Гибель "трансбалта"

Сводка погоды — на стр.24 отчета:

"ЯПОНСКОЕ МОРЕ (Хоккайдо, западное побережье): середина июня, слабое до среднего волнение моря 2-3 балла, ветер умеренный с юго-востока. Небо в основном облачное с редкими прояснениями по ночам. Средняя температура воздуха 50 градусов" (по Фаренгейту, по Цельсию это около +10 градусов — А.П.).

Экипаж "Трансбалта" имел хорошую выучку — капитан Гаврилов устраивал учебные тревоги и днем, и ночью по много раз. Поэтому первое, что сделала сброшенная взрывом с койки самая молодая на "Трансбалте" женщина двадцатилетняя прачка Лида Резанова, поднявшись на ноги, кинулась задраивать иллюминатор — по судну разносился сигнал громкого боя, боевая тревога! Потом что-то накинула на себя, схватила аптечку, одеяло с койки, еще какую-то одежду и, натягивая на ходу, побежала к лазарету — месту сбора санитарной команды, в которой она состояла по боевому расписанию. Помнит, свет погас, а все огнетушители поразорвало — пены в коридоре чуть не по колено. Капитан кричит медику, чтобы помощь направил попавшим под взрыв машинистам, и тут же команда: "По шлюпкам!"

"А трап разбитый, сойти нельзя. Не помню, кто мне посветил фонарем, и я спустилась уже по штормтрапу. Прибежала к своей лодке (не "шлюпке" — моряцкий стаж Лидии Сергеевны был невелик, плавала она с июля 1944 года, сразу попала на "Трансбалт", с моря ушла в феврале 1948 года — А.П.), прибежала, а там кричат: "Уже все полностью, некуда прыгать!" Я так и опешила: я в этой лодке по расписанию должна быть, почему все? Меня ж там не хватает! А штормтрап убрали. Я — через борт, да как ухнулась туда. Прыгнула, а там высота метра 4 или 5 — лодка уже на воде, ее волна бьет. Удачно прыгнула, она около борта была, но все пальцы на ногах до одного вывихнула. Вообще-то капитан столько раз ученья проводил — вот так же прыгать заставляли на ходу."

А самая старшая женщина на "Трансбалте" бухгалтер, или 5-й помощник капитана, Валентина Ивановна Гребенщикова, 1909 года рождения, считает, что своим спасением она обязана Лиде. Валентина Ивановна задержалась, вернувшись в каюту, чтобы надеть чулки — холодно было, а выбежала — никого нет, пустой пароход, и только Лида бежит по коридору и кричит: "Валентина Ивановна, команда капитана — в шлюпки!" Она — за Лидой, добежала до борта, оробела было, но по ее примеру следом тоже прыгнула в шлюпку, правда, не свою — до своей далеко бежать было. И даже обошлась без травм.

Судовой медик Александр Федорович Ильин рассказывал: "Каюта врача на променаддеке, то есть прогулочной палубе, — последний квадратный иллюминатор в ярусе, где были каюты комсостава. Окна были зашторены, горел ночник, спал в трусах. Раскатистый звук разбудил. Открываю глаза — вижу: иллюминатор летит внутрь. Когда попытался надеть брюки, — второй удар. Бросил брюки, в трусах побежал по коридору, забежал в каюту старпома Александра Петровича Тычкова — он тоже спросонья мечется. Побежал в свою, накинул шинель, спасжилет, на руку брюки, туфли. Побежал в лазарет, где по сигналу боевой тревоги должна была собраться санитарная партия. Когда открыл дверь лазарета, свет вырубило. Санпартия разбежалась по шлюпкам. Ночь была темная, без луны. Спустился на шлюпочную палубу с левого борта к своей шлюпке, на бегу успел натянуть брюки, обуться, завязать спасжилет. Шлюпка была еще на весу, по сетке спустился в нее. На корме сидела одна из женщин, остальные все стояли. Она кричит: "Где топор, концы рубить надо!" Топор был в носу, все очумели, передали ей, и она обрубила конец. Шлюпка быстро отошла от борта. Было тихо и туман."

Четвертый механик Николай Николаевич Говорин, закончивший вахту в 0 часов и разбуженный взрывами, от которых в каюте все летело, собрался более обстоятельно: успел надеть не только брюки, но и кожаную меховую тужурку. Его место по боевой тревоге было на палубе у второго трюма первым наводчиком скорострельной зенитной пушки "Эрликон". Когда бежал туда, услышал команду: "В шлюпки!" Побежал на шлюпочную палубу, прыгнул в уже спущенную на воду шлюпку, но не попал, только зацепился локтями, и его втащили. Помнит, что буфетчица Анна Степачева успела надеть на себя все, что положено женщине, а уборщица Вера выскочила в чем мать родила, только шубу накинула.

