II. Мир мыслительного процесса (ГБ)

II. Мир мыслительного процесса (ГБ).

Я собираюсь включить в категорию мыслительного про­цесса (mental process) ряд явлений, которые многие люди не считают процессами мышления. Например, я включу процес­сы, которыми вы и я постигаем нашу анатомию - приказы, фальстарты, самокоррекцию, повиновение обстоятельствам и т.д., то есть такие процессы, благодаря которым мы достигаем дифференциации и развития зародыша. "Эмбриология" для меня - это мыслительный процесс. Также я включу более за­гадочные процессы, благодаря которым происходит так, что формальные связи нашей анатомии можно признать у челове­кообразной обезьяны, лошади и кита - то, что зоологи назы­вают гомологией, то есть в термин "мыслительный процесс" я наряду с эмбриологией включу и эволюцию.

Наряду с этими двумя большими разделами - биологи­ческой эволюцией и эмбриологией - я включаю все менее крупные области управления информацией и приказами, ко­торые происходят внутри организмов и между организмами и что в целом мы называем жизнью.

На самом деле там, где информация - или сравнение - является существенным для нашего объяснения, там я вижу мыслительный процесс. Информацию можно определить как разницу, производящую разницу. Сенсорный конечный орган - это сравнивающее устройство, реагирующее на разницу. Конечно, этот орган материален, но мы .воспользуемся термином и свойством реагирования на разницу, чтобы показать его "мыслительное" функ­ционирование. Подобным же образом чернила на странице материальны, но они не являются моей мыслью. Даже на самом примитивном уровне чернила не являются сигналом. Разницей между бумагой и чернилами является сигнал.

Справедливо, конечно, что наши объяснения, наши учебники, касающиеся неживой материи, полны информации. Но вся эта информация наша, она является частью наших жизненных процессов. Мир неживой материи, Плерома, описанный в законах физики и химии, сам не содержит описания. Камень не реагирует на информацию и не использует приказы, информацию, методику проб и ошибок в своей внутренней организации. Для того, чтобы отреагировать поведенчески, камню пришлось бы использовать внутреннюю энергию, как это делают организмы. Тогда он перестанет быть камнем. На камень воздействуют "силы" и "импульсы", но не различия.

Я могу описать камень, но он сам описать что-либо не может. Я могу использовать камень как сигнал - возможно, как веху. Но это не веха.

Я могу дать камню имя, могу отличить его от других камней. Но это не его имя, и он различать не может.

Он не использует и не содержит информацию. Что происходит с камнем и что он делает, когда никого нет рядом, - не является частью мыслительного процесса любого живого существа. Для этого он должен каким-то образом вырабатывать и принимать информацию.

Вам следует понять, что в то время, как Плерома не обладает ни мыслью, ни информацией, она все-таки содержит (и является маточной породой) инерцию, причину и следствие, и т.д., которые являются (за отсутствием лучшего термина) имманентными для Плеромы. Хотя их можно перевести (опять-таки за отсутствием лучшего слова) на язык Креатуры (где только и может существовать язык), материальный мир остается тем не менее недоступным, кантовской "вещью в себе", к которой вы не можете приблизиться. Все, что мы говорим о Плероме, - это из области догадок и предположений, а такие мистики, как Уильям Блейк, например, откровенно отрицают ее существование.

Обобщая сказанное: мы будем пользоваться термином Юнга "Плерома" в качестве названия неживого мира, описанного физиками, который сам по себе не содержит отличительных признаков, не проводит разграничении, хотя мы должны, конечно, делать различия, когда мы его описываем.

Напротив, мы будем пользоваться термином "Креатура" для мира объяснений, в котором сами подлежащие объяснению явления управляются внутри себя и определяются различием, отличительными признаками и информацией.

[Хотя в данной дихотомии между Креатурой и Плеромой существует очевидный дуализм, следует четко уяснить, что эти два понятия никоим образом не разделимы и нераздельны, кроме уровней описания. С одной стороны. Креатура существует внутри и через Плерому; использование термина Креатура утверждает наличие определенных организацион­ных и коммуникативных характерных черт, которые сами материальными не являются. С другой стороны, знание Плеромы существует только в Креатуре. Мы нуждаемся в обеих, только существующих вместе, и никогда по отдель­ности. Законы физики и химии ни в коем случае нельзя считать неприменимыми для Креатуры, но для объяснения их недостаточно. Таким образом, Креатура и Плерома не явля­ются, подобно "разуму" и "материи" Декарта, раздельными субстанциями, так как мыслительные процессы требуют для своего воплощения материального окружения - такого, где Плерома характеризуется организацией, позволяющей ей подвергаться воздействию как информации, так и физических явлений.

