Гвардейский Таманский авиационный полк

В дни учебы

1

— Становись!

Когда вытянулись в одну шеренгу, командир зачитал приказ № 1: всем коротко постричься.

Это было грустно: к косам привыкли с детства. Но приказ есть приказ. К тому же за девять дней пути косы причинили немало хлопот, совсем лишних и докучливых.

С походной песней будущие пилоты направились в город. Шли окраинами, гулко стуча сапогами по булыжной мостовой и радуясь о душе тому, как это здорово получается: совсем будто на параде.

Но до парадов было еще далеко. Об этом напомнил забавный случай, происшедший по дороге с вокзала.

Саша Хорошилова, меньше всех ростом, замыкала колонну, шагая с гордо поднятой головой. По пути она увидела, что несколько военных, стоявших на тротуаре, с явной усмешкой наблюдали за шествием девушек Саша еще выше вздернула голову, надув губы. И вдруг военные закричали вслед:

— Смотрите, смотрите, да это же Хорошилова идет! — и от души рассмеялись.

Подумав, что ее узнали институтские ребята, она оглянулась, чуть не отстав от колонны. Но лица военных были незнакомы. Тем не менее, когда пришли к Дому Красной Армии, Саша торжественно объявила:

— Здесь много студентов! Меня уже узнали... [38]

Девушки и обрадовались и удивились этому, а потом, засомневавшись, внимательно осмотрели Сашу — и все стало ясно. Дело в том, что по воинским правилам положено ставить свои метки на предметах личного снаряжения. Но вместо того чтобы написать инициалы и фамилию изнутри мелкими буквами, Саша, как и многие другие девушки, старательно, огромными буквами вывела свою фамилию на рюкзаке, на противогазе, на ремне, на котелке и всюду, где нужно и не нужно.

Пришли в парикмахерскую. Подбадривая друг друга шутками, девушки усаживались в кресла. Щелкали ножницы, падали на пол косы. Из зеркал смотрели незнакомые, совсем мальчишеские лица.

— Вот теперь порядок, — одобрительно сказал старик-мастер, отряхивая салфетку. — Как есть солдатики!

Вечером, устраиваясь спать в огромном спортивном зале, с рядами двухъярусных коек, они долго делились впечатлениями. Все было ново, непривычно.

— Ну, поздравляю, девочки! — звонко провозгласила Женя Жигуленко. — Исходные позиции заняты, переходим в наступление!

Все улыбнулись, хотя многим в этот момент совсем не было весело. Непривычная обстановка вселяла чувство тревожного ожидания.

Вскоре был зачитан приказ о распределении личного состава по группам для боевой учебы. Групп было четыре: летчиков, штурманов, механиков и вооруженцев.

В летную группу включили летчиков-инструкторов из аэроклубов и бывших пилотов Гражданского воздушного флота.

В штурманскую группу зачислили девушек с законченным средним и неоконченным высшим образованием. Это была особенно многочисленная группа, поскольку подготовленных штурманов-женщин почти не было в стране. В нее вошли студентки МГУ Ирина Ракобольская, Аня Еленина, Катя Рябова, Женя Руднева, Дуся Пасько, Руфина Гашева, Полина Гельман, Леля Радчикова, Вера Белик; студентки Московского авиационного института Галя Докутович, Наташа Меклин, Рая Аронова; студентки медицинского института Таня Сумарокова и Катя Доспанова. В эту же группу были включены Женя Жигуленко и Катя Тимченко, а также две [39] девушки, окончившие летную школу со штурманским уклоном, — Софья Бурзаева и Лариса Розанова.

Девушки, имевшие специальное техническое образование, зачислялись в группу авиамехаников. Все остальные составили группу вооруженцев. Технический состав, в свою очередь, делился на подгруппы с более узкой специализацией: специалистов по приборам, по электрооборудованию и вооружению.

Не все были довольны тем, куда их определили. Так, Саша Акимова, разобравшись в обстановке, пришла к выводу, что нет ничего увлекательнее специальности штурмана. Но так как в Москве она заявила, что хочет быть стрелком-вооруженцем, ее и зачислили в группу вооруженцев.

— Не огорчайся, — утешали подруги. — Захочешь — будешь и хорошим вооруженцем и штурманом.

