Глава седьмая эрколе бамбучи

Глава седьмая эрколе бамбучи

Из Голландии мы направились в Италию и там, кроме описанных мною

назидательных прогулок по монастырям и соборам, занимались также

обследованием различных вин -- киянти, барбера, джензанно, в грязных

траториях, сбором пожертвований на памятник д'Аннунцио из каррарского

мрамора и золота 56-й пробы (для этого Айша обходил с кружкой кондитерские и

шляпные магазины, ударяя в кастрюлю и выкрикивая "Эввива!"), наконец,

совместными с футуристами выступлениями, которые, впрочем, были однообразны

и состояли в выявлении бурных восторгов перед поломанным мотоциклетом,

брошенным американским туристом за ненадобностью. Так шли дни легкие и

беспечальные. Приближалось время отьезда, все церкви были осмотрены и все

вина испробованы, в кружке Айши бренчали уже четыре лиры, одиннадцать сольди

и кольцо из американского золота, великодушно снятое с пыьца некоей маркизой

Нукапрути, а футуристы и мотоциклетка нам окончательно надоели.

В жаркое летнее утро мы решили направиться в любимый квартал Рима

Транстевере, не зная точно зачем -- не то поглядеть мозаики святой

Параскевы, не то выпить из глиняных кувшинов невинное фраскати, не то просто

проститься с милым нажим сердцам городом. Поехали мы в экипаже и скоро,

вступив в узенькие улички Транстевере, услышали дивный запах оливкового

масла, сохнущих на перетянутых через улицу веревках пеленок, церковного

ладана, насквозь просаленных домов,-- незабываемый запах "Вечного города".

Вскоре извозчик остановил лошадей, и мы недоуменно стали поглядывать то на

колеса, которые как будто все были на месте, то на конец улички, откуда мог

идти навстречу очередной крестный ход и откуда никто не шел. А извозчик

пылко и красноречиво ругался с каким-то человеком, лежащим поперещ дороги и

явно не желавшим очистить путь. Извозчик приводил свои доводы: он везет

иностранцев, к святой Параскеве проехать иначе нельзя, на улице лежать не

полагается, а ездить можно; человек возлежащий -- свои: сегодня жарко, уже

два раза ему пришлось вставать, и встать в третий раз ему гораздо труднее,

нежели извозчику объехать кругом. Спор этот продолжался долго, потерял свой

первоначальный практический смысл и превратился в поединок красноречия,

достойный древнего римского Сената. Мы вылезли из коляски и тоже, правда

робко, как дилетанты, подавали свои реплики. Мистер Куль пробовал соблазнить

ленивца лирой, но итальянец, ловко ногой подобрав брошенную в сторону

монету, не двинулся с места. Тогда извозчик, впавши в предельный пафос,

начал грозить бродяге святой Параскевой, путь к которой он преграждает и

которая нашлет на него язвы, понос и комаров, карабинерами, которые

артистически изобьют его мокрыми полотенцами, связанными в жгуты, а потом

посадят в тюрьму, палкой мистера Куля, своим хлыстом, лошадиными копытами.

Так как все это выходило из рамок абстрактной дискуссии, итальянец не счел

возможным возражать, но, сладко потянувшись, зевнул, почесал пуп и плюнул

высоко в соседний дом, попав прямо в вывеску повивальной бабки над вторым

этажом. Этот жест окончательно покорил Учителя, выявлявшего все время

признаки умиления; он подошел к итальянцу и, дружески ткнув его ногой в

живот, сказал: "Хочешь поехать в экипаже и вообще жить со мной?" Итальянец

задумался, после, видно, думать устал, снова плюнул в ту же злополучную

вывеску, не говоря ни слова, подошел к коляске и сел на самое удобное место

мистера Куля. Потом он дружески сказал Учителю: "Мне очень жарко, но вы мне

нравитесь... Садитесь-ка рядом! " -- и, сам о том не думая, вообще

вследствие высокой температуры и благородной лени не думая ни о чем, с этой

минуты стал пятым учеником Хуренито. По дороге Учитель заметил, что его

новый питомец одет чрезвычайно своеобразно, а именно обмотан различным

тряньем, которое, в зависимости от местонахождения, важно именовалось

"рубашкой" или "штанами". Хуренито предложил ему заехать в магазин и выбрать

одежду по своему вкусу. Итальянец оказался очень скромным, он решительно

-отказался от костюма, но взял высокий лакированный цилиндр, несмотря на

жару, зимнюю куртку для шофера с козьим мехом наружу и, наконец, кальсоны

"зефир" лососинного цвета в изумрудную полоску, которыми немедленно заменил

тряпицы, использовшие роль штанов. Облаченный в такой своеобразный наряд, он

вдвойне почувствовал симпатию к Учителю и даже какие-то угрызения совести,

ибо воскликнул: "Синьор, я ваш гид!" А на углу, возле трехэтажного дома,

недавно обгоревшего, схватил Хуренито за рукав -- "глядите, это развалины

Рима!", после чего в изнеможении откинулся назад и попросил лиру на кувшин

вина.