Лидия Сергеевна Резанова тоже вспомнила забавное: "Кок Коваленко трубку свою курительную прихватил, а штаны не успел."

Хуже всех пришлось обитателям четырехместной каюты №37 в правой кормовой части судна. Как раз под нею и соседними каютами, в которых на счастье никого в этот момент не было, разорвались торпеды, попавшие в трюмы №5 и №6. Всего "Трансбалт" имел 7 трюмов.

Тяжелые, смертельные ранения получил машинный ученик семнадцатилетний Алексей Малявин, были ранены его ровесник практикант Иван Спесивцев и машинист-кладовщик, заведующий инструментом и прочим хозяйством, Егор Иванович Казьмин 1898 года рождения. Практически не пострадавший двадцатисемилетний кочегар 1-го класса Федор Брюнеткин вынес юношей по очереди из каюты к трапу в центральной части судна, ведущему с жилой палубы наверх. Казьмин смог выйти сам. У трапа их видел Володя Панков, который пытался попасть в свою каюту, расположенную рядом с 37-й, хотел взять спасательный пояс, одеться — в кочегарке все работали раздетые до пояса. Это ему не удалось — в районе столовой снизу через прорванную палубу рвались огонь и дым.

Алеше Малявину помочь было уже невозможно — все внутренности ему разворотило. Его не стали выносить наверх. Казьмин и Брюнеткин с Ваней Спесивцевым сумели добраться до шлюпки.

Боевая тревога звала Володю Панкова к эрликону, в расчете которого он был вторым номером. "Прибежал, а нижняя палуба уже в воде. Темно. Говорят, капитан объявил шлюпочную тревогу. Побежал к своей шлюпке, помог ее спустить. Потом вместе с боцманом Лобовым спустили 5-ю шлюпку, а она оказалась разбитой при взрыве, только на банках воздушных держалась, и мы оказались в воде. Пар свистит из прорванных котлов — на «Трансбалте» были водотрубные "Бабкок Вилькокс", они не взрываются. Еще что-то лопнуло наверху, на нас полилось. Мимо проходила 3-я шлюпка, полная народу. Я прыгнул, меня подхватили и вытащили, а боцман не рискнул.

Корма уже в воде, шлюпку потянуло к пароходу, под шлюпбалки, но сумели оттолкнуться, пройти над затопленной кормой и отойти от парохода, чтобы не затянуло в воронку.

Когда спускали с боцманом 5-ю шлюпку, подводная лодка прожектором провела по "Трансбалту". Была она на ходу или шел еще "Трансбалт", не знаю, но последнее вряд ли. Мелькнула мысль: «Сейчас из пулемета расстреливать станут», но она прожектор погасила и ушла за корму, был виден только ходовой огонек." Видимо, субмарина, подходя поближе, чтобы разглядеть, кого потопила, развернулась и уходила, оставляя "Трансбалт" справа от себя.

О том, что с мостика тоже видели прожектор, рассказал и Николай Николаевич Говорин, хотя сам там не был.

Леша Пугач, выскочив из своей каюты, расположенной ближе к носу, увидел, как и Володя Панков, пламя в районе столовой. Его пост по боевой тревоге был на левом крыле капитанского мостика первым номером боевого расчета. Кроме него еще двое. Когда доложил, что расчет к бою готов, судно с креном на правый торпедированный бок село уже по променаддек. "Капитан скомандовал радисту дать "SOS" и кричит: "Нас торпедировали, шлюпки на воду!" Команду повторили по микрофону — у каждого же наушники на боевых точках. Ну, их и все там, естественно, бросили. Я было спустился, а потом вернулся на мостик за документами, но их уже взял 3-й помощник капитана Клепиков. Он успел из своей каюты на мостик, кинул в шлюпку мешок с документами, там паспорта, судовая роль, и сам за мешком полетел в шлюпку. Судовой журнал взял 2-й помощник Мариненко — его вахта была, а радист Кучинский взял свой журнал. Он успел отбить "SOS" на аварийном передатчике.

