Гвардейский Таманский авиационный полк

Полк прибыл на фронт

1

Под крыльями самолетов расстилалась бескрайняя приволжская степь, еще не тронутая палящим летним зноем. Расцветали луга, прозрачный пар поднимался от распаханной тракторами земли. Трудно было представить себе, что совсем недалеко, в каких-нибудь двухстах-трехстах километрах, бушует война.

«Скоро фронт...» — мелькало в мыслях то у одной, то у другой девушки. Им и раньше приходилось летать строем и по маршруту, но то были учебные тренировочные полеты. Теперь они совершали свой первый самостоятельный полет.

Через час сорок минут пошли на посадку у небольшого степного хутора, известного своей кумысолечебницей. Сели на луг, усыпанный цветами.

Выскочив из самолетов, девушки рассыпались по лугу. Всплескивали руками, смеялись:

— Да это рай!

— Цветы! Какая прелесть!

Жене Жигуленко особенно повезло: ей первой бежавший навстречу хуторской парнишка поднес большой букет душистой сирени. А вскоре у всех в руках были охапки цветов.

Расставив самолеты и накрыв моторы чехлами, девушки разбрелись по степи. Здесь был небольшой промежуточный аэродром, на котором стояли самолеты разных типов. Вокруг них копошились летчики, авиамеханики, обслуживающий персонал. [85]

Отдохнув, пообедав, вечером пошли в кино. Когда настала ночь, собравшись в кружок на лугу, тихо запели:

Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы серые ходят чередой...

Ночевать девушкам пришлось в клубе на наскоро сколоченных трехэтажных нарах. «Ночью, — вспоминает штурман Алла Казанцева, — все это громоздкое сооружение развалилось. От грохота все проснулись. Сначала думали, что в дом угодила бомба».

Короткая майская ночь минула незаметно. На рассвете полк поднялся, чтобы продолжать свой путь. Пролетев еще около полутораста километров, приземлились на аэродроме в районе Сталинграда. Здесь было много самолетов. Одни поднимались в воздух, другие садились.

После обеда и заправки машин полетели к конечному пункту маршрута — станице Морозовской.

День был солнечный, но ветер, раньше чуть приметный, резко усилился. За Сталинградом почувствовалось дыхание войны. С высоты были видны свежевырытые окопы, длинные противотанковые рвы.

Штурманы нетерпеливо и чуть настороженно поглядывали на карту. Где же Морозовская? Время шло. Очевидно, встречный ветер основательно затянул полет...

Внезапно воздух наполнился рокотом многих моторов. Навстречу пронеслись «ястребки», петляя и кружась. Это наши истребители встречали женский полк, демонстрируя свое мастерство.

Вот и аэродром с посадочными знаками. Самолеты пошли на посадку. На аэродроме уже были заготовлены трава, солома, ветки, целые деревья для маскировки машин.

Первый большой перелет закончился успешно. Марина Раскова и Евдокия Бершанская приказали всем отдыхать, а сами вылетели к командующему воздушным соединением генералу Вершинину для доклада.

В штабе их встретили радушно. Командующий был в отъезде, просил подождать. Завязалась оживленная беседа с работниками штаба. Они интересовались полком, уровнем его подготовки, готовностью приступить к выполнению боевых заданий.

Раскова и Бершанская заверили, что полк представляет собой настоящую боевую единицу, что девушки-авиаторы от мужчин не отстанут.

— Очень приятно слышать, — улыбнулся генерал, но за этой вежливой улыбкой чувствовалось некоторое сомнение.

Вскоре вернулся командующий армией генерал Вершинин. Усадип Раскову и Бершанскую в кресла, он стал подробно расспрашивать, как прошел перелет с берегов Волги, как устроились, в каком состоянии полк. Потом он захотел ознакомиться с документами, характеризующими персональную подготовку летчиков, техников и вооруженцев. Бершанская развернула огромный рулон ватманской бумаги. [86]

— Да тут читать хватит на сутки, — невольно улыбнулся командующий и стал просматривать материал.

Потом он задал ряд вопросов. Летали ли летчицы в лучах прожекторов? Умеют ли они возить двух человек в задней кабине? Умеют ли садиться без прожекторов и при ограниченном освещении? Летали ли с полной нагрузкой?

В заключение командующий сказал, что полк войдет в дивизию полковника Попова. Он предупредил: в дальнейшем, учитывая тактику неприятеля, полным составом не летать, разделиться на группы и совершать перелеты на отведенный аэродром на рассвете или с наступлением сумерек.

Раскова поинтересовалась, какие в дивизии Попова полки: только ли легкобомбардировочные или смешанные?

— Попов у нас «купец», — шутя ответил командующий. — он все берет, но ваш полк «По-2» пока будет у него единственным.

В полку с нетерпением ждали возвращения своих командиров. Хотелось скорее узнать, куда пошлют, что прикажут делать. [87]

Политработники Рачкевич, Рунт, Карпунина, Дрягина, Фетисова ознакомили личный состав с оперативными сводками за последние дни. Наступление фашистских дивизий продолжалось. Шли ожесточенные бои за Донбасс, продолжалась блокада Ленинграда. В центральных газетах были помещены корреспонденции о героических действиях нашего флота на Севере, партизан в Белоруссии, в Брянских лесах, на Украине, об усилении сопротивления в оккупированных гитлеровцами странах Западной Европы.

Наде Поповой врезалось в сердце одно:

— Фашисты в Донбассе! Донбасс в огне!

Это ее родной край, лучше которого нет на свете. Здесь ее старики прожили без малого полвека, здесь ее отец-железнодорожник десятки лет водил поезда. Здесь она впервые громко прочла в классе: «Ро-ди-на...», впервые увидела самолет, и это определило ее дальнейший жизненный путь. Что теперь делается в Донбассе, в тихом поселке Мушкетово?

Гнев обжигал грудь. Скорее бы, скорее в бой!

2

Личный состав разместился в домиках местных жителей — белых украинских хатах, окруженных садами. Правда, сады носили уже на себе следы войны: кое-где лежали поваленные деревья, сломанные заборы, грядки в огородах были истоптаны. Но, войдя в домики, летчицы были удивлены и даже несколько разочарованы. Разочарованы потому, что рушилось их представление о фронте: не землянки были перед ними, а чистенькие комнаты с вымытыми полами и кровати со свежим бельем.

