Ги де Мопассан Пышка

На другой день снега ослепительно сверкали под ярким зимним солнцем. Запряженный дилижанс наконец-то дожидался у ворот, а множество белых голубей, раздувавших пышное опе­ренье, розовоглазых, с черными точками зрачков, важно разгуливали под ногами шестерки лошадей, разбрасывали лапками дымящийся навоз и искали в нем корм.

Кучер, укутавшись в овчину, покуривал на козлах трубку, а сияющие пассажиры поспешно укладывали провизию на дорогу.

Ждали только Пышку. Наконец она появилась.

Она была взволнована, смущена и робко подошла к своим спутникам, но все, как один, отвернулись, будто не замечая ее. Граф с достоинством взял жену под руку и отвел в сторону, чтобы оградить ее от нечистого прикосновения.

Толстуха в изумлении остановилась, потом, собравшись с духом, подошла к жене фабриканта и смиренно пролепетала:

— Здравствуйте, сударыня.

Та едва заметно, надменно кивнула головой и бросила на нее взгляд оскорбленной добродетели. Все делали вид, будто очень заняты, и держались как можно дальше от Пышки, точно в юбках своих она принесла заразу. Затем все бросились к дили­жансу; она вошла последней и молча уселась на то же место, что занимала в начале пути.

Ее, казалось, больше не замечали, не узнавали; только г-жа Луазо, с негодованием посмотрев на нее издали, сказала мужу вполголоса:

— Какое счастье, что я сижу далеко от нее.

Тяжелая карета тронулась, и путешествие возобновилось.

Сначала все молчали. Пышка не решалась поднять глаза. Она одновременно и негодовала на своих соседей, и чувствовала, что унизилась, уступив им, что осквернена поцелуями пруссака, в объятия которого ее толкнули эти лицемеры.

Но вскоре графиня, обратившись к г-же Карре-Ламадон, прервала тягостное молчание:

— Вы, кажется, знакомы с госпожою д'Этрель?

— Да, мы с ней приятельницы.

— Какая прелестная женщина!

— Очаровательная! Вот уж поистине избранная натура, и к тому же такая образованная, да еще артистка до мозга костей; она восхитительно поет и чудесно рисует.

Фабрикант беседовал с графом, и сквозь грохот оконниц порою слышались слова: «Купон — платеж — доход — в срок».

Луазо, стянувший в трактире колоду карт, засаленных за пять лет игры на плохо вытертых столах, затеял с женою пар­тию в безик.

Монахини взялись за длинные четки, свисавшие у них е пояса, одновременно перекрестились, и вдруг губы их проворно задвигались, заспешили, все ускоряя невнятный шепот, словно соревнуясь в быстроте молитвы; время от времени они целовали образок, снова крестились, затем опять продолжали торопливое и непрерывное бормотанье.

Корнюде задумался и сидел не шевелясь.

После трех часов пути Луазо собрал карты и заявил:

— Не худо бы закусить.

Тогда жена его достала перевязанный бечевкою сверток и вынула оттуда кусок телятины. Она аккуратно разрезала его на тонкие ломтики, и супруги принялись за еду.

— Не последовать ли и нам их примеру? — спросила гра­финя.

Получив согласие, она развернула провизию, заготовленную для обеих супружеских пар. Это были сочные копчености, ле­жавшие в одной из тех продолговатых фаянсовых мисок, у ко­торых на крышке изображен заяц, указывающий, что здесь по­коится заячий паштет: белые ручейки сала пересекали коричне­вую мякоть дичи, смешанной с другими мелко нарубленными сортами мяса. На превосходном куске швейцарского сыра, выну­того из газеты, виднелось слово: «Происшествия», отпечатавшее­ся на его маслянистой поверхности.

Монахини развернули кольцо колбасы, пахнувшей чесно­ком, а Корнюде засунул разом обе руки в глубокие карманы сво­его мешковатого пальто и вынул из одного четыре крутых яйца, а из другого краюху хлеба. Он облупил яйца, бросил скорлупу себе под ноги на солому и стал откусывать яйцо, роняя на длин­ную бороду крошки, которые желтели на ней, как звездочки.

В суете и растерянности утреннего пробуждения Пышка не успела ни о чем позаботиться и теперь, задыхаясь от досады и ярости, смотрела на этих невозмутимо жующих людей. Сперва ее охватила бурная злоба, и она открыла было рот, чтобы выло­жить им все напрямик в потоке брани, подступавшей к ее губам, но возмущение так душило ее, что она не могла вымолвить ни слова.

