Герберт спенсер развитие политических учреждений

Камни, составляющие дом, не могут быть употреблены на что-нибудь другое или расположены иначе до тех пор, пока дом не разобран. Если камни соединены цементом, должно употребить чрезвычайно много хлопот, чтобы разрушить их настоящее соединение, прежде чем они могут быть употреблены для другого соединения. А если камни были соединены цементом в течение столетия и успели отвердеть, то разламывание масс, образованных ими, есть дело такой трудности, что постройка из совершенно нового материала обойдется гораздо выгоднее, чем перестройка из старого.

Я привел эти факты для иллюстрирования той истины, что всякий род строения служит препятствием переустройству; и это должно быть справедливо относительно организации, которая есть одна из родов строения. Когда, в течение эволюции (развития) живого тела, составляющее его вещество, первоначально сравнительно однородное, преобразуется в соединение разнородных частей, в результате получается препятствие, всегда значительное, часто непреодолимое, к какому бы то ни было значительному изменению структуры; самые выработанные и определившиеся строения представляют и наибольшее сопротивление, противополагаемое ими всякому изменению. Это положение, справедливость которого для индивидуального организма очевидно, – не менее справедливо, хотя не так очевидно, для общественного организма. Хотя общество, состоящее из раздельных единиц, и не получающее своего типа установившимся и наследственным от бесчисленных подобных обществ, – представляется более пластическим, однако и оно управляется тем же принципом. Коль скоро его части дифференцировались (стали различаться друг от друга) – т.е., коль скоро в обществе возникли классы, группы должностей, установились учреждения – они, становясь связанными между собой и с другими, сопротивляются таким силам, которые стремятся их изменить. Консерватизм каждого давно установившегося учреждения дает нам ежедневно наглядное подтверждение этого закона. Будет ли это борьбой церкви против законодательства, вмешивающегося в ее устройство; будет ли это оппозицией армии против отмены системы покупки чинов; будет ли это – то нерасположение, с каким законодательная профессия смотрит на реформу закона, – мы видим, что нелегко изменить ни строения, ни способов деятельности, в которых они участвуют, – раз они специализировались.

Как справедливо относительно живого тела, что его раз0личные действия имеют одну общую цель – самосохранение, так же точно справедливо относительно составляющих его органов, что они стремятся сохранить себя в целости. И подобным же образом, как справедливо для общества, что цель его соединенных действий есть поддержание его существования, точно также справедливо относительно его отдельных классов и должностных систем, что господствующая цель каждой такой части есть сохранение себя. Дело идет не о том, чтобы совершалась известная функция, а только о кормлении тех, кто совершает эту функцию: результат будет одинаков, когда функция совсем не нужна, или даже вредна, а строение все еще сохраняет себя до тех пор, пока может. В древние времена иллюстрацией этого стремления служила история рыцарей Темплеров. В наше время мы имеем перед собой подобный пример в торговых гильдиях Лондона, которые перестали выполнять свои первоначальные функции, тем не менее, ревниво охраняют себя без всякой иной цели, кроме вознаграждения своих членов. А отчеты, даваемые в «Белой книге» о синекурах, которые дожили до нашего времени, представляют бесчисленные иллюстрации.

Степень сопротивления, которое оказывает организация преобразованию (реорганизации) мы поймем не вполне, если не заметим, что сопротивление увеличивается в сложной прогрессии. Ибо между тем, как каждая новая часть представляет добавочное сопротивление перемене, ее образование кроме того предполагает вычет из сил, причиняющих перемену. Если, оставляя все другое без изменения, политические структуры общества развиваются далее – если существующие учреждения расширяются или возникают какие-нибудь новые, если для направления общественных деятельностей в обширных частностях, назначен чрезвычайный штат чиновников, – будет подобный результат, т.е. увеличение в обществе (аггрегате) тех, которые образуют управляющую часть и уменьшение в аггрегате тех, которые образуют часть управляемую. Различными путями все, составляющие контролирующую и административную организацию, становятся объединенными друг с другом и отделенными от остальных. Каковы бы ни были их частные должности, они подобны друг другу по отношению к малым и большим управляющим центрам своего ведомства, а через них – к верховному управляющему центру; в них укореняются родственные чувствования и идеи относительно целого учреждения, в котором они соединены. Получая средства к своему существованию из национальных доходов, они тяготеют к родственным им взглядам и чувствованиям относительно увеличения этих доходов. Какое бы соревнование не могло существовать между их подразделениями, оно преодолевается симпатией, когда существованию или привилегии какого-нибудь отделения грозит опасность, так как потрясение какого-нибудь одного отделения может распространяться и на другое. Тем более все они стоят в сходных отношениях к остальным членам общества, действия которых так или иначе находятся под их надзором; а отсюда выходят их родственные взгляды относительно необходимости такого надзирательства и о свойствах лиц, подвергнутых ему. Не в том дело, каковы были их прежние политические мнения, – но они не могут стать публичными агентами какого-либо рода, не склонясь к мнениям. Соответствующим их функциям. Так что неизбежно всякий дальнейший рост органов, контролирующих, администрирующих, инспектирующих или иным образом направляющих социальные силы. Увеличивает препятствия к будущим изменениям, сразу и положительно, подкрепляя то, что должно быть изменено, – и отрицательно. Уменьшая число тяготеющих к реформе; это продолжается до тех пор, пока, наконец, прочность станет столь большой, что перемена делается невозможной и тип становится неподвижным.

 

Каждое чрезмерное развитие регулятивной организации увеличивает препятствия к переменам не только уменьшением силы тех, которые, как регуляторы, поддерживают установившийся порядок, и не только уменьшением силы тех, которые, как регулируемые, не имеют такого же прямого интереса его поддерживать; нет, сами идеи и чувствования целого общества приспособляются к режиму, привычному с детства, таким образом, что на этот режим смотрят, как на естественный, как на единственно возможный. По мере того, как общественные деятельности занимают все большее и большее место в ежедневном опыте, оставляя лишь незначительное место для других деятельностей, появляется все большее стремление думать об общественном контроле, как о чем-то необходимом и еще меньшая способность представлять деятельности под каким-нибудь иным контролем. В то же самое время чувствования, приспособленные привычкой к управляющему механизму, оказываются мало-помалу завербованными в число защитников этого механизма и полными отвращения к мысли о свободном месте, которое бы могло остаться при отсутствии этого механизма. Говоря кратко, общий закон гласит, что общественный организм и его отдельные действия и противодействия, пришедшие таким образом к взаимной связи, сопротивляются реорганизации с каждым дальнейшим расширением политической организации, увеличивающейся не только благодаря силе регулирующих частей и уменьшающейся силе регулируемых частей, но также и выработкой в самих гражданах мыслей и чувств, гармонирующих с установленной регулятивной структурой и не гармонирующих ни с чем, существенно различающимся от нее. Германия и Франция служат наглядными образцами этой истины. Конт, хотя и предусмотрел промышленное государство, однако так был опутан идеями и чувствами, свойственными французской форме общества, что его схема организации промышленного государства предписывает его устройство с точностью и деталями, характеризующими военный тип и крайне несогласными с промышленным типом. Кроме того, они имел глубокое отвращение к тому индивидуализму, который является продуктом промышленной жизни и дает отличительный характер промышленным учреждениям. Точно также в Германии мы видим, что партия социалистов, которую считают и которая сама считает себя желающей всецело реорганизовать общество, на самом деле так неспособна мыслить вне форм того социального типа, в котором она родилась и воспиталась, что ее предполагаемая социальная система есть, в сущности, ничто иное, как новая форма той самой системы, которую она хотела разрушить. Это есть система, при которой жизнь и труд должны устраиваться и находиться под надзором общественных органов, вездесущих подобно тем, которые уже существуют и не менее принудительных, так что жизнь личности направляется ими более, чем даже теперь.