Столовая «развернулась» в саду, под деревьями. И здесь было так чисто, уютно, так весело бегали солнечные блики по белым скатертям, что на миг почудилось, будто нет никакой войны, все тихо, безоблачно...

На душе было и радостно и тревожно: утром предстояло первое знакомство с командиром дивизии полковником Поповым. Надо было встать рано, одеться аккуратно, до блеска начистить сапоги, подтянуться, держать себя молодцами. Разукрасив свои комнаты цветами и зеленью, девушки быстро улеглись спать.

К назначенному часу весь личный состав полка выстроился на аэродроме у самолетов. Ждали прибытия командира авиадивизии.

Полковник Попов появился в сопровождении Расковой и Бершанской. С людьми новой части, поступившей в его подчинение, он предварительно ознакомился по документам. Теперь он держался так, словно интересовался [88] только материальной частью. Лицо его было угрюмо. Он ничего не спрашивал, не говорил, молча шагая от самолета к самолету, не глядя по сторонам.

«Может быть, он недоволен чем-нибудь? — думали девушки. — Чем же?..»

Но командир дивизии молчал.

Когда летчицы расходились с аэродрома, насмешливая и острая на язык Саша Акимова, пожав плечами, продекламировала:

— «И на челе его высоком не отразилось ничего...»

Раскова и Бершанская также недоумевали. Хотя все было в порядке — и люди и самолеты, новые, хорошие, командир дивизии, идя с аэродрома, молчал насупившись. И оттого, что он хмурился неведомо почему, Расковой и Бершанской было не по себе.

Вспомнив шутку командующего о «купце» и желая разрядить атмосферу, Раскова спросила:

— Ну что же, товарищ полковник, берете?

Попов понял намек.

— Беру, — ответил он.

Все рассмеялись. Лед, казалось, был сломан. Перед отъездом командир дивизии сказал, что пришлет специалистов с планом дополнительной тренировки летного состава для работы в условиях фронта, и, прощаясь, обещал часто навещать полк.

— А все-таки он сомневается, — задумчиво сказала Раскова, когда полковник улетел на своем самолете. — Не верит... Что же, это понятно. Что он увидел? Двадцатилетних девушек...

— Но мы-то с тобой знаем, Марина Михайловна, что это за девушки, — сказала Бершанская.

— Мы знаем. Но нужно, чтобы и наше командование узнало и поверило.

Помолчав, Марина Михайловна добавила:

— А ты заметила, что все наши были немного расстроены встречей?

— Да, и даже приуныли.

— Необходимо рассеять это настроение. Надо внушить, что в дивизии смотрят на наш полк, как на серьезную, боевую единицу, что от нее ждут активных действий. Все у нас так стремились на фронт, и теперь, когда мечта исполнилась, надо еще выше поднять боевой дух.

— Безусловно. Сегодня же соберем партийное и комсомольское бюро. Вызовем парторгов и комсоргов, лучших агитаторов. Общих собраний, я думаю, сейчас созывать не будем, проведем индивидуальные и групповые беседы, каждому объясним его задачу.

— Правильно. Свяжитесь с политотделом дивизии. [89]

...Два дня спустя девушки прощались с Мариной Расковой, получившей новое назначение. Когда она появилась перед строем полка, все заметили, как необычно блестят ее глаза, как взволновано всегда спокойное, ясное лицо.

— Дорогие друзья мои! — сказала Марина Михайловна. — Вот и настал час нашего расставания. Не скрою, мне не хотелось бы с вами расставаться, но меня ждут другие обязанности. Вам, товарищи, предстоят большие дела! Держите высоко знамя своего полка, докажите, что умеете защищать Родину наравне с вашими братьями! Желаю вам удачи. Желаю, чтобы ваш полк стал гвардейским!

Горячие, задушевные слова Расковой глубоко тронули девушек.

В ответной речи командир полка капитан Бершанская заверила, что полк с честью выполнит все поставленные перед ним задачи.

Образ Расковой навсегда остался в памяти девушек, как образ прекрасной, сильной духом русской женщины, преисполненной достоинства и чести, пламенной советской патриотки, для которой в Родине воплощено самое дорогое, светлое и любимое на свете.

И еще запомнили они ее слова: «Желаю, чтобы ваш полк скоро стал гвардейским...»

3

Отсутствие второго фронта в Европе позволило гитлеровцам предпринять летом 1942 года мощное наступление против Советской Армии. После сокрушительного разгрома немецко-фашистских войск под Москвой враг уже не имел возможности вести наступательные операции на всех направлениях, как было летом и осенью 1941 года. На этот раз захватчики развернули наступление на узком участке фронта, на юго-востоке, задумав обойти отсюда Москву и затем овладеть ею. Обеспечив себе подавляющее превосходство в количестве войск, гитлеровцы рвались к Дону — последней водной преграде на пути к Сталинграду и Кавказу.

Задача нашей армии в этот период состояла в том, чтобы как можно дольше задержать фашистские войска, не дать им переправиться на левый берег Дона, обеспечить планомерный отход наших частей на другие оборонительные рубежи, за которыми готовились новые резервы.

Ожесточенные бои шли в южной части Донецкого бассейна, на реке Миусе, на подступах к Таганрогу. Фашистские дивизии устремились к переправе через Дону станиц Константиновская, Мелеховская, Раздорская.

Здесь, над донскими степями, и предстояло действовать женскому авиационному полку. [90]

Необходимо было прежде всего тщательно изучить район действий. Летчицы и штурманы засели за карты. Из штаба дивизии прибыли уже участвовавшие в боях на этом фронте офицеры. Под их руководством начались тренировочные полеты. Летали по маршруту и днем и ночью. Приучались распознавать с воздуха укрепленные пункты противника, его огневые точки. Совершенствовались в искусстве бомбометания. Осваивали методы полета в свете прожекторов и приемы выхода «из прожекторов», из-под зенитного обстрела.