изумление при виде живописного туриста, подбежал к нам с листком, прося его

заполнить. Но странный посетитель презрительно заявил ему, что он "слава

Мадонне, писать не умеет и учиться этому скучному делу даже за вторую пару

таких же прекрасных штанов не станет. Имя? Эрколе Бамбучи. Откуда приехал?

Он лежит всегда днем на виа Паскудини, а ночью под железнодорожным мостом,

что близ церкви святого Франциска. Род занятий? Он на мгновение смутился,

поглядел себе на ноги, оглянулся, как будто потерял что-то, но псом гордо

закричал "Никакой!"

Мистер Куль, Алексей Спиридонович, даже Айша очень заинтересовались

выбором Учителя и начали всячески интервьюировать Эрколе, который разлегся

на софе курительного салона, Мистер Куль интересовался, главным образом,

отношением Бамбучи к библии и к доллару. Но итальянец проявил и к тому и к

другому величайшее равнодушие. Впрочем, узнав, что доллары -- это нечто

вроде лир и даже лучше, заявил, что он от них не отказывается, но полагает,

что не Бамбучи должен добывать лиры, а, приблизительно, наоборот. Он часто

думал, что какой-нибудь "английский осел" найдет его на виа Паскудини и даст

ему тысячу лир. За что? За то, что он настоящий римлянин, за то, что он --

Эрколе, и вообще... у этих ослов (жест в сторону Хуренито) нет Рима, но есть

уйма денег. Кроме того, у него были другие планы,-- например, жениться на

богатой американке. "Вы американец? Правда? Может быть, у вас есть дочка,

которая захочет выйти за благородного и красивото римлянина, за Эрколе

Бамбучи? Нет? Жаль! Скажите, а ваши родители не выходцы ли из

Кави-диЛаванья? Видите ли, оттуда многие уехали в Америку, и это не плохой

способ найти дядюшку. Нет? Ну что ж, и без этого тоже хорошо. Дайте мне

десять сольди. На два сольди можно съесть у стойки макарон, на два -- живых

полипов, на четыре -- литр вина, на остаток -- половину "тосканы", это

хорошая сигара, длинная, как собачий хвост. Или на все шесть вина, а возле

Колизея подобрать с дюжину великолепных окурков,-- "эти ослы" бросают не

докуренные до конца сигареты. Засим -- под мост, и уверяю вас, что жизнь

превосходная штука, а ваши доллары ерунда". Произнеся такую длинную

сентенцию, Эрколе предался своему любимому занятию, то есть начал плеваться,

решив окружить сложным узором ботинки мистера Куля. Американец почувствовал

крайнее неудобство и хотел было уйти, но Эрколе остановил его: "Не бойтесь!

Я не буду Эрколе Бамбучи, если я задену кончик вашего башмака! "

Но отдаться вполне этому мирному занятию помешал Эрколе Алексей

Спиридонович, проникновенным голосом начавший допытываться: "Скажите, у вас

бывают муки, терзания?" -"О да, в особенности осенью, когда много дынь и

фиг; бывает, что я не могу уснуть от колик".-- "Нет, духовные муки! Как

объяснить вам это?.. Чувствуете ли вы иногда потребность все уничтожить,

сжечь старый хлам, переродиться?"- -- "Еще бы, он -- Эрколе -- обожает

праздники, когда из домов вытаскивают старье, тюфяки с клочьями сена,

одноногие столы, провалившиеся ящики, складывают все в костры и зажигают.

Шутихи -- бум! бум! Это все в честь святой Марии".-- "Вот вы говорите

"святой", значит, вы чувствуете, что есть нечто над нами, провидение..." --

"Ну конечно! А банколотто? Никто, слышите, никто, даже сам король не знает,

какие выйдут номера! " Эрколе очень любит играть в банколотто, один раз в

складчину он выиграл четыре лиры. А почему все так устроено -- вчера

выиграл, сегодня встретил богатого осла, завтра, может быть, умру -- об этом

думать не стоит. Думать вообще очень трудно и скучно, тем более в такую

жару. Лучше будет, если Алексей Спиридонович принесет две "тосканы", ляжет

рядом, закурит и будет плевать вокруг второго ботинка этого бездарного

американца, у которого нет дочери, который не дядюшка, а так -- что-то с

долларами.

Айша сказал: "Вы не знаете, почему господин взял его с собой, а я знаю.

Он, наверное, как я, делает богов. Скажи, Эрколе, ты умеешь сделать бога?"

