Герменевтика и теория литературы перевод с немецкого под редакцией

Условия, в каких он работал — винкельмановская интерпретация творений искусства, гердеровское конгениальное вчувствование в душу эпох и народов и работающая на новых эстетических позициях фило­логия Гейне, Фридриха Августа Вольфа и учеников последнего, из чис­ла которых Хейндорф жил в самой тесной общности платоновских штудий с Шлейермахером, — все это соединялось в нем с методом трансцендентальной философии, заходящим за данное в сознании и восходящим к творческой способности — к той, что действуя едино и не сознавая себя, производит в нас всю форму мира. Именно из соеди­нения двух этих мотивов и возникло как его искусство интерпретации, так и окончательное обоснование научной герменевтики.

До той поры герменевтика в лучшем случае была зданием правил, части которого, отдельные правила, связывались воедино целью обще­значимой интерпретации. Взаимодействующие в процессе интерпре­тации функции такая герменевтика разделяла — в виде истолкования грамматического, исторического, эстетически-риторического и реаль­ного. Из филологической виртуозности многих веков эта герменевтика вывела осознанные правила, согласно которым обязаны действовать все эти функции. Теперь же Шлейермахер, переходя границы этих правил, обратился к анализу самого разумения, т.е. к познанию самого этого целевого действия, и уже из такого познания он вывел возмож­ность общезначимого истолкования, все его вспомогательные средст­ва, границы и правила. Однако само разумение как повторное слагание и конструирование он мог анализировать лишь в его живой сопряжен­ности с процессом самого литературного творчества. В живом созер­цании творческого процесса, в каком возникает жизнеспособное лите­ратурное создание, он распознал условие для познания другого процесса — того, что на основе письменных знаков постигает целое творения, а на основе целого — намерение и духовный склад его созда­теля.

Однако чтобы решить так поставленную проблему, потребовался новый психолого-исторический взгляд. Мы прослеживали ту сопря­женность, о какой тут идет речь, начиная со связи, какая образовалась между греческим способом интерпретации и риторикой как учением о правилах особого вида литературного творчества. Однако разумение всех этих процессов оставалось логико-риторическим. Категории, в каких оно совершалось, были все теми же — делание, логическая взаи-

249

мосвязь, логический порядок, затем же облачение такого логического продукта в одежды стиля, фигур речи, образов. Теперь же, чтобы ура­зумевать литературный продукт, применяются совершенно новые по­нятия. Тут выступает наконец единосогласно и творчески действующая способность, какая, не сознавая своей деятельности, своего слагания, вбирает в себя и начинает выстраивать первые веяния творения. Для этой способности нераздельны восприятие и самодеятельное слагание. Индивидуальность действует тут до самых кончиков пальцев, до от­дельных слов. Величайшее изъявление ее — внешняя и внутренняя форма литературного творения. А затем навстречу такому творению выступает ненасытная потребность дополнить свою индивидуальность созерцанием иных. Так что разумение и интерпретация постоянно деятельны в самой жизни, а своего полного завершения они достигают в искусном истолковании жизнеспособных творений и взаимосвязи таковых в духе их создателя. Вот в чем заключается новое созерцание в особенной его форме, какую приняло оно в Шлейермахеровом духе.

От Шлегеля же исходил и замысел перевода Платона. При перево­де его и складывалась техника новой интерпретации, техника, какую Бёк и Диссен применили затем к Пиндару. Платона должно разуметь как философа-художника. Цель интерпретации — единство характера платоновского философствования и художественной формы его тво­рений. Философия продолжает оставаться тут жизнью, она срослась с

250

I

беседой, а изложение ее на письме лишь фиксирует ее для памяти. Так что она обязана быть диалогом, причем столь искусным по своей фор­ме, чтобы последняя побуждала каждого к собственному воспроизведе­нию живого сцепления мыслей. Одновременно же, в соответствии со строгим единством Платонова мышления каждый диалог обязан про­должать начатое ранее, подготавливать позднейшее и вести нити раз­ных разделов философии. Если прослеживать такие существующие между диалогами сопряжения, то между главными творениями возни­кает та взаимосвязь, какая раскрывает самую внутреннюю интенцию Платона. В постижении же такой искусно образованной взаимосвязи согласно Шлейермахеру возникает подлинное разумение Платона, и в сравнении с таковым менее существенно установление хронологиче­ской последовательности его творений, хотя, впрочем, последняя не­редко попросту совпадает с той самой их взаимосвязью. Бек в своей знаменитой рецензии имел право сказать, что шедевр этот впервые раскрыл Платона для филологической науки.