[От понятия мыслительного процесса мы можем перейти к вопросу о том, что такое, собственно, разум. И если это полезное понятие, можно ли образовать от него множественное число и говорить о "разумах", которые могли бы участвовать в мыслительных взаимосвязях?

Характеристика понятия "разум" была одним из основных пунктов в книге "Разум и природа", где для определения "разумов" была дана целая серия критериев. Определение жестко связывает понятие разума с распределением материальных явлений:

1. Разум - это совокупность взаимодействующих частей или компонентов.

2. Взаимосвязь между частями разума вызывается различием.

3. Мыслительный процесс требует дополнительной энергии.

4. Мыслительный процесс требует кольцевой (или более сложной) цепочки определения.

5. В мыслительном процессе влияние различий следует рас­сматривать как трансформы (закодированные варианты) событий, им предшествующих.

6. Описание и классификация данных процессов трансформации раскрывают иерархию логических типов, имманентных (внутренне присущих) явлению.

[Если вы рассмотрите эти критерии, вы убедитесь в том, что они подходят к большому количеству сложных объективно существующих реальностей, о которых мы привыкли говорить и которые привыкли научно обсуждать таких, как животные, люди, то есть все живые организмы. Они также" подходят к частям организмов, имеющих определенную степень самостоятельности в своем саморегулировании и фун­кционировании: клетки и органы. Затем вы можете отметить, что не существует требований относительно четких границ: (кожа, мембрана и т.д.) и что это определение включает только некоторые характерные черты того, что мы называем жизнью. В результате это применимо к более широкому диапазону сложных явлений, называемых "системами", включая системы, состоящие из множества организмов или системы, в которых некоторые части - живое, а некоторые - нет, или даже системы, в которых нет живых частей. Здесь описано то, что может получать информацию и благодаря саморегулированию и самокоррекции в результате кольцевых цепочек причинно-следственных связей подтверждать справедливость отдельных предположений о себе. Рассматриваемый разум, вероятнее всего, является компонентом подсистемы в более крупном и более сложном разуме так же, как отдельная клетка может быть компонентом организма или человек может быть компонентом общества. Мир мыслительного процесса открывается в самооргани­зующийся мир китайских ящиков, в котором информация рождает очередную информацию.

[Эта книга прежде всего интересуется определенными характерными чертами пограничья между Плеромой и Креа­турой, а также пограничными участками между различными видами мыслительных подсистем, включая отношения между людьми и между человеческими сообществами и экосистема­ми. Мы особенно заинтересованы тем, как наше понимание таких смежных участков лежит в основе эпистемологии и религии, имея в виду, что это идентично для всех человечес­ких целей и между эпистемологией и онтологией нет четкого разграничения. ]

Когда мы делаем первый шаг по различению между "Креатурой и Плеромой, мы являемся основателями науки эпистемологии, правил мышления. И наша Эпистемология является настоящей в той степени, в которой правила Плеромы могут быть соответствующим образом переведены на наше мышление, и в той степени, в которой наше понимание Креатуры - всей эмбриологии, биологической эволюции, эко­логии, мышления, любви и ненависти, а также человеческой организации, то есть всего того, что требует совершенно другого описания, чем то, которое мы используем при подходе к неживому материальному миру, - может быть выведено из этого первого шага в Эпистемологии.

Я считаю, что первые эпистемологические шаги Де­карта - отделение "разума" от "материи" - создали плохие предпосылки, возможно, даже смертельного характера, для эпистемологии, и я считаю, что утверждение Юнга о связи между Плеромой и Креатурой - намного более правильный шаг. Эпистемология Юнга начинается со сравнения различий, а не с материи.

Поэтому я определяю Эпистемологию как науку, изучающую процесс познания - взаимосвязь возможности реагировать на различия, с одной стороны, с материальным миром, в котором эти различия зарождаются, с другой. Таким образом, нас интересует пограничная область между Плеромой и Креатурой.