Таким образом, хотя с одной стороны без установившегося строя не может быть сотрудничества (кооперации), однако кооперация высшего рода затрудняется кооперацией, облегчающей кооперации низшего сорта. Хотя без установления некоторых отношений между частями, не может быть соединенных деятельностей, однако чем более разрастаются такие отношения, расширяясь и вырабатываясь, тем становится труднее совершить какое-нибудь улучшение в комбинации действий. Это происходит от возрастания сил тех, которые стремятся к неподвижности и от ослабления сил тех, которые стремятся к подвижности; это продолжается до тех пор, пока вполне образованный общественный организм, подобно вполне законченному индивидуальному организму, не утратит способности приспосабливаться (no longer adaptable).

В живом животном, образовавшемся из аггрегата единиц первоначально сходных между собою по роду, прогресс организации предполагает не только то, что единицы, составляющие каждый дифференцировавшийся орган, поддерживают свое взаимное положение, но также и то, что их потомство наследует их положения. Желчеобразовательные клетки печени, в то время как они исполняют свои функции, растут и дают начало новым таким же клеткам, которые заменяют их, при разрушении и уничтожении, эти клетки-потомки не переселяются в почки или мышцы или нервные центры, и не присоединяются к ним для исполнения их службы. И, очевидно, если бы специализировавшиеся клетки, из которых состоит каждый орган, не давали начала единицам специализированным подобным же образом, которые держатся в том же самом месте, то не могло бы быть ни одного из тех прочных отношений между частями, которое характеризует организм и делает его способным к различным родам жизни.

В обществе, точно также, устойчивости строя благоприятствует перенесение положения и специальной деятельности от предков к последующим генерациям. Поддержание этих делений на классы, которое возникает с успехами политической организации, предполагает наследственность рангу и места в каждом классе. Очевидно, что пропорционально тому, как велика трудность перехода из одной степени в другую, эти общественные степени упрочняются в своих отношениях. Подобное же случается с такими подразделениями классов, которые, в некоторых обществах составляют касты, в других обществах отчасти дают образчик в гильдиях. Где обычай или закон заставляет сына купца наследовать занятие его отца, там результатом является со стороны органов, занимающихся производством и распределением, препятствия к переменам, аналогичные с теми, которые происходят в регулятивных органах от не передающегося разделения на ранги. Индия представляет это в крайней степени; а в меньшей степени это являлось у ремесленных гильдий прежнего времени в Англии, которые облегчали приобретение ремесла детям, принадлежащим к ним; и затрудняли приобретение его другими. Таким образом, мы можем назвать наследственность положения и функции началом неподвижности общественной организации.

Есть другой путь, которым передача по наследству общественного положения класса или же занятия приводит к неподвижности. Оно ведет к главенству старейших, а главенство старейших тяготеет к поддержанию установленного порядка. Система, при которой глава-управитель, под-управитель, глава клана или дома, должностное лицо, или какое-либо лицо, имеющее власть, данную рангом или собственностью, имеет свое место, занимаемое до смерти, по наследству, согласно каким-либо принятым правилам о преемстве, есть система, при которой, следовательно, молодежь и даже средний возраст исключаются из заведования делами. Точно также там, где промышленная система такова, что сын, привычно воспитываясь в занятиях отца, наследует его положение, когда тот умирает, – подобным же образом бывает, что регулирующая власть старшего над процессом производства и распределения почти совершенно соответствует власти над младшим. Теперь это истина, ежедневно бросающаяся в глаза, что увеличение прочности организации, необходимо обусловленной процессом эволюции, производит в течение времени усиление прочности обычая и отвращение к переменам. Отсюда следует, что передача по наследству места или функций, которая имеет своим спутником монополию власти, влечет преувеличенны консерватизм; а за этим следует стремление обеспечить поддержание дел в том виде, какой они имеют.

Наоборот, общественные перемены облегчаются пропорционально тому, насколько положения и функции людей определяются их личными качествами. Если не имея препятствий в законе или обычае члены одного ранга переставляют сами себя в другой ранг, они более или менее отдаленно прямо разрушают деления между рангами, а косвенно они их расслабляют, поддерживая свои семейные отношения с прежним рангом и образуя новые семейные отношения со вторым; между тем, далее, идеи и чувства, преобладающие в обоих общественных классах, предварительно имевшие большие или меньшие различия, влияют взаимно друг на друга и изменяют характер членов. Подобным же образом, если между подразделениями общественных классов, производящих и распределяющих, нет барьера для миграции (перехода), то, пропорционально количеству миграций, физические и нравственные влияния, вследствие взаимного проникновения (диффузии), стремятся изменить природу их единиц; в то же время они постоянно мешают установиться натуральным различиям, производимым различиями в функциях. Такая перестановка индивидуумов из класса в класс, или из группы в группу должна, однако, в среднем выводе определяться способностью индивидуумов к их новым местам и занятиям. Такое внедрение человека постороннего будет обыкновенно только тогда успешно, когда внедряющиеся граждане имеют более, чем обычную способность к делам, которые они на себя берут. Те, которые покидают свое первоначальное общественное положение и занятие, стоят в невыгодных условиях, конкурируя с теми, чье положение они себе присваивают; они могут преодолеть эту невыгоду только силой и некоторым превосходством способностей к тем занятиям, в которых они конкурируют. Эту возможность для людей избирать себе поприще, определяющееся их действительной силой, мы можем поэтому назвать началом обмена в общественной организации.

Как ранее мы видели, передача по наследству приводит двумя путями к устойчивости, из которых второй состоит в удержании мест, пользующихся властью, в руках тех, которые по возрасту чувствуют наибольшее отвращение от всякой новой практики, – так, наоборот, мы можем видеть, что замещение по действительным способностям приводит двумя путями к перемене: и положительно, и отрицательно. Когда юные силы обладают властью, это облегчает нововведения. Когда энергия в избытке, то мало чувствуется страх перед теми препятствиями к улучшению и перед страданиями, которые они могут принести и которые так устрашают ослабевшую энергию; в то же самое время большая изобретательность, идущая наряду с более высокой жизненностью, соединенная с меньшей косностью привычек, облегчает принятие новых идей и избрание еще не испытанных методов. Следовательно, – так как там, где различные общественные положения начинают заниматься лицами, доказавшими на опыте, что они самые способные для таких положений, там для сравнительно молодых дозволительно исполнять отправление власти, – а из этого следует, что занятие должностей по действительным силам влечет дальнейшие изменения в социальной организации как прямо, так и косвенно.

