Харлан Кобен Чаща
жүктеу/скачать 1.69 Mb.
|
Глава 10ПЕРВЫЙ СКЕЛЕТ Получалось, что я не мог сразу поехать к Райе Сингх. Возникло более неотложное дело. Я вновь посмотрел на картотечную карточку. «Первый скелет». Намек: будут и другие. Но давайте начнем с этого – моего отца. Только один человек мог помочь мне, когда дело касалось моего отца. Я достал мобильник и нажал на кнопку с цифрой «6». По этому номеру я звонил редко, но он оставался в режиме быстрого набора. И я полагал, что останется навсегда. Мне ответили после первого гудка – прозвучал низкий рычащий голос. – Пол? – Даже это одно слово звучало с акцентом. – Привет, дядя Сош. Конечно, он был мне не дядя, а просто близкий друг нашей семьи еще со времен жизни в Советском Союзе. Я не виделся с ним три последних месяца, со дня похорон отца, но, едва услышал его голос, перед мысленным взором тут же возник этот огромный, медведеподобный мужчина. Отец говорил, что в свое время дядя Сош был самым влиятельным человеком в Пулкове, пригороде Ленинграда, где они оба выросли. – Давно ты не давал о себе знать. – Знаю. И сожалею об этом. – Аг-гр… – Вроде бы мои извинения вызвали у него неудовольствие. – Но я рассчитывал, что ты позвонишь сегодня. Меня это удивило. – Почему? – Потому что, мой юный племянник, нам нужно поговорить. – О чем?
– О том, почему я никогда не говорю о важных делах по телефону. Бизнес Соша если и не был криминальным, то балансировал на грани. – Я у себя, в городе. – Сош говорил о дорогущем пентхаусе на Тридцать шестой улице Манхэттена. – Когда ты сможешь приехать? – Через полчаса, если не будет пробок. – Прекрасно, тогда и увидимся. – Дядя Сош? Он ждал. Я смотрел на фотографию отца, которая лежала на переднем пассажирском сиденье. – Можешь хотя бы намекнуть, о чем речь? – О твоем прошлом, Павел. – Он назвал меня русским именем. – Насчет того, что должно остаться у тебя в прошлом. – И что все это значит? – Об этом мы и поговорим. – И он положил трубку.
У лифта я увидел Алексея Кокорова, давнего друга Соша. Он всегда обеспечивал безопасность моего дяди. На несколько лет моложе Соша, которому недавно перевалило за семьдесят, и очень уродливый: красный нос картошкой, на щеках сеть синих прожилок – как я полагал, от пристрастия к спиртному. Пиджак и брюки сидели на нем не ахти, но и фигурой он не тянул на модель. Алексей не выказал особой радости, увидев меня, но он вообще редко улыбался, не говоря уж о том, чтобы смеяться. Открыл мне кабину лифта. Я молча вошел. Он коротко кивнул и закрыл кабину. Так что наверх я поднимался в одиночестве. Лифт доставил меня в пентхаус. Дядя Сош стоял в нескольких футах от двери. Комната, обставленная в стиле кубизма, поражала размерами. Из окна открывался фантастический вид. Цвет обоев, выделкой под гобелен, наверняка назывался как-то вроде «мерло», но мне более всего напоминал кровь. Я вышел из лифта. – И что? Я такой старый, что меня уже нельзя обнять? – спросил Сош. Мы шагнули навстречу друг другу. Он облапил меня как медведь. Сила переполняла его. Руки бугрились мускулами. Если бы он сжал меня чуть сильнее, то, наверное, сломал бы мне позвоночник. Несколько мгновений спустя Сош потрогал мои бицепсы. Чуть отстранил, чтобы получше рассмотреть. – Твой