I китайский божок

секретной службы, ее парижским агентом. В том числе и поэтому политическая ситуация была известна ему очень хорошо, и он знал, что; I Турция намерена не только заключить союз с Германией, но и идти с ней до конца; заключение этого союза было лишь вопросом времени. Значит, возвращение в Парна; было бы чревато для него большими опасностями. С другой стороны, дезертировать с фронта тайной войны было бы для него не менее опасно; кроме того, ему тоже хотелось отхватить кусочек того пирога, который очевидно начнут делить во Франции. В конце концов он решил сойти на берег в Барселоне и ехать дальше по своему американскому паспорту (добытому у одного рассеянного миллионера). Обе его спутницы имели американское гражданство, что также должно было способствовать выполнению этого намерения. Если возникнут трудности или полиция уже напала на его след, это могло помочь ему ускользнуть; если же нет, он останется в Париже, изучит обстановку и начнет действовать сообразно обстоятельствам.

Он велел капитану взять курс на Каталонию. Путешествие прошло без осложнений, если не считать встречи с британским крейсером, инспектора которого не обнаружили на яхте, впрочем, никакой контрабанды. Абдул и Лиза в это время были просто пьяны. Когда они уже подходили к берегам Каталонии, холодный утренний ветер несколько испортил Лизе медовый месяц, и последствия этой простуды были достаточно серьезными. Лиза слегла, едва высадившись в Барселоне. Еще через неделю врачи решили применить радикальное средство — кесарево сечение. На следующее утро они извлекли на свет девочку, живую и здоровую, несмотря на необыкновенные обстоятельства ее рождения. Девочка была пропорционально сложена, глаза были не просто голубые, а совершенно синие; кроме того, она родилась уже с четырьмя зубами и с волосами длиной до шести дюймов, серебристо-белыми. И, точно татуировка, прямо над сердцем у нее красовалось бело-голубоватое, лишенное пигментации пятнышко, по форме напоминающее лунный серп.

После этого Лиза начала выздоравливать, хотя, по мнению нетерпеливого турка, и не так быстро, как следовало бы. Тем больше было его удивление и огорчение, когда он убедился, что, выздоравливая, она превращается в себя прежнюю, грациозную и подвижную. Лишний жир почти совсем исчез за три недели болезни; когда же она начала не только ходить, но и бегать по городу, то выглядела почти как той ночью, в которую они впервые встретились с Сирилом: это была живая, стройная, элегантная женщина. Эти перемены несколько охладили пыл Абдула, да и ее чувства к нему не остались без изменений. Прежде всего се начала раздражать неряшливость ее любовника. Что же касается ребенка, то девочка, кажется, никому из них была просто не нужна. От мадам Кремерс тоже было мало толку: она могла бы испортить настроение даже ипохондрику, отправляющемуся на похороны любимого дядюшки, не оставившего ему ни гроша. Не прошло и трех дней после того, как Лиза поднялась с постели, как разразился скандал. Лиза заявила, что в Париже ей нечего делать, и она желает ехать в Америку. Абдулу, наоборот, просто необходимо было попасть в Париж как можно скорее. Мадам Кремерс по одной ей известным причинам вдруг передумала являться с докладом к Дугласу и тоже захотела в Америку: она, по ее словам, «соскучилась по родно 186-й Вест-Стрит», Страсти накалились еще более, когда выяснилось, что нерадивая испанская гувернантка «не так» перепеленала девочку.

— Черт бы ее побрал! — выругался Абдул-бей неизвестно по чьему адресу.

— Если бы вы знали, как мне надоел этот ребенок! — воскликнула счастливая мамаша.

— Слушай! — сказала вдруг Кремерс. — Отдай-ка его мне!

— Черт бы тебя... — снова разозлился Абдул-бей.

— Нет, ты послушай. Ты отдашь ребенка мне, а я уж с ним разберусь. Мы уедем. Ты купишь билет на пароход и дашь мне три тысячи долларов, и будешь платить еще три тысячи каждый год, а остальное — мое дело. А вы оба поедете в Париж и будете там веселиться сколько влезет. Ну, как вам мое предложение?

Абдул-бей просиял. Теперь его беспокоило только одно:

— А что скажет Дуглас?

— Это уж моя забота.

