Герберт спенсер развитие политических учреждений

Возьмем теперь другое древнее общество, представляющее во многих отношениях контраст с предыдущим, но в то же время имеющее, вследствие присущей ему воинственности, множество и таких характеристических черт устройства, которые, по своему основному характеру, родственны с рассмотренными выше. Я разумею Спарту. Что войны не развили у них единоличной деспотической власти, Спартанцы обязаны отчасти тем причинам, которые, как показано ранее, благоприятствуют развитию сложных политических глав; а еще более случаю раздвоения их королевской власти; присутствие двух правителей божественного происхождения помешало концентрации власти. Но хотя, вследствие этой причины, здесь установилось недостаточно централизованное правительство, однако отношения этого правительства к членам общества были в главных своих чертах те же, как и вообще в воинственных государствах несмотря на крепостное состояние, а в городах – и рабство Илотов, несмотря на политическую зависимость Периэков, все они, вместе с настоящими Спартанцами, подлежали обязанностям воинской службы, причем рабочая функция первых и промышленная функция вторых, насколько они существовали вообще, – были подчинены военной функции, которая исключительно принадлежала третьим. Указанное здесь гражданское разделение повторяется и в военных подразделениях. «В битве при Платее каждого Спартанского гоплита (тяжело вооруженного пешего воина) сопровождали семь Илотов, а каждого гоплита из Периэков один Илот». Чтобы показать всю силу ограничений, налагаемых военным типом, как в этом частном случае, так и всюду, достаточно напомнить, что вследствие распространения в обществе той обыденной воинской дисциплины, которая предписывала даже общий стол и взносы съестными припасами, – личная жизнь Спартанцев была подчинена общественным требованиям, начиная с семи лет. ограничения доходили до того, что был установлен возраст вступления в брак; домашняя жизнь стеснялась; промышленность и всякие другие занятия, соединенные с денежной наживой, воспрещались; к этому можно прибавить запрещение отъезда в чужие края без дозволения, и надзор, тяготевший над гражданами день и ночь. В Спарте вполне проявилась греческая теория общества: «человек не принадлежит ни себе, ни своему семейству, – он принадлежит государству (city)». Таким образом, хотя в этом исключительном случае хронической воинственности встретилось препятствие развитию верховного властителя, владеющего и личностью, и имуществом каждого гражданина, однако здесь развилось тождественное в главных чертах отношение между общиной, как целым, и составляющими ее единицами. Община, властвующая при посредстве сложного главенства, заменяющего единичного главу, вполне поработила личность. В то время, как жизнь и труд Илотов шли исключительно на содержание лиц, образующих военную организацию, в это время жизнь и труд этих последних шли исключительно на службу государству – и те, и другие были рабами, хотя и различного рода.

Мы взяли нарочно государства, не только разных исторических эпох, но и совершенно различных народностей по крови, как древние греки, египтяне, негры, Дагомеи, чтобы показать, что не племенные или расовые особенности были причиной развития у них некоторых общих форм устройства, а именно воинственные условия их жизни и их воинственный тип. Одним словом, существующее здесь сходство общественных структур не может быть приписано унаследованию этими общественными единицами одного общего характера. Огромные контрасты в количестве народонаселения этих государств, изменяющегося начиная от миллионов и кончая тысячами, не допускают предположения о том, чтобы эти общие черты структуры стояли в зависимости от объема. Не может быть также предположено, что сходство условий, состоящих в климате, виде страны, почве, флоре, фауне, или сходство в обычаях, происходящее от этих условий, могло иметь какое-либо участие в образовании сходства организаций этих обществ, так как местности, занимаемые ими, представляют бесчисленные несходства. Таким образом, те черты, которые являются общими каждому из всех их и которые не могут быть приписаны никаким другим причинам, должны быть отнесены к обычной воинственности, характеризующей всех их. Индукция имеет результатом дальнейшее подтверждение этой зависимости; и этот результат совершенно соответствует тем результатам, которые сейчас были даны путем дедукции.

