Господство в воздухе

«если сухопутные силы одной из сторон сумеют вывести из строя неприятельские силы таким способом, что это откроет им путь к тем центрам, потеря которых явится настолько важной для неприятеля, что принудит его просить мира».

О воздушной сфере он пишет, что она может стать решающей, если воздушные силы сумеют осуществить столь серьезные нападения, что результатом их явится не только паралич сил противника, но также и материальный и моральный паралич неприятеля. При сопоставлении этого «является вне всякого сомнения» с этим «может» выявляется признак предвзятости, который еще усиливается тем, что он говорит далее:

«Но воздушная победа гипотетична (всякая победа, пока еще она не одержана, является гипотетичной {150}), так как столкновение главных сил может и не иметь места (разве оно имело место на море в мировую войну?), так как на нее могут повлиять неблагоприятные метеорологические условия. (Снова, в 1929 году, метеорологические условия? Разве они не оказывают влияния на море? Разве нам не пришлось встречать в сотнях донесений об операциях на суше упоминания о метеорологии?). Воздушное оружие изнашивается больше всех. (А сухопутные силы? Разве мы не слышали во время мировой войны рассказов о сотнях истрепанных дивизий, которые создавались заново? Разве недостаточно миллионов мертвецов каждой страны, чтоб дать понятие об износе сухопутных родов войск?). Даже воздушная победа или преобладание в воздухе не препятствуют тому, чтобы воздушные части производили нападения в других пунктах, параллельно каждому нашему воздушному нападению (а разве победы на суше препятствовали другим победам противной стороны на суше?). Даже небольшое количество самолетов — и тем меньшее, чем большей будет разрушительная мощь самолета в связи с прогрессом техники и производства, — может наносить нам другие удары и, может быть, более серьезные. (Любопытно! Немногие неприятельские самолеты могли бы наносить нам удары, может быть более сильные, даже если бы мы имели преобладание в воздухе! Но какого же сорта воздушное вооружение мы должны были бы иметь?) Эффект воздушного нападения может быть нейтрализован средствами активной и пассивной обороны — методами, которые все более составляют предмет серьезного изучения (а разве против сухопутных родов войск не существует активных и пассивных средств обороны и методов, ныне уже окончательно изученных?). Наконец, всегда следует принимать в расчет моральную область, которая является поистине решающей и в которой могут встретиться неожиданные сопротивления (ну да, в конце выступает вперед моральная область, и о ней нечего более сказать, особенно если основываются на неожиданных сопоставлениях, о которых, несомненно, нельзя дискутировать).

«Как вывод, — пишет ген. Боллати, — воздушная сфера также может быть решающей, но действия, которые производятся в ней и из нее, хотя облегчаются и приобретают эффективность благодаря в высшей степени важным специфическим условиям, все же встречают серьезные трудности и должны преодолевать серьезные препятствия!» (Как будто опыт мировой войны доказал, что действия на суше не встречают серьезных трудностей и не должны преодолевать серьезных препятствий!).

Инж. Атталь находит авторитетное подкрепление своему мнению — конечно, против моего — в одном из трудов марш. Бадольо, из которого он цитирует несколько отрывков.

Вот заключительный:

«Как раз воздушное оружие будет содействовать достижению того, к чему потенциально с лихорадочной активностью стремятся все государства, а именно такой формы войны, которая может привести к решению в наиболее короткий срок».

Он не мог найти ничего лучшего, чтобы придать авторитет и подкрепление моему, а не своему мнению.

В этой фразе имеется совершенно ясное утверждение: «Именно воздушное оружие будет тем средством, которое даст войне скорое решение».

А что иное утверждаю я в течение ряда лет?

Если какой-либо род войск способен дать скорое решение по сравнению с остальными, это означает, что он способен дать решение раньше остальных.

Но если он дает его раньше остальных, это значит, что он решает раньше, чем другие смогут привести к решению.

Следовательно, воздушное оружие будет решающим.

Уж если кто-нибудь возражает против содержания труда, цитируемого инж. Атталь, это не я, а мои противники, (которые всеми силами стремятся поддержать противоположное и не хотят согласиться, что воздушное оружие вызывает революцию в формах войны.

Еретиком являюсь не я.

Каков синтез мыслей моих оппонентов? «In medio vir-tus» {151}, — говорит ген. Бастико, к которому присоединяется ген. Боллати. Каждому понемножку — никого не обижает и удовлетворяет всех.