— Неплохое предложение, — отозвалась Лиза. — Давай поедем прямо сегодня: мне так надоело сидеть в этой дыре! — и она нежно погладила турка. Однако Париж давно уже не был городом ее мечты, городом роскоши и развлечений, «куда после смерти попадают правоверные американцы»: это был военный город, отмеченный комендантским часом и ура-патриотизмом, настоящий кошмар для женщины, чьи подруги рожали сыновей не для того, чтобы из них сделали солдат. Лиза обвинила во всем Абдул-бея, на что тот пожал плечами и напомнил ей, что им надо радоваться, если удастся раздобыть что-нибудь на обед, потому что через неделю или две город займут немцы. Она высмеяла его, и тогда он обрушил на нее целый водопад нецивилизованных эмоций, таящихся в глубине души каждого из нас по отношению к женщине, с чем так и не смогла справиться так называемая общественная мораль

В этот момент они как раз ехали в открытом автомобиле по площади Гранд-Опера.

Резко развернувшись, оскорбленная Лиза сломала зонтик о голову Абдул-бея, после чего собралась было выцарапать ему глаза; но тот ударил ее в живот, и она со стоном рухнула на сиденье.

Этот инцидент и привлек внимание Сирила, заставив его забыть о разгадывании германских планов.

Догнав автомобиль, он схватил Абдул-бея за горло; выволок наружу и начал тщательно избивать, главным образом ногами. Полиция, однако, вмешалась довольно быстро: выхватив шашки, к ним подбежали трое ажанов и положили конец этому действу. Они арестовали всех, однако Сирилу Грею удалось уйти от них уже известным нам способом, предъявив клочок бумаги, как тогда, на станции Море-ле-Саблон.

— Я иду к портному. По поручению министра, — произнес он многозначительным тоном, хотя и с издевательской усмешкой. Взяв под козырек, полицейские отпустили его.

— В конце концов, меня это вообще не касается, — бормотал он, примеряя новый мундир под восхищенным взглядом портного — можно сказать, полномочного представителя того общественного класса, восхищение которого чьей-то красотой всегда находится в прямой зависимости от того, во что эта красота тому обошлась. — Нет, все же лучше однажды полюбить и потом потерять, чем никогда не любить, — продолжал он. — Хуже всего, когда

терять нечего. Бедная Лиза! Бедный Абдул! Хотя, наверное, это меня все-таки не касается, как сказано выше. Моя задача сейчас — разгадать замысел врага и убедиться, правильны ли были мои догадки... Боже мой, сколько же сил и времени на это уйдет! Как подумаешь, что иначе убедить наших в серьезности намерений Кровавого Билла смогут только восемь миллионов солдат, поставленных им под ружье, то сразу поймешь, что задача предстоит нешуточная.

Он отправился в казармы, где предъявил свой патент и приказал как можно скорее доставить его к генералу Крипсу. Настроение у него было самое отвратительное. Автомобиль, впрочем, был предоставлен ему немедленно.

Лизу с турком продержали в участке около суток, после чего тоже отпустили. Встреча с Сирилом, его внезапное вмешательство в их ссору с Абдулом всколыхнули в ней прежние чувства. Она бросилась к нему в студию, но та оказалась заперта, консьержка же не могла или не хотела ничего сообщить ей. Лиза помчалась в орденский дом на Монмартре. Однако и там ей сказали лишь, что он вступил в британскую армию. Поиски по другим известным ей адресам тоже не привели ни к чему; наконец она нашла лорда Энтони Боулинга. Он отнесся к Лизе весьма сочувственно, признавшись, что симпатизирует ей с самой первой встречи; помочь же, то есть устроить ей встречу с Сирилом, он тоже был не в состоянии.

— Впрочем, у вас есть возможность попасть на фронт, — сообщил он. — Запишитесь в Красный Крест. Одним из его отделений здесь заведует моя сестра. Если хотите, я напишу ей записку,

Лиза готова была запрыгать от радости. Воображение уже рисовало ей картины, гораздо более яркие, чем если бы это была реальность. Она представляла себе, как Сирил со своим отрядом драгун в последней яростной атаке возьмет стены Берлина, его смертельно ранят, и она спасет его, возможно, даже отдав ему свою кровь, Он вылечится, его произведут в маршалы и пэры — нет, в графы; чем плохо? Сирил Грей, граф Кельнский (за то, что под Кельном он переплывет Рейн и вырвет ключи от города из дрожащих рук бургомистра, чтобы перебросить их через реку своим не столь решительным товарищам); и он, с украшенным золотом и бриллиантами Крестом Королевы Виктории на мужественной груди, поведет ее, Лизу, к алтарю в церкви Святой Маргариты в Вестминстере.