Так и получилось впоследствии, а пока что живые, с огоньком глаза ее помрачнели.

Были взволнованы и другие девушки. Только сейчас, ознакомившись с планом боевой учебы, со своими новыми задачами, они до конца ощутили всю их сложность и значительность.

Расписание занятий было такое: десять учебных часов в день — для всех, для штурманской группы — еще один час на изучение телеграфной азбуки. «Много это или мало?» — размышляли девушки. И решили: скорее мало, чем много.

В нормальных условиях, до войны, такой теоретический курс, который предстояло изучить им, преподавался в военных авиационных училищах три года. А девушкам отводилось для него три месяца. Но никто не выдавал своей тревоги, которая сказывалась лишь в случайно прорывавшихся словах, жестах, а вскоре была полностью стерта самой жизнью.

Подбадривая девушек, Раскова постоянно говорила:

— Нам оказали большое доверие, разрешив создать единственную полностью женскую авиационную часть в Красной Армии. Это доверие мы должны оправдать во что бы то ни стало.

Но предстояли большие трудности. Зима выдалась суровая. Снежные метели так замели аэродром, что трудно было выводить самолеты на стартовые дорожки. Резкий ветер обжигал лицо, рукавицы нельзя было снять: [40] пальцы коченели мгновенно. От стужи перехватывало дыхание, брови и ресницы покрывались белой ледяной коркой.

Особенно тяжелы были ночные полеты. На полигоне зажигали костры — воображаемые вражеские объекты, на них надо было сбрасывать бомбы. Это называлось «гасить фонари». Если удавалось погасить всг «фонари», указанные в задании, летчицы были счастливы. И им это уда валось все чаще. Опыт приходил медленно, но неуклонно.

2

...Подъем! Дежурный, торжествуя.

Эти шутливые стихи, написанные Галей Докутович уже на фронте для художественной самодеятельности полка, напоминали девушкам, как труд но было поначалу привыкать к воинскому распорядку, преодолевать домашнюю привычку понежиться, подремать в постели.

Нелегко было в первые дни быстро одеваться, не теряя ни минуты Галина недаром включила далее в эти стихи язвительную строку, касающуюся ее любимого друга:

...А ну, подтянем, Гельман, эй!.

Полина в первое время никак не могла укладываться в десять минут, отведенных для утреннего туалета, не умела сноровисто и быстро надевать и снимать снаряжение. Старшине группы Гале Докутович было предложено не спускать глаз с Гельман, контролировать ее с часами в руках Перед сном Галя заставляла Полину по нескольку раз одеваться, пока, наконец, она стала это делать, как положено, не теряя ни минуты напрасно.

После зарядки, до завтрака, будущие штурманы тренировались в телеграфной азбуке, упражнялись на счетной линейке. Проработав час, отправлялись в столовую. А потом вместе с летчиками расходились по классным комнатам, где ждали их лекции, семинары, тренировки. [41]

Женя Руднева говорила в шутку, что легче девушке попасть на Марс, чем овладеть штурманской наукой. Но она знала, что придется водить самолеты в различных метеорологических условиях: при хорошей и плохой видимости, под облаками и над ними, а то и в облаках, при попутном, встречном или боковом ветре. Надо было изучить основы аэронавигации, научиться распознавать местность, ориентироваться в полной темноте. От штурмана требовались серьезные, разносторонние знания. И девушки добивались их настойчиво и целеустремленно.

Хотя официально учебный день ограничивался десятью часами, на самом деле они учились по шестнадцати-семнадцати часов в сутки. Даже в столовой, поджидая обед, читали учебники, разбирали задачи. Поздним вечером, до самого отбоя, сидели за книгами в штурманской комнате, прокладывали маршруты на карте. Понимая, что самое опасное — пробелы в знаниях, девушки забрасывали преподавателей десятками вопросов.

Нелегко было с теорией, еше труднее — с практическими навыками.

Двадцать второго декабря 1941 года Женя Руднева писала в дневнике: [42]

«Сижу на морзянке и огорчаюсь. Ничего у меня не клеится: с цифрами еще кое-как, а вот с буквами я никак не справляюсь, мы принимаем по радио, сразу на слух. Сейчас мы разучили условные знаки радиообмена, так я, наверное, всегда буду сообщать, что слышу плохо, не поняла и чтобы давали медленнее. И интересно получилось: эти звуки я сразу усвоила. Ну да ладно, справлюсь».