отец… – пробасил он. – Ты выглядишь, как твой отец. Сош приехал из Советского Союза вскоре после нас. Он работал в «Интуристе», советской туристической компании, в ее Манхэттенском отделении. Помогал оформлять документы американским туристам, которые хотели посетить Москву и Ленинград, как тогда назывался этот город. С тех пор много воды утекло. После развала Советского государства дядя Сош занялся малопонятными делами, которые в целом могут считаться экспортом-импортом. Я не знал, насколько успешным был его бизнес, но денег на этот пентхаус хватало. Сош еще пару секунд смотрел на меня. Под расстегнутой белой рубашкой виднелась майка. Грудь заросла поседевшими волосами. Я ждал. Понимал, что скоро все узнаю. Дядя Сош не любил пустой болтовни. Словно читая мои мысли, он сообщил: – Мне звонили. – Кто? – Давние друзья. Я молча ждал объяснений. – Из России. – Не понимаю. – Люди задавали вопросы. – Сош, по телефону ты намекал, что боишься прослушки. А здесь не боишься? – Нет. Тут безопасность гарантируется. Эту комнату проверяют дважды в неделю. – Отлично. Как насчет того, чтобы перестать говорить загадками и рассказать мне, что к чему? Он улыбнулся. Ему это нравилось. – Люди, американцы, в Москве швыряются деньгами и задают вопросы. – Какие вопросы? – О твоем отце. – И что их интересует? – Ты помнишь давние слухи? – Ты шутишь. Но он не шутил. Действительно, все складывалось. Первый скелет. Мне следовало догадаться самому. Мы с сестрой родились в государстве, которое тогда называлось Советский Союз, в эпоху «холодной войны». Моего отца, дипломированного врача, отстранили от работы по надуманному обвинению в некомпетентности, а на деле – потому что он был евреем. Такие там тогда царили порядки. И в те же годы одна из американских реформистских синагог (если конкретно, в городе Скоки, штат Иллинойс) развернула кампанию по оказанию помощи советским евреям, всячески способствуя их выезду из Советского Союза. Нам повезло. Мы оттуда уехали. И надолго стали героями на нашей новой родине. Купались в лучах славы. Мой отец выступал на вечерних пятничных службах, произносил пламенные речи о тяжелой судьбе советского еврея. Дети носили значки-пуговицы со слоганами в поддержку советских евреев. Под это дело синагоге жертвовались большие деньги. Но примерно через год мой отец поссорился с главным раввином синагоги, и пошли слухи о том, что нам удалось выбраться из Советского Союза по одной лишь причине: мой отец – агент КГБ, а вовсе не гонимый еврей, это прикрытие. Обвинения жалкие, противоречивые, лживые, да и минуло с тех пор двадцать пять лет. Я покачал головой: – То есть кто-то пытается доказать, что мой отец работал на КГБ? – Да.
Чертов Дженретт! Но наверное, по-другому и быть не могло. Я стал публичной фигурой. Обвинения, какими бы абсурдными они ни были, могли нанести урон моей репутации. И мне следовало об этом помнить. Двадцатью пятью годами раньше из-за этих обвинений моя семья потеряла практически все. Мы уехали из Скоки, перебрались на восток, в Ньюарк. И семья уже никогда не стала прежней. Я посмотрел на Соша: – По телефону ты сказал, что ожидал моего звонка. – Если бы ты не позвонил, я бы сам сегодня связался с тобой. – Чтобы предупредить меня? – Да.