Инж. Атталь хотя и утверждает, что он является врагом «золотой середины» и хотя признает, что не «in medio», a «in excelsis virtus» {152}, однако, практически, реалистически присоединяется к двум предыдущим авторам.

«Высшее» может быть лишь единым, но ни в коем случае не множественным. «Сделать мощными все вооруженные силы страны, как будто каждая из них является решающей», это — бессмыслица. Это означает уравнивать, делать однообразными, придерживаться середины, удовлетворяться общей для всех посредственностью; это никогда не может означать превосходства. Этим великолепно осуществляется золотая середина{153}, желанная для Бастико и Боллати; ничего более и ничего иного. Это — концепция, которая избегает и не интересуется установлением какой-либо шкалы ценностей; она вытекает из предпосылки, что все сферы могут быть решающими, — предпосылки, которая останавливается на возможности e даже не доходит до какой-либо вероятности. «In medio» дает проблеме «правильного соотношения частей» (выражение, характерное для проблемы, а не для решения) общее решение, которое не учитывает относительной ценности частей, — решение, которое может быть результатом глубокой мудрости, но может также быть плодом простой нерешительности. Какую из трех сфер выбрать? Ну, выберем их все три. Это — рецепт, который может годиться во всех случаях, как некоторые элексиры, но который может также не годиться ни в одном случае, причем в основном надеются на божественное провидение. Он представляет собой развертывание сил абсолютно линейное (равномерное), которое, как всякому известно, является наиболее подходящим, чтобы дать себя разбить повсюду. Более чем что-либо, в этом проявляется организация неуверенности.

«In excelsis virtus!» Именно так! Таков поистине мой лозунг. Сосредоточим главные силы в воздушном пространстве, потому что в воздушном пространстве достигается решение, говорю я. Я хотел бы, чтобы против этого моего утверждения раздались восклицания: «Ошибаетесь! Решение достигается в другом месте, не в воздушном пространстве! В другом месте необходимо сосредоточить главные силы! Необходимо сосредоточить главные силы на суше! Необходимо сосредоточить главные силы на море!» Ничего подобного. Я слышал исключительно ответ: «Необходимо растечься повсюду!»

Это никак не может убедить меня!

В то время, как инж. Атталь пытается заткнуть мне рот посредством своего личного истолкования труда высокоавторитетного лица, ген. Бастико пытается напрямик доказать, что мои идеи приходят в столкновение с некоторыми основными положениями (опорами){154} общего характера, хорошо известными всем, кто не является невеждой в военных делах.

Биться головой об «опоры» — неблагоразумное занятие: так можно разбить голову! Биться головой об основные (опорные) положения, хорошо известные всякому, кто не является невеждой в военных вопросах, это можно делать только в силу невежества.

Но прочно ли держатся на ногах «хорошо известные основные положения», воздвигаемые ген. Бастико против меня? Займемся рассмотрением их не ради бесплодного любопытства, но для того, чтобы убедиться, как иногда люди, наименее невежественные в военных делах, позволяют себя увлечь предвзятости.

«Всякая доктрина, хотя и должна сообразоваться со специфическими условиями страны, к которой она относится, должна обязательно принимать в расчет фактическую обстановку времени, когда она должна будет применяться, равно как способ ведения войны наиболее вероятным противником, а в случае наличия нескольких противников — наиболее опасным из них».

Эта «опора» {155} неустойчива, что вытекает из подчеркнутых мною слов.

Военная доктрина должна просто соответствовать военной действительности, которая вытекает из фактической обстановки данного периода или из специфических условий страны, к которым она относится, и моя доктрина именно на этом и основана. Но она отнюдь не должна создаваться на основе доктрины («non si deve plasmare su quella») наиболее вероятного или наиболее опасного противника; если бы дело обстояло так, то наиболее вероятный и наиболее опасный противник диктовал бы военную доктрину, причем каждый должен был бы отречься от собственного ума, чтобы превратиться в вульгарного плагиатора. Больше того: так как каждая страна имеет какого-нибудь наиболее вероятного и наиболее опасного противника, ни одна страна не могла, бы создать своей военной доктрины, ожидая возможности вылепить ее по образцу («plasmarla su quella») доктрины противника.

Если воздушная сфера превратилась в действительности под влиянием фактической обстановки в решающую сферу, мы должны считать ее именно такой и принимать вытекающие отсюда меры, даже если наиболее вероятный и наиболее опасный противник не сумел разглядеть новой действительности. Если вспыхнет конфликт, то за пределами действительности окажется наш противник, а не мы. Если наш противник ошибается, тем хуже для него. Но это не должно побудить нас самих делать ошибки.