Техники и вооруженцы также были заняты по горло. Самолеты, окрашенные в зеленый цвет, стояли готовые к вылету в любой момент. Инженеры полка Озеркова, Стрелкова, Илюшина, старшие техники Прудникова, Алексеева, Гогина, вооруженцы Марина, Вишнева, Логачева, Масленникова и весь остальной технический персонал учились работать в фронтовых условиях быстро и точно.

Боевое настроение нарастало с каждые днем. Девушкам не терпелось обрушить на врага всю свою ненависть. Им тем более не терпелось сразиться с врагом еще и потому, что они чувствовали по поведению летчиков-мужчин, что те не совсем уверены в боеспособности необычного полка, смотрят на них, как на девочек, которых при первом выстреле противника придется успокаивать, унимать, чуть ли не вытирать им слезы. Прямо об этом никто, конечно, не говорил, но это сказывалось во многом, и девушки стремились поскорее доказать на деле, что они ни в чем не уступают в бою мужчинам.

Полк напряженно готовился к боевым действиям. Партийная и комсомольская организации делали все, чтобы укреплять боевой дух коллектива. Секретарь партбюро части Мария Рунт, секретарь бюро ВЛКСМ Ольга Фетисова, комиссар Евдокия Рачкевич и комиссары эскадрилий, используя советы работников политотдела дивизии, широко развернули агитационную и пропагандистскую работу. Приказ Верховного Главнокомандования о защите Дона, положение на фронтах и в тылу, международная обстановка — все это служило темами ежедневных бесед.

Вскоре состоялось первое на фронте полковое партийное собрание.

Задолго до назначенного времени коммунисты заполнили небольшую комнату рядом со штабом. На собрание приехали командир дивизии, начальник политотдела, инструкторы. В комнате было так тесно, что председательствующий стоял посередине, секретарь примостился с протоколом на подоконнике, а выступающие говорили оттуда, где сидели.

И тем не менее собрание это запомнилось коммунистам своей особой торжественностью и значительностью. Оно как бы дало им путевку в боевую жизнь.

Докладчик, начальник политотдела дивизии Велюханов, предупредил о неминуемых трудностях, выразил уверенность, что коммунисты будут в [91] авангарде, что полк достойно выполнит ответственные и почетные боевые задачи.

Речи выступающих были коротки.

Штурман эскадрильи Лариса Розанова заявила, что готова к выполнению любого боевого задания, что горит желанием бить своими бомбами прямо в цель, беспощадно мстить врагу за горе солнечной Украины, за родной Киев.

Ирина Дрягина, комиссар эскадрильи, сказала:

— Дороже Родины нет для нас ничего на свете. Мы с честью выполним свой долг перед Родиной, перед народом!

В резолюции, принятой собранием, говорилось: «Партийное собрание требует от коммунистов и комсомольцев своей самоотверженной работой добиться того, чтобы полк стал одним из лучших на Южном фронте».

К этому стремились все девушки. Через несколько дней они получили возможность перейти от слов к делу.

4

На аэродроме темно. Мигают карманные фонарики. Самолеты — в боевой готовности. Бомбы подвешены, замки проверены, приборы в порядке.

На командном пункте собрались командиры эскадрилий, их заместители, штурманы. Каждому экипажу объяснено его задание. Командир полка Бершанская со штурманом Бурзаевой вылетела первой. За ней — командир эскадрильи Амосова со штурманом Розановой.

Все, кто был в полку, собрались на старте. Пришел сюда и полковник Попов, пришли командиры из штаба дивизии.

На командном пункте тревожно поглядывали на минутную стрелку. Истекало время, отпущенное на выполнение задания. И вот знакомый гул мотора. Это вернулась Бершанская.

Она вышла из самолета, направилась к командиру дивизии, доложила. Девушки вереницей — за ней. Конечно, это неудобно, так не полагается, но разве утерпишь, чтобы самой, своими ушами не услышать первый в полку доклад о первом настоящем боевом полете!

Слушая, что говорила Бершанская командиру дивизии, как отвечала на его вопросы, девушки расцвели, им хотелось кричать «ура».

— Вот это да!.. — прошептал кто-то с гордостью.

Первый боевой вылет прошел удачно. Бершанская пересекла линию фронта, попала в сетку прожекторов, маневрируя, вышла на цель, сбросила бомбы, видела взрыв. Задание выполнено.

Полет Амосовой и Розановой проходил сложнее. Они точно рассчитали, [92] когда должны быть над целью. Представляли себе, что тут обязательно раздастся грохот орудий, что их самолет встретят огнем. Но странно... По расчету времени самолет должен быть над целью, а все спокойно.

— Давай вернемся на контрольный пункт, — предложила Розанова. — Сделаем еще один заход! Времени до рассвета много.

Вернулись обратно и снова полетели к цели. Целью была шахта, где размещался штаб противника. Вот эта шахта, вот изгиб дороги, железнодорожное полотно. И снова тишина внизу спутала все карты. Решили сделать третий заход и только тогда сбросили бомбы — прямо над целью Раздался взрыв, взметнулось пламя: начался пожар.

В следующую ночь на задания вылетело несколько экипажей, в том числе Нина Распопова с Женей Рудневой. Прежде чем сесть в самолет, Женя вынула из планшета тетрадь, вырвала листок и написала:

«Хочу идти в бой коммунистом. Клянусь до последнего дыхания, до последней капли крови громить фашистских оккупантов.

Она сложила листок пополам, молча передала его Ольге Фетисовой и побежала к самолету.

Распопова и Руднева задание выполнили, но при возвращении не сразу опознали свой тщательно замаскированный а затемненный аэродром. Им было это очень горько, но командир полка успокоил их:

— Боевое мастерство не дается скоро. Опыт, опыт — вот что вам нужно.

Женя Жигуленко была тогда начальником связи эскадрильи.

Перед вылетом она подала заявление о приеме в партию:

«Желаю идти на выполнение боевого задания коммунистом. Священное звание члена партии клянусь оправдать с честью. Буду предана до конца делу Коммунистической партии, буду защищать Родину, не щадя своих сил.

Е. Жигуленко»

Вручив заявление парторгу, она пошла к самолету. Теплый ветер веял ей прямо в лицо. Высоко в небе мерцали звезды. Аэродром, окутанный ночной мглой, казался безлюдным. В тиши и темноте вооруженцы еще раз проверяли, как подвешены бомбы.