– Значит, они что-то нарыли. Здоровяк не ответил. Я всматривался в его лицо. И все, во что я привык верить, весь мой мир начал медленно изменять очертания. – Он был связан с КГБ, Сош? – Прошло столько времени… – То есть ответ – да? Сош сухо улыбнулся: – Ты не понимаешь, как все тогда было. – И вновь я спрашиваю: «Твой ответ – да?» – Нет, Павел. Но твой отец… возможно, предполагалось, что он с ними связан. – Как это понимать – «возможно»? – Ты знаешь, как я приехал в эту страну? – Ты работал в туристической компании. – В Советском Союзе, Павел, никаких компаний не было. «Интурист» управлялся государством. Все управлялось государством. Ты понимаешь? – Наверное. – И когда Советское государство получало шанс послать кого-то на работу в Нью-Йорк, ты думаешь, оно подбирало наиболее компетентного специалиста? Или ты считаешь, что посылали человека, который мог помочь стране, не только выполняя порученную ему работу? Я подумал о его громадных руках. О его немереной силе. – Ты служил в КГБ? – Я был военным, полковником. Служил в армии. Мы не считали армию КГБ. Но да, наверное, ты мог бы назвать меня… – он чуть согнул по два пальца на обеих руках, словно изображая кавычки, –…шпионом. Я мог встречаться с американскими чиновниками. Мог пытаться подкупить их. Люди всегда думают, что шпионы узнают что-то важное… что-то значимое, позволяющее поддерживать баланс сил. Это такая ерунда! Мы выведывали сущую ерунду. А американские шпионы? И они ничего у нас не могли узнать. Вот и мы, и они передавали в свои страны информацию, не имеющую никакой ценности. Вели глупую игру. – А мой отец? – Советское государство разрешило ему уехать. Твои еврейские друзья думают, что это результат их давления. Но разве такое возможно? Чтобы кучка евреев смогла продавить государство, которое никому не шло на уступки? Если подумать, это просто смешно. – То есть ты говоришь?.. – Я лишь рассказываю тебе, какой тогда была жизнь. Твой отец пообещал, что будет помогать тому режиму? Естественно. Но лишь для того, чтобы уехать. Все очень сложно, Павел. Ты и представить не можешь, в какой ситуации оказался твой отец. Хороший врач, прекрасный человек. Власть обвинила его во врачебных ошибках. Лишила его диплома. А потом, твои бабушка и дедушка… Господи! Прекрасные родители Наташи… ты был слишком маленьким, чтобы их помнить… – Я помню. – Правда? Я задался вопросом: а помнил ли? Вроде бы да. Дедушка, мой деда, с гривой седых волос и мальчишеским смехом. Бабушка, моя баба, мягко отчитывающая его. Но мне было всего три года, когда их арестовали. Действительно ли я их помнил? Или перед моим мысленным взором просто оживала фотография, которую я держал на столе? Были это мои воспоминания или отблески историй, которые рассказывала мама? – Твои дедушка и бабушка были интеллектуалами, университетской профессурой. Дедушка возглавлял кафедру истории. Бабушка по праву считалась одним из лучших математиков. Ты это знаешь, так? Я кивнул: – Мать говорила, что из разговоров за обеденным столом она узнавала больше, чем в школе. Сош улыбнулся: – Скорее всего это правда. К мнению твоих дедушки и бабушки прислушивались многие. Разумеется, они не могли не привлечь к себе внимания властей. Их назвали радикалами. Сочли, что они опасны. Ты помнишь, как их арестовали? – Я помню последствия. Он на несколько секунд закрыл глаза. – Мать тяжело это переживала? – Да.
– Наташа больше уже не стала прежней. Ты это понимаешь? – Да.
– А теперь вернемся к отцу. Он потерял все: карьеру, репутацию, диплом, родителей жены. И внезапно, когда его сбросили на самое дно, государство предложило твоему отцу пряник – шанс начать жизнь с чистого листа. – Жизнь в США. – Да. – Но ему пришлось стать агентом КГБ? Сош протестующе замахал руками. – Неужели ты не понимаешь? Шла большая игра. И что мог узнать такой человек, как твой отец? Даже если бы попытался – чего он никогда не делал, – что он мог им сказать? – А моя мать? – В Наташе видели лишь жену. Жены государство не интересовали. Какое-то время она ходила под подозрением. Как я и говорил, власть считала ее родителей радикалами. Ты действительно помнишь время, когда их арестовали? – Думаю, да. – Они создали группу, стараясь донести до общественности необходимость защиты гражданских прав. И добились многого, пока к ним не внедрили предателя. Агенты КГБ пришли ночью. – Он помолчал. – Нелегко говорить об этом. О том, что с ними сталось. Я пожал плечами: – Им хуже уже не будет. Он ничего на это не ответил. – Что с ними сталось, Сош? – Их отправили в ГУЛАГ… трудовой лагерь. С ужасными условиями. Твои дедушка и бабушка были уже немолоды. Ты знаешь, чем все закончилось? – Они умерли. Сош отвернулся от меня, подошел к окну и уставился на Гудзон. Два огромных лайнера стояли в порту. Слева сквозь дымку проглядывала статуя Свободы. Манхэттен – такой маленький, всего восемь миль в длину, но, как и в случае Соша, ты всегда чувствуешь его мощь. – Сош?