Исторический пример, приведенный по этому поводу ген. Бастико, не подходит. Французская доктрина, нашедшая свое крайнее выражение в парадоксе Гранмезона: «в наступлении неблагоразумие является наилучшим обеспечением», привела Францию на край гибели исключительно потому, что она была далека от действительности, противна здравому смыслу и основана на некоем наступательном мистицизме, проистекшем из любопытного поветрия безумия, которое в тот период свирепствовало во французском генеральном штабе, отразившись, к сожалению, и на других. Все то, что идет против действительности и здравого смысла, очутившись лицом к лицу с действительностью и здравым смыслом, разбивается, как разбилась мистическая теория французов.

Этот исторический пример если что-нибудь и доказывает, то лишь обратное тому, что хочет доказать Бастико; последний сам это подтверждает, говоря, что французская теория оказалась несостоятельной перед лицом германской доктрины, проникнутой сознанием превосходства огня и методичности атак. Стало быть, германцы превосходно поступили, не создав своей доктрины на основе метода ведения войны своего наиболее вероятного и наиболее опасного противника.

Таким образом, первая «опора» {156} шатается, как гнилой зуб.

«При подготовке вооруженных сил необходимо учитывать не только географические и топографические условия вероятных театров войны, но также организацию и состав неприятельских сил. Другими словами, нельзя рассматривать подготовку вооруженных сил, как замкнутую в себе проблему, разрешение которой зависит исключительно от нашего соизволения, но необходимо поставить ее в связь с размерами и характером сил, которые наш противник — или наши противники — смогут нам противопоставить».

Эта «опора» шатается еще больше, чем предыдущая.

Безусловно, подготовка вооруженных сил не может быть основана на чьем бы то ни было своенравном соизволении. Она должна быть основана на идее, заключающейся в том, чтобы дать совокупности вооруженных сил страны максимально достижимую мощь. Больше в этом отношении ничего нельзя сделать, каков бы ни был противник — единственный или множественный. Во всем этом противник совершенно не при чем. Поставить подготовку своих вооруженных сил в зависимость от того, что делает вероятный противник, означает не только отказаться от всякой инициативы, но и играть его игру, так как если противник ошибается, будем ошибаться и мы. Следует всегда готовиться к худшему; тем лучше, если это худшее не осуществится на практике.

Когда я говорю: будем применять наступательно все наши воздушные силы, я думаю, что худшее, что могло бы случиться, это — если бы противник в свою очередь также стал применять все свои воздушные силы наступательно. Если я узнаю, что противник будет применять их оборонительно, я смогу лишь радоваться, поскольку наше положение станет благодаря этому более выгодным. И уж, конечно, я не буду подражать его оборонительной организации.

Еще хуже — утверждать, что подготовка своих вооруженных сил должна быть поставлена в связь с размерами неприятельских сил; каждая страна может ставить эту подготовку в связь лишь с размерами своих ресурсов.

С помощью приведенных двух основных положений Бастико хотел бы доказать, что я заблуждаюсь, так как моя теория ведет к приданию нашим вооруженным силам устройства, отличающегося от устройства вооруженных сил других государств, короче — я не следую за модой. Но я стою за итальянскую моду и помню, что, когда я был вынужден изучать историю, я говорил себе, что нужно опережать противника, а не следовать за ним, потому что, как кажется, победа всегда улыбалась тому, кто умел обновить традиционные формы борьбы, а не тому, кто безнадежно привязывался к этим формам.

Основное положение № 3:

«Что касается операций на суше, верно, что оборонительный образ действий позволяет использовать меньшие силы, чем у наступающего, но всегда в незначительных соотношениях и всегда при условии, что были возможность и время для надлежащей организации местности. Первое ограничение вытекает из того обстоятельства, что, в то время как атакующий может по своему желанию выбирать время (также и место. — Пер.) и способ атаки, обороняющийся вынужден оказывать неприятелю эффективное сопротивление на всем протяжении фронта; что касается второго, необходимо, напротив, вспомнить, что организация границ (оборонительная организация в пограничных зонах. — Пер.) в мирное время по многим и общеизвестным причинам должна в настоящий момент ограничиваться лишь наброском того, чем она должна будет стать... настолько, что она потребует сравнительно большого времени для своего окончания и приведения в такое состояние, в котором она сможет служить действительной опорой подвижной обороне, особенно если последняя ограничена».