Жене вдруг вспомнилась мать — ее голос, ее глаза, ее натруженные, морщинистые руки. Присев под крылом самолета, она быстро написала при тусклом свете карманного фонарика:

«Мамочка! Сегодня у меня первый боевой вылет. Я приложу все силы, чтобы выполнить задание с честью, выполнить так, чтобы принести пользу Родине. Но если что-нибудь случится, ты должна быть стойкой, [93] должна помнить, что твоя дочь погибла за Родину. Я хочу, чтобы ты была мужественной...»

Летела Женя в ту ночь штурманом с летчицей Диной Никулиной. Задание они выполнили, но вернулись несколько разочарованные: не встретили вражеского сопротивления.

А немного позже, выскакивая из кабины на примятую траву аэродрома, Женя подумала: «Зря я мамочку напугала, — обыкновенный маршрутный полет...»

Одна за другой девушки проходили боевое крещение. В большинстве случаев полеты оказывались легкими, врат мало давал знать о себе, чаще молчал. Но случалось и по-иному.

Самолет Иры Себровой и Кати Рябовой, вылетая в первый раз, попал под обстрел зениток. Он удачно вышел из зоны огня и скрылся до того, как его начали вновь нащупывать прожекторы противника.

В следующую ночь Себрова летела с Руфиной Гашевой. Сделали три вылета. Возвращаясь в третий раз на свой аэродром, произвели неудачную посадку — разбили прожектор, повредили самолет. Этот случай послужил [94] темой разбора на собрании летного состава. Выяснилось, что Себрова и Гашева не видели посадочных знаков, так как стартовые огни в целях маскировки горели очень слабо. По ошибке они зашли на посадку с противоположного направления.

Командир полка Бершанская приказала разъединить экипаж, у которого эта неудача была второй, первая — еще на Волге. В таких случаях теряется взаимное доверие между летчиком и штурманом, а без доверия летать нельзя. К Себровой штурманом была назначена Наташа Меклин, а Гашева переведена на самолет Лели Санфировой.

Узнав об этом, Ира опросила у Наташи, когда они были одни:

— Ты не боишься летать со мной? Я ведь неудачница.

Наташа сочувственно взглянула на подругу и ответила, обняв ее:

— Что за ерунда! Всякое бывает, на то и война.

...Вскоре девушки изведали неутихающую боль.

Однажды ночью не вернулись со своего первого боевого задания _в командир эскадрильи Люба Ольховская и штурман Вера Тарасова. Долго ждали их на аэродроме — и не дождались. Не хотелось верить, что нет больше веселой, никогда не унывающей, сильной и смелой Любы. Не хотелось верить в безвременную гибель доброй и скромной Веры Тарасовой.

Весь следующий день девушки жили надеждой, что вот-вот услышат рокот мотора и увидят самолет Ольховской.

Бершанская и все ее подчиненные тяжело переживали эту потерю. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Это заметил командир дивизии.

— Возьмите себя в руки, товарищ майор, — строго сказал он. — Нужно мужественно переносить горе. Ведь если ваш полк каждый раз так будет переживать свои потери, это скажется на его боевых качествах. Потери еще будут, а воевать надо.

Спустя год Ира Дрягина писала в литературном журнале эскадрильи:

«Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего боевого командира... Мы говорим и будем говорить о ней, как о живущей среди нас, неутомимой, горячей, зажигающей всех своим личным примером, своей большой ненавистью к врагу». Продолжал жить в сердцах девушек и образ тихой бесстрашной Веры Тарасовой.

Командиром эскадрильи вместо Ольховской назначили младшего лейтенанта Никулину, штурманом эскадрильи вместо Тарасовой — старшину Рудневу.

В этих назначениях сказалась большая наблюдательность командира полка, умение распознавать людей. Хорошо зная индивидуальные особенности обеих девушек, Бершанская была уверена, что они будут прекрасно дополнять друг друга. [95]

Полеты на боевые задания продолжались. Летали все новые экипажи. Пришел черед Дуси Пасько. Она летела с летчицей Зоей Парфеновой.

В ту ночь на старте присутствовал командир дивизии полковник Попов. Он, видимо, хотел убедиться, что гибель двух девушек не отразилась на боевом духе остальных, хотел поддержать их и сердечным словом и советом старшего, опытного летчика.

Маленькая Дуся Пасько в комбинезоне выглядела еще меньше. И ей показалось, что полковник смотрит на нее с некоторым недоверием: «Что, мол, взять с нее, если она под крылом самолета пешком ходит!..» «Пусть [96] думает, — пронеслось в голове Дуси, — как будто дело в росте! Недаром народ говорит: «Мал золотник, да дорог!»

И она уверенно влезла в кабину, нарочито резко отвернувшись от полковника.

Понял он в чем дело или нет, трудно сказать, но глаза его потеплели, и он долго смотрел вслед машине, скоро растаявшей во мгле.

Самолет миновал линию фронта и точно вовремя вышел на цель. Увидев ее, Дуся сбросила бомбы. Враг не отвечал. Где-то в стороне били зенитки, метались лучи прожекторов, да время от времени рвались снаряды.

Когда экипаж благополучно воавратился на свой аэродром, Дуся подошла к Рачкевич:

— Почему в нас не стреляли, ведь мы попали в цель?

Девушки не знали, что командование дивизии их щадит, давая для первых вылетов незначительные цели, может быть, даже неукрепленные. Это была проба сил, испытание на выдержку. Это была и школа боя, начальный ее класс.

5

Авиаполку Бершанской пришлось покинуть свой первый прифронтовой аэродром и переместиться на юго-восток.

Что может быть горше отступления? Не было ничего тягостнее и страшнее для советских воинов, чем оставлять на разграбление врагу цветущие города и села, отдавать под его иго — пусть и на время — бесконечно дорогих советских людей. Но законы войны жестоки. Чтобы победить завтра, надо было отступать с боями сегодня, изматывая и подрывая силы врага.