Женя не писала друзьям о другой своей беде, также стоившей ей немало горьких дум и настойчивого труда. Когда воинская жизнь вступила в свои права и началась строевая подготовка, Жене пришлось немало пострадать.

Она не умела ходить в строю, то и дело путала шаг. «Если бы она не обращала внимания на это, — вспоминают подруги, — то пошла бы правильно, а тут, когда вся в напряжении, изо всех сил старается, чтобы лучше было, — получалось хуже: правая нога, правая рука...» Но Женя ничем не выдавала своих переживаний, натянуто улыбалась, когда копировали ее манеру ходить. Урывая минуты от отдыха, она начала сама тренироваться в строевой выучке, учиться шагать по-военному. И наконец пришел день, когда все у нее стало получаться на плацу само собой.

Малые и большие трудности были у всех — у летчиков, у техников, у вооруженцев.

Обращаясь памятью к той поре, девушки пели на фронте:

...С какою охотой учиться мы стали,

3

Хотя все девушки, зачисленные в группу летчиков, имели к тому времени уже некоторый опыт пилотирования, учеба требовала от них немалого напряжения.

Преподаватели, инструкторы не допускали никаких скидок, добиваясь предельной отточенности каждого приема, умения владеть машиной, знать и чувствовать ее почти так же, как превосходный спортсмен знает и чувствует свое тело.

Возвращаясь с занятий, особенно после того, как учебные задачи усложнялись, [43] начинались ночные полеты, тренировки в полетах вслепую, под колпаком, ориентируясь лишь по приборам, девушки шли медленно, молча, усталые. Но это не тяготило их. Они летали — вот что главное! Дружелюбно, но все же явно свысока подшучивали пилоты над штурманами, не отрывавшимися сначала от книг, карт, приборов, называли их то алхимиками, то кабинетчиками.

— Ну как, хорошо живется в четырех стенах?

Штурманы отвечали с шутливой заносчивостью:

— Мозг на то и мозг, чтобы быть внутри. А руки — они всегда снаружи!

Летчики иронически усмехались:

— Поглядим еще, кто из нас мозг, а кто руки!

Одно только огорчало девушек: им дали маленькие, скромные самолеты «По-2», знакомые еще по аэроклубам.

«По-2», или, как он назывался прежде, «У-2», был создан выдающимся советским авиационным конструктором Николаем Николаевичем Поликарповым еще в 1927 году и вступил в эксплуатацию с 1928 года. За время, минувшее с тех пор,- советская авиационная промышленность выпустила много разнообразных типов самолетов всевозможного назначения, совершенствовавшихся год от году. А незатейливый «По-2» продолжал свою службу, завоевывая все большую популярность. Предназначенный для учебных занятий в летных школах и аэроклубах, он нашел широкое применение в народном хозяйстве, а в годы войны — и в боях.

«По-2» — самолет деревянной конструкции с перкалевой обшивкой, биплан с расчалками. Скорость его невысока, грузоподъемность небольшая. Но зато он обладает легкостью и простотой управления, и, главное, для посадки и взлета ему достаточно совсем небольшого клочка земли.

Командование учло это и разработало такие методы боевого использования «По-2», которые превратили его в действенное, грозное оружие.

Через некоторое время на фронте девушки-авиаторы убедились в этом на личном опыте. И тогда они, посмеиваясь, вспоминали свое былое разочарование, перестав завидовать тем, кто сражался на тяжелых бомбардировщиках, [44] быстроходных штурмовиках и истребителях. А пока, снова и снова взлетая на «По-2» с учебного аэродрома, совершенствуясь в умении владеть этой маленькой и скромной машиной, они с завистью провожали взором быстрокрылые могучие самолеты новейших типов.

4

Когда начали изучать различные конструкции самолетов, отечественных и иностранных, Зина упала духом. Сколько она ни готовилась к занятиям, ей все казалось, что машины ничем не отличаются друг от Друг» и никогда не удастся запомнить, какая между ними разница.