Однако с подобной филологической виртуозностью в Шлейер-махеровом духе впервые соединялась гениальная философская способ­ность. Причем школой для нее была трансцендентальная философия — та самая, которая впервые предложила вполне достаточные средства именно для всеобщего уразумения и разрешения герменевтической проблемы, — так и возникла всеобщая наука истолкования, возникло учение, излагавшее правила истолкования.

За чтением «Интерпретатора» Эрнести Шлейермахер осенью 1804 г. впервые разработал первый эскиз такого учения — в намерении на­чать с него свой курс лекций по экзегетике в Галле. Эта герменевтика дошла до нас в чрезвычайно неэффективной форме. Действенность же ей придал прежде всего один из учеников Шлейермахера, слушавший его в Галле, Бёк, — в великолепном разделе своих лекций по филологи­ческой энциклопедии.

Приведу из герменевтики Шлейермахера те ее положения, от ко­торых зависит, как представляется мне, все дальнейшее развитие.

Любое истолкование письменных творений есть лишь разработка и развитие, по мере искусства, того процесса разумения, какой занимает собою всю жизнь и распространяется на любой вид речи и письма. По­этому анализ разумения есть основание для правил истолкования. По­следнее может осуществляться лишь в соединении с анализом создания писательских творений. На таком отношении между разумением и

251

творчеством и может основываться то соединение правил, какое опре­деляет метод и границы истолкования.

Если обратить теперь взор на логическую сторону этого процесса, то в нем распознается, на основе всего лишь относительно определен­ных знаков, целая взаимосвязь, причем при постоянном содействии на­личного грамматического, логического и исторического знания. Выра­жаясь терминами нашей логики, эта логическая структура разумения состоит, следовательно, во взаимосвязи индукции, применения более общих истин к особенному случаю и сравнительного метода. Следую­щей задачей было бы установление особенных форм, какие принимают тут названные логические операции и их сочетания.

И тут заявляет о себе центральная трудность любого искусства ис­толкования. Целое творение должно быть понято на основании отдель­ных слов и их сочетаний, а ведь уже полное понимание отдельного предполагает понимание целого. Круг такой повторяется в отношении отдельного произведения к духовности и к развитию его автора, и точ­но так же он вновь возвращается в отношении этого отдельного произ­ведения к литературному жанру. Эту трудность Шлейермахер изящнее всего разрешил в своем введении к Платонову «Государству», а в сту­денческих конспектах его лекций по экзегетике передо мною иные образцы того же метода. <Он начинал с обзора членения, что можно сравнить с беглым чтением, он двигаясь с осторожностью схватывал взаимосвязь целого, освещал трудности, он останавливался с разъясне­ниями на всех местах, дающих возможность разобрать композицию целого. Лишь после этого начиналась интерпретация в собственном

252

Шлейермахер отвергал разделение процесса истолкования на ин­терпретацию грамматическую, историческую, эстетическую, реальную — то, что он застал при своем появлении. Все эти различения означают лишь одно — чтобы приступить к истолкованию, необходимо обладать грамматическим, историческим, реальным и эстетическим знанием, какое может оказывать свое воздействие на всякий акт истолкования. Однако сам процесс истолкования раскладывается лишь на две сторо­ны — те, что содержатся в познании духовного творения на основе язы­ковых знаков. Истолкование грамматическое следует в тексте от одной связи к другой, пока не достигает наивысших взаимосвязей во всем целом произведения. Истолкование психологическое начинает с того, что переносит во внутренний творческий процесс и продвигается впе­ред к внешней и внутренней форме произведения, отсюда же — еще и дальше, к постижению единства творений в духовном складе и в разви­тии их создателя.

