Харлан Кобен Чаща

Глава 8

Судья объявил перерыв на ленч.

За ленчем я обычно обсуждаю дальнейшую стратегию с подчиненными, но в этот день желания что-либо обсуждать не возникало. Хотелось побыть одному, прокрутить в голове прямой допрос, уяснить для себя, что я упустил, предугадать, что собирается предпринять Флер.

Я заказал чизбургер и пиво у официантки, которая вполне могла бы сняться в рекламном ролике о смене профессии. Она называла меня цыпонькой. Мне нравится, когда официантки называют меня цыпонькой.

Суд – это, по сути, спектакль. Два актера пытаются завладеть вниманием слушателей-присяжных. Ты должен представить своего героя реальным человеком. Реальность более важна, чем незапятнанность. Адвокаты про это забывают. Они думают, что главное – представить своих клиентов белыми и пушистыми. Хотя они и не такие. Я же никогда не следую их примеру. Люди довольно хорошо разбираются в характере себе подобных. И они скорее поверят тебе, если ты выставляешь напоказ недостатки, а не достоинства. По крайней мере когда ты прокурор. А защитник пытается посильнее замутить воду. Как и указывал Флер Хиккори, главное для защиты – разумные основания для сомнения. Это сильный козырь. У меня задача другая – мне нужна чистая вода.

Вернулась официантка.

– Держи, цыпонька. – И поставила передо мной бургер. Я посмотрел на него. Такой жирный, что захотелось заказать и таблетку мезима. Но я все же взялся за него обеими руками и почувствовал, как пальцы утопают в булочке.

– Мистер Коупленд?

Я не узнал молодого человека, который появился передо мной.

– Может, позже? Я хочу поесть.

– Это вам.

Он положил на стол сложенный листок и исчез. Я развернул листок.

Отец Эдуарда. Я взглянул на мой столь желанный бургер. Терпеть не могу есть что-то холодное. Или разогретое. Вот я его и съел. Потому что умирал от голода. Старался не заглатывать большими кусками. И с удовольствием выпил пиво.

Потом поднялся и направился к крайней справа кабинке. Там и нашел Э-Джей Дженретта. Перед ним стоял стаканчик виски. Старший Дженретт держал его обеими руками, словно старался уберечь от потенциального вора, и пристально смотрел на янтарную жидкость.

Дженретт не поднял глаз, когда я сел напротив. Если моя бесцеремонность и вызвала у него неудовольствие, он ничем его не выдал.

– Вы хотели поговорить со мной?

Э-Джей кивнул. Крупный мужчина, бывший спортсмен, на шее которого едва сходился воротник дорогой рубашки. Я ждал.

– У вас есть ребенок.

Я промолчал.

– Что бы вы сделали, чтобы защитить его?

– Во-первых, никогда бы не отпустил на вечеринку в студенческое общежитие, где проживал ваш сын.

Он посмотрел на меня:

– Не смешно.

– Мы закончили?

Он глотнул виски.

– Я дам девушке сто тысяч долларов. И пожертвую в благотворительный фонд вашей жены еще столько же.

– Отлично. Хотите прямо сейчас выписать чеки?

– Вы снимете обвинения?

– Нет.

– Эдуард – мой сын. Вы действительно хотите, чтобы следующие десять лет он провел в тюрьме?

– Да. Но решение примет судья.

– Он всего лишь ребенок. Просто потерял контроль над собой.

– У вас есть дочь, не так ли, мистер Дженретт?

Э-Джей уставился в стакан. Я продолжил:

– Если бы парочка черных парней из Ирвингтона схватили ее, затащили в комнату и проделали все то, что проделали ваш сын и его дружок с Шамик, вы хотели бы спустить все на тормозах?

– Моя дочь не стриптизерша.

– Да, сэр, она не стриптизерша. У нее есть все, что только можно иметь. Перед ней открыты все двери. С чего ей идти в стриптизерши?

– Сделайте мне одолжение. Давайте обойдемся без этой мути. Вы говорите, что Шамик так обездолена, что у нее не было иного выбора, кроме как идти в шлюхи? Ладно. Но этим вы оскорбляете всех тех обездоленных, кто благодаря трудолюбию и упорству выбрался из гетто.

Я приподнял брови:

– Из гетто?

Он промолчал.

– Вы живете в Шот-Хиллсе, не так ли, мистер Дженретт? – задал я вопрос.

– И что?

– Скажите мне, многие ли ваши соседи пошли в стриптизерши или проститутки?

– Мне это неизвестно.

– Чем бы ни занималась Шамик Джонсон, это не имеет никакого отношения к ее изнасилованию. Вашему сыну не дано право решать, кого можно насиловать, а кого – нет. Да, Шамик Джонсон показывала стриптиз, потому что возможностей выжить у нее не так уж много. Вашей дочери этим заниматься не нужно. – Я покачал головой. – Вы действительно не понимаете.

