Грустный запев

Нет, не всякая свобода на пользу. Безумная свобода, длившаяся всего-то три года, обернулась неисчислимыми бедами. В короткое время страна, покрытая непроницаемыми лесами, была оголена, а местами и выжжена. И словно растворили настежь все двери и окна - подул над землей гибельный северо-западный ветер, печально известный "мистраль", который наводил ужас. Народ, как свидетельствовали современники, тот самый народ, еще недавно славивший своих избранников за дарованную свободу рубки, "принял этот гибельный ветер за выражение Божьего гнева", а во искупление греха "стал строить алтари и приносить жертвы".

Не внял революционный народ, не вняли и его избранники в Конвенте своевременному и страстному предупреждению соотечественника своего, гениального Бернара Палисси. Еще в XVI веке он осознал то, что не поняли его потомки и через два столетия. "Нельзя не удивляться великому невежеству людей нашего времени, - признавался Палисси, - видя, как они истребляют и губят леса, которые их предки берегли с такой заботливостью. Я не ставил бы им этого в вину, если бы, вырубая леса, они в то же время заботились об их разведении. Но им нет дела до будущего: они не думают о том, какой величины вред они этим причиняют своим потомкам".

Страшную картину опустошения представляла и Германия. В "Мире растений" Карл Мюллер рассказывал: "Королю Фридриху Вильгельму I понадобились деньги. Какой-то Корф обещал достать денег очень скоро, не прибегая ни к займу, ни к податям, если ему позволят уничтожить ненужное. Он вырубил множество леса..."

Финансовая операция, повествует далее Мюллер, удалась вполне, король получил деньги. Но последствия этого уничтожения "ненужного" соснового леса, связывающего своими корнями песок Балтийской косы, оказались губительными: морские ветры подули теперь через оголенные холмы, занося плодородные земли песком. «Операция Корфа доставила королю 200 000 талеров; теперь рады бы дать миллионы, чтобы иметь прежний лес", - подвел итог сделанному Карл Мюллер, труд которого был переведен в России в 1983 году.

Кстати, ученые издавна задавались вопросом, кому обязано человечество за первое указание на вред, приносимый лесоистреблением. Долгое время полагали, что это сделал именно француз Бернар Палисси только что процитированным предупреждением. Но потом обнаружили, что ровно на сто лет раньше Колумб во время плавания вдоль берега Ямайки под освежающим дождем, записал в корабельном журнале: "В прежнее время количество влаги бывало столь же велико и на Мадейре, на Канарских и Азорских островах. Со времени же истребления лесов доставлявших тень, дожди там стали выпадать гораздо реже".

Однако замечание это оставалось в забвении целых три с половиной столетия. Обнародовал его Александр Гумбольт, знаменитый немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник. Современники называли "Аристотелем ХIХ века". Это ему принадлежит фраза ставшая крылатой: "Человеку предшествуют леса, его сопровождают пустыни".Он не преувеличивал, только такой вывод мог сделать ученый, проследив исторический процесс истребления лесов. Сами судите: за последние 10 тысяч лет человек вырубил две трети лесов планеты, в результате только за историческое время 500 миллионов гектаров, занятых когда--то лесами, а потом вырубленных, превратились в бесплодные пустыни. В 1829 году Гумбольт предпринял путешествие по России, побывал на Урале, на Алтае, в Сибири, на Каспии, в саратовских и воронежских степях. К концу жизни попытался обобщить все научные знания о природе Земли и Вселенной в монументальном труде "Космос", все пять томов которого выходили в России следом за изданием их в Германии, тем самым тут же становились общим достоянием ученых Германии и России. Как раз благодаря его трудам немецкое естествознание и сделалось на многие десятилетия авторитетнейшим в мире.

В то же время громко заявили о себе и немецкие лесоводы, которым страна и вправду решилась "дать миллионы, чтобы иметь прежний лес". Особенно популярными были Генрих Котт и Арндт, решившиеся сказать своему народу суровую правду: «Кто истребляет леса, в особенности же растущие на горах и возвышенностях, тот лишает общество лучшей его драгоценности, и горе народу, легкомысленно и самовольно уничтожавшему неоцененные эти блага: его постигают неплодородие почвы, бедность и болезни".