Итальянец вознегодовал: "Ну, кто этим теперь занимается! У нас их столько

понаделали! На каждого римлянина два бога, трое святых и еще одна

великомученица. Ты не думай, что я в бога не верю (Эрколе даже

перекрестился), но я вообще не хочу ничем заниматься, а уж тем паче таким

скучным ремеслом. Если бы я делал что-нибудь, то только подтяжки. Это

удивительная вещь (Эрколе оживился). Я их никогда не носил, но видал на

Джузеппе Крапапучи и даже пытался ночью стащить, только он проснулся. Когда

мне приходится вставать, я не могу разговаривать, потому что, если я начну

разговаривать, я должен махать руками, а если я буду махать руками, мои

штаны останутся на мостовой. Когда я не лежу, я должен их держать -- это

очень утомительно. Иногда я отпускаю их, вроде как на честное слово, но у

них нет ни чести, ни совести,-- лезут вниз. Нет, лучше подтяжек ничего не

придумаешь. Знаешь, если тебе не жарко и ты хочешь обязательно что-нибудь

делать, то брось своих богов и займись изготовлением подтяжек, только

пунцовых или голубых".

Из бесед в последующие дни я узнал отдельные страницы биографии Эрколе.

Выяснилось, что три события наиболее потрясли Бамбучи -- как он утащил

косточку святой Плаксиды, как его били из-за художницы карабинеры и как он

устраивал революцию. Косточку он стащил совсем маленькую, меньше мизинца,

помолившись предварительно и отдав ее толстой Розалии, "такой, такой

богомольной, вроде святой Плаксиды", которая косточку завернула в шелковый

платок и положила рядом с пальмовой веткой, освященной самим папой. Он,

Зрколе, за это получил большой кусок жареной свинины и фляжку вина. С

художницей было хуже. Она вздумала рисовать Эрколе,"англичанка какая-то...

ослица ", и нарисовала скучно, скучно -- все, как на самом деле, даже

вывеску повивальной бабки. Эрколе потребовал, чтобы она, во-первых,

нарисовала б его в цилиндре, о котором он давно мечтал, во-вторых, рядом с

домом приделала бы пальму и птицу, в-третьих, пеленки на веревке заменила бы

красивыми флагами. Англичанка отказалась и вместо этого предложила Эрколе

лиру. Эрколе лиру взял, но подошел к картине и, вежливо отстранив художницу,

сам принялся за дело. Англичанка стала визжать, как будто Эрколе ее душил, и

он не успел покрыть грязного серого дома прекрасной лазурной краской, как

пришли два карабинера и начали его больно бить. А вот делать революцию было

совсем не больно и очень весело. За границей, кажется в Испании, кого-то

застрелили, вот и устроили революцию -- повалили скамейки, омнибусы, фонари,

зажгли фонтаны газа и пели, кричали, стреляли до самой ночи. Это лучше

праздника, жаль только, что скоро кончается...

Как-то мы катались втроем -- Учитель, Эрколе и я -- по Риму. Эрколе

попросил извозчика поехать в Транстевере. На виа Паскудини он слез, снял

куртку и цилиндр, отдав их на попечение мне, а сам в полосатых кальсонах лег

на прежнее место и занялся своей излюбленной вывеской, нопросив нас оставить

его хотя бы на один час. "Они удивляются,-- сказал мне Учитель,-- почему я

вожу с собой этого босяка. Но что мне любить, если не динамит? Эрколе не

Айша, он все видел и все сделал. В его руках перебывали все аксессуары мира:

скипетр и крест, лира и резец, свод законов и палитра. Он строил дворцы и

арки, храмы с полногрудыми богинями Эллады, с тощими Христами готики, с

порхающими святыми барокко. Посмотри на него -- его жесты будет копировать

примадонна Мюнхена, а его красноречию позавидует лучший адвокат Петербурга.

Он с детства все знает и все может, но между прочим предпочитает плеваться,

потому что ненавидит крепко и страстно всякую должность и всякую

организацию. Он все делает наоборот. Скажешь, клоунада? Может быть, но не на

рыжем ли горят последние отсветы свободы? Получив цилиндр, он его вежливо

отдает тебе. В этом жесте грядущее возрождение мира. на великой фабрике

цилиндров, не забудь об этом, Эрколе будет с нами, как хаотическая любовь к

свободе, как баночка с взрывчатым веществом в саквояже, рядом с брильянтином

и с духами Коти!"

Эрколе, лежа, одним ухом слушал нашу беседу и, хитро подмигнув, сказал:

"я знаю -- мы хотите устроить революцию, вроде той, из-за испанца! .. Что

же, я не прочь -- это ведь так весело!.. но вообще я -- ваш гид, синьор, и

десять сольди на сигареты!"