Несторий, как Константинопольский архиепископ

Несторий, как Константинопольский архиепископ.

Несторий был сириец по происхождению, родом из Гарманикеи. Внешняя жизнь его своим ходом напоминает жизнь св. Иоанна Златоуста. Несторий также учился в ораторской школе, основанной Ливанием, а богословское образование по­лучил в Антиохии от Феодора Мопсуэстийского, также провел несколько лет в подвигах монашества, был сделан пресвитером и жил в монастыре св. Евпрепия, у стен города. Он, подобно Иоанну Златоусту, славился красноречием, чем и обратил на себя внимание двора. Но он сам некоторое время колебался принять высокую честь. Народ с радостью приветствовал вы­бор императора, надеясь найти в Несторий второго Злато­уста (Иоанн Кассиан. De Incarnatione. Migne. Ser. lat. c. 366). И он действительно был человек по замечанию даже нерасположенного к нему (за его гонение новациан) историка Сократа (Сократ. VI, 29) "с хорошим голосом и отличным даром слова." Кроме того, Несторий обладал величавою осанкою, а бледное и суровое лицо его, светлый и глубокий взгляд придавали всей его фигуре нечто такое, что во все времена считалось при­надлежностью оратора. Отдавая дань ораторским дарованиям Нестория, новые историки расходятся в оценке его нравствен­ного характера. В особенности мрачными красками изображает его о. Лященко (епископ Тихон) и отчасти проф. Терновский. Однако, другие, например, проф. Лебедев (Лебедев. I, 168), Гидулянов (Проф. Гидуланов. Восточные патриархи. 625) и проф. Болотов (Лекции IV, 178) не считают возможным что-нибудь ска­зать дурное и о нравственной личности Нестория. "Этот Кон­стантинопольский патриарх, говорит последний, был совсем не поверхностный ученый... Что это не был характер низкий, за это ручаются факты глубоко-искреннего и почтительного отношения к нему со стороны его приверженцев..." Несторий был фанатичен, но, вероятно, не более многих из своих собра­тий. Не он, а его пресвитер Анастасий первый бросил вызов Константинопольскому населению проповедью против Оеотокоч. Не Несторий, а Дорофей Маркианопольский провозгласил анафему тому, кто Святую Деву называет Богородицею.

Посвящение Нестория на Царьградскую кафедру произо­шло 10 апреля 428 г. По Сократу (Сократ. VII, 29), новый епископ в своей вступительной речи, — говоря риторически in persona del, обра­тился к императору с следующими словами: "Царь, дай мне землю, очищенную от ересей; а я за то дам тебе небо; по­моги мне истребить еретиков, и помогу тебе истребить персов."

Свою нетерпимость в делах веры Несторий обнаружил са­мым решительным образом тем, что на 5-ый день после своего посвящения распорядился разрушить арианский храм в Кон­стантинополе. Тогда ариане сами подожгли здание, пожар рас­пространился на соседние дома и причинил много бед. Несторию дали прозвище поджигателя (Сократ. VII, 29). В правление мягкого, очень тактичного патриарха Аттика, законы, изданные против еретиков, особенно во времена Феодосия I, применялись крайне редко, пришли почти в забвение. Теперь быстро они все были приведены в действие. 30-го мая 428 г., очевидно, под влиянием энергичного Нестория, был издан общий указ об еретиках на имя "верного и испытанного в православии" префекта пре­тория Флоренция (Codex Theodos. XVI, 5, 65; Mansi IX, 763). Ариане, македониане и аполлинаристы лишались права иметь церкви в городах; новациане и саббатиане (четыредесятники) теряют право обновлять свои цер­кви и так далее, в том же роде. Еретики лишаются права сос­тоять на государственной службе, прав дарения и наследо­вания. Еретикам воспрещается крестить и обращать в свою веру, как свободных людей, так и рабов. Нового в этом прос­транном указе ничего не было, но ранее он был лишь мертвою буквою. Во исполнение вновь изданного указа, между прочим, епископ Антоний города Герм в Гелеспонте начал преследовать македониан. Последние его убили. Несторий убедил импера­тора отнять в наказание у них церкви (Сократ. VI, 31).