Упрек этот, высказанный с безоглядной полемической страстностью, мог обернуться гневом оскорбленного народа, ил голову которого, к тому же, накликивают такие беды. Но, видно, в обществе не нашлось на ту пору демагогов, которые, добиваясь своих целей, принялись бы распалять сограждан. И немецкий народ понял своих ученых и принял их упрек. Принял, что редко бывает в истории, без многолетних разговоров и споров, без шельмования инициаторов, без зряшной траты энергии лучших представителей нации, без траты сил всего общества. Произошел резкий перелом в сознании немецкого парода: то, что еще вчера считалось "ненужным", сегодня обрело высочайшую цену, стало национальным достоянием. Леса Германии обрели такую защиту, какой долго еще не будет в других странах мира - в Соединенных Штатах еще полвека ежегодно будут истреблять свой лес на площади в 85 тысяч квадратных лье; во Франции и после поражения Великой французской революции и отмены ее законов каждый продолжал рубить где и сколько угодно; в России еще не одно десятилетие будут истреблять леса средним числом до миллиона десятин в год.

"Легкомысленное и самовольное уничтожение" леса в Германии быстро сменилось "садоводственным" уходом за лесом, так поразившем Митрофана Кузьмича Турского, совершившего ознакомительную поездку по Германии летом 1876 года. Гарантами успеха в немецком лесном хозяйстве наш профессор назвал "Бережливость лесничих при эксплуатации лесов и терпение при возобновлении его". Именно бережливость и терпение и покоряли всех наших путешественников, даже не имевших отношения к лесу. Именно поэтому в среде ученых лесоводов поездка в Германию долгие десятилетия считалась обязательной, необходимой для совершенствования знаний и приобретения опыта - у кого же и учиться, как не у осознавших пользу леса. Ездили посмотреть и наши лесовладельцы. Свои леса, разграбляемые местными крестьянами, не приносили им никаких доходов, и они искренне дивились ухоженным лесам Германии, где каждая палка и каждый сучок был на учете, а при реализации давали хозяину прибыль. Здесь, а не на родине многие наши лесовладельцы впервые встречались с грамотными лесоводами-профессионалами. Да, именно впервые, потому что на родине, на



всей обширнейшей территории Европейской России, по отчету 1874 года, было всего 684 лесничих, имевших специальное лесохозяйственное образование. К тому же все они находились на государевой службе, исключительно в казенных лесах, и поэтому помещики получили возможность познакомиться с образованными русскими лесничими лишь после разрешения этим чинам заниматься устройством и частных лесов. Однако и после этого контраст оставался до того огромным, что путешественники наши в каждом немце видели как бы врожденные качества лесовода, пусть и не имеющего на то подтверждающего документа. Поэтому, как говорил в своих "Лесных беседах" профессор петербургского Лесного института Александр Фелицианович Рудзкий, "немцев-лесничих у нас было гораздо больше, чем немцев-управителей". Эти признания давали повод западным ученым говорить о влиянии немецкого лесоводства на хозяйства в лесах России, о том, что если и есть в России образцовые лесовладения, то сделали их такими немецкие специалисты, Или по их совету. "Мы, ученики Западной Европы", - часто повторял тот же Рудзкий, будто забыв, что говорит эти слова в одном из старейших лесных учебных заведений мира, в стенах которого его предшественник Николай Шелгунов, досконально знавший историю лесоводства, говорил с той же кафедры: "Самая наука лесоводства стряхнула уже с себя влияние германского лесоводства и настолько выработалась из русских начал, что может предложить правила, вполне испытанные у нас".