На зачете после десяти занятий ей пришлось отвечать первой.

— Не знаю задачи, — откровенно сказала она. — Не могу отличить один самолет от другого...

Но когда стали отвечать другие девушки этой группы, то выяснилось, что они тоже мало что усвоили.

Зину и ее подруг вызвали к начальнику штаба. Поговорив с ними, он понял, что дело не в их нерадивости, а только в молодости и отсутствии опыта. Отчитав девушек за то, что они молчали на занятиях, не требуя повторения, разъяснений непонятного, начальник штаба сказал:

— Нужно вам напрячь все силы, а задачу решить. Знайте, что невозможного для советского человека не должно быть.

И девушки пошли на штурм. По утрам, до завтрака, они спрашивали друг друга об особенностях всевозможных самолетов. После обеда, вместо того чтобы отдыхать, как положено, шли в учебный корпус, где за стеклом стояли макеты машин. Через несколько дней состоялся дополнительный урок, а затем зачет. Зина сдала его на «отлично». Отличную оценку получили и ее подруги.

Долгое время Зина не могла различить на летном поле, где старт, где финиш. Когда она шла по летному полю, то ей казалось, что всюду машут красными флагами, везде самолеты, попробуй отыщи тот, который нужен! Случилось однажды, что весь день она ходила по аэродрому, но так и не нашла свой самолет и не выполнила задание. И опять помогла настойчивость. Скоро Зина уже могла ходить по летному полю, действуя точно, безошибочно.

Инженер по вооружению Надежда Александровна Стрелкова, прибывшая в полк в первые дни боевой учебы, полюбила молодых вооруженцев Все быстрее и успешнее усваивали они свои ответственные обязанности, не щадя ни времени, ни сил. [45]

Бывали, конечно, оплошности, неудачи. Когда вначале девушки тренировались в подвеске тренировочных цементных бомб, они часто садились на них отдыхать. За это их критиковали на собрании, высмеяли в стенной газете. Девушки запомнили урок.

С боевыми бомбами они обращались уже осторожно. Обучаясь подвешивать их в темноте, вооруженцы старались не пускать в ход карманных фонариков, проверяя руками, правильно ли подвешена бомба, крепко ли закрыт замок. Саша Хорошилова, чтобы не ошибиться, подвешивала бомбы голыми руками в самые лютые морозы, только в редких случаях надевая перчатки. Она шутила:

— Руки у меня особые — холода не боятся!

В расположенных рядом авиационных частях также шла подготовка вооруженцев. Когда дело дошло до последних зачетов, девушки показали более высокие знания, чем мужчины.

— Мы не хотели осрамиться, — вспоминает Зина Вишнева. — Мы рассуждали так: раз добились того, что взяли нас в армию, стало быть, надо быть не только наравне с мужчинами, а перегнать их, работать лучше, чем они!

Успешно овладевали новым делом Маша Логачева, Маша Марина, Лида Гогина, Лида Николаева, Таня Масленникова, Надя Студилина. Гордясь своей специальностью, они говорили:

— На земле работать хорошо сможет не каждый — тут только смотри да смотри!

Но некоторые из них, все же вздыхая, смотрели, как самолеты взмывают в небо, мечтая о том, чтобы и самим летать. И впоследствии многие добились этого.

5

В тот год зима была суровая, с сорокаградусными морозами. С Волги дул резкий ветер, обжигая лицо, леденя руки. А сколько технических неполадок, маленьких аварий случалось на первых порах из-за того, что у девушек еще мало было знаний, навыков...

Только авиамеханик Таня Алексеева имела опыт обслуживания моторов, особенно важный в тяжелых зимних условиях. Остальные представляли себе это лишь теоретически, а многие и теорию-то слабо знали.

Днем работалось сравнительно легко. Солнечные лучи, правда, не грели, но от них как-то теплее становилось на душе. Зато по ночам приходилось очень тяжко. Они были долгие, холодные, и когда начались ночные полеты, авиамеханикам приходилось по четырнадцать-пятнадцать часов [46] быть на старте. Чтобы как-нибудь согреться, они старались все врем и двигаться, бегали, прыгали на одном месте, и, хотя под конец не помогало и это, никто не слышал от них и слова жалобы. Таню Алексееву, Дусю Коротченко, Катю Бройко, Соню Лаврентьеву, Римму Прудникову, Тоню Вахрамееву, Веру Дмитриенко, Галину Корсун, Сашу Османцеву, Раю Харитонову, Аллу Казанцеву, Зину Петрову, Галю Беспалову и других механиков подруги всегда видели бодрыми. Они всегда были готовы подхватить шутку, сердечным словом согреть подругу и работали неутомимо.