Сопоставляя оба эти явления, мы видим, что в то время, как исполнение функции по наследству приводит к косности структуры, исполнение функции по действительной способности приводит к пластичности, т.е. к податливости структуры. Наследование потомками благоприятствует поддержанию того что существует. Наследование по способностям благоприятствует преобразованиям и делает возможным что-нибудь лучшее.

Как указано ранее, «усложнение структуры сопровождается увеличением массы» в общественном организме так же, как и в индивидуальном.

Когда мелкие общества соединяются в более обширные, контролирующие агенты, необходимые в каждом отдельном из этих слагающих обществ, должны быть подчинены центральному контролирующему органу, т.е. требуются новые структуры. Дальнейшие присоединения вызывают необходимо увеличение и подобную же дальнейшую сложность в правительственном устройстве; и в каждой из этих стадий увеличения все другие устройства должны делаться более сложными. Как заметил Дюрюи: «Рим, сделавшись из города миром, не мог бы сохранить учреждений, установившихся для одного города и малой территории… Как было возможно шестьдесят миллионов провинциалов ввести в узкий и нерастяжимый круг провинциальных учреждений?» Подобное же случается и там, где вместо увеличения территории является только увеличение населения. Контраст между простой административной системой, которая была достаточна для Англии прежних времен, с ее миллионным населением и сложной административной системой настоящего времени, необходимой для многих миллионов, достаточно указывает на эту общую истину.

Но теперь подведем итоги. Если с одной стороны развитие роста предполагает более сложную структуру, то с другой стороны изменяемость структуры есть условие дальнейшего развития и, обратно, неподвижность строения сопровождается остановкой развития. Подобно соответственному закону, только что указанному, этот закон ясно виден в индивидуальном организме. С одной стороны, перерождение из малой, незрелой формы в обширную, зрелую форму, в живом существе, предполагает, что не только целое, но и всякая часть должна изменяться в величине и соотношениях; каждая деталь в каждом органе должна измениться (модифицироваться), а это требует сохранения пластичности (изменяемости). С другой стороны, когда, приобретая зрелость, структуры достигают своего окончательного строения, их увеличивающаяся определенность и прочность составляет возрастающее препятствие росту; разрушение и перестройка, требующаяся прежде, чем может быть сделано какое-нибудь необходимое новое приспособление, становятся здесь более и более трудными. То же и с обществом. Увеличение его массы требует перемены первоначальных строений или путем слития со старыми в одно целое (инкорпорация) нового приращения, или путем их распространения на него. Всякая выработка и развивающаяся определенность структур представляет добавочное препятствие к этому; и когда достигнута прочность строений, то уж такие видоизменения их, как увеличение массы, которое их сопровождает, становятся невозможными: увеличение задерживается.

Отсюда – важное отношение между строением общества и его ростом. Хотя всякому приращению роста помогает приспособленная организация, однако та организация, которая не приспособлена к большему росту, становится препятствием к приращению дальнейшего роста. Отсюда следует, что организация, превышающая необходимость, препятствует достижению того более обширного размера, сопровождающегося высшей организацией, которая могла иначе быть достигнута.

Чтобы помочь нашему объяснению специальных фактов, с которыми мы теперь будем иметь дело, мы должны удержать в уме следующие общие факты. Их можно резюмировать так:

Кооперация делается возможной благодаря обществу, и делает общество возможным. Она предполагает ассоциировавшихся людей, а люди живут в ассоциации вследствие выгоды, доставляемой им ею.

Но согласованных действий не может быть без некоторого посредничества, которое согласовало бы каким-либо образом эти действия во времени, сумме и роде; и действия не могут быть разнородными без кооперации, исполняющей различные обязанности, т.е. кооперация должна придти к некоторому роду организации или добровольно, или невольно.

Организация, которую предполагает кооперация, бывает двух видов, различных по происхождению и природе. Одна, возникающая прямо из преследования индивидуальных целей, а косвенно приводящая к общему добру, развивается бессознательно и без принуждения. Другая, прямо возникающая из преследования общественных целей и косвенно приводящая к индивидуальному добру, развивается сознательно и путем принуждения.

Между тем как политическая организация, сделавши возможной кооперацию, совершила благо, ущерб этому благу был сделан той же организацией. Содержание ее дорого стоит, а большие издержки могут сделать больше несчастий, чем те, которые она устранила. Она необходимо предписывает понуждения и ограничения, а эти принуждения и ограничения могут стать до того крайними, что люди начинают предпочитать им анархию, несмотря на все ее несчастья.

Организация, едва она становится установившейся, есть препятствие к преобразованию. Вследствие инерции положений и постепенно устанавливающегося между ними союза, единицы, образовавшие структуру, противодействуют перемене. Самосохранение есть первая цель как частей, так и целого, а отсюда части, однажды образовавшиеся, стремятся поддерживать свое существование, несмотря на то, полезны ли они, или нет. Кроме того, каждое приращение регулятивной системы, предполагающее при равенстве других условий соответственный вычет из остального общества, т.е. управляемого, – имеет следствием то, что препятствия к изменениям увеличиваются, а силы, производящие изменения, ослабляются.

Поддержание общественной организации предполагает, что единицы, образующие его сложную структуру, должны быть заменяемы в случае своей смерти особенным образом. Устойчивости благоприятствует, если остающееся свободное место пополняется бесспорно наследником; тогда как переменам благоприятствует, если вакансия пополняется тем, кто на опыте доказал свою наилучшую способность к данному занятию. Таким образом, замещение по наследству есть начало общественной косности; между тем как замещение по способности есть начало общественной изменяемости (пластичности).

Хотя организация должна была быть, чтобы сделать возможной кооперацию и этим облегчить общественное развитие, однако организация же образовала препятствие дальнейшему росту, так как дальнейшее развитие предполагает реорганизацию, которой сопротивляется существующая организация.

Так что хотя в каждой стадии лучшие непосредственные результаты могли быть достигнуты усовершенствованием организации, но это должно было совершаться насчет окончательных результатов. Эти последние должны быть достигнуты доведением организации в каждой стадии не далее того, что необходимо нужно для правильного ведения общественных действий.

III. Политическая интеграция

Политическая интеграция в некоторых случаях иногда ускоряется, иногда замедляется внешними и внутренними условиями. Первые состоят в характере окружающего соседства, вторые в характере людей, составляющих общество. Мы проследим их в этом порядке.