Являясь самым решительным врагом еретиков, Несторий не мог себе даже и представить, чтобы его могли заподозрить в лжеучении (Mansi V, 753 А). Между тем это случилось. Из сообщений самого Нестория (Ibidem) и историка Сократа (Сократ. Ц. История VII, 32) следует, что споры относительно Θεοτοκος в приложении к Святой Деве Ма­рии, происходили в Царьграде еще до прибытия Нестория, а в лице его встретили наиболее способное на них отозваться лицо. Несторий еще в Антиохии разъяснял догматы. Заставши те­перь догматические расхождения в Царьграде, Несторий по­ручил своему синкеллу, пресвитеру Анастасию, уладить их. Миссия последнего совсем не удалась, главным образом вслед­ствие его резкого характера. Однажды он, в присутствии са­мого Нестория, сказал в церкви: "Пусть никто не называет Марию Богородицею, ибо Мария была человек, а от человека Богу родиться невозможно" (Сократ. VII, 32; Евагрий. Ц. История I, 2). Слова эти вызвали большое смущение среди слушателей. Но Несторий подтвердил выска­занное Анастасием. Этот случай породил сильное возбуждение в городе: пошли споры и раздоры. Однако, Несторий, вместо успокоения, тем чаще стал обращаться к этой теме в своих проповедях (Сократ. VII, 32). В день Рождества Христова, при большом стечении народа, он дал подробное, обоснованное изложение своей точки зрения на этот вопрос.

Вскоре в оппозицию Несторию стали оба бывшие сопер­ники при замещении Константинопольской кафедры — Фи­липп и Прокл. Первый прямо упрекал своего архиепископа в ереси. Несторий, в свою очередь, обвинял его в манихействе. В один из праздников Богородицы (Благовещение 429 г.) выступил с словом возражения против Нестория и Прокл. Он встретил среди слушателей большое сочувствие. За это не воз­любил его Несторий и сам продолжал в проповедях развивать прежние свои мысли. При этом ему пришлось однажды подвер­гнуться публичному оскорблению со стороны Евсевия схолас­тика, т.е. ритора по профессии, впоследствии епископа Дорилейского, который прервал архиепископа возгласом: "Нет, сам вечный Логос подверг себя второму рождению," — назвав его (Нестория) слова ложью и богохульством. Через несколько дней на стенах церкви появилось формулированное обличение Нестория в ереси, причем его учение сближалось с ересью Павла Самосатского (Mansi IV, 1008-1012). Император стал на сторону Нестория. Пульхерия объявилась его врагом.

Кирилл, по-видимому, этого то и добивался, и в поручении папы почерпнул большое мужество. Поэтому, несмотря на то, что обращение Кирилла с письмами к царю и царскому се­мейству было очень неудачно, — император в своем секретном письме к Кириллу обличает его в интриге и называет его истинным виновником всей происшедшей смуты; — несмотря на то, что Акакий Веррийский (Алеппский) дает знать Ки­риллу, что он ничего не находит еретического у Нестория и просит его пользоваться епископскою властью к созиданию, а не для разорения; несмотря на то, что Несторий после письма к нему Иоанна Антиохийского — да еще и прежде — находит возможным допустить употребление слова "Богородица" толь­ко с ясным пониманием смысла этого слова: Кирилл осенью 430 г., в октябре, созывает Собор, составляет от имени его 12 пресловутых, анафематизмов и требует под ними подписи Нес­тория. Анафематизмы были получены в Константинополе 30-го ноября 430 г. На эти анафематизмы Несторий ответил 12-ю же анти-анафематизмами. Впоследствии Кирилловы анафематизмы опровергали Блаженный Феодорит и Андрей Самосатский. Последний написал целую книгу. Вскоре после получения анафематизмов, 6 декабря 430 г. Несторий в проповеди жа­ловался своей пастве, не называя Кирилла по имени, а именуя его "некиим египтянином," на гонения от Александрии: ранее Антиохийских епископов Мелетия и Флавиана, затем Кон­стантинопольского патриарха Иоанна Златоуста, а теперь его самого. Конечно, указать на "Египетское гонение" и отож­дествить свое дело с делом Златоуста было выгодно для Нес­тория... Да, и действительно, нечто аналогичное будто бы и было. Также, как "долгие братья" жаловались Иоанну Златоусту на Феофила Александрийского, после чего он вскоре был потребован императором на суд; также и теперь прибыло в Константинополь несколько александрийцев с жалобою на Кирилла; следовательно, последний мог ожидать, что его по­требуют также на суд в Константинополь и — что особенно важно — император в упомянутом письме к Кириллу приг­лашал его на имеющий быть Собор в Константинополе.