Есть и более общепринятое определение эпистемологии, которое просто говорит, что Эпистемология есть философское изучение того, как возможно осуществление процесса познания. Я предпочитаю свое определение - как осущест­вляется процесс познания, так как оно включает Креатуру в рамки большего, предположительно безжизненного царства Плеромы и потому, что мое определение четко говорит об эпистемологии как изучении явления на стыке и как разделе природоведения.

Позвольте мне начать это исследование упоминанием об основной характерной черте стыка между Плеромой и Креатурой, которое, возможно, поможет определить направ­ление моей мысли. Я имею в виду то, что стык между Плеромой и Креатурой является примером контраста, проти­вопоставления между "картой" и "территорией". И это, я у полагаю, является первым и основным примером. Это то противопоставление, к которому Альфред Коржитски давным-давно привлек внимание, и оно остается основным для всех правильных эпистемологии и основным для Эпистемологии.

Каждый человеческий индивидуум, каждый организм имеет свои персональные привычки по созданию знаний, и каждая культурная, религиозная или научная система способствует созданию таких эпистемологических привычек. Это индивидуальные или локальные системы обозначены здесь строчной буквой "э". Уоррен Маккулох обычно говорил, что человек, претендующий на обладание непосредственным зна­нием, то есть без эпистемологии, обладал плохим знанием.

Дойти до сравнения между многообразными системами и, возможно, оценить, какую цену приходится платить запутанным системам за свои ошибки, входит в задачу антропологов. Большая часть локальных эпистемологии - персональных и культурных - постоянно ошибается, увы, путая карту с территорией и полагая, что правила выполнения карт внутренне присущи природе того, что изображено на картах.

Все нижеследующие правила мышления и коммуникации применимы к свойствам карт, то есть к мыслительному процессу, так как в Плероме нет ни карт, ни названий, ни классов, ни членов классов.

Карта - это не территория.

Имя - зто не поименованная вещь. Имя имени не есть имя. (Вы помните Белого Рыцаря и Алису? Алиса уже устала слушать песни и, когда ей предложили еще одну, спросила, как она называется. "Заглавие песни называется "Пуговки для сюртуков", - отвечает Белый Рыцарь. - "Вы хотите сказать, песня так называется?" - спросила Алиса. - "Нет, ты не понимаешь, отвечает Белый Рыцарь. - Это не песня так называется, это заглавие так называется"⁷.

Член класса не есть класс (даже когда в классе только один член).

Класс не является своим членом.

В некоторых классах нет членов. (Если, например, я говорю: "Я никогда не читаю написанное мелким шрифтом", не существует класса событий, состоящих из моего чтения того, что написано мелким шрифтом.)

В Креатуре все выражено через имена карты и названия отношений - но все же имя имени не есть имя, а название отношения не есть отношение, даже когда отношение между А и В такого рода, которое мы обозначаем, говоря что А есть название В.

Эти рамки вечны. Они обязательно справедливы, и признание их дает. что-то напоминающее свободу - или скажем, что они являются необходимым условием мастерства. Интересно сравнить их с другими компонентами эпистемологии, такими, как Вечные Истины Святого Августина или прототипы Юнга, и увидеть, где они находятся по отношению к упомянутому ранее стиху.

Мы знаем, что Святой Августин был не только теологом, но также и математиком. Он жил в Северной Африке и был, вероятно, больше семитом, чем индоевропейцем, что означает, что он чувствовал себя совершенно свободно в обращении с алгебраической мыслью. Именно арабы ввели понятие "любой" в математику, тем самым создав алгебру, для обозначения которой мы до сих пор используем арабское слово.

Это истины, скорее всего, являлись простыми предположениями, и здесь я цитирую Уоррена Маккулоха, которому я стольким обязан: "Вслушайтесь в громовые раскаты голоса этого святого, жившего в VI веке нашей эры: "7 и 3 есть 10; 7 и 3 всегда равнялись 10; 7 и 3 никогда и ни при каких условиях не были чем-то, кроме 10; 7 и 3 всегда будут равны 10. Я говорю, что эти нерушимые истины арифметики являются общими для всех, кто рассуждает".

