри Суинберн (1790), Кеппел Крэйвен (1821), Рэмидж (1828), А. Стратт (1842), Эдвард Лир (1847), Джордж Гиссинг (1901), Норман Дуглас (1915), Эдвард Хаттон (1915) и Э. и Б. Уэлптоны (1957). Не слишком большой список исследователей. Эти писатели ехали верхом или ходили пешком вплоть до начала XX века, пока не появилась железная дорога — одноколейка, проложенная возле моря. Она до сих пор выделяется на местности. Двадцатипятилетний Рэмидж шел пешком в дорожном костюме собственного дизайна — «длинная куртка из белой мериносовой шерсти, с просторными карманами, в которые я засунул карты, записные книжки. Надел брюки из нанки, шляпу с большими полями, белые ботинки и захватил зонтик — самый ценный предмет, защищавший меня от палящего солнца». Рэмидж был эксцентричнее самого Эдварда Лира, который последовал его примеру и отправился в Калабрию спустя пять лет. Он был Упрямым шотландцем: в случае опасности вытаскивал зонт и оказывал сопротивление. Шел пешком, а если подворачивался случай, садился на мула. Однажды ехал в повозке, которую тащили буйволы. Эдвард Лир путешествовал с Другом — Джоном Проби. У них был отличный гид, с ружьем и лошадью, на которую они погрузили багаж. Ценность книги Лира, на мой взгляд, не в описаниях местности и не в рисунках, которые романтичны до неузнаваемости, а в характеристике знати Калабрии, жившей в середине XIX века. Как и можно было ожидать от автора сказки «Кот и сова», Лир с юмором описывает обеденные приемы, например в Стиньяно, когда самый младший член семейства вскарабкался на стол и нырнул в кастрюлю с горячими макаронами. Все путешественники XX века передвигались на поезде. Так путешествовали Гиссинг и Норман Дуглас, хотя Дуглас и пешком много ходил. Гиссинг, будучи инвалидом, мало что увидел в Калабрии. Норман Дуглас побывал здесь не однажды, многое увидел, и его «Старая Калабрия» стала классикой. Это — теплая доброжелательная книга, полная очарования, юмора и эрудиции, свойственных автору. жүктеу/скачать 0.89 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|