Если еще остается какое-либо сомнение, то оно должно исчезнуть при наблюдении того, как постоянная воинственность сопровождается развитием военной организации. Трех примеров будет достаточно.

Во время римских побед проявлявшееся не раз стремление генералов-победителей сделаться деспотами, наконец осуществилось, и титул императора, имевший первоначально военное значение, сделался титулом гражданского правителя; это ясно показывает нам, что, как в начале, так и на высших ступенях развития, политическое главенство зарождается из военного; затем, как обыкновенно случается, политическим правителям постепенно стали приписывать божеские качества, что проявилось в принятии императором священного имени – Август, а также и в действительном развитии обоготворения его народом; одновременно с этим тут с большой ясностью выступают те дальнейшие черты, которые характеризуют воинственный тип в его развитой форме.

Если не де-юре, то де-факто в императоре поглощались другие роды власти. По словам Дюрюи, он имел: «право предложения, т.е. издания законов; право принятия и решения апелляций, т.е. высшую юрисдикцию; право останавливать трибунским вето всякую меру, всякий приговор, т.е. противопоставлять свою волю законам и судам; право созывать сенат или народ и председательствовать над ними, т.е. направлять избирательные собрания согласно со своей волей. Прерогативы эти он имеет не на одни год, а на всю жизнь, не только в Риме, а в целой империи; не разделяя их с десятком других лиц, а действуя собственнолично; не давая, наконец, никакого отчета, так как он никогда не слагает с себя своей должности».

Вместе с этими переменами шло и увеличение числа и точности социальных подразделений. Император «поставил между собою и массами множество лиц, правильно распределенных по категориям, причем одни стояли над другими таким образом, что вся эта иерархия, давя всею своею тяжестью на стоящие внизу массы, делала народ и мятежные личности вполне бессильными. Остатки древнего сословия патрициев заняли первое место, а за ним сословие капиталистов или сословие всадников – три стоящих одна над другой аристократии. Сыновья сенаторов образовывали класс, непосредственно стоявший между сословиями сенаторов и всадников… Во втором столетии семейства сенаторов образовали наследственное привилегированное дворянское сословие».

В то же время административная организация сделалась шире и сложнее.

«Август создал большое число новых должностей, например, верховный надзор за общественными работами, за дорогами, водопроводами, руслом Тибра, раздачей хлеба народу. Он создал также многочисленные должности уполномоченных для финансовой администрации империи; в Риме было тысяча шестьдесят муниципальных должностных лиц».

Таким образом, характеристические признаки военного типа, найденные нами a priori, существуют постоянно не только в обществах с непрерывной высшей степенью воинственности, но, как мы видели, также и в таких обществах, где простое увеличение военной деятельности влечет за собой развитие тех же признаков.

В некоторых местах я высказал, а в других подразумевал, что между устройством общества и характером его граждан существует необходимое соотношение. Теперь следует рассмотреть более подробно характер, свойственный членам типического воинственного общества и обыкновенно проявляющийся в них.

При равенстве других обстоятельств, общество будет иметь успех на войне пропорционально тому, в какой мере его члены одарены телесной силой и мужеством. И, в среднем выводе, между борющимися обществами переживание и расширение выпадает на долю тех, в которых физические и духовные свойства, вызванные войной, не только сильнее выражены, но и пользовались наибольшим уважением.

Египетские и Ассирийские скульптурные памятники и надписи показывают, что храбрость более всех других свойств считалась достойной уважения. О словах: хороший, честный и т.п., как они употреблялись древними Греками, Грот замечает, что они «означают человека знатного происхождения, богатого, влиятельного и смелого, оружие которого было сильно для кары и для защиты, каков бы ни был склад его моральных чувствований; в то время как противоположный эпитет – «дурной» обозначает человека бедного, низкого и слабого, который по своим наклонностям, как бы они ни были добродетельны, не возбуждает в обществе ни больших надежд, ни опасений. «Тем же самым следует объяснять отождествление у Римлян храбрости и добродетели. В ранние смутные времена, по всей Европе, рыцарский характер, характер, пользовавшийся уважением, прежде всего требовал бесстрашия: без этого все другие хорошие качества не принимались в расчет, но при нем прощались всевозможные недостатки.