Насколько политическая интеграция встречает препятствия в суровости климата или в бесплодии почвы, которые задерживают увеличение населения, это уже было показано⁰⁰⁴ . К примерам, приведенным ранее, можно добавить тоже относительно Семинолов; о них Шулькрафт говорит: «что так как они крайне рассеяны по бесплодной пустыне, то редко собираются для забав или для обсуждения общественных дел». Точно также и о некоторых «Снэйк» (змеиных индейцах, snake indians) он говорит: «недостаток дичи в этой области, я почти не сомневаюсь, есть причина почти совершенного отсутствия общественной организации». Мы уже видели, что сильное однообразие поверхности страны, минеральных продуктов, флоры и фауны (растений и животных) представляют также задержку; от специального характера флоры и фауны, заключающих виды благоприятные или неблагоприятные для человеческого благосостояния, зависит отчасти индивидуальное благосостояние, требующееся для социального развития. Было также указано, что строение местности, в смысле облегчающем или затрудняющем сообщение, и в смысле легкого или трудного спасения от преследований, имело большое соотношение в величиной образовавшегося общественного агрегата. К наглядным примерам, приведенным раньше и доказывающим, что горцы так же, как и народы, живущие в степях и среди болот, трудно сплачиваются, между тем как народы, загнанные, так сказать, в ограду, сплачиваются легко⁰⁰⁵ , я могу здесь прибавить еще два замечательных примера, до сих пор не упомянутых. Один встречается на Полинезийских островах, на Таити, Гаваи, Тонга, Самоа и других, где замкнутые в известных границах окружающим морем, жители сплачивались более или менее прочно в аггрегаты значительного объема. Другим примером служит древнее Перу, где перед временем Инков, полуцивилизованные общины образовались в долинах, разделенных друг от друга «с побережья жаркой и непроходимой пустыне, а изнутри высокими горами или холодными и бездорожными пуньами (punas)».

Неспособность избежать правительственного контроля, подразумевающаяся у этих народов, указывается Сквайром, как фактор их цивилизации, а одним древним испанским историком Sieza это их различие от соседних индейцев Папайан приписывается тому, что те могли отступить «в другие плодородные области, если бы были атакованы». Каким образом скучивание людей вместе увеличивается обратно занимаемой площади, благодаря легкому внутреннему сообщению, это достаточно ясно. Значение этого условия предполагается в замечании Гранта относительно экваториальной Африки, что «нет юрисдикции (власти), простирающейся на область, которую невозможно пройти в три или четыре дня». Такие факты, показывающие, что политическая сплоченность может увеличиваться по мере того, как средства сообщения одного места с другим становятся лучше, – заставляет нас вспомнить, что со времен Рима образование путей сообщения сделало возможным обширные социальные агрегаты.

Очевидность того, что требуется известный физический тип, была также указана⁰⁰⁶ . Мы видели, что расы, оказавшиеся способными к развитию обширных обществ, предварительно находились в течение долгих периодов в условиях, порождающих сильное строение организма. Я прибавлю теперь только, что телесная энергия, необходимая для постоянного труда, без которого не может быть цивилизованной жизни и сопровождающего ее скучивания людей, не есть энергия, приобретаемая быстро под влиянием какого-нибудь условия или путем какой-нибудь дисциплины, но только энергия, приобретаемая медленно наследственной передачей накопляемых изменений. Прекрасным и очевидным примером того, что у низших типов людей существует физическая неспособность к труду, служат результаты управления иезуитов над Парагвайскими индейцами. Эти индейцы были приведены к промышленному состоянию и к такой благоустроенной жизни, которая считается удивительной многими писателями; но отсюда произошло фатальное зло, состоящее в том, что они решительно сделались бесплодны. Не невозможно, что бесплодность, наблюдаемая вообще у диких рас, охваченных цивилизованными обычаями, есть последствие требования больших физических сил, чем они способны дать по их строению.

Некоторые моральные свойства, которые благоприятствуют и которые препятствуют объединению людей в обширные группы, были мною указаны при исследовании «Эмоций первобытного человека»⁰⁰⁷ . Здесь я дополню примерами только те из них, которые составляют способность или неспособность типа к подчинению. «Аборы, как они сами говорят, похожи на тигров: двое из них не могут жить в одной берлоге» – пишет Дальтон: – «их дома разбросаны в одиночку или группами по два и по три». Наоборот, некоторые африканские расы не только покоряются силе, но благоговеют перед теми, кто их подчинил, – например, дамары, которые, как говорит Дальтон, «добиваются попасть в рабство» и «следуют за господином, как болонка». Подобные явления встречаются и у других южных африканцев. Один из них говорил некоему моему знакомому: «какой же вы господин! Я у вас был два года и вы меня ни разу не побили». Очевидно, существуют крайние противоположности в предрасположениях, от которых в сильной степени зависит возможность или невозможность политической сплоченности (интеграции). К этому может быть прибавлено присутствие кочевых инстинктов, также не остающихся без влияния. Разновидности людей, в которых бродячие привычки усвоились в течении бесчисленных генераций охотничьей или пастушеской жизни, показывают нам, даже когда они обратились к земледельческой жизни, что их стремление к перемене места сильно препятствует скоплению (аггрегации), например, у горных племен Индии. «Кукии (Kookies), по натуре бродячая раса, никогда не занимают одного и того же места более двух и, самое большее, трех лет». То же можно сказать и относительно мишмисов (Mishmees), которые «никогда не именуют своих деревень», ибо их существование проходит в перемещении. У некоторых рас этот инстинкт миграции переживает и проявляет свое действие даже после того, как они образовали населенные города. Описывая Бакхассинов (Bachassins) в 1812 г., Буршелль говорит, что Литакун, заключающий 15.000 жителей, в течение десяти лет два раза переменил место. Ясно, что народ, столь мало привязанный к месту своего рождения, не так легко объединяется в большие общества, как народ, который любит свои первоначальные жилища.

Относительно интеллектуальных черт, способствующих или препятствующих скоплению людей    в массы, я могу дополнить то, что было сказано при описании «интеллекта первобытного человека»⁰⁰⁸ – двумя выводами, имеющими большое значение. Общественная жизнь, будучи кооперативной жизнью (сотрудничеством), предполагает не только эмоциональную природу (область чувств), приспособленную для кооперации, но также и такую интеллигентность, которая сознавала бы выгоды кооперации и могла регулировать действия, чтобы осуществить ее. Нерассудительность, недостаточное сознание причинности и крайний недостаток осмысленного воображения, которые проявляются у нецивилизованных народов, задерживают кооперацию на степени, которой трудно было бы поверить, если бы не имелось очевидных доказательств. Даже полуцивилизованные народы представляют в совершенно простых вещах отсутствие кооперации, которое изумительно⁰⁰⁹ . Имея в виду существование такой неспособности, вследствие которой кооперация (сотрудничество) может быть успешным только тогда, когда она повинуется не допускающей возражения команде, мы поймем, что, следовательно, должны быть не только эмоциональные особенности, которыми обусловлено подчинение, но и умственные особенности, которые производят доверие к командующему. То верование, которое заставляет благоговеть перед способным человеком, как перед обладателем сверхъестественной силы, и которое впоследствии, производя страх его духа, вынуждает исполнение его запомнившихся приказаний, – эта вера, которой начинается религиозный контроль обоготворяемого главы, служит подкреплением контроля его божественных наследников-потомков, – без такой веры невозможной обойтись в течение ранних возрастов интеграции. Скептицизм пагубен, если характер нравственный и умственный таков, который требует принудительной кооперации.