– Не понимаю чего?

– Тот факт, что ей приходится показывать стриптиз и торговать своим телом, не уменьшает вину Эдуарда. Если на то пошло, даже усугубляет ее.

– Мой сын ее не насиловал.

– Вот почему у нас есть суды. Мы закончили?

Он наконец-то поднял голову:

– Я могу усложнить вам жизнь.

– Похоже, вы этим уже занимаетесь.

– Вы об отказе от пожертвований? – Он пожал плечами. – Это ерунда. Разминка. – Он встретился со мной взглядом и не отводил глаз.

Мне наша беседа уже порядком надоела.

– До свидания, мистер Дженретт.

Он протянул руку, сжал мою повыше запястья.

– Они выскользнут.

– Посмотрим.

– Сегодня вы набрали очки, но этой шлюхе еще предстоит перекрестный допрос. Вы не можете объяснить тот факт, что она называет их чужими именами. С этого начнется ваше падение. Вы это знаете. Так что послушайте, что я предлагаю.

Я ждал.

– Мой сын и молодой Маранц признают себя виновными во всем, что не тянет на тюремный срок. Пусть это будут общественные работы. Сколь угодно большой условный срок. Это справедливо. Но в дополнение я дам денег женщине, которая заварила всю эту кашу, и прослежу, чтобы у фонда «Под опекой Джейн» не возникало проблем с финансированием. Для вас в этом одни только плюсы.

– Вы действительно думаете, что эти парни могут вновь совершить что-то подобное?

– Скорее всего нет.

– Я думал, вы хотите посадить их в тюрьму для перевоспитания.

– Перевоспитание – не по моей части. Я занимаюсь установлением справедливости.

– Вы считаете, отправить моего сына в тюрьму – это справедливо?

– Да, – кивнул я. – Но опять же для этого у нас есть присяжные и судьи.

– Вы когда-нибудь совершали ошибки, мистер Коупленд?

Я промолчал.

– Видите ли, я собираюсь порыться в вашем прошлом. И буду рыться, пока не раскопаю каждую вашу ошибку. А потом я этим воспользуюсь. У всех есть скелеты в шкафу, мистер Коупленд. Мы оба это знаем. Если вы продолжите эту охоту на ведьм, я собираюсь вытащить их и показать всему миру. – Уверенности в его голосе прибавлялось, и мне это совершенно не нравилось. – Возможно, мой сын совершил серьезный промах. Мы пытаемся найти способ компенсировать причиненный им ущерб, не поставив крест на его жизни. Можете вы это понять?

– Мне больше нечего вам сказать.

Он не отпускал мою руку.

– Последнее предупреждение, мистер Коупленд. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить моего ребенка.

Я посмотрел на Э-Джей Дженретта, а потом удивил его. Улыбнулся:

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Что вокруг так много людей, которые готовы бороться за вашего сына. В том числе и в зале суда. За Эдуарда переживает целая толпа.

– Его любят.

– Это хорошо, – повторил я и отнял руку, которую он сжимал. – Но когда я смотрю на людей, которые сидят за спиной вашего сына, знаете, чего я не могу не заметить?

– Чего?

Люси нравилось, когда студенты сдвигали столы, образовывая круг. Сама вставала по центру. Конечно, выглядело театрально ее хождение по кругу – как говорится, весь вечер на арене, – но она находила эту методику весьма эффективной. Когда студенты садятся в круг, каким бы большим он ни получался, все они в первом ряду. Так что отсидеться за чужой спиной никому не удается.

В классе находился и Лонни. Люси думала попросить его зачитать текст, чтобы получить возможность изучать лица слушателей, но рассказ велся от лица женщины, так что мужской голос смазал бы впечатление. А кроме того, автор сочинения знала, что Люси будет следить за ее реакцией. Не могла не знать. И, конечно же, постаралась бы ничем не выдать себя. Вот Люси и решила, что читать будет сама, а Лонни – всматриваться в лица студентов. И, разумеется, Люси намеревалась часто отрываться от текста, поднимать голову в надежде что-то да заметить.

Сильвия Поттер сидела прямо перед ней. Сложила руки на столе, широко раскрыла глаза. Люси встретилась с ней взглядом и чуть улыбнулась. Сильвия просияла. Соседний стол занимал Элвин Ренфро, известный лентяй. Сидел, как и большинство студентов: создавалось впечатление, что костей у него нет и он может без труда соскользнуть со стула и превратиться в лужицу на полу.

– «Это случилось со мной в семнадцать лет, – читала Люси. – В летнем лагере. Я работала там помощницей вожатого…»

Продолжая читать о рассказчице и ее бойфренде П., о поцелуе под деревом, о криках в темноте, она ходила по кругу. Ранее Люси прочла присланный отрывок не меньше десятка раз, но теперь, читая вслух другим, чувствовала, как то и дело сжимается горло и ноги становятся ватными. Она быстро взглянула на Лонни. Он что-то услышал в ее голосе, а потому смотрел на нее. Ее взгляд послал команду: «Ты должен наблюдать за ними, не за мной». Он быстро отвернулся.