Как-то на аэродром прилетел самолет, не имевший полного комплекта электрооборудования.

Инженер по спецоборудованию Клавдия Алексеевна Илюшина воспользовалась этим, чтобы показать своим питомцам на практике схему электрооборудования, которую они знали до того лишь по учебникам. Натянули провода, поставили огни — сигнальный, боковой, хвостовой, пристроили фары. И прибористы Оля Голубева, Вера Бондаренко и Полина Ульянова скоро научились самостоятельно разбираться в электрооборудовании самолета.

Многие из девушек-прибористок впоследствии переквалифицировались [47] в механиков, штурманов. Только Вера Бондаренко осталась верна своей специальности до конца войны. Однополчане до сих пор вспоминают, как на любом аэродроме днем и ночью звенел ее тоненький голосок:

— А у вас с приборами все в порядке?

С приборами все было в порядке, потому что за ними следила заботливая и вездесущая Вера Бондаренко.

Большую работу проводила с летчицами, штурманами, авиамеханиками и вооруженцами скромная и незаметная Тамара Гумилевская — начальник химической службы полка.

6

Из Харькова приехала авиамеханик Галина Корсун. Трудный жизненный путь пришлось пройти этой девушке из Полтавщины.

Галина родилась в 1921 году в семье каменщика. У ее отца был хороший голос. Он запомнился Галине веселым, общительным человеком, влюбленным в русскую песню.

В 1928 году Галя окончила семилетку и решила стать педагогом. Успешно окончив трехмесячные педагогические курсы, Галя поступила работать воспитателем в Мало-Даниловский детдом. Но работа оказалась совсем не такой увлекательной, как ее представляла себе Галя, и она поняла, что педагогическая деятельность не была ее призванием. «Дадим стране сто тысяч летчиков!», «Молодежь, на самолеты!» — эти лозунги Осоавиахима можно было тогда услышать по радио, увидеть на плакатах и в газетах. И Галина решила пойти в авиацию.

Здесь ей пришлось преодолеть много препятствий. Одна за другой следовали медицинские комиссии: врачи признали Галину не годной для службы в авиации. Но она сумела убедить врачей и стала курсантом Харьковского железнодорожного аэроклуба.

После окончания занятий в аэроклубе Галине предстояло поехать в Ленинград на курсы усовершенствования. Однако на ее заявление из Ленинграда ответили, что ей необходимо обратиться в Наркомат обороны. [48]

Галя приехала в Москву и через два дня добилась пропуска на прием к Клименту Ефремовичу Ворошилову. Народный комиссар обороны встретил ее ласково и первым делом усадил в кресло. Узнав о твердом желании Галины поступить на курсы усовершенствования летчиков, Ворошилов сказал:

— Да, нашей авиации нужны смелые люди с большой силой воли. С вашей настойчивостью вы сможете быть хорошим специалистом...

Галя от волнения приподнялась с кресла.

— Но курсы — это мало, — продолжал Климент Ефремович. — Надо идти в институт. Стране нужны квалифицированные специалисты. Поступайте в институт.

Окрыленная словами наркома, Галя поступила в Харьковский авиационным институт.

Великая Отечественная война прервала ее учебу. Галина решила идти на фронт. В штабе Приволжского военного округа она получила назначение — выехать в распоряжение майора Расковой...

Надежда Попова, голубоглазая пышноволосая девушка, — дочь паровозного машиниста из донецкого поселка Мушкетово. Она, так же как и многие девочки того времени, мечтала стать летчицей.

В 1937 году, когда Надя перешла в 10-й класс, на улицах поселка она увидела плакат Осоавиахима: «Вступайте в аэроклубы!» И Надя решила, что этот призыв обращен и к ней.