Таким образом, политическая интеграция, задерживаемая во многих областях окружающими условиями, во многих расах человечества встречала препятствие к своему развитию в неприспособленности самого естества этих рас – физического, морального и умственного (интеллектуального).

Кроме некоторой приспособленности природы объединенных индивидуумов, общественное единение требует значительного сходства в типе (kind) или характере натур объединяющихся единиц.

Первоначальное сходство типа обеспечивается большим или меньшим родством по крови. Наглядное подтверждение этого мы встречаем везде между нецивилизованными снардами. Лихтенштейн говорит о бушменах: «Только семейства образуют ассоциации в виде небольших отдельных орд; половые чувства, инстинктивная любовь к детям или обычные родственные привязанности суть единственные узы, связывающие их в известного рода единство». Или: «рок ведахи (Rock Veddashs) разделяются на маленькие кланы и семьи, соединенные узами родства; по взаимному соглашению они делят меж собой лес для охоты» и т. д. И это возникновение общества из семьи, наблюдаемое в наименее организованных группах, вновь появляется в значительно более организованных группах диких, более подвинувшихся вперед.

Пример – новозеландцы, о которых мы читаем: «восемнадцать исторических наций занимают страну. Каждая подразделяется на множество триб (родов или племен), происшедших из семейств, как это ясно показывает приставка Ngati, означающая происхождение (равняющаяся О’ или Mak). Связь кровного родства с социальным союзом рельефно выставляется в замечании Гумбольдта о южно-американских индейцах. «Дикие – говорит он – знают только свою собственную семью, и триба кажется им лишь более многочисленным собранием родственников».

Когда индейцы, живущие в миссиях, видят незнакомых им лесных индейцев, они говорят: «это, без сомнения, мои родственники; я понимаю то, что они говорят мне». Но эти последние, чрезвычайно дикие, презирают всех, не принадлежащих к их семейству или к их племени: «они знают обязанности семейные и узы родства, но не знают обязанностей и уз человечности».

Рассматривая домашние отношения, мы находим основания заключить, что социальная устойчивость увеличивается по мере того, как родство делается более определенным и широким. С развитием родства подкрепляются сходства натур, благоприятствующие кооперации и развивается сила и многочисленность тех семейных союзов, которые задерживают распадение.

Где преобладает беспорядочное половое сожительство (promiscuity), или где браки заключаются на время, там родственные союзы относительно немногочисленны и не замкнуты, и социальная связь здесь немногим более той, которая происходит из принадлежности к одному общему человеческому типу. Полиандрия (многомужество), особенно высшего рода, производит родство более определенное, позволяющее проследить себя дальше, и служит таким образом к лучшей взаимной связи социальных групп. Еще больший шаг вперед к сближению семьи и увеличению входящего в нее числа лиц делает полигамия (многоженство). Но только из моногамии (одноженство) происходят те семейные отношение, которые в одно и то же время суть и самые определенные, и наиболее широко разветвляющиеся; самые обширные и сплоченные общества развились из моногамических семейств. Двумя соединенными и однако различными путями моногамия благоприятствует социальной солидарности.

В противоположность детям полиандрической семьи, которые суть нечто меньшее, чем единокровные братья и сестры и в противоположность детям полигамической семьи, большинство которых суть только братья и сестры по отцу, – дети семьи моногамической в громадном большинстве случаев суть единокровные по отцу и по матери. Из того, что они соединены более тесным родством, происходит то, что и группа их детей является соединенной более тесным образом; и когда, как это случается на более ранних ступенях развития, эти группы детей, выросши, продолжают составлять общину и работать вместе, они оказываются соединенными и родством, и интересами промышленности. Хотя с разрастанием семейной группы в род (gens) промышленные интересы разделяются, однако родство мешает этому разделению сделаться таким резким, каким бы оно могло сделаться при иных обстоятельствах. Точно то же происходит и тогда, когда род (gens), с течением времени, развивается в трибу (племя, колено). Но это не все. Если местные условия сводят вместе несколько таких триб, связанных, кроме того, хотя и самыми отдаленными узами крови, то в результате эти трибы, оседая одна возле другой, постепенно сплавляются частью, перемешиваясь поселениями, частью вступая во взаимные браки; и сформировавшееся, таким образом, общество, соединенное многочисленными и сложными узами родства, так же как и общностью политических интересов, оказывается более тесно сплоченным, чем это было бы при других обстоятельствах.

Иллюстрацию этой истины можно найти в процветавших обществах древности. Грот говорит: «Все, что мы слышим о наиболее древних афинских законах, основано на делении этого народа по родам а фратриям, которые считаются распространением семьи». Точно также, согласно Момзену, римское домоуправление легло в основание римского государства, рассматриваемого как со стороны его формы, так и относительно составных его элементов. Единство римского народа возникло из соединения (каким бы то ни было образом происшедшего) таких древних кланов, как Ромилии, Вольтинии, Фабии и т.п.». а сэр Генри Мэн показал в подробности пути, которыми простая семья переходит в домашнюю общину, а затем и в общину сельскую. Хотя при очевидности примеров, доставляемых расами, имеющими неправильные половые отношения, мы не можем настаивать на том, что единство крови есть первая причина политической кооперации, – хотя во многих трибах, не достигших пастушеского состояния, наблюдаются соединения для защиты или для нападений, и между теми, имена которых носят ясные следы кровного различия, однако там, где установлено наследование по мужской линии, и особенно там, где преобладает моногамия, там единство крови оказывается широкой, если не главной причиной, влияющей на определенность политической кооперации. Тут в иной форме является уже ранее изложенная истина, что совместная деятельность, требующая известного сходства натур тех, кто в ней участвует, идет гораздо успешнее там, где они, происходя от одних и тех же предков, имеют наиболее сходства.