– Ты знаешь, как они умерли? – Голос его смягчился. – Так ты же говорил: жить пришлось в ужасных условиях. Дедушка свалился с инфарктом. Сош все не поворачивался ко мне. – Никто не лечил его. Ему не давали лекарств. Не прошло и трех месяцев, как он умер. – Но ты ведь что-то недоговариваешь мне? – спросил я после паузы. – Ты знаешь, что случилось с твоей бабушкой? – Мне известно только то, что говорила мать. – Скажи мне. – Баба тоже заболела. После смерти мужа сердце у нее не выдержало. Для семейных пар, которые прожили долгую жизнь, это обычное дело. Один умирает, второй тут же уходит следом. Он молчал. – Сош? – В каком-то смысле это правда. – В каком-то смысле? Он все смотрел в окно. – Твоя бабушка покончила с собой. У меня внутри словно что-то оборвалось. Я медленно покачал головой. Сош продолжил: – Повесилась на веревке, которую сплела из разорванной на полоски простыни. Я не мог произнести ни слова. Думал о фотографии бабы. О ее улыбке. Об историях, которые рассказывала о ней мать. О ее остром уме и еще более остром языке. Самоубийство… – Мама знала? – спросил я. – Да.
– Она никогда мне не говорила. – Может, и мне не следовало. – Почему же сказал? – Я хотел, чтобы ты видел полную картину. Твоя мать была очаровательной, утонченной женщиной. Твой отец ее обожал. Но после ареста родителей, после того как их фактически отправили на смерть, она изменилась. Ты это чувствовал, не так ли? Ее меланхолию? Даже до случившегося с сестрой. Я ничего не сказал, но да, чувствовал. – Просто я хотел, чтобы ты знал, как это было. Для твоей матери. Тогда, возможно, ты лучше все поймешь. – Сош? Он ждал, по-прежнему глядя в окно. – Ты знаешь, где моя мать? Здоровяк долго молчал. – Сош? – Раньше знал. Когда она убежала. Я с трудом сглотнул. – И куда она отправилась? – Наташа вернулась домой. – Я тебя не понимаю. – Она вернулась в Россию. – Почему? – Ты не можешь ее винить, Павел. – Я и не виню. Просто хочу знать. – Невозможно убежать от родины, как пытались сделать они. Ты надеешься измениться. Ты ненавидишь государство, но не свой народ. Родина остается родиной. Навсегда. Он повернулся ко мне. Наши взгляды встретились. – Поэтому она убежала? Он молчал. – В этом причина? – Я почти кричал. Чувствовал, как в ушах шумит кровь. – Потому что родина – всегда родина? – Ты не слушаешь. – Нет, Сош, я слушаю. «Родина остается родиной». Это чушь собачья. Как насчет того, что семья – всегда семья? Муж – всегда муж? Сын – всегда сын? Он не ответил. – А как же мы, Сош? Отец и я? – Ответа у меня нет, Павел. – Ты знаешь, где она сейчас? – Нет.
– Это правда? – Да.
– Но ты мог бы ее найти? Он не кивнул утвердительно, но и отрицательного ответа не дал. – У тебя ребенок, – напомнил он мне. – Карьера. – И что?
– Все это произошло давным-давно. Прошлое – для мертвых, Павел. Незачем их тревожить. Похоронил – и двинулся дальше. – Моя мать умерла? – Не знаю. – Тогда почему ты говоришь о ней как о мертвой? И, Сош, раз уж мы заговорили о мертвых, есть еще один момент… – Я не смог удержаться. – Теперь я даже не уверен в том, что моя сестра умерла. Ожидал увидеть на его лице шок. Не увидел. Разве что промелькнуло легкое удивление. – Для тебя… – услышал я. – Для меня что? – Для тебя они должны умереть. жүктеу/скачать 1.69 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|