Никто не смотрел на нее, никто о ней не думал. Она чув­ствовала, что ее захлестывает презрение этих честных мерзав­цев, которые сперва принесли ее в жертву, а потом отшвырнули, как ненужную грязную тряпку. Тут ей вспомнилась ее большая корзина, битком набитая всякими вкусными вещами, которые они так прожорливо уничтожили, вспомнились два цыпленка в блестящем желе, паштеты, груши, четыре бутылки бордоско­го; ее ярость вдруг стихла, как слишком натянутая и лопнув­шая струна, и она почувствовала, что вот-вот расплачется. Она делала невероятные усилия, чтобы сдержаться, глотала слезы, как ребенок, но они подступали к глазам, поблескивали на рес­ницах, и вскоре две крупные слезники медленно покатились по ее щекам. За ними последовали другие, более проворные; они бежали словно капли воды, стекающей по утесу, и равномерно падали па крутой выступ ее груди. Пышка сидела прямо, с за­стывшим, бледным лицом, глядя в одну точку, надеясь, что на нее никто не обратит внимания.

Но графиня заметила ее слезы и жестом указала на нее мужу. Он пожал плечами, как бы говоря: «Что ж поделаешь, я тут ни при чем». Г-жа Луазо беззвучно, но торжествующе за­смеялась и прошептала:

— Она оплакивает свой позор.

Монахини, завернув в бумажку остатки колбасы, снова принялись за молитвы.

Тогда Корнюде, переваривая съеденные яйца, протянул длинные ноги под скамейку напротив, откинулся, скрестив руки, улыбнулся, как будто придумал удачную шутку, и стал насви­стывать «Марсельезу».

Все нахмурились. Народная песня, видимо, была вовсе не по душе его соседям. Они стали нервничать, злиться и, казалось, готовы были завыть, как собаки, заслышавшие шарманку. Он заметил это и уже не прекращал свиста. Порою он даже напевал слова:

Любовь к отечеству святая!

Дай мести властвовать душой,

Веди, свобода дорогая,

Твоих защитников на бой!¹

Ехали теперь быстрее, так как снег стал более плотным; и до самого Дьеппа, в течение долгих унылых часов пути и не­скончаемой тряски по ухабистой дороге, в вечерних сумерках, а затем в глубоких потемках, он с ожесточенным упорством про­должал свой мстительный однообразный свист, принуждая уста­лых и раздраженных спутников следить за песнею от начала до конца, припоминать соответствующие слова и сопровождать ими каждый такт.

А Пышка все плакала, и порою, между двумя строфами, во тьме прорывались рыдания, которых она не могла сдержать.

«Пышка» — первый рассказ, прославивший имя Мопас­сана,— открывает собой целую серию его новелл и рассказов, посвящен­ных событиям франко-прусской войны 1870—1871 годов, которая окон­чилась военной катастрофой при Седане и падением империи Наполео­на III (новеллы «Мадемуазель Фифи», «Дядюшка Милон», «Два прия­теля», «Старуха Соваж» и другие).

«Пышка» — первое произведение Мопассана, вышедшее под его на­стоящим именем. «Пышка» была впервые напечатана 16 апреля 1880 года в сборнике рассказов «Меданские вечера». Идея выпустить этот сборник к десятилетней годовщине франко-прусской войны возникла в группе молодых писателей, считавших себя натуралистами и собиравшихся по четвергам в Медане, в загородном доме Золя. В сборник вошло шесть рассказов: самого Эмиля Золя, Поля Алексиса, Анри Сеара, Леона Энника, Жориса-Карла Гюисманса и Ги де Мопассана.

«У нас не было при составлении этой книги никакой антипатрио­тической цели, никакого предвзятого намерения; мы хотели только по­пытаться дать в наших рассказах правдивую картину войны, очистить их от шовинизма в духе Деруледа, а также и от фальшивого энтузи­азма, почитавшегося до сего времени необходимым во всяком повество­вании, где имеются красные штаны и ружье»,— писал Мопассан Фло­беру 5 января 1880 года.

Флобер пришел в подлинное восхищение от «Пышки», назвав ее «шедевром композиции, комизма и наблюдательности». «Мне не терпится сказать Вам, что я считаю «Пышку» шедевром,— писал он Мопассану.— Да, молодой человек, это не более, не менее как мастерское произведе­ние. Это вполне оригинально по концепции, прекрасно взято в це­лом и превосходно по стилю. Пейзаж и персонажи отчетливо ви­димы, а психология обрисована сильно. Короче говоря, я в восхищении; раза два-три я хохотал во все горло. Этот рассказ не забудется, можете быть уверены. Как великолепны физиономии ваших буржуа! Удались все персонажи. Корнюде неподражаем и правдив. Монахиня в рубцах от оспы превосходна, а граф и его «мое дорогое дитя», а конец! Бедная девушка, которая плачет, пока тот, другой, поет Марсельезу,— это выше всяких похвал!»

Главные персонажи рассказа не были плодом чистого воображения автора. Известен прототип Корнюде (родственник Мопассана — Шарль Корд'ом, который и рассказал ему подлинную историю, положенную в основу рассказа). Прообразом самой Пышки послужила Андриена Легэ, содержанка из Руана.

«Пышка» была признана лучшим рассказом сборника «Меданские вечера». В 1885 году Мопассан включил ее в книгу своих «Повестей и новелл».