Против мнения, высказываемого Рудзким и ставшего устойчивым, восстал не русский, опротестовал их питомец классической немецкой школы лесоводства Карл Францевич Тюрмер - он приехал в Россию на три года, а остался на всю жизнь. Отсюда, из-под Можайска, он отправил на родину статью, в которой высказался категорично: не твердите напраслину, большинство немцев-лесничих, работающих в России, недостойно звания лесоводов. И разделил их на три категории: на егерей без образования, позорящих немецкое имя и немецкую лесную науку, на настоящих лесничих-специалистов, но не знающих и не желающих знать местных условий и полагающих, что все в России нехорошо, кроме их собственной персоны, и на лесничих-авантюристов, непризнанных "гениев", отправившихся искать счастья в чужих странах.

Влияние немецкой школы на русское лесоводство было в другом. Оно заключалось в возбуждении энергии, в подъеме духа отечественных наших лесоводов. Бережливость и терпение немецких лесничих, работавших не здесь, в России, а там, в Германии, были им примером: с таким упорством и надо служить делу!

Сравнивая наше лесное хозяйство с немецким, которое и поныне считается образцовым, Турский заметил, что бережливость не чужда нашему народу, но если присмотреться к действительному, а не числящемуся на бумаге богатству наших лесов, то окажется, что многие центральные губернии, считающиеся лесистыми, как Московская, например, беднее древесною растительностью, чем любая провинция Пруссии. И уточнял: наши леса мелки и редки, а немецкие крупны и густы. Наши леса скучены в одном месте, а немецкие распределены равномерно по территории...

Добрый пример, хороший опыт всегда ценился старательными людьми. Но старательные люди никогда никого не копируют - они стремятся сделать не только по-своему, но и лучше.

Старанием именно таких людей лесоводственная наука в России развивалась независимо от Запада, шла самобытным путем, посмеиваясь над господствовавшими в Германии догмами и шаблонами. И здесь нельзя не помянуть добрым словом Михаила Ломоносова, приложившего руку к выработке первого курса лесных наук, необходимого для подготовки "лесных знателей" в России.

ЛЕСНЫЕ ЗНАТЕЛИ

О достижениях русской школы, сформировавшейся во второй половине XVIII века, россияне вроде бы и не знали. "Мы, ученики западной Европы", - продолжал утверждать Рудзкий с профессорской кафедры. Как никому не приходило в голову похвалить крестьянина-землепашца, какие бы чуде са ни вытворял он на своем поле, так и лесоводов своих не замечали.

Никто как будто и не читал "О посеве леса". Это первое русское лесоводственное произведение, написанное Андреем Андреевичем Нартовым, было опубликовано в 1765 году. Никто не заметил, что именно в нем нашла отражение межвидовая борьба за существование в растительном мире! Не заметили и лесоводы, что Нартов заложил начала теории и практики рубок ухода с целью выращивания мачтового леса; намного опередив зарубежных ученых.

И все же выдвинутые Нартовым идеи не заглохли, их подхватил и развил основоположник сельскохозяйственной науки Андрей Тимофеевич Болотов. Хотя можно предположить и иное: Болотов шел вслед, но обдумывал и писал свой замечательный трактат "О рублении, подправлении и заведении лесов" вполне самостоятельно. Побудила его на этот труд "от часу увеличивающаяся безлесица" и возрастающая потребность в древесине, да и опирался он в нем не на теорию, а на собственную практику ведения хозяйства в тульских лесах, в которых предварительно выполнил множество опытов и наблюдений.

И сегодня, через два с лишним века, не устарели его замечания и рекомендации по "рублению лесов", по "приведению лесов в лучшее состояние", по "возобновлению оных и заведению новых". Однако никто, кроме любопытных биографов, давно уже не читает этот труд, долженствующий занять в отечественном лесоводстве одну из первых глав.

Скажете, ученые наши мужи читают! Мне в это что-то не верится, хотя и знаю, что в трудах своих они иногда ссылаются и на болотовский трактат, но всякий раз, цитируя, почему-то пишут "разведение лесов", а не "заведение", как сказано Болотовым.