{Вечные Истины Святого Августина изложены в грубой форме, но, мне кажется, что святой согласился бы с более со­временным вариантом, таким, например, что уравнение

решаемо, причем имеет только одно решение для всех значений х и у, при условии, что мы оговорили шаги и приемы, которыми должны пользоваться. Если "количественные показатели" соответствующим образом определены и таким же образом определено "сложение", тогда х+у=z решается, причем единственным решением, а z будет принадлежать той же субстанции, что и х с у. Но, о Боже, какое же расстояние разделяет прямое, прямолинейное утверждение "7+3=10" и наше осторожное обобщение, ограниченное дефинициями и условиями! Мы в каком-то смысле перетянули всю арифметику через линию, которая должна была отделять Креатуру от Плеромы. Иначе говоря, это утверждение потеряло аромат обнаженной истины у и вместо этого стало артефактом (остатками материальной культуры древнего человека) человеческой мысли, мысли отдельных людей в определенное время и в определенном месте.

Тогда не являются ли Вечные Истины Святого Августина только побочным продуктом частных идей или обычаев, лелеемых в различные времена разными культурными чело­веческими системами?

Я являюсь антропологом по профессии и образованию, и идеи культурного релятивизма являются частью антропо­логической ортодоксальности... но как далеко может зайти культурный релятивизм? Что может представитель этого течения сказать о Вечных Истинах? Разве арифметика не имеет корней в неизменной твердой скале Плеромы? И как мы можем обсуждать этот вопрос?

Существует ли такой объект исследований, как Эпистемология с заглавным "Э"? Или все рассматриваемое является делом локальных эпистемологий, любая из которых является такой же правильной как и все остальные остальные?

Все вопросы возникают при исследовании стыка между Плеромой и Креатурой, и становится ясным, что ариф­метика находится очень близко от этой линии.

Но не отбрасывайте такие вопросы, как "абстрактные" или "интеллектуальные" и, следовательно, бессмысленные. Пото­му что эти абстрактные вопросы приведут нас к вопросам чисто человеческим. Какой вопрос мы задаем, когда говорим:

"Что такое ересь?" или "Что такое таинство?". Все это глубоко человеческие вопросы - вопросы жизни и смерти, здравого смысла и безумия, и ответы (если таковые имеются) скрыты в парадоксах, порождаемых стыком между Креатурой и Плеромой, стыком, которым гностики, Юнг и я заменили бы картезианское разделение разума и материи.

Возможно ли, чтобы Эпистемология была неверна? Неверна в самом зародыше мышления? Христиане, мусульмане, марксисты (и многие биологи) говорят "да" - они называют такого рода ошибки "ересью" и приравнивают их к духовной смерти. Другие религии - индуизм, буддизм, более открыто плюралистические религии - в принципе не занимаются этой проблемой, как будто ее не существует. Возможность ошибки. Эпистемология не включается в их эпистемологию. Сегодня в Америке практически считается ересью полагать, что истоки мышления имеют какое-либо значение. Если религии озабочены Эпистемологией, как мы можем понять тот факт, что в некоторых из них имеется понятие ереси, а в других - нет?

Я считаю, что корни этого вопроса уходят к самой изощренной религии, которую когда-либо знал мир - к религии пифагорейцев. Подобно Святому Августину, они знали, что Истина имеет некоторые из своих корней в науке о числах. История эта запутанная, неясная, возможно потому, что нам трудно смотреть на мир глазами пифагорейцев, но вырисовывается следующая картина: египетская математика была чистой арифметикой и всегда конкретной, никогда не совершая скачок от "7+3=10" к "х+у=z". В их математике не было дедуктивных рассуждений и доказательств в нашем понимании этого термина. У греков существовали доказа­тельства уже с V века до нашей эры, но простая дедукция - это игрушка до обнаружения доказательства невозможности путем deductio ad absurdo (доведения до абсурда). У пифаго­рейцев была целая цепочка теорем (которые сегодня не преподаются в школах) о соотношениях между четными и нечетными числами. Пиком этого исследования было доказа­тельство, что равнобедренный прямоугольный треугольник - не решаем, что не может быть или четным, или нечетным числом и поэтому не может быть числом или выражен отношением между двумя числами.

Это открытие было для пифагорейцев ударом в лоб, оно стало главной тайной (но почему тайной?), секретным догматом их веры. Их религия была основана на разрывности серии музыкальных гармоник - демонстрация того, что пре­рывность была на самом деле реальной и твердо основывалась на жесткой дедукции.