Я прямо с палубы прыгнул в шлюпку и оказался в воде — она разбитая была. Все шлюпки отошли, а я в этом обломке, еще боцман, потом военные ребята прыгнули со своих эрликонов туда. Шлюпка на киле и воздушных банках держалась, а борта перебитые пополам. Я нашел топор, обрубил концы. И вдруг — мачта валится прямо на меня. Я только: "Мама!" и за борт прыгнул, и меня утащило вниз, и свет погас. Потом воздушной волной выбросило наверх и снова утащило, но уже неглубоко. Я вынырнул — шлюпка недалеко от меня, кинули мне конец и вытащили в шлюпку. Кроме меня там был еще боцман и три краснофлотца." Алексей Елисеевич про прожектор с подводной лодки не сказал. Возможно, именно в это время он спустился с мостика и, поскольку его пост был на левом крыле, то и спустился он первый раз слева, а подводная лодка была с правой стороны. Это потом он спрыгнул в разбитую взрывом 5-ю шлюпку, спущенную с правого борта. Володя Панков, очевидно, уже успел из нее выпрыгнуть.

Капитан Гаврилов оставался на судне до конца. Говорили, плавать он не умеет. Прыгать в воду ему не пришлось, пароход погружался быстро, и она подступила сама, темная, с водоворотами. Илья Гаврилович стал тонуть. Рядом оказался 2-й механик Георгий Данилович Канивец. Одессит плавать умел хорошо, он помог капитану доплыть до спасательного плотика и выбраться на него. С плота их вскоре сняли в шлюпку, которая, как и другие шлюпки, от парохода отошла подальше.

Туман поредел. Очертания тонущего судна проступили четче. Вдруг раздался страшный грохот — "Трансбалт" разломился. Корма уходила в воду, сильно заваливаясь на правый бок. Нос задрался и так, почти вертикально скрылся под водой. С момента торпедирования, считают спасшиеся трансбалтовцы, прошло не более 10 минут. Такое время показали часы, которые имели некоторые из них, остановившиеся от попавшей в них морской воды.

До рассвета искали, кого еще можно спасти, забрали людей с плотов и разбитой шлюпки. Светать стало в пятом часу, к пяти совсем рассвело. Было по-прежнему тихо, туман рассеялся.

Шлюпки, все четыре, собрались над местом, где исчезло их судно. Там плавали, кроме разбитой шлюпки и четырех плотов, какие-то мешки и деревянные обломки: доски, лючины. Медик Ильин запомнил, что плавало красивое американское одеяло и большой лист фанеры с надписью "Трансбалт". Этот лист вешали, когда приходили в порт, в походе названия не было. Судно было покрашено в шаровый цвет, а по бортам с двух сторон — белые прямоугольники с красными флагами и крупными буквами USSR. Иван Яковлевич Литвиненко назвал размер прямоугольников: 3 м  1,5 м, а Александр Федорович Ильин нарисовал «Трансбалт» с прямоугольниками на бортах, буквами и флагами. По ночам эти прямоугольники освещали 500-свечовые лампы-"люстры" на кронштейнах, по две с каждой стороны.

С плотов и разбитой шлюпки забрали провизию и воду. Устроили перекличку — по судовой роли. Недосчитались пятерых.

Про гибель Алеши Малявина уже знали.

Как рассказывал Владимир Александрович Панков, 3-й механик Иван Романович Маринец последним вылез из машинного отделения, где уже была вода, в котельное. Старшина кочегаров Илья Кустов, самый сильный человек на "Трансбалте", закрыл дверь между отделениями, а вода уже прорвала старые прогнившие стальные переборки. Они и кочегар 1-го класса Викентий Король — трое — стали выходить по трапам над котлами в носовую часть. Вышли на палубу. Кустов и Маринец поплыли от парохода, и их затянуло в воронку. А Король остался на палубе и стал тонуть вместе с пароходом. Его выбросило струей воздуха, вырвавшегося из какого-то помещения. Наверное, той же, что выбросила наверх и Лешу Пугача, потому что на крики Викентия подошла та же разбитая шлюпка, и боцман вытащил его из воды.

В последний раз видели пекаря Сонина Петра Егоровича, когда он по боевой тревоге, одетый и со спасжилетом, бежал к своему эрликону, а стармеха Погребного — на ботдечной, то есть шлюпочной, палубе, когда шла эвакуация с судна. Одет он был так, что, похоже, в эту ночь и не ложился, садиться в шлюпку отказался. Предчувствовал трагедию заранее? Не захотел второй раз пройти через то, что уже было недавно? Кто знает...