Да, учить Магику стоило уже ради того, чтобы уметь так ясно заглядывать в будущее! С сожалением отвлекшись от этих прекрасных видений, но все столь же стремительно она помчалась к леди Марсии Боулинг, чтобы записаться на курсы медсестер. Об Абдуле она больше не думала. На самом деле она никогда бы не увлеклась им, если бы не мешавшие этому препятствия. Что же касается самого Абдул-бея, то он страдал безмерно, что и выразил в тот же вечер несколько необычным способом. Мы не будем искать в этом глубокую философскую подоплеку, даже если она действительно была — это не так уж интересно. Интереснее будет узнать, как именно он поступил. Отправившись на Итальянский, Бульвар, он нашел там кокотку и пригласил на ужин в шикарное «Кафе де Пари». По окончании ужина, который можно описать лишь как вариант уже известного нам «лошадиного» способа излечения желудочных колик, к нему подошел метрдотель и с изящным поклоном вручил запечатанный конверт. Открыв его, Абдул-бей нашел там приказ Дугласа немедленно явиться к нему на квартиру па Фобур-Сен-Жермен.

Выбора у турка не было. Извинившись перед своей очаровательной спутницей, он оставил ей стофранконую банкноту и поехал по указанному адресу. Дуглас принял его необычайно приветливо.— Поздравляю вас, молодой человек, вы одержали блестящую победу! Вы добились успеха там, где опытнейшие и сильнейшие мастера потерпели самое позорное поражение. Я вызвал вас, чтобы торжественно сообщить: вас примут в число Четырнадцати. Там как раз освободилось место, знаете ли, с сегодняшнего утра.

— Баллока казнили? — догадался Абдул.

Дуглас кивнул, холодно усмехнувшись.

— Почему же вы не спасли его, учитель?

— А зачем я должен был его спасать? Он пытался обмануть меня, и я его уничтожил, другим в острастку!

Извинившись, турок постарался возможно убедительнее выразить свои верноподданнические чувства.

— Правда, мы вряд ли сможем сейчас устроить вам Главное испытание, — продолжал Дуглас. — Идет война, и оно как бы... теряет в весе. У нас у всех и без этого слишком много подобных дел. Однако без Испытания тоже нельзя. Скажите, в каких вы отношениях с Германией?

Абдул вздрогнул, и сердце у него учащенно забилось.

— С Германией? — наконец пробормотал он. — Почему с Германией, полковник? (Он постарался подчеркнуть голосом это его звание французского офицера.) У меня нет с ней никаких отношений... Я хотел сказать, у меня нет по этому поводу инструкций от моего правительства. Сказав это, он поднял глаза и увидел взгляд Дугласа, полный насмешки и презрения.

— Вы пытаетесь играть со мной в кошки-мышки?

Турок усиленно запротестовал.

— Тогда, надеюсь, вы мне скажете, что могло бы означать вот это?

И Дуглас извлек из жилетного кармана пятидесятифранковую банкноту. Турок машинально взял ее, все еще не придя в себя от удивления.

— Посмотрите на нее хорошенько!

Турецкий агент посмотрел банкноту на свет. Под цифрами, обозначавшими номер, светились две булавочные дырочки.

— А-а! — воскликнул он. — Так, значит, вы...