Этим основным положением ген. Бастико стремится доказать, что ограничение задачи наземных вооруженных сил задачей «сопротивляться» может позволить сэкономить очень немного и что поэтому указанное ограничение, предложенное мной, бесполезно.

Беда в том, что эта главная «опора»{157}, которая могла еще искусственно держаться, чтоб представлять собой основу для разработки тем в военных академиях времени до мировой войны, расшаталась под влиянием всего кровавого опыта последней.

Этот опыт доказал даже слепцам, что для нарушения равновесия между наступающим и обороняющимся требовалось громаднейшее, а не незначительное неравенство сил и средств. В течение долгих лет он доказывал день за днем, что несколько отважных людей, снабженных небольшим количеством патронов и имевших время протянуть перед собой несколько рядов колючей проволоки, обладают способностью пригвождать к месту на целые месяцы и даже на годы внушительные неприятельские силы.

Он доказал, что незначительные неровности местности стоили рек крови и целых рудников железа, причем их приходилось завоевывать пядь за пядью.

А ныне вдруг хотят представить Альпы, как простой переезд вровень с окружающей местностью, который невозможно охранять!

Однако, сами «Общие правила» {158} допускают, что в определенных условиях, которые, весьма вероятно, будут иметь место, произошла бы немедленная стабилизация фронтов, т. е. явление, имевшее место в мировую войну.

Третье основное положение ген. Бастико отжило свой век. Оно износилось, и его следует отправить на чердак.

Основное положение № 4:

«Что же касается морских операций, то оборонительный образ действий — в отличие от того, что можно думать, — требует применения средств, а равно и (затраты сил, превосходящих те, которые требуются для наступления. На море флот, придерживающийся оборонительного образа действий, должен также защищать свободу своих морских сообщений от угрозы неприятеля, хотя бы потенциальной, а поскольку угрозы возможны со всех сторон, обороняющийся должен противостоять им путем непрерывного присутствия значительных сил частью в действии, частью потенциальных... По существу оборонительный образ действий в морской войне не приводит ни к какой экономии, но, напротив, к большим затратам».

С помощью этого основного положения ген. Бастико стремится доказать, что предлагаемое мной ограничение задачи морских сил бесполезно и даже, наоборот, вредно, поскольку оно обошлось бы дороже.

Но это вовсе не основное положение. Это — просто мнение ген. Бастико, мнение, заслуживающее всяческого уважения, но любопытное.

В самом деле, он утверждает, что на море для принятия оборонительного образа действий необходимо быть сильнейшим; это равносильно тому, чтобы сказать, что слабейший на море должен принять наступательный образ действий.

Я, утверждающий именно то, что в воздухе оборона обходится дороже наступления, делаю логический вывод: никакой воздушной обороны, всегда наступление — и тем более интенсивное, чем мы слабее.

Но на море, мне кажется, совсем другое дело. По крайней мере история, к которой так часто взывает ген. Бастико, доказывает, что всегда слабейшие морские силы прибегали к оборонительному образу действий.

Всегда ли они заблуждались?

Ген. Бастико пишет:

«Флот, придерживающийся оборонительного образа действий, должен все же защищать свободу своих морских сообщений».

Слабейший морской флот принужден выбирать между почти полной уверенностью в том, что его потопят в несколько минут, и «укрытием в норе» для сохранения своей мощи, чтобы не потерять случая, если бы таковой (представился, воспользоваться ошибкой противника. Первое решение может быть смелым и красивым, но оно приводит к самоубийству и отнюдь не обеспечивает собственных морских сообщений, наоборот... Таков образ действий, к которому вынуждены прибегать менее сильные морские флоты. Вынуждены, ибо они менее сильны. Это отнюдь не образ действий, который избирают для того, чтобы экономить силы и энергию.

Это настолько верно, что я уточнил свою мысль, сказав: следует поставить себе целью воспрепятствовать кому бы то ни было плавать в Средиземном море без нашего согласия.

Это требует сил меньших и иного качества, чем оборонительный образ действий, о котором говорит ген. Бастико. Действительно, кап. 2-го ранга Фиораванцо пишет:

«Фактически для нападения на чужие сообщения нужны меньшие средства, чем для охраны своих. Во всех войнах немногочисленные корсары всегда вынуждали мобилизовать множество судов для охоты за ними, а незначительное число подводных лодок (менее 50 одновременно находящихся в море) подвергло тяжкому испытанию все морские организации мира и привлекло к себе внимание тысяч морских судов».