Одни из тонувших трансбалтовцев говорят, что сначала пытались грести к своему берегу, до которого было примерно 120 миль, и только встречный шторм заставил повернуть. Другие утверждают, что капитан сразу сказал идти к проливу Лаперуза, до него было миль 70, там была большая вероятность встретить советские суда. И еще капитан сказал, что он командовал пароходом, а теперь на каждой шлюпке свой командир — один из штурманов.

Когда задул ветер, поставили паруса.

Валентина Ивановна Гребенщикова утверждала, что в их шлюпке была сильная течь, она сидела в воде. Вычерпывать нечем. Были бочонки с питьевой водой, два из них освободили и стали вычерпывать морскую воду. В этой шлюпке оказались почти все практиканты. "Эти мальчишки целый день и ночь воду выкачивали, потому что она моментально поступала. Еще был в нашей шлюпке кочегар Колесников раздетый совершенно". Старший кочегар Алексей Прокопьевич Колесников, 1894 года рождения, стоял вахту вместе с Володей Панковым, когда "Трансбалт" был торпедирован. "Он, бедненький, забился в нос шлюпки, там веревки какие-то были, он там лежал, от ветра спасался. А есть не хотелось совсем, никому не хотелось."

Лиде Резановой выбитые пальцы на ногах вытягивали, ставили на место. Ноги сильно опухли, болели, чувствовала она себя плохо. Теплой одежды не было — одно одеяло успела захватить. В него и завернулась, когда ей нашли место и уложили в шлюпке.

Володя Панков находился в другой шлюпке, где из штурманов был 3-й помощник капитана Клепиков Георгий Николаевич. Володя, голый до пояса, сначала сидел на борту, потом ему дали какую-то банку, и он все время вычерпывал воду. Но поступала она, по его словам, не от того, что была течь, а потому, что шлюпку захлестывало волной, — к полудню всерьез заштормило, ветер задул ледяной. Время спустя кто-то, добрая душа, передал ему свитер. Свитер тут же намок, облитый волной, но стало все же не так холодно. Владимир Александрович считает, что тогда он и застудился на всю оставшуюся жизнь.

С парусами все управлялись по-разному. В результате к концу дня шлюпочная флотилия разделилась на две, и каждая уже не видела, хоть видимость была хорошей, другие две шлюпки.

Ветер дул с юго-запада, и с державшихся вместе шлюпок Клепикова и 2-го помощника Мариненко к ночи увидели огни на берегу Сахалина. Штурманы знали, что ближе трех миль подходить к берегу нельзя — запретная зона, могут обстрелять. Стали отгребать от него на веслах. Ветер под берегом был тише, зато круче волна, она могла выбросить на камни. Чтобы привлечь внимание, стали жечь фальшфейеры. Вскоре подошло рыбацкое суденышко кавасаки — парусно-моторный бот, взяло обе шлюпки на буксир и всю ночь и еще полдня тащило их до японского порта на Сахалине Хонто [сейчас Невельск].
Cудовой медик Ильин попал в шлюпку к старпому Тычкову. Помнит, что на ней был сломан руль. Позже его пересадили в шлюпку капитана, чтобы полечить заболевшего радиста Александра Александровича Кучинского.

Леша Пугач тоже был в шлюпке старпома, которая держалась рядом с капитанской. Шли под парусами до наступления темноты. Когда стемнело, убрали паруса и встали на плавучие якоря. Дрейфовали до утра. Все время, как и на судне, стояли вахту, ночью дополнительно дежурили впередсмотрящие. Утром 14-го было холодно и туман. В банке вскипятили воду из НЗ. И Алексей Елисеевич помнит, что есть не хотелось. На веслах и парусах двинулись дальше.

Ближе к полудню туман рассеялся, открылся Камень Опасности — скалистый островок с маяком в проливе Лаперуза. Стали грести к нему, чтобы быть подальше от японских берегов и поближе к фарватеру, по которому ходили советские суда. Действительно, днем увидели: из Японского моря, то есть из Владивостока или Магадана, идет пароход типа "Либерти", расстояние до него — мили две. Были видны винты, в балласте шел, помнит Пугач. Стали сигналить ему ракетами, фальшфейерами — всем, что было. Но пароход не остановился и ушел в Охотское море.