И вдруг они встали перед доказательством невозмож­ности. Дедукция сказала "нет".

С тех пор, как я прочитал этот рассказ, "вера" превра­тилась в необходимость, и не только "вера", но и "знание", и "видение" того, что противоречия среди высших обобщений должны всегда приводить к умственному хаосу. С этого времени идея "ереси", понимание того, что ошибка в Эпистемологии может стать смертельной, были неизбежными.

Весь этот пот, все слезы и даже кровь - все это должно было пролиться на совершенно абстрактные предположения, чья Правда, казалось, находилась в определенном смысле вне человеческого разума.

Как я понимаю, предположения, в которых были заинтересованы Августин и Пифагор и которые Августин называл Вечными Истинами, скрыты в определенном смысле слова в Плероме и только ждали, чтобы какой-либо ученый дал им название. Если, например, человек пересыпает чечевицу или песок из одного ящика в другой, он не следит за количеством отдельных зернышек или песчинок, но все же в массе количество чечевицы или песка остается верным - или останется верным, если бы кто-то залез туда и произвел подсчеты (возможно, дух епископа Беркли захотел бы проделать это для нас, чтобы хотя бы убедиться, что правда остается той же даже без нашего присутствия), что 7+3=10.

В этом смысле масса закономерностей, безымянных, ждущих чтобы на них обратили внимание. Но различия, которые можно бы применить в анализе, не были проведены: отсутствовали организмы, для которых падающее дерево производило значимый звук!

Я хочу, чтобы стал понятен контраст между закономер­ностями Плеромы и закономерностями, существующими внут­ри разумных и организованных систем, - необходимые ограничения и схемы мыслительного процесса, такие, как ко­дирование.

Знаменитый двойной вопрос Маккулоха: "Каким должно быть число, чтобы человек мог знать его, и каким должен быть человек, чтобы он мог знать число?" принимает совершенно другую окраску, представляет новые трудности, когда вместо совершенно безличного понятия "число" мы подставляем ка­кой-то прототип. Прототипы Юнга выходят за чисто локаль­ные пределы, но полностью принадлежат царству Креатуры.

Что такое "отец", каким он должен быть, чтобы мужчина, женщина, ребенок могли узнать его, и какими должны быть мужчина, женщина, ребенок, чтобы они могли познать отца? Разрешите предложить вам пример:

Отче наш, иже еси на небеси, Да святится имя Твое.

Эпистемологии, скрытой в этом тексте, хватит, чтобы занять нас на долгое время.

Сами слова освящены (От Матфея, 6:9) Евангелием, в соответствии с которым Иисус рекомендовал своим ученикам повторять эту молитву бесчисленное количество раз. В каждой христианской церемонии эти слова странным образом оказываются скалой, на которой стоит вся структура, - эти слова являются привычной темой, к которой постоянно возвращается ритуал, не как к логической посылке, а скорее, как музыкальное произведение возвращается к основной фразе или теме, вокруг которой оно построено.

В то время, как якобы плероматические истины Августина и Пифагора имеют корни в логике или математике, мы сейчас встречаемся с чем-то совершенно другим.

"Отче наш..."

Это язык метафоры, причем очень странный язык. Для начала нам нужны контрастирующие знания, чтобы показать, что мы находимся в области эпистемологии с маленькой буквой "э". (Если вы будете искать абсолютную Эпистемологию среди метафор, вам следует искать ее значительно выше...)

У балийцев, когда шаман входит в состояние экстаза, он разговаривает голосом бога, используя соответствующие местоимения. А когда этот голос обращается к обычным простым смертным (взрослым), он называет их "Папа" или "Мама". Все это происходит потому, что на острове Бали рассматривают отношения между богами и людьми, как между детьми и родителями, и в этой системе взаимоотношений боги являются детьми, а люди - родителями.

Балийцы не ожидают, что их боги будут за что-либо ответственными. Они не чувствуют себя обманутыми, когда боги начинают капризничать. Наоборот, они получают удовольствие, когда боги, воплощенные в шаманов, начинают проявлять свои капризы. Как это непохоже на нашего дорогого Иова!