В этом трактате мы впервые находим указание, что если не хотим нанести вред лесу, то рубка должна равняться годичному приросту древесины в данном лесном массиве. Именно с этой целью он предлагал поделить каждый лесной массив так, чтобы ко времени вырубки последней делянки первая была бы готова к использованию.

Вон когда еще был заложен принцип непрерывного неистощительного лесопользования! Основополагающий в лесоводстве принцип, который окончательно утвердился в сознании лесоводов лишь в начале XX века трудами Г.Ф.Морозова и его последователей. Принцип, с которым лесозаготовители не могут примириться и поныне, и поныне он остается недостижимой мечтой романтиков.

И все же не то диво, что наши современники не читают эти труды, но создается впечатление, что и корифеи отечественного лесоводства почему-то обходили их вниманием. Читая их труды, изучая книги многих авторов прошлого века по истории русского леса, я ни разу не встретил даже упоминания о Нартове и Болотове, но все густо населены немецкими фамилиями - вот каково было влияние немецкого лесоводства.

Не повезло выдающимся нашим соотечественникам - не только в сельскохозяйственной, но и в лесоводственной науке авторитетами были иноземцы, а свои в своем отечестве были на забвение.

Правда, иногда вспоминали, "как велики заслуги многих отечественных передовых деятелей прошлого, зорко глядевших в будущее и помогавших строить наше настоящее".

Такой торжественной датой было, например, 30 сентября 1910 года. В этот день Петербургское лесное общество собралось на торжественное собрание, посвященное открытию в Великом Анадоле первого в России памятника славному степному лесоводу Виктору Егоровичу Граффу. Открывая собрание, председательствующий сказал: "В то время как авторитеты Запада - Мурчисон, Нордман, Пешель, Кемц и другие - отрицали возможность разведения леса в открытой, высокой степи, русский лесничий Графф доказал, что и в степи можно развести лес там, где его нет и, быть может, никогда не было... С легкой руки Граффа степное лесоразведение сделалось нашей национальной работой, работою русских лесничих... "

Однако такие минуты просветления и осознания своей роли и своего значения бывали не часто. Мы сумели забыть, будто и не было таковых на свете, Евдокима Филипповича Зябловского и Александра Ефимовича Теплоухова. Не припоминаете? Я к лесоводам с этим вопросом обращаюсь. Склонен полагать, что и не слышали таких никогда. Во всяком случае, я не слыхал, хоть учили меня лесоводству знающие наставники, а потом перечитал стопы книг по отечественному лесоводству - ни одного упоминания о них не встретил. Узнал о них только вот сейчас.

Узнал и лишний раз укрепился в грустной мысли: истинные достижения ума и духа сынов Отечества нашего мы никогда не считали за достижения. Ну, а если сами не считали, то какой же другой народ признает за нами приоритет в науке ли, культуре или технике? Правда, бываем мы и очень гордыми, но лишь когда возлюбим какую-нибудь политическую идею или примем за таковую красивую утопию, - тут готовы весь мир ею осчастливить, досадуем и негодуем, если ее не принимают или говорят о ней нелестные слова.

Не знал я и нигде не читал, что "Начальные основания лесоводства", принадлежавшие перу профессора Петербургского университета Евдокима Филипповича Зябловского, увидели свет еще в 1804 году, опередив на 13 лет признанного немецкого ученого Генриха Котта, издавшего свои "Основания лесоводства" в 1817 году. Современники почему-то не обратили внимания ни на приоритет, ни на научную оригинальность содержания, ни на глубину теоретического анализа - ссылались на Котта, а Зябловского даже не упоминали.