Тяжело и мучительно было смотреть на пожары, на груды развалин. Но не было уныния, не было отчаяния. Ничто не могло поколебать веры советских людей в победу. Воля к победе, святая ненависть и жажда мести умножали их силы. И летчицы авиационного полка без отдыха и устали бомбили наступающие колонны.

Вот страничка из дневника Марины Чечневой:

«15 августа 1942 г. Мы с Ольгой Клюевой вылетели на боевое задание и бомбили мотоколонну на дороге по направлению к Константиновском. После бомбометания Ольга наблюдала сильные взрывы и повторявшиеся вспышки огня. Мы были очень удовлетворены полетами в этот день — день моего рождения. Ольга Клюева, возвращаясь с задания, [97] кричала в переговорный рупор "ура" и поздравляла меня с днем рождения и удачным боевым вылетом, который мы провели в эту ночь».

«17 августа 1942 г. При выполнении боевого задания в лесу обнаружили огонь. Это, видимо, было движение машин. Когда Ольга сбросила бомбы, наблюдались взрывы и сильные вспышки. Экипажи, летевшие за нами, подтвердили, что это был склад с боеприпасами. Долго взрывались боеприпасы, на которые были сброшены бомбы».

«30 августа 1942 г. Третий боевой вылет в эту ночь. Бомбили северо-восточнее станицы Константиновской. После наблюдали чередующиеся разрывы с густым дымом, которые длились в течение трех минут. Предполагалось, что взорвано было горючее».

В те дни техник Мэри Жуковицкая неожиданно встретилась со своим братом, от которого не имела вестей с начала войны.

Однажды утром небольшая колонна танков, направлявшаяся к линии огня, остановилась около временной полевой площадки полка. Пока заправлялись машины, танкисты вступили в разговор с девушками. И вот молодой офицер, командир взвода танков, почему-то с грустью смотревший на девушек в авиационных шлемах, сказал со вздохом:

— А моя сестренка до войны тоже хотела стать летчицей, училась в аэроклубе...

— Где же она сейчас?

— Кто знает! Город наш оккупирован, я сразу ушел на фронт...

— А как ее зовут?

— Мэри, Мэри Жуковицкая.

Тотчас, не говоря ни слова, девушки подхватили под руки офицера и вместе с ним побежали к стоявшему неподалеку самолету. Под крылом его, на земле, спал после трудной боевой ночи весь экипаж — пилот, штурман и авиамеханик Жуковицкая.

Борис сразу узнал сестру. Разбуженная, она в первую минуту не верила своим глазам.

— Я думала тебя уже нет... [98]

— Напрасно! Напрасно! Мы еще вернемся домой, в Днепропетровск. мы еще отпразднуем нашу победу!

Все радовались этой встрече. Девушки хотели подарить что-нибудь на память танкисту, но под рукой ничего не было, кроме пачки папирос, которую и вручили ему торжественно.

А танки уже загудели моторами.

— До свидания, дорогие! — сказал танкист, направляясь к своей машине.

— До встречи после победы! — кричали вслед девушки.

Мужественно и стойко переносили однополчане все лишения и тяготы этого исключительно сурового периода войны. Район действий полка менялся почти ежедневно. Непрестанно изменялись очертания линии фронта, трудно было ориентироваться с воздуха, чтобы случайно не ударить вместо врага по своим. А штаб дивизии с каждым днем давал полку все более ответственные задания. Боевая работа требовала от всех огромного напряжения. Ночью самолеты непрерывно шли на бомбежку, днем летчицы становились разведчиками, связистами, помогая командованию оперативно руководить войсками. Много сил отнимали бесконечные перебазирования: то и дело после бессонной ночи днем самолеты перелетали на другую базу, перевозя и технический состав и бомбы. [99]

Часто спать приходилось где попало: на земле, тут же на аэродроме, под крылом своего самолета, на стогах сена или в сараях, один из которых, прежде служивший коровником, девушки прозвали «Гостиница летающей коровы».

Порой не хватало продуктов — пищеблок бродил неведомо где. Правда, жители сел и деревень, где останавливался полк, готовы были делиться последним с девушками. Горели дома, приближался враг, а простые советские люди, окаменевшие от горя, хотя и верили, знали, что горькие дни минуют, ничего не жалели для своих воинов. Но девушки от всего отказывались.

— Что же вы, доченьки, обижаете меня? — упрекала пожилая женщина из станицы Александровской Иру Себрову и Наташу Меклин. — Не у чужих небось, у себя дома, кушайте, кушайте на здоровье! Когда вам еще доведется-то сидеть за столом.

— Спасибо, — ответила Наташа, — но мы сыты, не хочется нам.

— И слушать не хочу, — твердила женщина, ставя на стол все, что было дома. — И разговора чтоб не было!

— Да мы ведь уже ели, — сказала Ира, — право, ели, не нужно нам ничего. Вы для ребят своих поберегите. [100]

— А вы что — не мои? — ответила женщина. И такая сила была в ее словах, что они навсегда запомнились девушкам вместе с небогатой ее хатой, с черноглазыми детьми, все любопытствовавшими, не встречался ли им, часом, их отец, солдат, и старший брат, артиллерист, по имени Федор...

Недолго задержались здесь девушки. День, другой, заполненный боевыми полетами, с коротким сном в промежутках, и опять в горький, беспокойный путь.

6

Экипажи Поповой — Рябовой, Чечневой — Клюевой, Пискаревой — Ароновой, Худяковой — Тимченко по заданию командира полка часто летали днем на разведку. В летной книжке Нади Поповой таких дневных полетов значится около двадцати.

Разведчики не раз попадали под обстрел на линии фронта, особенно в районе Луганска и Красного Луча. Иногда за ними гнались фашистские истребители «Фокке-Вульф». Но летчицы удачно уходили из-под обстрела, приземлялись на случайных площадках (Чечневой однажды пришлось сесть прямо на дорогу), связывались с нашими наземными частями и узнавали обстановку.

Иногда приходилось делать по десяти посадок в один день. Экипажи благополучно возвращались, хотя и с поврежденными машинами, и привозили ценные сведения.