Должно быть прибавлено еще одно в высшей степени важное, хотя и менее прямое, следствие кровного родства, и особенно того более определенного кровного родства, которое происходит от моногамического брака. Я подразумеваю общность религии, – сходство идей и чувств, воплощенных в обожании общего божества. Начинаясь, обыкновенно. С умилостивления умершего основателя семьи, в котором принимают участие, по мере разрастания семьи, все большие и большие группы потомков, оно становится новым средством связи членов постепенно сформировавшейся группы и противодействием антагонизму между ними, благоприятствуя таким образом интеграции. Повсюду в древней истории встречаемся мы с влиянием уз общего культа. Каждый из городов древнего Египта был центром почитания специального божества. И никто из знакомых с предыдущими выводами и чуждый предрассудков, кто замечает чрезвычайное развитие в древнем Египте поклонения предкам под всеми его формами, не усомнится в происхождении этих божеств. О греках мы читаем, что «каждое семейство имело свои собственные священные обряды и заупокойные поминовения предков, производимые хозяином дома в исключительном присутствии членов семьи. Вымирание семьи, влекшее за собой прекращение этих религиозных обрядов, считалось греками за несчастье, не только вследствие уменьшения числа граждан, но также и потому, что семейные боги и маны⁰¹⁰ усопших сограждан лишались, таким образом, почестей и могли наделать неприятностей государству. Более широкие ассоциации, называвшиеся родами (gens), фратриями, трибами, составлялись через расширение того же самого начала, – семьи, рассматриваемой как религиозное братство, почитающее какого-нибудь общего бога или фамильного героя, признаваемого за общего предка».

Подобный же союз и подобным же образом возник и в римской общине. Каждая курия – соответствие фратрии, – имела главу, «первая обязанность которого была председательствовать при жертвоприношениях». А на более широкой ступени развития то же самое поддерживалось целым обществом. Первоначально римский царь был жрецом богов, общих для всех: «он поддерживал сношения с богами общины, с которыми он советовался и которых он умилостивлял». Начала этого религиозного союза, являющегося здесь в развитой форме, до сих пор еще можно встретить в Индии. Сэр Генри Мэн говорит: «Соединенное семейство (joint family) индусов – это собрание лиц, которые бы соединились при погребальном жертвоприношении над прахом известного общего предка, если бы он умер в их время». Так что политическая интеграция, которой благоприятствовало сходство природы, обусловливаемое единством происхождения, находит себе снова благоприятствующее условие в сходстве религии, зависящем также от единства происхождения.

Таким же образом происходит и на более поздней ступени развития, когда является уже менее резким сходство натур, характеризующее людей одной и той же расы, размножившейся и распространившейся настолько, чтобы образовать маленькие примыкающие друг к другу общества. Кооперация между ними продолжает поддерживаться, хотя и с меньшей силой, общностью их натур, общностью и преданий, идей и чувств, так же как и общностью языка. Между людьми различных типов кооперация необходимо затрудняется отсутствием взаимного понимания, происходящего не только от незнания одним значения слов другого, но и от несходства их способов мыслить и чувствовать. Стоит только вспомнить, как часто даже между теми, которые говорят одним и тем же языком, возникают споры вследствие недоразумений, чтобы понять, какой обильный источник замешательства и антагонизма заключается в частичном или совершенном различии языков, сопровождающем обыкновенно различие рас. Люди, далеко расходящиеся между собой и по складу ума или чувства, часто взаимно поражают друг друга неожиданными поступками, факт обыкновенно отмечаемый путешественниками. Отсюда дальнейшее препятствие для совместной деятельности. Различие обычаев также делается причиной разъединения. Там, где на пищу одного народа другой смотрит с отвращением, где животное, почитаемое за священное одним, презирается другим, где ожидаемое одним приветствие никогда другим не делается, там должно быть постоянно возрождающееся отчуждение, которое препятствует соединенным усилиям. Другие условия, благоприятствующие кооперации, будут пропорциональны чувству товарищества; чувству же товарищества препятствует то же самое, что заставляет людей в одинаковых условиях действовать различно. Совместное влияние вышепоименованных первичных и производных факторов хорошо выяснено в следующих словах Грота: «эллины были все общей крови и родства, все происходили от одного общего патриарха Эллина. Рассуждая об исторических греках, мы должны принимать это как данное: оно является нам в чувстве, под влиянием которого они двигались и действовали. У Геродота это помещено на первом плане, как главное из тех четырех звеньев, которые связывали в одно целое агрегат эллинов: 1) товарищество по крови, 2) товарищество по языку, 3) определенные местопребывания богов и общие жертвоприношения, 4) одинаковые привычки и склонности.

Из того влияния, которое, как мы нашли, оказывает сходство натур, обусловливаемое общностью происхождения, следует тот вывод, что обширные политические агрегаты, образовавшиеся при отсутствии значительного сходства, являются неустойчивыми и могут быть поддерживаемы только принудительной силой, которая рано или поздно должна пасть. Несомненно, это обстоятельство являлось одной из причин распадения больших империй прошлого времени, хотя к нему присоединялись и другие. Нынешний упадок Турецкой Империи во многих отношениях, если не главным образом, должен быть приписываем ему. Наша собственная Индийская империя, поддерживаемая в состоянии искусственного равновесия также внешней силой, угрожает в один прекрасный день наглядно доказать своим падением свою несвязность, зависящую от недостатка соответствия между ее составными частями.

Этому слитию меньших общин в более обширные посредством военных коопераций помогает исчезновение меньших общин, которые не кооперированы с другими. Бартс замечает, что «фульбэ (Фулахи) постоянно подвигались вперед потому, что им приходилось иметь дела не с сильным врагом, но со множеством маленьких триб, не соединенных в союзы». Гальтон говорит о дамарацах: «Если опустошается одно селение, то соседние редко поднимаются на его защиту, и таким образом Намаквы разорили или избрали в плен мало-помалу почти половину дамарского населения». Также точно произошло, по словам Ондегардо, покорение инками Перу. Не было общего противодействия их вторжению: каждая провинция защищала свою землю без помощи других. Этот процесс, столь ясный и обычный, я беру потому, что он имеет значение, на которое нужно обратить особое внимание. Мы видим, что в борьбе за существование между обществами переживание наиболее приспособленных – есть переживание тех, в которых больше сила военной кооперации; а военная кооперация есть от примитивный род кооперации, который пролагает путь кооперациям другого рода. Из этого следует, что образование обширных обществ посредством соединения меньших на время войны и разрушение, или поглощение несоединенных меньших обществ соединенными большими, – есть, несомненно, процесс, посредством которого разновидности людей, более приспособленные к социальной жизни, устраняют менее способные разновидности.