— Значит, я. Возможно, теперь вы поймете, что своими трудностями в Индии британские войска также обязаны нашей Ложе, а именно г-же А.Б., влияние которой на определенные индийские круги очень велико. Вы, с вашей стороны, могли бы попытаться повлиять на мусульманские части французской армии, я имею в виду африканцев. Но будьте осторожны: вам предстоит выполнить гораздо более важную задачу, касающуюся боевых частей французской армии на фронте. Вы отправитесь в мой домик, который я тут снимаю под видом святого аскета. Его хозяйка мне очень доверяет. Вы представитесь ей как йог и будете всячески поддерживать в ней эту иллюзию. В саду — вот здесь, возьмите этот план, — находится секретный телефон. Провод от него идет в тот дом, где вас крестили и женили, помните? Оттуда он идет на ту сторону Сены, в квартиру одного старого оккультиста-бельгийца — он выдает себя за друга Метерлинка, ха-ха-ха! На самом деле его зовут фон Вальдер, он из Дрездена. От него провод под землей идет дальше, на целых триста миль — спасибо министру Бекассо, помогшему организовать прокладочные работы, — и оканчивается в городе, где находится резиденция германского кронпринца. Вам придется сидеть в саду и медитировать, как положено йогу, а на самом деле слушать и записывать все, что вам будут говорить и передавать. Через вас пойдут все донесения туда и обратно. Моих агентов вы будете узнавать по надпиленной пуговице. У каждого донесения будет порядковый номер, так что вы тотчас заметите, если что-то не дошло. Вам все понятно?

— Это просто невероятно! Вы и представить себе не можете, как я горжусь тем, что мы с вами — на одной стороне! А то эта ваша французская форма меня все-таки пугала

— Риза ещё не делает монахом, весело ответил Дуглас. — А теперь, сэр, я предлагаю вам провести ночь за обсуждением наших дальнейших действий — и бутылкой этого прекрасного виски, которая совершенно случайно нашлась сегодня у меня в доме. И оба шпиона с усердием принялись за выполнение этой двойной задачи, завершить которую им удалось лишь к утру. Днем Дуглас отправился в Суассон: во французской армии он был командиром сигнальной роты — еще одна услуга добрейшего г-на Бекассо.

Его собственные планы и дальнейшие действия были ему совершенно ясны: он тоже сковал их загодя, причем уже более пятнадцати лет назад.

Глава XXIII

ЯВЛЕНИЕ КИТАЙСКОГО БОЖКА НА ПОЛЕ

БОЯ; ЕГО УСПЕХ У НАЧАЛЬСТВА; СТРАННОЕ

УВЛЕНИЕ, ВИДЕННОЕ ИМ НА ПУТИ В ПАРИЖ.

ДАЛЕЕ - ОБО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ,

ЧТО С НИМ СЛУЧИЛОСЬ, И О КОНЦЕ

ВСЕХ ВЕЩЕЙ,В КОТОРОМ, ВОЗМОЖНО,

КРОЕТСЯ НАЧАЛО НОВЫХ

Отступление британских войск из-под Монса71 не имело аналогов в истории. Во-первых, наступление противника оказалось для них полной неожиданностью; во-вторых, они все-таки продержались целых три недели, прежде чем их выбили оттуда; в-третьих, ликующий противник подсчитал соотношение их и своих потерь как три к одному; в-четвертых, их действия оказались никак не скоординированы с действиями французских войск, хотя те должны были, среди прочего, снабжать их провиантом и боеприпасами, однако не сумели этого сделать; и тем не менее англичане боролись не на жизнь, а на смерть, с величайшими потерями отстаивая каждый опорный пункт, каждый город и каждый дом в отданных им под защиту французских деревнях. Чем дальше они отступали, тем больше растягивалась линия обороны; от этого, и еще из-за потерь их стойкость таяла, опускаясь ниже той точки плавления, которую еще может вынести человек; однако для Англии это было даже неплохо, потому что ее солдаты выкованы из такого железа, что чем тоньше нить, тем она делается прочнее,

И все же наступает момент, когда выражение «приказ по войску» начинает звучать так же нелепо, как слово «декольте», примененное как указание на форму одежды для знатных американок, приглашаемых на какой-нибудь раут, ибо приказывать, в сущности, стало уже некому; в таком именно положении и находился генерал Крипс, когда его новый офицер связи явился к нему с докладом. Было около шести часов вечера; Крипс и его штаб располагались лагерем неподалеку от какого-то французского городка. Они обсуждали маршрут дальнейшего отступления.

— Садитесь, капитан Грей, — добродушно пригласил командующий, не отрывая взгляда от карты. — Мы тут еще успеем отужинать... Пока еще там наши приказы доберутся до полевых командиров... Вам я хочу поручить один из флангов, так что слушайте внимательно... Об остальном доложите после ужина... Лучше даже уже в походе. Сирил нашел свободный стул и уселся. Тут с ним поздоровался лорд Джувентиус Меллор, адъютант его превосходительства, известный лондонский денди с чрезвычайно ленивым выражением губ, бывший в мирные времена учеником и личным секретарем Саймона Иффа.