Экипажи Смирновой — Сумароковой, Себровой — Меклин, Парфеновой — Пасько, Носаль — Гельман, Санфировой — Гашевой. Макагон — Свистуновой, Макаровой — Белик из ночи в ночь бомбили вражеские переправы на Дону и наносили удары по мотомеханизированным частям противника на дорогах, сдерживая его натиск.

Дуся Пасько вспоминает, как в одном из десяти первых боевых вылетов ей с Парфеновой «повезло»: они попали под огонь зенитной артиллерии. Им удалось сбросить бомбы на эту огневую точку противника и заставить ее замолчать. Удачное попадание подтвердили потом летчики других полков, вылетавшие на ту же цель.

А Кате Тимченко особенно запомнился боевой вылет, после которого командир полка сказал ей, прервав ее рапорт о ходе полета:

— Дальше можете не докладывать. Мне все известно. Предыдущий экипаж сообщил, что вас сбили, что он видел ваш самолет падающим в прожекторах... [101]

Катя летела с Ниной Худяковой. Они дошли до цели, оставалось сбросить бомбы, как вдруг вспыхнули прожекторы, загремели зенитки. Девушки навели самолет на прожектор, сбросили бомбы, но другие прожекторы не выпускали их из своих цепких щупальцев. Машина металась то вправо, то вверх, то вниз и сорвалась в штопор, камнем ринулась к земле.

— Почувствовав это, — рассказала Катя, — я подумала, что ведь рано мне умирать. Я тревожилась, что мы упадем не на своей территории, и тут же сказала себе: нет, я ни за что не разобьюсь, буду жить, бить фашистов, и все это как-то мгновенно, молнией, пронеслось в голове...

Она помогла пилоту вывести машину в нормальный полет. Прожектеры [102] еще слепили и жгли глаза, пули свистели вокруг, но Нина уверенно вела машину.

Вырвавшись из зоны прожекторных лучей, Катя взглянула на часы, самолет был в ловушке только четыре с половиной минуты, а ей показалось — вечность.

Осмотрев машину на аэродроме, девушки увидели, что ее плоскость и фюзеляж изрешечены пулями.

— Это второе ваше рождение, — сказала авиамеханик Галя Беспалова.А сколько их было, таких дней рождения, у каждой девушки! Мужества им всегда хватало, а вот мастерство нужно было еще оттачивать в огне. Но постепенно накапливался боевой опыт, совершенствовалось боевое мастерство всех и каждого.

Дина Никулина, возглавившая эскадрилью, где штурманом стала Женя Руднева, рассказывает о своей боевой подруге:

«Как сейчас помню первые ее робкие полеты на задание. Но она настойчиво исправляла все свои ошибки, на которые ей указывали, и уже последующие полеты с ней были куда лучше, она всегда выводила на цель точно, никакие преграды на пути для нее не существовали.

С Женей стало как-то по-особому приятно и уверенно летать! Ни одного вопроса в воздухе ей задавать больше не приходилось, она стала чувствовать самолет и понимать летчика всем своим существом».

А Женя писала в те дни друзьям в Москву:

«Что сказать о себе? Самое главное: фашистов тревожим на славу, расплачиваемся с врагом по совести...

Работаем мы хорошо. Это я не для того, чтобы хвалиться, зря говорить, а чтобы вы знали, что время здесь зря не тратим. Сколько тонн бомбочек я фашистам уже на голову сбросила — как-нибудь потом подсчитаем!..»

День и ночь, не зная усталости, техники, механики и вооруженцы работали у самолетов. Не было случая, чтобы машины подводили в воздухе: девушки обеспечивали безотказное их действие в самых трудных условиях, умудрялись на ходу исправлять такие повреждения, которые в мирное время надолго выводили самолет из строя. «Золотые руки», — говорили о них.

Несмотря на сложность обстановки, порядок в полку становился образцовым: все делалось быстро, точно, вовремя.

Чем труднее становилось им летать, сражаться, жить, тем лучше они начинали действовать, выше поднималась их организованность, крепла дисциплина.

Командир полка Евдокия Бершанская, всегда спокойная, деловитая, не терявшая присутствия духа в самых критических обстоятельствах, служила девушкам наглядным примером выдержки, стойкости.

Как командир полка, Бершанская много отдавала сил организационным [103] делам. Она старалась так наладить работу на старте, чтобы обеспечить предельную четкость действий, отсутствие малейшей суеты, нервозности. Уже в этот период она начала приучать весь личный состав полка к строгому соблюдению правил рассредоточения самолетов и вспомогательных средств на аэродроме, разбивки старта и т. п. Созданный тогда в части порядок остался почти неизменным в течение всей войны.

Бершанская всегда присутствовала на старте, давала задания и объясняла их значение командирам эскадрилий. Она принимала участие в разборе допущенных ошибок, указывала, как их избежать в дальнейшем.

Командиру полка самой довольно часто приходилось совершать боевые вылеты. Однажды Евдокия Давыдовна вылетела на Моздок, где необходимо было нанести бомбовый удар по переправе. Она выполнила задание в сложных метеорологических условиях и благополучно возвратилась на аэродром. [104]

Весь полк жил полетами, борьбой с врагом. Каждый нелетный день считался потерянным. Всем хотелось летать, и даже тем, кому это не полагалось.

Галю Докутович назначили адъютантом эскадрильи. Летать она не была обязана. Но ее неудержимо тянуло в воздух, в бой. С разрешения командира полка ей иногда удавалось вылетать на бомбометание.

В дневнике, который вела тогда Галя, записано:

«...Летаю с Надей Поповой. Мне нравится. Она летает хорошо, спокойно и как-то легко. Вчера мы подорвали что-то. Очевидно, боеприпасы. И поэтому я чувствовала себя именинницей».

«...Не стану переходить на личное. Оно слишком серо и безотрадно. Летать не приходится. В этом вся причина того, что опускаются руки ко всему».

Вскоре Галя стала летать, как все, — без сна, без отдыха. Однажды, вернувшись с полета, она прилегла отдохнуть на аэродроме — девушки отдыхали тогда лишь урывками. Шофер бензозаправщика, торопившийся на старт, не заметил ее в высокой траве. Галя попала под автомашину.

У нее был поврежден позвоночник. Она пересиливала страшную боль. Никто не слышал ее стонов, не видел слез, хотя она, конечно, плакала втихомолку, а вытерев глаза, успокаивала взволнованных подруг:

— Не огорчайтесь, я скоро поправлюсь..