Закончив, Люси попросила прокомментировать прочитанный текст и в принципе знала, что последует за такой просьбой. Студенты понимали: автор среди них, в этом самом классе, – но поскольку подняться выше они могли, лишь столкнув вниз других, начинали рвать сочинение на куски. Обычно начинали вводной фразой «Как мне представляется» или «Я, возможно, не прав/права», после чего следовало:

– Повествование вялое, невразумительное…

– Я не почувствовала никакой страсти к П. Такое впечатление…

– Руку под блузку? Пожалуйста…

– Честно говоря, я подумал, это полный бред…

– Рассказчица пишет: «Мы продолжали целоваться. Нас переполняла страсть». Не говорите мне о страсти. Покажите мне…

Люси смягчала пыл студентов, не позволяла дискуссии перерасти в перепалку. Она полагала, что такие семинары едва ли не самый важный элемент учебного процесса. Учить студентов – нелегкая задача. Люси часто размышляла о том времени, когда училась сама. О лекциях, которые отнимали столько времени, но практически ничего не давали. Что оставалось в памяти, а потом приносило пользу, так это короткие реплики преподавателей, ухваченные по ходу таких вот семинаров. В обучении важно скорее качество, чем количество. Если ты говоришь слишком много, то становишься раздражающим звуковым фоном. Говорить надо редко, но метко.

Учителя любят внимание. И здесь тоже таится опасность. Один из профессоров Люси как-то дал ей на этот счет простой и понятный совет: помни, что речь на лекции не о тебе. Люси всегда это помнила. Однако студенты не любили, когда преподаватель полностью устранялся от обсуждения. Вот и приходилось искать разумный компромисс.

Еще одна проблема – неискренность студентов. Обычно они старались произвести впечатление, а не говорить то, во что верили. Разумеется, с этим Люси приходилось сталкиваться и на заседаниях кафедры. Главное не правду сказать, а чтобы слова звучали красиво. Так полагало большинство.

Но на этом семинаре Люси более активно управляла дискуссией, потому что ее интересовали реакции. Она хотела, чтоб авторша выдала себя.

– Предполагалось, что это будут воспоминания, – напомнила она. – Кто-нибудь верит, что подобное действительно произошло?

Студенты затихли. На семинарах действовали неписаные правила. И теперь Люси их нарушила: поставила под сомнение достоверность сочинения – по существу, назвала авторшу лгуньей. Ей пришлось дать обратный ход.

– Я хочу сказать, читается все это как беллетристика. Обычно это хорошо, но не вызывает ли сомнений в данном конкретном случае? Не начинаешь ли спрашивать себя, а было ли так на самом деле?

Обсуждение вновь набрало ход. Студенты тянули вверх руки. Спорили друг с другом. Люси это радовало. По правде говоря, в ее жизни было мало радостей. Но она любила этих детей. В начале каждого семестра влюблялась в них снова и снова. Они становились ее семьей, от сентября до декабря, от января до мая. Потом покидали ее. Некоторые порой возвращались. Их было мало. И она всегда радовалась, увидев их вновь. Но членами семьи они уже не становились. Этого статуса заслуживали только новые студенты. Почему – Люси объяснить не могла.

В какой-то момент Лонни вышел из класса. Люси хотелось бы знать, куда и зачем, но дискуссия очень уж увлекла ее. Иногда отведенное на семинар время заканчивалось чересчур быстро. Так произошло и в этот день. Когда студенты начали собирать вещи, Люси ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос: кто написал это сочинение?

– Не забудьте про две очередные страницы, – напутствовала она студентов. – Хотелось бы получить их завтра. – И добавила: – Если будет желание, можете послать и больше двух. Я прочитаю все.

Через десять минут она вошла в свой кабинет. Лонни уже сидел там.

– Заметил что-нибудь по лицам? – спросила она.

– Нет.

Люси принялась складывать бумаги в сумку для ноутбука.

– У меня деловая встреча.

Тон указывал на то, что дальнейшие вопросы не приветствуются. На такие «встречи» Люси ездила раз в неделю, но никому, даже Лонни, не говорила, с кем и куда.

– Ясно. – Лонни уставился в пол.

Люси повернулась к нему:

– Что такое, Лонни?

– Ты действительно хочешь узнать, кто автор? Я, конечно, не вправе судить, но, по-моему, это нечестно.

– Мне нужно это знать.

– Почему?

– Не могу тебе сказать.

Он кивнул.

– Ладно.

– Когда ты вернешься?

– Через час, может, два.

Лонни взглянул на часы:

– К тому времени я буду знать, кто прислал это сочинение.