В проливе Лаперуза довольно сильные приливно-отливные течения. Чтобы шлюпки не унесло, встали у Камня Опасности на якоря. "У нас задумка была выйти на Камень Опасности, прямо на землю, на маяк — он автоматический, людей нет. Но там сивучи устроились на лежбище, подняли рев. Воевать с ними мы не стали. Стоим на якоре, солнышко светит, ветер стих, тепло, хорошо. Мы пораздевались, начали сушить одежду. Шлюпка капитана подальше от Камня Опасности встала. Прошли мимо японские рыбаки на кавасаках, а наших судов больше не было. Ближе к вечеру от Хоккайдо подошли два японских тральщика и эсминец. Один тральщик к капитанской шлюпке подошел, другой к нам идет. Увидев такое дело, все журналы, документы, кроме морских паспортов, затопили.

Смотрим, капитанскую шлюпку взяли за ноздрю и к эсминцу потащили. И к нам тральщик подходит, тоже за ноздрю изловили и к эсминцу повели. Две наши шлюпки рядышком идут, капитан говорит: "Если туда будут предлагать подняться — на палубу эсминца — ни один человек! У нас своя палуба."

Нас подтянули к самой корме тральщика — рукой планшир можно достать. Спрашивают: "Русский, чего хочешь?" Мы говорим: "Чаю хотим и закурить." Нам сразу чайник спустили, громадный такой, алюминиевый, чай горячий. И сигарет нам дали".

Эти две шлюпки на буксире притащили в порт Вакканай на Хоккайдо на следующее утро 15 июня. В них находилось 44 человека.
В Хонто предыдущим днем попали 50 человек из экипажа "Трансбалта".

Владимир Александрович Панков вспоминает: «Нам говорят: "Вылезайте!", а мы сидим в шлюпках, требуем консула. Потом нас солдаты начали на берег выталкивать. На берегу народу полно, все жители собрались — их, наверное, предупредили, что нас везут. Мы вышли и наши продукты НЗ вытащили, сложили на причале. Нас всех выстроили в ряд. Смотрим, пацаны японские и жители бросились грабить это наше НЗ. Они ведь сами тогда голодали. Мы выбежали их отгонять, и солдаты стали их отгонять. Отогнали, снова нас построили и на спинах написали номера». На Валентину Ивановну Гребенщикову эти номера произвели ужасное впечатление. Иван Яковлевич Литвиненко запомнил свой номер на всю жизнь — 7, а у Николая Николаевича Говорина был номер 40.

Потом их посадили в автобус, обитый внутри черной материей и зашторенный, и отвезли в какой-то зал. Кто говорил — спортивный, а кто — молельный. Он был громадный, неуютный, но чистый. На крыльце им велели разуться. Каждому дали циновку, показали, куда ложиться, и дали выспаться. Потом привезли еду и спиртное — сакэ или виски, никто точно не помнил, потому что от спиртного отказались. Помощники капитана, бывшие в этой группе, 2-й, 3-й и военный, сказали не пить во избежание провокаций. Японцы смеялись, что, мол, русские и не пьют.

Плохое состояние Лиды Резановой было заметно, японцы предложили отвезти ее в больницу. Она этого не хотела. "Все окружили меня кольцом — не дадим, одну не пустим никуда — и все! Тогда японцы прислали врача, он послушал меня, дал лекарства," — вспоминала Лидия Сергеевна и добавила: "Когда постигает беда, люди сплоченные становятся, они относятся друг к другу совершенно по-другому, не так, как в обычной жизни".

Простудившийся Володя Панков, видимо, температурил, но к врачу обращаться не стал, решил, что это нервное.

На другой день начались допросы. Вызывали по номерам, всех и не по одному разу. Сначала пробовали вызывать поодиночке, но моряки потребовали, чтобы на допрос они ходили по двое или трое. Те, кто допрашивал, вели себя корректно, они владели русским языком. Один даже заметил Лиде: "Почему у вас фамилия Резанова? Это неправильно, неграмотно." Некоторые из них неплохо знали Владивосток, должно быть, жили там прежде. Вопросы, кроме анкетных, задавали самые разные, например: почему вы победили Германию? какая жизнь в Америке? был ли банкет в день победы? где что находится во Владивостоке?

На неанкетные вопросы или совсем не отвечали, или отвечали примерно так:

— Какой груз везли?

— Не знаем. Это не наша обязанность.

— Какие пароходы стоят во Владивостоке?

— Идите, сами посмотрите.

— Кто победит: Япония или Америка?

— Время покажет.

Но один из практикантов в присутствии Ивана Литвиненко ответил на этот вопрос:

— Американцы.

— Почему?