Данная частная метафора насчет отцовства бога никоим образом не является вечной или всеобщей. Другими словами, "логика" метафоры очень отличается от логики истин Пифагора и Августина. Совершенно отличается, как вы пони­маете, но "ложной" не является. [Может получиться и так, что в то время, как частные метафоры являются локальными, про­цесс метафоризации имеет более широкое значение - может на самом деле быть основной характеристикой Креатуры. ]

Теперь позвольте мне выделить контраст между истинами метафор и истинами, в поисках которых математики прибега­ют к несколько необычному фокусу. Давайте переведем мета­фору в форму силлогизма: классическая логика приводит несколько разновидностей силлогизма, наиболее известным из которых является следующий:

Люди умирают;

Сократ - человек;

Сократ - умрет⁸.

Основная структура этого маленького монстра - его скелет - построена на классификации. Сказуемое ("умрет") придано Сократу для отождествления его в качестве члена класса, чьи члены разделяют это сказуемое.

Силлогизмы метафоры совершенно различны и могут иметь такой вид:

Трава умирает;

Люди умирают;

Люди - это трава.

[Мы можем условно назвать этот силлогизм - "силлогизмом в траве" ]. Я сознаю, что преподаватели классической логики резко возражают против такого рода аргументации, и, конечно, такое педантичное осуждение оправдано, если ими осуждается путаница разных типов сил­логизмов. Но попытки опровергнуть все подобные "силлогиз­мы в траве" были бы глупыми, так как они являются тем самым веществом, из которого и делается естественная история. Когда мы ищем закономерности в биологическом мире, мы встречаем их постоянно.

Фон Домарус давным-давно указал на то, что шизофреники обычно общаются и действуют в духе силлогизмов в траве⁹. И я считаю, что он также неодобрительно относился к такому способу организации знания и жизни. Если я правильно помню, он не замечает, что поэзия, живопись, мечты, юмор и религия имеют общее с шизофренией предпочтение силлогизмов в траве.

Но вне зависимости от того, любите вы или нет поэзию, мечты и психозы, остается справедливым обобщение, что биологические данные имеют смысл - объединяются - благодаря силлогизмам в траве. Все поведение животных, вся биологическая эволюция - все эти огромные области связаны внутри себя силлогизмами в траве, нравится это логикам или нет.

Все это очень просто - для того, чтобы получить силло­гизмы первого образца, у нас должны быть идентифици­рованные классы, чтобы подлежащие и сказуемые можно было различить. Но, кроме языка, нет поименованных классов и отношений системы "подлежащее - сказуемое". Поэтому силлогизмы в траве должны быть преобладающим способом коммуникативной взаимосвязи идеи во всех довербальных областях.

Я думаю, что первым человеком, отметившим это, был Гёте, который заметил, что если вы рассмотрите капусту и дуб, два довольно различных вида организмов, но тем не менее цветущих растений, вы обнаружите, что способ высказывания мысли об их объединении отличается от принятого обычно у людей. Видите ли, мы говорим так, как будто Креатура плероматична: мы говорим о предметах (листьях, стеблях) и стараемся определить, что есть что. Гёте же обнаружил, что "лист" определяется как нечто, растущее на стебле и имеющее почку, из этой почки опять выходит стебель. Правильными единицами описания будут являться не лист и стебель, а отношения между ними. Эти соответствия позволяют вам взглянуть на другое цветущее растение - на картофель и обнаружить, что та часть, которую вы едите, соответствует стеблю.

Таким же образом большинству из нас говорят в школе, что существительное - это имя человека, вещи, места, но следовало бы говорить нам, что существительное может выступать в различных видах связи с другими частями предложения, с тем чтобы вся грамматика определялась как отношение, система отношений, а не в терминах предметов. Эта деятельность по наименованию, в которой, вероятно, не участвуют другие организмы, является своего рода плероматизацией живого мира. Кроме того, отметьте, что грамматические связи имеют довербальный вид. "Корабль натолкнулся на риф" и "Я отшлепал мою дочь" связаны грамматической аналогией.