Начальнику штаба она сказала:

— Дайте мне слово, что, когда я поправлюсь и вернусь в полк, вы не назначите меня адъютантом. Я буду рядовым штурманом и буду всегда летать.

Она говорила это, лежа пластом, не имея сил повернуться, приподнять голову. На бескровном лице ее жили только глаза, страстные и упрямые. Галю отправили в госпиталь, а оттуда эвакуировали в Махачкалу.

7

Они расчищали себе дорогу к кавказской нефти — к Грозному и Баку.

Гитлеровское командование наметило даже контрольный срок захвата Баку — 25 сентября 1942 года.

Задача всей авиации фронта, в том числе и женского полка, состояла теперь в том, чтобы всячески тормозить продвижение противника, громя железнодорожные объекты и не давая вражеским мотомеханизированным частям продвигаться по дорогам.

Эту задачу полк успешно выполнял на своем участке. Весь летный и технический состав работал неутомимо, не считаясь с опасностями. [105]

Старший авиатехник эскадрильи Дуся Коротченко вспоминает, как однажды в сумерках она перелетала с командиром эскадрильи Диной Никулиной с одной площадки на другую. Едва самолет поднялся в воздух, как появился вражеский истребитель я стал пикировать на него. Никулина сбавила обороты мотора, и самолет пошел вниз.

— Что ты делаешь! — закричала Дуся. — Здесь садиться нельзя, костей не соберем — воронки да рытвины!

— А я не собиралась садиться, — спокойно ответила Никулина, — полетим над самой землей. — И пошутила: — Следи за колесами, чтобы за что-нибудь не зацепиться!

Фашистский истребитель, убедившись в невозможности настичь тихоходную, но увертливую машину, дал в воздух несколько пулеметных очередей и исчез. Бреющим полетом, едва не касаясь колесами земли, Никулина привела самолет на новую площадку.

Так же благополучно завершилась и встреча Дуси Носаль с истребителем противника. По заданию командира полка она вылетела днем для установления связи со штабом дивизии. Ее обнаружил вражеский истребитель и погнался за ней. Умело маневрируя, Носаль на бреющем полете прошла над улицей села, маневрируя по балкам и оврагам, ускользнула от врага и прилетела к месту назначения.

Но единоборство «По-2» с истребителями не всегда оканчивалось благополучно.

Однажды в Сальской степи Наде Поповой со штурманом из штаба дивизии пришлось на бреющем полете уходить от истребителя. Вражеские пули подожгли ее самолет в воздухе. Надя успела приземлиться и вместе со штурманом вылезти из машины. В этот момент налетело звено фашистских истребителей и еще раз обстреляло все вокруг. Самолет взорвался.

Долго брели они по степи, пока не встретили своих: то были пехотинцы, торопливо рывшие окопы, щели.

— Не туда курс держите, товарищи летчики, — сказал командир, молодой еще человек, с щетинистым подбородком и воспаленными глазами, — К югу, к югу держите, там большак, машины. А у нас скоро станет горячо!

И, увидев, как посуровели они, вдруг добавил, от души усмехнувшись:

— Ничего, пар, говорят, костей не ломит...

Простившись со штурманом, направившимся в штаб дивизии, Надя отыскивала свою часть, перебираясь с одной попутной машины на другую.

На перекрестке в большом селе ее усадили в попутную санитарную машину. В кузове сидел раненый, судя по комбинезону — летчик. Голова его была окутана марлей. Сквозь щели в повязке, закрывавшей его лицо, сверкали карие озорные глаза да виднелся четко очерченный, твердый рот.

Машина тронулась. Летчик молча, с явным удовольствием рассматривал [106] синеглазую девушку в комбинезоне, с пышными золотистыми кудрями, выбившимися из-под шлема. Наде стало почему-то неловко, и она почувствовала, как лицо ее заалелось под загаром.

— Что, не узнаете? — сказала она с задором, пытаясь скрыть смущение.

— Отчего ж, — весело ответил летчик. — Кто не знает дочек Бершанской! Завидные, говорят, невесты.

Наде тоже стало весело.

— Невесты-то завидные, — кинула она в тон ему, — да женихов нет под стать!

— А чем я не жених?

Она рассмеялась:

— Да я-то ведь не хирург!

— А вы не торопитесь, мои раны до свадьбы заживут...

Потом заговорили серьезно — о боях, о том, как били и будут бить фашистов, о том, что Тихий Дон стал грозным. Им казалось, что прошли минуты. Но прошел час. И из кабины уже настойчиво стучал водитель:

— Э-эй, девушка! Выходите, ваш пункт...

Кивком попрощавшись с попутчиком, она бросилась к двери.

Когда Надя отыскала наконец свой полк, это было праздником для всех: опасались, что она погибла. Но ее радость быстро прошла — ведь она осталась без самолета.

Что ей можно было делать? Помогать на аэродроме выпускать и принимать машины?

— Настроение у меня было ужасное, — вспоминает Надя. — Снова и снова ходила я к командиру полка, говорила, что так нельзя, что летчик без самолета, как охотник без ружья, какой же я летчик!

Когда через две недели ей дали новый самолет, она стала летать без отдыха, без передышки, чтобы наверстать упущенное. Вернется на аэродром, скажет механику: «Принеси что-нибудь пожевать», поест, не выходя из кабины, пока самолет заправляют горючим, подвешивают бомбы, и опять в полет.

А раненый кареглазый летчик Семен Харламов не выходил из ее памяти. И сама не зная отчего, Надя испытывала смутное беспокойство, думая о нем. Поправился ли он? Как воюет? Как его зовут?

8

Советская авиация, в том числе и полк Бершанской, продолжала непрерывно наносить врагу удары с воздуха. Летали до тех пор, пока вражеские [107] танки не подходили к временно занятой под аэродром площадке, а затем перебирались на другую площадку — и снова в полет, в бой.