— Как хорошо, дружище, что я тебя встретил! — обрадовался Сирил. — Мне нужно кое-что сообщить Крипсу, но он скорее всего подумает, что я спятил. Впрочем, и само мое сообщение — лишь догадка. Однако эта догадка верна, мало того — это наш единственный шанс.

— И что же это за шанс?

— Скажи сначала: мы действительно отступаем?

— Конечно, и будем отступать всю ночь. Линия обороны все растягивается, так что Парижа нам не отстоять.

— Брось, Париж в такой же безопасности, как и Бордо — недаром, кстати, правительство переехало именно в Бордо.

— Н-да, мой бедный друг! Я, пожалуй, тоже склонен думать, что у тебя не все дома.

Никто в британских войсках не строил себе иллюзий по поводу сложившейся ситуации. Все прекрасно понимали, что линия обороны — лишь тоненькая, едва видимая цепь воинов и, будь они хоть трижды герои, конец их будет бесславен, найдись у немцев военачальник пободрее. До сих пор, правда, легионы противника продвигались вперед по всем правилам традиционной тактики, соблюдая предписываемую ими осторожность. Однако любой генерал, обладающий достаточным темпераментом и интуицией, не преминул бы бросить свои войска в новый рывок и наверняка смял бы эту несчастную линию обороны. Но, как известно, кто действует «по науке действует медленно, и британцы тоже это знали. Поэтому к смерти они готовились не спеша, просто и обстоятельно, как и положено мужчинам. Они не знали, да и не захотели бы знать, что пресса и обыватели всей Европы издеваются над ними, называя их «ангелами-хранителями Монса»!

Лорд Джувентиус Меллор давно взял себе в обычай чтить людей необыкновенных. Началось это еще с его службы у Саймона Иффа, каждое слово которого он воспринимал с величайшим почтением; в теперешнем заявлении Грея было что-то от манеры Саймона Иффа.

Именно поэтому оно показалось Меллору не просто абсурдом, но непозволительной дерзостью. Париж падет, это так же ясно, как-то, что завтра утром взойдет Солнце. Нет, шутить на такие темы — дурной вкус. ;

— Ты неправ! — возразил Сирил. — Я говорю совершенно серьезно.

— Тем хуже для тебя, — вздохнул Меллор. — Я тоже совершенно серьезно думаю, что тому, у кого не все дома, лучше всего дома и сидеть.

— Однако ты не говорил бы так, если бы речь шла о Магике?

— Разумеется, нет.

— Так вот, старый осел! Я говорю именно о ней! О если бы этот осел еще имел уши, чтобы слышать!

— То есть как?

— А вот как. Ты ведь знаешь, что у всего на свете есть магическая подоплека, да и у самого «всего света» тоже. Война — это Магика, ты только вслушайся в само слово! Поэтому слушай внимательно, как говорит его превосходительство. Я провел дивинацию, то есть разложил карты Таро, по методу, которого пока не могу тебе открыть, потому что его сообщают лишь адептам высших ступеней, о которых ты не знаешь даже, как они называются.

И карты открыли мне все планы германского генерального штаба! Последние слова этого на первый взгляд абсурдного сообщения Сирил проговорил таким торжественным тоном, что они прозвучали как оракул сивиллы, будь то дельфийской или кумской, так что его собеседника невольно проняла дрожь. Verus incessu patuit Deus (В поступи обнажается истинный бог (лат.)) — как всегда, когда Сирил считал необходимым напугать непосвященного; Когда золото представляется людям злом, его подменяют жалкой позолотой, проставляют на нем десятикратную цену и священное слово «жертва». Это и есть тот единственный случай, когда умные, то есть преуспевшие в своем деле торгаши и менялы действительно выпускают его из рук.

— Ты прости, но я тебя все-таки не понял.

 Но ты хотя бы понимаешь теперь, что я не смогу объяснить этого Крипсу; мне придется плести иную сеть.