Этого достаточно для доказательства того, что, если 4-е основное положение является основным положением для морской войны, — а это сможет критически разобрать кто-нибудь компетентнее меня, — оно не имеет никакого отношения к поддерживаемым мной взглядам.

Поэтому и его мы можем отставить в сторону.

Основное положение №5:

«Всякие военные приготовления должны быть сообразованы с экономической мощью страны... Утверждение, что военное напряжение страны не должно быть ограничено ее общим бюджетом, но что, напротив, последний должен приспособляться к потребностям военной подготовки, способной вполне обеспечить безопасность страны, представляет собой просто выражение пожелания, благородного и в высшей степени оправдываемого, но в 99 случаях из 100 недостижимого; а что дело обстоит так, доказывается фактом, что на сегодняшний день имеется лишь единственная страна, могущая позволить себе эту роскошь: Соединенные штаты. Остальные должны удовлетворяться значительно меньшим».

Наконец-то одно — действительно прочное основное положение!

Но именно потому, что оно прочно стоит, я никогда не бился о него головой.

Здесь ген. Бастико, должно быть, спутал меня с инж. Атталь.

Это инж. Атталь поддерживает необходимость приспособлять бюджет к организации обороны, а не наоборот, до такой степени, что он протестовал против того, что я слишком озабочен экономическими возможностями. А между тем я лишь сказал: воздушные силы должны обладать наибольшей мощью, совместимой с ресурсами страны.

Я решительно убеждаюсь в том, что по поводу этого основного положения ген. Бастико спутал меня с инж. Атталь. Именно последний претендует, что можно гарантировать безопасное течение жизни страны в любой момент и против любого врага. Я являюсь неизмеримо более скромным, ибо я просто требую, чтобы мы поставили себя в условия, позволяющие встретить возможный военный конфликт с наименьшими затруднениями.

Поэтому ген. Бастико совершенно бесполезно теряет время, доказывая мне материальную невозможность для Италии быстро разгромить враждебные воздушные силы одного из наших вероятных противников путем доведения силы нашей воздушной армии до величины, в полтора, два, «n» раз большей силы вероятного противника. Я не хочу громить никого, я хочу, чтобы мы поставили себя) в такие условия, которые не позволили бы в случае войны разбить нас с чрезмерной легкостью.

Об это основное положение, с которым я вполне согласен, я посоветовал бы ген. Бастико не биться головой, как он делает, когда устанавливает свое правильное соотношение частей: «сухопутная армия, морской флот и авиация, каждая из которых обладает надлежащей наступательной мощью», — соотношение, подходящее для американцев, но утопичное для нас, как я уже доказал это.

Это факт, что в чужом глазу часто видят соломинку, которой в действительности нет, в то же время не замечая бревна в своем собственном.

«При подготовке к войне необходимо всегда рассчитывать на положение, наиболее невыгодное для нас; помощи, вытекающей из возможных союзов, следует поэтому придавать минимальное значение; и, наоборот, следует придавать максимальное значение той помощи, которая может быть оказана основному вероятному противнику со стороны других возможных врагов».

И это положение прочно стоит на ногах, — с ним я также всегда был согласен.

Я думаю не только о силе вероятных противников, но и о самом дурном характере их. Поэтому я и страшусь неприятельских воздушных нападений на нашу страну. Ставя себя на место наших вероятных противников, я предаюсь следующим простым размышлениям:

«Вот перед нами этот прекрасный сад Европы, увенчанный снежною короною Альп и опоясанный лазурью морей. Как напасть на него через его широкий горный вал? Здесь каждый камень, оживленный героической кровью его сынов, превратится в крепость, о которую я обломаю себе рога, даже если бы я покрыл их чистейшей сталью. Напасть на него через его море? Но здесь каждая волна будет скрывать засаду, а каждый участок берега, каждый остров, каждая скала — ловушку; при этом каждая засада и каждая ловушка будут одушевлены отважным сердцем, воспитанным в школе тех, кто уже знаком со школой Давида. В одной только сфере я буду иметь преимущество, и не потому, конечно, что в этой сфере я мог бы встретить менее отважные души и менее твердые сердца, но потому, что весь этот большой и чудесный сад представляет собой удобную цель для моих ударов, в то время как нанести мне удары весьма затруднительно. В эту-то сферу я и должен бросить свои лучшие силы для самой неистовой, самой свирепой, самой ужасающей атаки всех жизненных центров, которые остаются доступными для меня в этом великолепном саду в результате условий обстановки, не могущих изменяться».