Тут достигнута точка, начиная с какой Шлейермахер мастерски развивает правила искусства истолкования. Основополагающим высту­пает его учение о внешней и внутренней форме, особенно же глубоко­мысленны подступы ко всеобщей теории литературного творчества — учении, в каком заключен был бы целый органон литературной исто­рии.

Последняя же цель герменевтического метода — понимать автора лучше его самого. Тезис, служащий необходимым выводом из учения о бессознательности творчества.

5.

Подведем итоги. Разумение лишь в отношении языковых памятни­ков становится истолкованием, достигающим общезначимости. Если филологическая интерпретация осознает в герменевтике свой метод и свои правовые основания, то пусть Фр. А. Вольф и не особенно высоко расценивает практическую полезность такой дисциплины — в сравне­нии с живым упражнением в истолковании. Но ведь в стороне от этой практической полезности для дела истолкования остается еще иная — главная задача, которая, как мне представляется, заключается в следую-

щем: герменевтика обязана теоретически обосновывать всеобщность интерпретации, на чем покоится вся надобность истории, перед лицом постоянных набегов романтического произвола и скептической субъ­ективности в область истории. Будучи принятым во взаимосвязь уче­ния о познании, логики и методологии наук о духе, это учение послу­жит важным соединительным звеном между философией и историче­скими науками — как главная составляющая часть обоснования наук о духе.

ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ РУКОПИСЕЙ

I.

Разумение подпадает под всеобщее понятие познания, причем по­знание в самом широком смысле слова, постигается как процесс, в ка­ком осуществляется стремление к общезначимости знания.

(Тезис 2) Сколь бы различны ни были чувственно схватываемые проявле­ния душевной жизни, разумению таковых должны быть присущи общие при­знаки, благодаря указанным условиям »того способа познания.

(Тезис 3) Разумение, согласно правилам искусства, письменно фиксируе­мых проявлений жизни мы называем истолкованием, интерпретацией.

Истолкование — дело личного искусства, и полное владение им обу­словливается гениальностью толкователя; причем истолкование опи­рается на родство, возрастающее вследствие тесной жизни с автором, постоянство изучения. Таков Винкельман через посредство Платона (Юсти ), Платон Шлейермахера и т. д. На этом основывается момент дивинации в истолковании.

Такое истолкование в согласии с указанной его трудностью и зна­чением есть предмет безмерного труда рода человеческого. Вся фило­логия и история трудятся ради [этого]. Не легко составить себе пред­ставление о безмерном накоплении ученой работы, каковая потрачена была на это. Причем сила такого разумения возрастает в роде человеческом столь же постепенно, закономерно, медленно и тяжко, что и сила по­знания природы и овладения ею.

Имеется в виду немецкий историк конца 19 в. Карл Юсти (Karl Justi), ав­тор труда «Винкельман и его современники» (5-е изд. Кельн 1956).

254

Однако именно потому, что такая гениальность встречается столь редко, само же истолкование должно выучиваться и практиковаться и менее одаренными, необходимо,

Так может быть определена сущность герменевтики, и — в извест­ном объеме — оправдано занятие ею. Если же сегодня герменевтика вроде бы не вызывает того интереса, какого желают ей представители этого искусства, то происходит это, кажется мне, оттого, что она не восприняла в своей практике те проблемы, какие проистекают из сего­дняшнего положения науки и какие способны доставить ей высокую степень интереса. Судьба этой науки была странной. Она удостаивается внимания лишь во время великих исторических движений, когда на­стоятельным делом науки становится понимание единичного истори­ческого существования, — впоследствии же она вновь погружается в тень. Так было в ту пору, когда истолкование священных книг христи­анства стало для протестантизма жизненным вопросом. Затем в нее на какое-то время вливают жизнь, в контексте развития исторического сознания уже в нашем веке, Шлейермахер и Бек^АЯ, и я еще застал время, когда «Энциклопедия» Бёка, всецело проникнутая этими проблемами.

Август Бёк (Boeckh) (1785-1867), классический филолог и историк антич­ности.