 А? Ну, да - На самом деле сеть была уже сплетена. Своими догадками насчет планов германского генерального штаба Сирил был обязан лишь своему природному, к тому же хорошо тренированному уму, а вовсе не картам; однако лорд Джувентиус был из тех людей, для которых и Истина — не Истина, если она не окутана тайной и не уснащена всякими

дурацкими выходками, ибо ум у них не развит. Такие люди просто незаменимы на вторых ролях в любом деле: их безграничное доверие своему вождю впечатляет посторонних, не знающих, что между вождем и этими его сторонниками — дистанция огромного размера. Говорят, что никто не выглядит героем в глазах своего лакея; с другой стороны, для своего секретаря любой человек выглядит самим Господом Богом. Если это не так, то секретаря давно пора гнать в три шеи. Лорд Джувентиус при всем желании не сумел бы даже повторить стратегических выкладок Сирила — тех, о которых тот собирался доложить генералу Крипсу; однако за правильность выкладок на картах Таро, пусть даже столь темных, что о них не только не дозволено слышать, но в действительности и сказать было бы нечего, потому что их и не делали, он готов был поручиться честью. Меж тем наш юный маг, вспомнив о картах Таро, попросту приплел их к своему рассказу в порыве самого безудержного вдохновения.

—• Я скажу генералу, — вновь заговорил Сирил, — что ситуация на фронте находится в прямой и чрезвычайно тесной зависимости от соображений не только политических, но и династических; я открою ему глаза на положение в мире! Лорд Джувентиус лишь ахал от удивления.

— Вот и скажи мне, — перешел Сирил от слов к делу, — у тебя есть какое-то влияние на старика? Я имею в виду, насколько ты вхож к генералу?

Прикрыв глаза, лорд Джувентиус склонился к Сирилу и прошептал доверительно:

— Ты помнишь день - он был далек и долог...

— Шикарно! Хотя я думал...

— Забыто. Пустой бурдюк.

Подобные дружеские беседы часто бывают непонятны посторонним; впрочем, это Как раз тот случай, когда посторонним и не следует знать больше, чем они уже знают. В английском свете на такой язык переходят, когда говорят о вещах чрезвычайно важных — или о высокой политике.

— Ну так постарайся, чтобы он меня принял.

— Заметано, Korille!

— Precelur, oculis mellitis!

-Korille, Cartulle"!

Когда англичане переходят на мертвые языки, это свидетельствует о том состоянии души, которое, как говорит Псалмопевец, подобно драгоценному елею, стекающему на бороду Ааронову и даже на края одежды его

Офицеров штаба позвали к ужину. Сирила, как новоприбывшего, посадили по правую руку от командира.

— Вас мне очень, очень рекомендовали, — сказал этот старый кавалерист, когда настало время закурить. — И вы действительно... м-м... производите соответствующее впечатление. Вы будете находиться под началом полковника Мэвора; не забудьте потом явиться к нему с

рапортом.

— Вы позволите мне, генерал, передать кое-что непосредственно вам? — спросил Сирил. — Дело не терпит отлагательства, и мне кажется очевидным, что вы первым должны узнать об этом. Кроме того, думаю, будет лучше, чтобы вы узнали об этом, так сказать, из первых рук.

— Весьма затейливое начало, — отозвался генерал. — Что ж, валяйте. Разрешение прозвучало не слишком по-военному, однако нарушению устава отводится в британской армии традиционно почетное место. Генерал Крипс лишь слегка перегнул палку.

— Только, — добавил он прежде, чем Сирил успел вновь раскрыть рот, — исключительно в частном порядке, сугубо неофициально.

Это — тоже излюбленный прием англичан, когда они хотят услышать или сказать что-то, от чего потом можно будет отказаться. Официальный разговор никогда не бывает таким бесплодным — он полон примечаний, напоминаний, перечней, сообщений, рекомендаций, списков состава комиссий, проектов решений, еще сообщений, запросов к парламенту, смет расходов и т.п. В официальном разговоре ничто никогда не доводится до конца, как, впрочем, и в неофициальном; так что выбирайте, сэр, черт бы вас побрал со всеми потрохами!

— Конечно, генерал, сугубо неофициально, — согласился Сирил. — Я хотел бы раскрыть вам планы германского генерального штаба.

— Благодарю вас, капитан Грей, — усмехнулся старик ядовито, — тем самым вы окажете нам просто неоценимую помощь. Чтобы не тратить время, пропустите дня три и начинайте сразу со взятия Парижа генералом фон Клуком.