Относительно происходящей таким образом интеграции. Остается лишь заметить, что она необходимо совершается по нижеследующему пути: она необходимо начинается с образования простых групп и прогрессирует путем объединения и переобъединения этих групп. Импульсивные в своих действиях, одаренные малой способностью к кооперации, дикие сливаются так слабо, что только незначительные группы их могут поддержать свою целостность. Но после того, как многие из таких маленьких групп достаточным образом связали своих членов друг с другом какой-нибудь незначительной политической организацией, является возможность их соединения и в более обширные группы, так как союз их представляет им большее удобство для совместной деятельности, – более развитую организацию для совершения ее. И точно также эти образовавшиеся группы должны несколько укрепиться в связи для того, чтобы формирование групп могло быть перенесено на следующую ступень. Проходя мимо многочисленных примеров, доставляемых нецивилизованными народами, я считаю достаточным отослать читателя к примерам, данным ранее (Основания Социологии § 226), которые подкреплю лишь несколькими, взятыми из жизни исторических народов. В первобытном Египте многочисленные небольшие общества (которые в конце концов сделались «номами») соединились сначала в два агрегата: Верхний Египет и Нижний Египет, которые затем составили одно целое. В древней Греции деревни присоединились к соседним городам раньше, чем эти последние соединились в государство, а затем уже последовало слитие государств в другие, более обширные. В древнеанглийский народ из маленьких княжеств составлялись Гептархии, раньше чем эти последние образовали из себя нечто единое и целое. Одно из основных положений физики состоит в том, что сила сопротивления оказываемого телом растяжению или разрыву возрастает пропорционально квадрату его размера, между тем как распадение, причиняемое его собственной тяжестью, возрастает, как кубы его размера, откуда следует, что его способность сохранять свою целость становится меньше по мере того, как его масса делается больше. Нечто аналогичное может быть сказано и об обществах. Только маленькие агрегаты могут удерживаться вместе, пока сцепление слабо, а следовательно, большие агрегаты становятся возможными только тогда, когда более сильное сопротивление, предполагающееся при этом, уравновешивается тою более сильной связью, какая является результатом приспособления человеческой природы и вытекающего из этого приспособления развития социальной организации.

В то время как развитие социальной интеграции идет вперед, возрастающие агрегаты производят все усиливающееся сдерживание относительно своих единиц; это есть истина, которая вполне соответствует другой, утверждающей, что сохранение целостности большим агрегатом предполагает большее сцепление. Силы принуждения, которыми агрегат удерживает свои части вместе, первоначально очень слабы, и доходит до высшего предела на известной ступени общественного развития, а затем слабеют, или – что случается реже – принимают другие формы.

Первоначально индивиды диких тяготеют к той или другой группе вследствие различных побуждений, но главным образом стремясь найти себе защиту. Касательно патагонцев мы считаем, что никто из них не может жить отдельно: «Если некоторые из них оказались бы живущими таким образом, они были бы, без сомнения, умерщвлены или отданы в рабство тотчас же, как были бы открыты».

В Северной Америке между Чинуками, «на побережье есть обычай, узаконивающий захват в рабство (если только друзья не дадут выкупа) всякого индейца, встреченного на известном расстоянии от его трибы, хотя бы их трибы и не воевали друг с другом». Однако хотя первоначально и необходимо присоединение к известной группе, но постоянная принадлежность в ней не необходима. На низших ступенях развития переход из одной группы в другую – дело очень обычное. В случае притеснений со стороны вожди, калмыки и монголы бегут от него и пристают к другим вождям. Об Абипонах Добрицгоффер говорит: «Без всякого позволения со стороны старшины, и не имея никакого неудовольствия против него, они переселяются со своими семействами туда, где находят себе большие удобства, и присоединяются к другому кацику* (* Начальник племени деревни), а затем, когда им надоедает жить у второго, возвращаются безнаказанно в орду первого». Равным образом в южной Африке «часто встречающиеся примеры (между балондами) перемещения народов из одной части страны в другую, доказывают, что власть великих вождей органиченна. Каким образом в этом процессе возрастают одни трибы, тогда как другие погибают, – мы ясно видим из замечания Мак-Куллоха относительно Кукисов (Kukis), «что есть полная вероятность для деревни, окруженной удобными для обработки полями и имеющей популярного старшину, расшириться присоединением из деревень, поставленных в менее благоприятные условия».

С необходимостью для каждого индивидуума найти себе защиту, связано стремление трибы увеличить свою силу. Практикуемое принятие в свою среду чужеземцев, которое вытекает из этого стремления, создает другой вид интеграции. Там, где как между трибами североамериканских индейцев, «пленнику предстоит альтернатива между усыновлением его со стороны пленивших или пыткой» (усыновление – удел отличившихся своей храбростью), мы видим на наглядных примерах то стремление, которое присуще каждому обществу – возрастать на счет других обществ. То желание иметь большое количество действительных детей (actual children), способствующих к усилению семейства, о котором говорят нам еврейские предания, скоро переходит в желание – приемных детей (factitious children), входящих в среду семьи: то помощью обряда обмена кровью с названными братьями, то при посредстве обрядов, представляющих подобие рождения. И, как было показано в другом месте⁰¹² , очень возможно, что обычай принятия в среду семьи, столь распространенный в Риме, возник еще в то раннее время, когда кочующие патриархальные группы образовывали трибы, и когда в трибах преобладало стремление увеличить свои силы.

И в самом деле, когда мы припомним, что спустя долгое время после того, как из соединения патриархальных групп образовались обширные общины, продолжалась вражда между вошедшими в их состав семействами и кланами – мы ясно увидим здесь, что в этих семействах и кланах не переставал действовать примитивный мотив, побуждающий семью к увеличению своей силы увеличением числа членов.

Можно прибавить, что однородные причины производили однородные следствия и в среде новых обществ в то время, когда составные их части были так недостаточно сплочены, что удерживался взаимный антагонизм между последними. Так, в средневековой Англии до тех, пока местное управление не было подчинено общему управлению, всякий свободный человек должен был присоединяться к какому-либо лорду, приписываться к городу или гильдии, являясь в противном случае «человеком, не имеющим друзей» (“a friendless man”), в положении столь опасном, как положение дикого, не принадлежащего к трибе. А также с другой стороны, и в законе, гласящем, что раб, пробывший год и один день в свободном городе или муниципалитете, не может быть потребован обратно ни одним господином, – мы можем видеть следствие желания со стороны промышленных групп увеличить свои силы в ущерб окружающим феодальным группам; следствие, аналогичное с принятием в свою трибу чужого человека со стороны диких или с принятием в среду семейства, практиковавшимся в древнем обществе.

Естественно, что по мере более тесного слияния народа в одно целое эти локальные интеграции ослабевают, а в конце концов и исчезают; хотя следы их остаются надолго: мы замечаем их среди нас самих еще до сих пор в законе о приписке к месту, а также в действовавшем в такое недавнее время, как 1824 год, законе, касающемся свободы перехода ремесленников.