Но особенно поразила меня судьба Александра Ефимовича Теплоухова, крепостного графа Строганова. Видимо, незаурядным умом наделила его природа, если после окончания двухклассного училища и школы горнозаводских наук граф направил его в Германию, в Тарандскую лесную академию, где и преподавал знаменитый профессор Генрих Котт. После успешного окончания академии в 1838 году крепостному выпускнику было дозволено постажироваться в качестве преподавателя лесных наук в Петербургской школе земледелия и горных наук. Через несколько лет школа закрылась и граф отправил Теплоухова к месту рождения - в Пермскую губернию, назначив главным лесничим в горно-заводских имениях Строгановых. Где-то в пермских лесах (в его статьях упоминается Ильинское, Билимбай, Чердынь и село Карагайское, в котором он родился) Теплоухов пишет несколько работ, каждая из которых могла бы принести известность и обеспечить автору почетное место в отечественной истории. Это он первым в России поделил леса на лесничества, объезды и обходы - и деление это повсеместно применяется и поныне, так устроены все леса страны. Он же написал и первое оригинальное руководство по лесоустройству, ставшее на долгие годы кратким курсом, в котором при "приведении в известность и первоначальном устройстве лесов" предлагал разграничивать леса на делянки и кварталы, а при описании выделять насаждения по породам и возрастам - так делается и сегодня! Разрабатывая свою систему рубок ухода за лесом, он первым обозначил их терминами, которыми мы пользуемся и сегодня: "проредные и выборочные порубки".

А послушайте его "нечто об иссякании источников вследствие обнажения почвы от лесов". В 1842 году написал!

"Лес есть такое богатство природы, которым преимущественно человек должен пользоваться благоразумно, имея в виду не одну личную, временную выгоду, но сберегая его для потомства: истребить лес недолго, но вырастить новый трудно; много нужно времени и терпения для того, чтобы дождаться, пока дерево достигнет степени годности его к употреблению, особенно же для построек".

А через шесть лет, в 1848 году, опубликовал и вот эти строчки:

"Чтобы речки и ручьи, питающие пруды водою, защитить от высыхания, необходимо оставлять и разводить лес в гамом истоке ключей из земли... Если же почва будет обнажена от лесов и назема, то снежная и дождевая вода быстро, за один раз, стекая по ней в ручьи и реки, затопляет берега их, накапливается в излишестве в прудах и нередко проносит плотины; а в последующую затем засуху наступает вредное безводье... "

Скажете, прописные истины? Не торопитесь с суждениями. Чтобы осознать эти истины, понять, что все это именно так, лучшие ученые Отечества потратят многие годы жизни па выяснения и доказательства. И придут к такому же выводу. Однако Теплоухова даже не вспомнят и не упомянут.

ОБЩЕЕ МНЕНИЕ

Диво дивное: человек издавал и переиздавал свои труды, издавал не в провинции, а в Петербурге, однако - как в пустоту, никакого отклика, никакого внимания к трудам соотечественника. Но прекрасно знали все, что писали "авторитеты Запада - Мурчисон, Нордман, Пешель, Кемц и др.". И ладно бы Теплоухов высказывал несвоевременные мысли, опережал время. Нет, о разведении леса "в самом истоке ключей из земли" он писал в разгар спора, не утихавшего несколько десятилетий.

А предыстория этого спора вот какова. В 1836 году до столичных департаментов дошли жалобы судохозяев Тверской губернии о том, что истребление лесов в Осташковском уезде, в Волгином верховье, привело к обмелению Волги и ее притоков. Обмеление такое, что судоходство в летнее время крайне затруднительно, даже плоскодонные барки плавать по реке не могут.

Дело серьезное - на главной транспортной магистрали России сбои. И тогда по Высочайшему повелению была наряжена комиссия для выяснения причин. Комиссия пришла к заключению: Волга в верхнем течении действительно мелеет и что это, вероятно, зависит от истребления лесов.

Однако авторитетный Ученый комитет при Министерстве Государственных Имуществ с выводами комиссии не согласился: уменьшение воды в Волге не признал доказанным и указал на необходимость дополнительных исследований.

Заключение Ученого комитета было поддержано - по предложению министра государственных Имуществ графа Кисилева и по Высочайшему повелению Академия Наук учредила в декабре 1838 года специальную комиссию для исследования Волги и уяснения вопроса о влиянии лесоистребления на проточные воды.