Мы изложили так сказать пролог к Ефесскому Собору, завязку той драмы, которая разыгрывалась в течение не толь­ко нескольких лет, но и целых десятилетий и даже столетий. Чрезвычайно важно определить конкретнее позицию тех двух главных лиц, которые стояли в центре тогдашних событий — необходимо точнее знать credo Нестория и Кирилла.

Едва ли можно согласиться с теми историками (Joseph Kard. Hergenrother. B. I. s. 549. Auflage. VI, J.P, Kirsch, 1924), ко­торые уравнивают позицию Кирилла в отношении к Нес­торию с оппозицией Афанасия к Арию. В смысле личного характера Афанасию было присуще спокойствие, объектив­ность, сдержанность и склонность к миру (миролюбие). Кирилла же трудно защитить от обвинений в страстности, даже запальчивости, властолюбии и хитрости. Что касается характера богословских воззрений, то учение св. Афанасия от­личалось сравнительно большею определенностью и даже точ­ностью, и это даже при невыработанности в его время богослов­ской терминологии... Между тем Кирилл, живя после каппадокийцев, разграничивших смысл слов ουσια и υποστασις, не принимал в соображение этого. Чрез это он впал — к громад­ному, даже роковому соблазну несогласных с ним — в ту серьезную ошибку, что пользовался изречениями Аполлинария, принимая их за выражения св. Афанасия. Кирилл учил не только об "ενωσις καθ’ υποστασιν," но и "ενωσις φυσικη" и "ενωσις κατά φυσιν," т.е. утверждал соединение физическое, природное. Значит, у φυσις = υποστασις. Вследствие этого, понять выражения Кирилла, после выяснения терминологии каппа-докиицами, — в ортодоксальном смысле человеку, не вполне единомысленному с ним, было очень не легко. Еще более трудным для понимания в точно общецерковном смысле пред­ставлялось выражение Кирилла "μια φυσις του Θεου Λογου σεσαρκωμενη," собственно аполлинариево, но принятое им, как Афанасьеве (Herele. Conciliengeschichte В II. s. 144).

Верно сказал один историк (Проф. В. В. Болотов. Лекции по истории древней Церкви IV-180) о Кирилле, архиепископе Александрийском. "В своем богословском направлении Кирилл не только дошел до той черты, какую указал для выражения православной истины Собор Халкидонский, но и перешел чер­ту, сделал один лишний шаг в сторону монофелитства. Следо­вательно, он стоял от Нестория далее и требовал от него больше отречения, чем это нужно было для защиты православия."

Говоря об учении Нестория нужно прежде всего подчерк­нуть, что оно было специально антиохийское, а не лично ска­занное им. Его прямым учителем является Феодор Мопсуэстийский, а за ним непосредственно стоит Диодор Тарсийский. Проф. А. Бриллиантов прямо говорит, что "у Диодора и Феодора и нужно было искать истинный источник несторианства, к которым восточные обращались и после осуждения Нестория, как к непререкаемым авторитетам" (Происхождение монофизитства. СПБ. 1906, стр. 22. ср. 7-8). Несторий даже не был крайним выразителем этой школы, а только умерен­ным представителем. Мы не согласны с Лоофсом, по которому и Феодор Мопсуэстийский учил о двух сынах (Realencyklopadie Hauck. В. XIII, s. 740). Но что о двух сынах учил Диодор Тарсийский, это ясно следует из фрагментов Мария Меркатора "Τελειος προ αιωνων ο Υιος, τελειον τον εκ Δαβιδ ανειληφεν Υιος Θεου υιον Δαβιδ" (Migne — Patrologie Ser. gr. t. XXXIII, c. 1560 А, "Совершенный прежде веков Сын воспринял совершенного от Давида, Сын Божий Сына Давида." Ср. Handbuch der Kirchengeschichte, Preuschen-Kruger I). Несторий, наоборот, говорит: "Один Христос и один Господь, но ко Христу единородному Сыну прилагается имя Христа и Сына то по Божеству, то по человечеству, то Божеству и человечеству." И еще: "Христос как таковой неделим. Отсюда мы не имеем двух Христов или Сынов... но Он Сам единый является двойным не по достоинству, а по естеству" (Migne. Patrologie Ser. gr. LXXXVI P. 64 И 84 ср. 88). Он определен­но говорит: "χωριζω τας φυσις, αλλ’ ενώ προσκυνησιν — разделяю природы, но объединяю в поклонении" (Migne. Patrologie. Ser. gr. LXXV1, II, 10 с. 100). Подобно антиохийцам, он различает "храм" от "живущего в нем," "Гос­пода" от "образа раба," "вседержителя Бога" от "споклоняемого человека"; также он признает образ единения естеств συναφεια εις ενός προσωπον, ενωσις σχετικη — "относительное единство"; или не допускает единения φυσεις (или υποστασεις) κατ’ ουσιαν, но лишь κατά συναφειαν.