— У них машин и всего другого много.

Тут японец не выдержал и ударил пацана палкой.

То, что на "Трансбалте" кто-то погиб, от японцев скрывали, говорили, что пятая шлюпка, наверное, добралась до своего берега — старались создать впечатление, что на родине знают про то, что трансбалтовцы в Японии.
Морякам, попавшим в Вакканай, при высадке выстроили живой коридор из солдат, сквозь этот строй провели в помещение морской охраны. Все, что было в шлюпках, тоже занесли туда, поставили часового. Потом напоили чаем, дали риса, сигарет. Пришли врачи, оказали помощь тем, кто в ней нуждался. У кого не было одежды, дали ее. Александру Федоровичу Ильину, например, дали теплую рубашку, а потом — пальто, тоже теплое, с заячьим воротником, которое позже забрали. Спали на циновках, в помещении было тепло. Капитана пытались было изолировать, но моряки этого не допустили.

Объяснялся с японцами в основном старпом Тычков — по-английски. Он передавал морякам, что японцы ищут две другие шлюпки.

Прошло двое суток. 17-го подъем объявили очень рано.

"Японцы говорят: "Наша ваша нашли. Ваша в Хонто находятся. Сейчас вас туда повезут," — рассказывал Алексей Елисеевич Пугач. — Снова нас провели сквозь строй, пересчитали по одному и посадили в шлюпки. Катер вывел шлюпки на рейд, а там обе взял на буксир тральщик и потащил. На корме тральщика стоит пулемет, сидит пулеметчик. Проходим пролив Лаперуза, мыс Крильон. Погода нормальная была. Видим, идет пароход. "Родина" шла, либертос. А мы были вторые на буксире за капитанской шлюпкой. Ну и задумку сделали: мы сейчас обрубим конец, на весла — и бегом к пароходу. Но капитан нашу задумку разгадал, говорит: "Не вздумайте! Видите — сидит у пулемета, расстреляет как за побег. А либертос и ход застопорил, видим, люди ходят по палубе. Мы тогда нагрудник пробковый с надписью "Трансбалт" свернули, связали его и пустили на воду. Смотрим, там замежевались на пароходе. А нас тащат вперед. Так и не знаю, подняли они наш нагрудник или нет."

В Хонто их притащили днем 18-го. Видимо, на этот переход и дали японцы Ильину пальто с заячьим воротником. Другим что-то теплое тоже, наверное, дали.

Посадили вновь прибывших в такой же, как и первую группу, зашторенный автобус и повезли, но не в зал, а в гостиницу, куда перевезли и их товарищей. Все 94 спасшихся трансбалтовца собрались вместе.

В двухэтажном деревянном здании гостиницы было удобнее и теплее, чем в зале, а главное, в окна можно было смотреть — в зале окон не было или они были высоко. Всех разместили на втором этаже: в номерах на 4 человека — комсостав, в отдельной комнате — женщин, остальных моряков и краснофлотцев — в одной большой комнате. Спали, как и прежде, на циновках, но в гостинице были одеяла. Дали по маленькому кусочку мыла, водили в баню. Гулять не выпускали — у дверей стояла вооруженная охрана.

Капитан выразил категорический протест против допросов, и они прекратились. Многим морякам была нужна одежда. Японцы дали теплое белье, а для молодежи привезли японскую военную форму. Это вызвало возмущение капитана. Практикантов одели, как всех.

Моряки знали, что живут японцы в большой нужде, но свою провизию старались не расходовать — ведь было неизвестно, сколько продлится их неволя. НЗ охраняли и сами, и японцы.

Сначала им привозили готовую еду. Кормили все время рыбой: пиалочка ухи и маленькая булочка утром и то же самое вечером. Молодым морякам этого явно не хватало, они всегда были голодные. В гостинице была кухня, стали готовить сами. Японцы привозили ту же рыбу, рис, иногда зеленый лук. Один раз по настоятельной просьбе капитана привезли мясо, но какое-то очень старое. Варили его, варили — все равно было не разжевать. Стали понемногу добавлять в рацион из НЗ — по несколько галет и по полбаночки пеммикана. Консервы такие американские были в маленьких баночках, очень вкусные и питательные. Был пеммикан мясной и был пеммикан сладкий — там масло сливочное, изюм, орехи. До сих пор это все в подробностях помнит Владимир Александрович Панков.

Развлекались картами — японцы привезли несколько колод. Иногда песни пели, и японцы им подпевали, они знали довольно много наших песен.