Но и эта высокая комиссия, составленная из пяти академиков, дать ответ на предложенный вопрос не решилась: в природе слишком много еще загадок для науки. Правда, академик Карл Максимович Бэр высказал в печати свое особое на этот счет мнение: если бы на севере России не было громадных лесов, утверждал он, то северные ветры проникали бы гораздо южнее, при этом, достигая верховьев Волги, они оставались бы более холодными и более насыщенными водяными парами. Кроме того, холодный ветер уменьшал бы температуру ветров, дующих с юга. А раз так, делал вывод Бэр, то истребление северных лесов было бы действительным средством для увеличения количества воды в верхнем течении Волги.

Некоторые ученые согласились с ним. Но многие переполошились: затевали-то комиссии во имя спасения леса, а накликали на него еще худшую беду - не кто-нибудь, а сам Бэр, авторитетнейший академик, провозгласил не вред, но пользу истребления лесов.

Возражая ему и опровергая, они доказывали: если в стране, обильной водою, вырубить и истребить леса, то источники иссякнут. Что же касается северных лесов, то они не только не мешают, но составляют для русского хлебопашца единственную, весьма важную и ничем не заменимую защиту от господствующих в летнее время суровых северных ветров, и вся Россия обязана лесам защитой своего хлебопашества от этих ветров. Истребление северных лесов, убеждали они, приведет к обмелению Волги и многих других рек.

Бэр отшучивался: мол, если признавать влияние леса на климат и на количество атмосферных осадков, то следует признавать и влияние зонтиков и знамен, тоже защищающих почву от нагревания солнцем.

Мне искренне не хочется этим историческим фактом бросить хоть малейшую тень на славное имя академика Бэра Карла Максимовича. Медикам-эмбриологам хорошо известны "законы Бэра", служащие им и сегодня. Естествоиспытатели и географы знают "Бэра закон", объясняющий причину подмыва правых берегов рек в Северном полушарии и левых в Южном влиянием вращения Земли.

Бэр был почетным членом Петербургской Академии Наук, являлся одним из учредителей Русского географического общества и сам много путешествовал - участвовал в экспедиции на Новую Землю, где и сегодня есть мыс, носящий его имя. Был в длительной экспедиции по географическому описанию Каспия и трудами своими внес немалую лепту в познание России. Его имя и поныне в числе величайших естествоиспытателей мира. Однако и гениальные умы не избавлены от ошибок. Такой ошибкой были его суждения о лесе. Ошибка эта усугубилась тем, что исходила от авторитета, современники которого доводили ее до абсурда. Да и не только современники. Некоторые наши теоретики и по сей день продолжают утверждать, что во многих российских областях фактическая лесистость превышает необходимую. А степень необходимой лесистости они выводят из той нормы, которая принята для степной зоны с искусственными посадками защитных лесных полос.

Есть у меня и личный мотив.

В тихое, мирное еще время, когда Эстония не помышляла об отделении и самостоятельности, мне довелось побывать в Тарту на конференции по экологическим проблемам. Проходила она в старейшем университете, который окончил Бэр и в котором он многие годы работал. Правда, до этой поездки я ничего о Бэре еще не знал и не слышал. Думаю, и многие участники конференции были столь же осведомлены, и поэтому, как и я, испытали стыд, когда хозяева первым делом повели нас в дом-музей, в котором жил Бэр (так получится, что через несколько дней я окажусь без места в гостинице и меня на несколько ночей поселят именно в этом доме, не в музейных, разумеется, комнатах).

Потом, испросив нашего согласия, всех нас посадили в автобусы и повезли на городское кладбище - поклониться праху Карла Максимовича Бэра...

Где, кому еще, в каком городе огромной нашей страны могло прийти такое в голову - сначала светлой памяти предков поклониться, а уж потом ходить по земле, на которой они жили, говорить о тех проблемах, обсуждать которые начинали они, мы же лишь продолжаем их разговоры, зачастую ничего о том не зная, и потому разговоры наши бывают порою так наивны, а то и глупы.