Как-то полк расположился в шести километрах от станции Целина, у конного завода. Еще не успели вернуться с задания самолеты, когда на аэродроме появился командир дивизии и приказал немедленно улетать — станция Целина уже была занята гитлеровцами. Самолеты не могли всех увезти, а автомашин не хватало. Группе вооруженцев и техников, а также секретарю парторганизации Рунт пришлось пройти несколько десятков километров пешком.

С тех пор прошло много времени, но и сейчас бывшие однополчане полка Бершанской вспоминают о лете 1942 года, как об одном из самых тяжелых периодов их боевой деятельности. Еще не закаленные в боях, они выдержали громадное напряжение физических и моральных сил, зачастую не спали сутками и совершали сотни боевых вылетов.

«Никто из нас не был уверен, что останется жив, но все горячо верили в победу», — вспоминает Дуся Пасько.

Воспитанные Коммунистической партией, они всей душой были с ней в тяжелое для Родины время, черпая все новую бодрость и энергию в мыслях о партии, в чувстве своего неразрывного единства с ее сплоченными, непоколебимыми рядами, осененными знаменем великого Ленина. Именно в эти суровые дни многие из них осуществили свое желание вступить в партию коммунистов.

В этот период число членов партийной организации полка выросло больше чем вдвое. Кандидатами в члены партии были приняты: начальник штаба лейтенант Ирина Ракобольская, начальник отделения штаба Анна Еленина, летчицы лейтенанты Серафима Амосова, Дина Никулина, младший лейтенант Мария Смирнова, старшины Надежда Попова, Нина Распопова, Елена Санфирова, Евдокия Носаль; штурманы Евгения Руднева, Екатерина Рябова, Евдокия Пасько, Евгения Жигуленко, Полина Гельман, Наталья Меклин; авиатехники Татьяна Алексеева. Римма Прудникова, Евдокия Коротченко; вооруженцы Мария Марина, Лидия Гогина. Александра Хорошилова. [108]

Саша Хорошилова, ставшая к тому времени отличным вооруженцем, была одной из самых активных комсомолок в полку. Она давно хотела подать заявление о приеме в партию. Но ее останавливало одно — происшествие с бомбой. Как-то на самолете, который она подготовила к вылету, заело замок и одна бомба не упала. Экипажу пришлось вернуться на аэродром с бомбой. Хотя посадка произошла благополучно, девушка тяжело переживала этот случай. И однажды она рассказала о нем Марии Ивановне Рунт.

Секретарь партбюро, услышав, что Саша считает случай с бомбой несмываемым пятном на своей совести, преграждающим ей путь в партию, поспешила успокоить ее, сказав, что дело обстоит совсем не так, что она преувеличивает свою вину, что она достойна быть в рядах партии.

Поздней ночью на аэродроме, отправив самолет в последний боевой полет, Саша написала заявление: «Прошу принять меня в партию...». Заседание партбюро, на котором оно обсуждалось, происходило в районе хутора Веселого, там, где теперь плещутся волны огромного Веселовского водохранилища канала Волга — Дон. Все дома здесь были тогда разрушены, и заседание происходило в пастушьем шалаше.

И когда Саша начала рассказывать свою биографию, неподалеку разорвалась бомба, потом загудели фашистские самолеты — их знали уже по звуку. Секретарь скомандовала:

— В траншею!

Самолеты пролетели, все вернулись в шалаш. А через несколько минут — новая волна бомбардировщиков. Опять пошли в укрытие. Так повторялось три раза, пока наконец Мария Ивановна не бросила раздраженно, под гул вражеских самолетов:

— Ничто не может нарушить святого дела приема в партию! Останемся на месте, товарищи. Продолжайте, товарищ Хорошилова!

И Саша, словно не слыша, как фашисты обстреливали аэродром с воздуха, продолжала повествование о своей простой и ясной жизни девушки из-под Рязани, дочери крестьянина-бедняка, воспитанной в пионерском отряде и комсомоле.

Потом началось обсуждение, как всегда, спокойное, обстоятельное. Были и добрые слова в ее адрес, были и поучительные.

— Кто за то, чтобы принять товарища Хорошилову кандидатом в члены партии? — спросила Рунт, когда обсуждение закончилось, и спустя мгновение торжественно произнесла: — Принята единогласно.

— Я вышла из шалаша такая счастливая, — вспоминает Саша, — что забыла о всякой опасности, а тут как раз — новый налет бомбардировщиков, и Аня Еленина просто силой уволокла меня в траншею...

В одну из августовских ночей полк получил задание ударить по пункту Покровская, служившему базой крупной группировки вражеских войск. [109]

Первым вылетел экипаж командира эскадрильи Амосовой, за ней — экипаж Тропаревской — Свистуновой. В трех километрах севернее Покровской девушки обнаружили поезд, стоявший на путях. Сбросили на него бомбовый груз. В результате были повреждены железнодорожное полотно и паровоз.

Вылетевший для контроля экипаж Носаль — Гельман, обнаружив на путях три вражеских эшелона, четырьмя заходами с высоты шестисот метров сбросил на них бомбы. Возник большой пожар. По пламени и густым клубам дыма видно было, что горят цистерны с горючим.

В эту боевую ночь гитлеровцам был нанесен большой ущерб, они потеряли много горючего, нужного танкам, самолетам. Но еще важнее было то, что движение по железной дороге застопорилось на значительном протяжении, сковывая работу вражеского тыла и действия войск врага на этом направлении.

Вскоре, ночью 12 августа 1942 года, на полковом партийном собрании были подведены итоги боевой работы полка. Мария Ивановна Рунт сделала большой доклад. Отдавая должное всему личному составу, выдержавшему [110] тяжелое испытание в оборонительных боях, секретарь партбюро заявила:

— Самоотверженно, не зная устали, работали все — и летчики, и штурманы, и техники, и вооруженцы. Материальная часть действовала безотказно. В чрезвычайно трудных условиях поврежденные самолеты восстанавливались силами полка, ни один поврежденный самолет не был оставлен противнику. В то же время наши действия дорого стоили фашистам...

Теперь, когда позади осталась Кубань, а впереди виднелся Терек, перед полком встали новые задачи. «Ни шагу назад!» — таков был приказ Верховного Главнокомандования, и это требовало от женского авиационного полка еще большей выдержки, стойкости и железной дисциплины. [111]