255

(Тезис 5) Разумение, взятое в широком объеме, какой необходимо будет сей­час указать, есть основополагающий метод для всех дальнейших операций в науках о духе... Подобно тому как в науках о природе любое закономер­ное познание возможно лишь благодаря заключающимся в экспери­ментах с их правилами измеримости и счетности, так в науках о духе любое абстрактное положение в конечном счете может быть оправдано лишь сопряженностью его с той душевной жизненностью, какая дана в переживании и разумении.

Если разумение оказывается основополагающим для наук о духе, то (Тезис 6) одна из главных задач в деле обоснования наук о духе - гносеологиче­ский, логический и методологический анализ разумения. Все значение такой задачи выступает лишь тогда, когда начинаешь осознавать заключен­ные в природе разумения трудности, что касается общезначимости этой науки.

Каждый человек как бы замкнут в свое индивидуальное сознание, таковое индивидуально и любому постижению сообщает свою субъек­тивность. Уже софист Горгий так выразил заключенную тут проблему: если бы существовало знание, то знающий не мог бы никому передать его³⁶. Правда, для Горгия вместе с этой проблемой кончается и мышле­ние. Нужно разрешить ее. Возможность воспринимать нечто чужое — это прежде всего одна из самых глубоких проблем теории познания. Как может индивидуальность довести до общезначимого объективного понимания жизненное проявление чужой индивидуальности, чувст­венно данное ей? Условие, с каким такая возможность связана, заклю­чается в следующем — ни в каком чужом жизненном проявлении не может выступить чего-либо такого, что не содержалось бы в жизненно-

Фридрих Август Вольф (1759-1824), один из оснозателей современной филологии, исследователь гомеровского эпоса.

Горгий из Леонтин в Сицилии (ок. 480 — ок. 380 до н.э.), софист, «отец риторики» как искусства убеждения.

Поскольку «вещи — не слова, и никто не вкладывает [в слова] тот же смысл, что другой» (MXG 980Ь 18-19).

256

Во всех этих вопросах обнаруживается следующее — тема теории по­знания во всем одна и та же: общезначимое знание на основе опыта. Однако в науках о духе она выступает в особых условиях самой природы опыта. Вот эти условия: структура как взаимосвязь — это в жизни души живое, известное, из какого и все отдельное.

Так что у самых врат наук о духе в качестве главной проблемы тео­рии познания стоит анализ разумения. Герменевтика, исходя из такой гносеологической проблемы и ставя перед собой разрешение ее в качестве своей последней цели, вступает в самые тесные внутренние отношения к великим вопросам, волнующим сегодня науку, - вопросам конституирования и правового основания наук о духе. Проблемы и положения герменевтики становятся живой действительностью.

Разрешение такого гносеологического вопроса приводит к логиче­ской проблеме герменевтики.

Естественно, и эта последняя повсюду одинакова. Само собою разу­меется (это — против того, как понимает меня Вундт), что в науках о духе и в науках о природе выступают одни и те же логические опера­ции. Индукция, анализ, конструирование, сравнение. Однако теперь все дело в том, какую особенную форму примут они в пределах опыт-

17 — 6344

257

Разработка понятия внутренней формы. Однако необходимо движе­ние в сторону реальности = внутренняя жизненность, скрывающаяся за внутренней формой отдельного произведения и взаимосвязью таких произведений. В различных отраслях творчества таковая различна. Для поэта это творческая способность, для философа — взаимосвязь его воззрений на жизнь и на мир, для великих практических деятелей — их практическое целеполагание относительно реальности, для религи­озного деятеля и т. д. (Павел, Лютер).

Тем самым — взаимосвязь филологии с наивысшей формой истори­ческого разумения. Истолкование и историческое изложение — не бо­лее, чем две стороны углубления, охваченного энтузиазмом. Бесконеч­ная задача.

Так исследование взаимодействия общих для всякого познания про­цессов и их спецификации в особых условиях передает свой итог в рас­поряжение учения о методе. Предмет такового — это историческое выст­раивание метода и спецификация его в отдельных областях герменев­тики. Один только пример. Толковать поэтов — особая задача. На осно­вании правила — понимать автора лучше, чем сам он понимал себя, — решается и проблема идеи поэтического произведения. Такая идея наличествует — не в смысле абстрактной мысли, но в смысле неосоз-