Эти последние наглядные примеры приводят нас к той истине, что в начале наблюдается слабое сцепление и большая подвижность единиц, образующих группу, между тем, как возрастание интеграции сопровождается обыкновенно затруднением перехода не только из группы в группу, но также и затруднением передвижения внутри групп из одного места на другое: члены общества становятся менее свободными в движениях внутри общества точно так же, как и менее свободно могут оставить его. В частности, переход от пастушеской ступени к ступени оседлой предполагает это; с оседлостью всякий становится в значительной степени связанным материальными интересами. Рабство также способствует – хотя и другим путем – присоединению индивидуумов к локализованным членам общества, следовательно, и к отдельной части его; и везде, где существует рабство, мы в различных формах видим то же самое. Но в обществах, достигших высокой степени интеграции, привязанными к местности оказываются не одни только рабы, но и другие члены. Цурита говорит о древних мексиканцах: «Индейцы никогда не переменяли своей деревни, ни даже своего квартала. Обычай этот был наблюдаем, как закон». В древнем Перу «считалось противозаконным переходить из одной провинции или деревни в другую», и путешествовавший без необходимой причины наказывался, как бродяга. В других местах, там, где интеграция сопровождалась развитием военного типа, там обыкновенно ставилось другое препятствие передвижением. В древнем Египте существовала система регистров и периодически все граждане должны были являться к местным офицерам. «Асякий японец записан в регистры и всякий раз, когда он желает переменить свое местопребывание, «нануши», начальник храма, дает ему паспорт». И теперь в деспотически управляемых государствах Европы мы встречаем более или менее строгую систему паспортов, препятствующую передвижению граждан с места на место и в известных случаях мешающую их выезду из страны.

Однако и здесь, как и везде, давление, которое социальный аггрегат оказывает на составляющие его единицы, уменьшается по мере того, как индустриальный тип начинает в значительной степени смягчать тип военный, отчасти потому, что общества, характеризуемые индустриализмом, имеют многочисленное население и излишек в членах для заполнения мест тех, которые оставляют свои общества, а отчасти потому, что за отсутствием насилия, сопровождающего военный режим, достаточно тесная связь является результатом денежных интересов, семейных уз и любви к родине.

Итак, не касаясь в настоящее время того политического развития, которое проявляется ростом структуры, и ограничиваясь политическим развитием, обнаруживающимся в увеличении массы организма, и названным здесь политической интеграцией, мы находим в нем следующие черты:

Пока агрегаты малы, то присоединение (инкорпорация) материала для возрастания одного на счет другого слабо подвигается вперед, посредством захвата, путем воровства женщин и случайным принятием в свою среду одним агрегатом людей из другого агрегата. С образованием обширных агрегатов процесс инкорпорации получает более широкие размеры: сначала помощью захвата в рабство отдельных членов завоеванных триб, затем помощью присоединения к себе этих триб во всем их составе.

И когда сложные агрегаты переходят во вдвойне и втройне сложные, тогда в них возрастает стремление поглотить смежные с ними менее обширные общества и образовать из себя еще более обширные агрегаты.

Разного рода условия могут благоприятствовать или мешать общественному росту и уплотнению (консолидации); обитаемая местность может быть способна или неспособна выдержать многочисленное народонаселение, или оно может, доставляя большие или меньшие удобства к передвижениям на своей площади, облегчать или затруднять кооперацию, или же, смотря потому, защищена ли она естественными преградами, или не защищена ими, она может делать легкой или трудной сплоченность индивидуумов, необходимую для первоначальной их связи.

Физическая, нравственная и умственная природа индивидуумов, происшедших от одного определенного корня, также может в большей или меньшей степени благоприятствовать их действию сообща.

Хотя размеры, которых может достичь в каждом отдельном случае политическая интеграция, зависят отчасти от этих условий – но с другой стороны они зависят также и от большей или меньшей степени сходства между слагаемыми частями. Вначале, если природа является малоблагоприятной для связи социальных организмов – агрегация в широкой степени зависит от уз крови, предполагающих большую степень сходства индивидуумов.

Группы, в которых эти связь по крови и проистекающее из нее сходство, наиболее ясны, – группы, в которых общие семейные предания, общее происхождение от одного предка и общее поклонение этому последнему благоприятствуют сходству идей и чувств – суть те именно группы, в которых возникает теснейшая социальная связь и которые проявляют наибольшую силу кооперации. Эти связи родства и развивающееся из них сходство природы личностей способствовали в продолжении долгого времени политическому единению кланов и триб, происшедших из этих первоначальных патриархальных групп. Только тогда, когда приспособления к социальной жизни делают значительные успехи, является возможность согласной кооперации лиц, не связанных единством рода; но даже и тогда несходства их натуры не должны переходить известной границы. Там, где природное несходство велико, общество, поддерживаемое вместе только силою, с падением этой силы стремится распасться на части.

Итак, сходство единиц, образующих социальную группу, составляет одно условие их интеграции. Дальнейшим условием является их взаимное противодействие внешнему действию; военная кооперация является деятельной причиной социальной интеграции. Временные союзы диких для защиты и для нападения служат вступительным шагом к этому. Когда многие трибы соединяются против общего врага, продолжительность их взаимодействия заставляет их соединяться под одной общей властью. То же самое можно сказать и о последующих более обширных агрегатах.

Прогресс социальной интеграции есть вместе и причина, и следствие уменьшения разрозненности между входящими в состав ее единицами. Первоначальные бродячие орды не оказывают давления на составляющих их членов, оставляя им полную свободу покидать одну орду и переходить в другую. Когда трибы достигают большего развития, выход из одной и вступление в другую становятся менее легкими; состав союзов является гораздо менее подвижным. И на той долгой стадии развития, на которой расширение и консолидация обществ совершается помощью военной жизни, подвижность единиц все более и более затрудняется. И только с замещением насильственной кооперации свободной кооперацией, характеризующей развитие индустриализма, исчезает это затруднение: в этих общества принудительная связь соответственно заменяется связью самопроизвольной.

Может быть названа постоянной та истина, что политическая интеграция Подвигаясь вперед, стремится сгладить первоначальные деления соединенных частей. Здесь мы замечаем, во-первых, медленное исчезновение тех не топографических разделений, происходящих от связей родства, и дающих в результате отдельные роды и трибы, – разделения по родам и трибам, – которые остаются долгое время после того, как обширные общества являются сформированными: постепенное смешение уничтожает их. Во-вторых, меньшие общества, соединяясь в большее, теряют в течение долгой кооперации различия своих организаций, вначале удерживаемые ими: общая организация начинает разветвляться между ними и их индивидуальные различия становятся незаметными. И в-третьих: за этим непосредственно следует более или менее решительное уничтожение их связей, зависящих от топографических условий и замена этих последних новыми административными связями общей организации. Отсюда естественным образом следует и обратная истина, что во время распадения социальных организмов сперва разделяются большие группы, а потом уже, если распадение продолжается, и эти последние распадаются на составляющие их меньшие группы. В пример можно привести древние империи, одна за другой образовывавшиеся на Востоке: отдельные государства, входившие в их состав, тотчас возвращались к своей прежней независимости, как только исчезало насилие, связывавшее их вместе. Примером может служить также империя Каролингов, которая, распавшись сначала на свои главные составные части, оказалась с течением времени распавшейся и на подразделения их. И когда, как в последнем случае, процесс распадения заходит очень далеко, является поворот к чему-то подобному примитивным условиям, при которых маленькие хищнические общества занимаются постоянными войнами с подобными им маленькими обществами, окружающими их.

⁰⁰¹ Исторические письма. С.-Петербург, 1870. С. 13-29.