Если среди борющихся групп первобытных людей одни из них легче переносили убийство своих сочленов лицами других групп и не мстили за это, тогда как другие уж мстили, то группы, не знавшие мести, должны были подвергаться постоянным безнаказанным нападениям, а в силу этого были осуждены или постепенно исчезнуть, или искать убежища в неудобных для жительства местностях. Следовательно, среди таких условий, переживают непрощающие. Затем, lex talionis (закон возмездия), возникающий первоначально между борющимися группами, становится законом и врутри самой группы; хроническая вражда между сложными семействами и кланами воплощает общий принцип: – жизнь за жизнь. Под военным режимом месть становится добродетелью, а уклонение от нее пороком. Между Фиджийцами, воспитывающими своих детей в злобных чувствах, не редкость, что человек скорей покончит с собой самоубийством, чем переживет оскорбление и оставит неотмщенной обиду; иногда умирающий Фиджанин завещает своим детям, как долг, совершить отмщение… Такого рода чувства и зависящие от них образ жизни мы замечаем у всех народов, охваченных воинственностью или переживших прежде это состояние, хотя бы во всех других отношениях эти народы совершенно не походили друг на друга. Из племен отдаленного Востока мы можем привести в пример Японцев. Им внушается, что нельзя жить под одним небом с убийцей отца, что для убийцы брата человек всегда должен иметь при себе и наготове свое оружие, что с убийцей друга человек не может жить в одном государстве». Из западных стран может быть приведена в пример Франция феодального периода, когда родственники убитого или обиженного были по установившемуся обычаю обязаны отомстить родственникам обидчика, и даже тем из них, которые жили далеко и ничего не знали о случившемся. Даже в сравнительно ближайший период, например, во времена аббата Брантома, дух времени был таков, что этот служитель церкви, завещая своим племянником долг мести за все неотмщенные несправедливости, сделанные ему в старости, говорит про себя: «я могу похвалиться, и за это благодарю Господа, что я не перенес ни одной обиды, не отомстив обидчику». Черногорцы, народ, ведущий в продолжение столетий войну с Турцией, – ясно показывают нам, что оживленная воинственность делает чем-то вроде обязанности частную и общественную месть. “Dans le Montenegro” говорит о Буэ: “on dira d’un homme d’une natrie (клана), ayant tue un undividu d’une autre: cette natrie nous doit une tete, et il faut que cette dette soit aquittee, car qui ne se venge pas ne se sancitie (sanctifie?) pas”⁰¹⁰ .

Там, где войны составляют обычное занятие, где требуемые ими качества необходимы и в силу этого почитаются, – там смотрят с презрением на всякого, кто не проявляет их в своей жизни, а занятия такого человека считаются бесчестящими. На ранних ступенях развития земледелие является делом женщин и рабов – людей покоренных или их потомков; промышленность всякого рода, производимая подвластными классами, еще долго отождествляется с низшим происхождением и природой. В Дагомее «земледелие презирают, потому что для занятия им употребляются рабы». «Даже второстепенные японские дворяне и чиновники питают высочайшее презрение к торговле». О древних Египтянах Уилькинсон говорит: «предубеждение против механических занятий в среде лиц, считавшихся воинами, было столь же сильно, как и в суровой Спарте». «К промышленности и торговле (древние) Персы питали высочайшее презрение, пишет Раулинсон. Развитие сословной дифференциации, сопровождавшее завоевательные войны Римлян, было ускорено установившимся правилом, по которому почиталось позорным зарабатывать деньги трудом, а этому помог и закон, а этому помог и закон, запрещавший сенаторам и сенаторским сыновьям заниматься спекуляциями. Нужно ли доказывать, как велико презрение военных классов к торговым по всей Европе вплоть до настоящего времени?