Я отправился в Брукфилдский зоопарк в Чикаго, чтобы посмотреть на выводок волчат. Десять из них спали весь день, а одиннадцатый постоянно находился в движении, что-то вы­нюхивая. Волки, возвращаясь домой после охоты, отрыгивают пищу, чтобы поделиться со щенками, которые в охоте не участвовали. Щенки могут подать сигнал взрослым волкам, чтобы те отрыгнули пищу. Но в конце концов взрослые волки отучают малышей от такой пищи, нажимая своими челюстями на загривки волчат и прижимая их к земле. У домашних собак самки отучают молодняк от молока таким же образом. В Чикаго мне рассказали, как в предшествующем году один из молодых волков оседлал самку. Вперед бросился вожак, но вместо нанесения увечья все, что произошло, свелось к тому, что вожак прижал голову нарушителя спокойствия к земле один раз, второй, третий, четвертый, а затем отошел в сторону. Коммуникативный сигнал молодому волку о его поведении основывался на силлогизме в траве. Но давайте вернемся к нашей молитве:

Отче наш, иже еси на небеси, Да святится имя Твое.

Конечно, мое утверждение, что вся довербальная и невербальная коммуникация зависит от метафоры и/или силлогизма в траве, не означает, что вся вербальная коммуникативная связь является - или должна являться - логической или неметафизической. Метафоры проходят прямо сквозь Креатуру, пронизывают ее, поэтому, естественно, вся вербальная коммуникация обязательно включает метафору. А метафора, одетая в слова, добавляет со своей стороны те характерные черты, которых можно достичь при помощи слов: возможность простого отрицания (на довербальном уровне нет слова "нет"), возможность классификации, дифференциации в системе "подлежащее-сказуемое" и т.д.

И, наконец, существует возможность при помощи слов перепрыгнуть от форм метафоры и поэзии к сравнению. При добавлении "как будто" способ коммуникативной связи превращается в прозу, и тогда следует четко подчиняться всем ограничениям силлогизмов, которые предпочитают логики. Наша молитва тогда превращается в следующее:

Если бы было так, чтобы ты был как бы жив, тогда стало бы возможным общаться с тобой при помощи слов. Поэтому, хотя ты, конечно, и не мой родственник, так как ты только как будто существуешь, так сказать, в другой плоскости (на небесах), и т.д....

Как вы знаете из человеческой этнографии, творчество человеческого разума способно на такую крайность, и, что самое удивительное, эта крайность может создать религию - например, среди бихевиористов. Используя модную метафору, правое полушарие может аплодировать осторожной, в виде прозы логике левого.

Сам акт перевода - из метафоры в сравнение, из поэзии в прозу - может стать сакраментальным, священная метафо­ра для частного случая религиозной позиции. Войска Кромвеля могли носиться по всей Англии, разбивая и отбивая носы, головы и даже половые члены у статуй в церквах в состоянии религиозного рвения, одновременно подчеркивая полное непо­нимание всей метафорической их священности.

Я обычно говорил, причем неоднократно, что протестантское толкование слов: "Это мое тело - это моя кровь" используется вместо чего-то вроде: "Это олицетворяет мое тело - это олицетворяет мою кровь". Такое толкование изгнало из церкви ту часть разума, которая является ответственной за метафору, поэзию и религию - часть разума, наиболее принадлежащую церкви, - но удержать ее вне пределов церкви нельзя. Нет сомнений, что войска Кромвеля творили свою собственную (ужасную) поэзию своими актами вандализма, в которых они на самом деле сокрушали метафорические половые органы, как будто они были подлинными в понятии левого полушария.

Какая путаница! Но тем не менее мы не можем просто отказаться от метафоры и силлогизма в траве, так как силлогизм первого рассматриваемого нами образца мало при­годится нам в биологическом мире до изобретения языка и отделения подлежащих от сказуемых. Другими словами, все выглядит так, как будто и 100 тысяч, и миллион лет тому назад в мире не было силлогизмов типа первого образца, а только второго, и тем не менее у организмов все было в порядке. Они пытались так организовать себя в своей эмбриологии, чтобы иметь два глаза, каждый со своей стороны носа. Они пытались так организовать себя в своей эволюции, чтобы у человека и лошади были общие сказуемые, - то, что зоологи сегодня называют гомологией. Становится очевидным что метафора - это не просто красивая поэзия, не хорошая или плохая логика, а на самом деле логика, на которой строится весь биологический мир, главная характерная черта и связующее звено этого мира мыслительного процесса, который я попытался очертить для вас.