Антиохийская богословская школа, в противоположность Аполлинарию, утверждая полное человечество Иисуса Христа и не желая впасть в динамизм Павла Самосатского, пришла к отречению и отрицанию, как видим, физического или ипостас-ного единения Божества и человечества в Спасителе, т.е. φυσεις κατ’υοσιαν пo cуществу, а лишь — κατά συναφειαν; "вcелeние (ενοικησις) Логоса в человеческую природу Иисуса было не по φυσει а ευδοκια (Cм. неправославные изречения в извлечении из сочинений Несторня у Mansi V (русский перевод Деяния Вселенских Соборов. Том I. стр. 230-234). Хотя по этим вопросам до Халкидонского Собора не было догматического определения, но ортодоксальное учение выявлялось ина­че, чем рассуждали антиохийские богословы).

Особое внимание Несторий останавливает на "общении свойств" (communicatio idiomatum), — т.е. на том явлении или образе выражения, когда на основании единения двух природ Божеской и человеческой прилагают к одной природе свойства другой. Отсюда то именно и вытекал весь спор о слове Θεοτοκος. Несторий предпочитал термины — Χριστοτοκος, Θεοφορος, хотя ничего не мог возразить и против точнейшего с его точки зрения термина ανθρωποτοκος. Но с другой стороны, он мог до­пустить и очень неточный термин Θεοτοκος. "Я (т.е. Несторий — у Migne S. graeca LXXVI р. 57; ср. proem, p. 64) уже часто говорил, что если кто между вами или другими находит более почтительным слово "Богородица," то я ничего не имею про­тив этого слова"; т.е. Несторий ничего не имел против упо­требления Θεοτοκος и εν προσωπον.

Ввиду сказанного, догматиков и историков затрудняет вопрос о точном определении ереси Нестория, так как такое не дано в постановлениях Собора Ефесского, осудившего Нес­тория. Знаменитый Гефеле (J. Hefele. Conciliengeschichte. V. II. 1875, Стр. 156), измучиваясь в точном обоз­начении вины Нестория, приходит к выводу, что Несторий вместо признания во Христе человеческой природы с Божест­венною личностью постоянно предполагает связь человеческой личности с Божеством; приковавши свое внимание к целому конкретному представлению о человеке, он не может возвыси­ться до абстракции — мыслить человеческую природу без лич­ности и соединять просто человеческую природу с Божествен­ною личностью. Несторий склонен усвоять Христу личность грешного человечества; как показывают все его образы и срав­нения (храм, одежда, инструмент), Несторий внешне лишь связывает Божественную природу с человеческою. Божество не родилось от Марии, а как бы прошло чрез Неё, оно не страдало вместе с человечеством, но в страждущем человеке оставалось бесстрастным. Такие утверждения возможны, при условии, если человечество имело собственный центр, особую личность. Но если личным во Христе было только Божество, тогда неизбежно следует, что и оно в страдании принимало участие. Также только личность могла родится от Марии; а так как личное во Христе было его Божество, то оно должно было сообщиться рождаемому, хотя само по себе оно не могло ни родиться, ни страдать.

Личность Нестория привлекла к себе внимание ученого мира еще раз в начале нынешнего ХХ-го века, когда найдено было одно из его сочинений под псевдонимом "Книга Гераклида" (псевдоним Нестория), где Несторий оправдывается от возводимых на него обвинений и в свою очередь осуждает Ки­рилла Александрийского и его единомышленников.