Тайком от родителей она пошла в аэроклуб. Там она прошла врачебную комиссию. На всякий случай прикинула себе в анкете два года, и ее приняли в число курсантов. Отец и мать не верили своим глазам, когда 8 марта 1938 года прочли в газете «Сталинское племя», в заметке «Отличники летного дела», что первой среди отличников — молодых пилотов является Надя Попова из горняцкого поселка Мушкетово.

Все было бы очень хорошо, если бы не молодость Нади. «Годами не вышла», — ответили в летной школе, куда она подала заявление. Тогда Надя написала письмо Марине Расковой и Полине Осипенко и при их содействии поступила в Херсонскую летную школу на штурманское отделение. [49] Через год Надя вернулась в Донбасс с дипломом летчика-штурмана и стала обучать курсантов в том самом аэроклубе, где получила первоначальное летное образование. Но началась война.

...У приземлившегося «По-2» собрались курсанты. Окружив инструктора, они внимательно слушали разбор только что закончившихся учебных полетов.

В это время из репродуктора резко донеслось:

— Инструктора Попову к начальнику!

Полова недовольно поморщилась в сторону голоса: разбор еще не был закончен.

— Вы свободны, товарищи! — сказала она курсантам и побежала к зданию школы.

Начальник школы встретил ее стоя:

— Опять вы, Попова, посылали рапорт в Москву об откомандировании в действующую армию?

— А что, есть ответ?

— Слушайте, Попова. В Москве предоставили решать это дело мне, но [50] я вас не отпускаю. Я считаю, что такой опытный инструктор, как вы, нужнее сейчас в школе. Я тоже хотел бы воевать с гитлеровцами, но приказ есть приказ, и я сижу за несколько тысяч километров от фронта и...

— Простите, товарищ начальник школы! Но я думаю, что если бы вас отпустили, вы бы с большим удовольствием...

— Я вас не отпускаю...

— Ну, знаете!..

— Что «знаете»? Повторяю: вы нужны здесь. А если в Москве думают иначе, если вы там нужнее, пусть пришлют формальный вызов. А вам я запрещаю подавать рапорты куда бы то ни было. Идите!

Девушка пулей вылетела из комнаты. «Как? Столько времени ждала, надеялась!.. И даже запрещает проситься на фронт. Как же, буду я здесь сидеть!» И через десять минут попутная машина остановилась у городского почтового отделения, а в Москву ушло заказное письмо с новой просьбой Поповой.

Ответ пришел неожиданно быстро, И он был такого характера, что начальник школы разговаривал уже иначе: это был настоящий вызов в Москву, подписанный начальником группы формирования Героем Советского Союза М. М. Расковой.

— Слушайте, Попова, неужели вам плохо у нас? Что вы будете делать в Москве?

— На фронт пошлют.

— Ладно. Задерживать вас теперь я не имею права. Но прошу как комсомолку — выпустите свою группу. Ведь осталась неделя всего.

Состоялся первый выпуск курсантов, обучавшихся под руководством Поповой. Из четырнадцати ее учеников девять окончили курс с оценкой «отлично», остальные — «хорошо».

В приволжский город она прилетела из Средней Азии, куда эвакуировалась со своим аэроклубом и где готовила новую группу будущих летчиков.

— Отлично, что приехала, — обрадовалась ей Раскова. — Куда хочешь? [51]

— В тот полк, который первым пойдет на фронт.

— Хорошо. Проходи комиссию.

В конце ноября 1941 года к Расковой приехала еще одна квалифицированная летчица — Серафима Амосова.

Активная комсомолка, она одна из первых в своем родном городе Красноярске овладела профессией, считавшейся неженской, стала токарем по металлу. В это время ею целиком овладело желание стать пилотом. По настоятельной просьбе Амосовой комсомол направил ее в планерную школу, а затем в Тамбовскую летную школу. Окончив школу с отличием, она вернулась в Западную Сибирь и как пилот Гражданского воздушного флота водила самолеты на магистрали Москва — Иркутск.

Война застала ее в городе Янауле начальником учебной части летной школы. Получив телеграфный вызов Расковой, Амосова немедленно собралась и на попутном самолете вылетела в Москву, не успев даже привести в порядок домашние и служебные дела, лишь наскоро расцеловав ошеломленных родных. [52]