История шизофрении Глава Шизофрения до шизофрении. Ангелы Сведенборга

Многие из этих исследований по вопросам национальных культур или менталитета были выполнены мобилизованными антропологами по требованию американского правительства или генерального штаба, которые старались узнать состояние духа наций, с которыми они вели войну, для более успешного ведения боевых действий. Мы уже упоминали, что Д. Эйзенхауэр советовал своим офицерам читать исследование B. Bettelheim. Таким образом, эти исследования проводились на расстоянии. Наиболее известный пример работ такого рода — это исследование Ruth Benedict «Хризантема и сабля» /21/, которое позволило американцам установить, что у японцев нет понятия «Я», или, во всяком случае, оно очень отличается от западного «Я». Это представляет затруднение, если считать, что шизофренические психозы — это психопатологические проявления, характеризующиеся прежде всего определенными изменениями «Я». Например, если японское «Я» отличается от западного «Я», то японский психоз должен быть отличным от одноименного западного заболевания. Однако они напоминают друг друга, как две капли воды, используя соответствующий образ в японской культуре, как две дыни. Как известно, E. Kraepelin ездил в Индонезию на остров Яву проверить, что клинические картины, которые он описал в своем «Руководстве», проявляются идентичным образом на Востоке и на Западе; поэтому можно считать его подлинным основателем этнопсихиатрии или — более точно — транскультуральной психиатрии.

Мы можем назвать среди авторов, которые интересовались в этот период культуральными факторами в формировании личности, последнее имя — Erich Fromm /1900-1980/. После изучения философии в Гейдельберге он работал в 30-е годы в Институте психоанализа во Франкфурте, где сотрудничал с представителями этой школы Marcuse и Adorno. Эмигрировав в Соединенные Штаты после прихода к власти Гитлера, он будет сотрудничать с Karen Horney и Sullivan, вследствие чего его будут причислять к представителям культурального или «неофрейдистского» течения, что он всегда отрицал. По его мнению, эта психоаналитическая школа мыслит культуральными схемами в терминах традиционной антропологии, тогда как его подход включает кроме психологии экономические и политические силы, которые составляют основы общества. Он никогда не откажется от своих марксистских ориентировок в своем понимании человека (таково даже заглавие одного из его последних трудов), и по этой причине его рассматривают как маргинала фрейдизма. Но самая большая часть его педагогической деятельности протекала в Мексике, где он преподавал в Автономном университете Мехико, и поэтому в этой стране психоанализ оказал влияние на психиатрию при посредстве его трудов. Мало кто из авторов обнаруживает такой синкретизм, потому что, не удовлетворяясь попытками примирить марксизм и фрейдизм, Е. Fromm пробовал сблизить психоанализ и дзен-буддизм. Это привело к тому, что два подхода к человеку, такие различные в культурном отношении, по странной случайности истории идей встретились в Куэрнаваке, или древнем Куаунауаке ацтеков. По его мнению, существует аналогия между сознанием, придти к которому позволяет психоанализ, и буддистским озарением, в частности, медитацией дзен-буддизма.

Здесь мы очень далеко ушли от изучения клиники и психопатологии шизофренических психозов, но эти умозрительные построения дают представление о концепциях, которые будут рассматривать эти патологические манифестации как духовные, если не мистические, эпизоды. Находим ли мы здесь в другой форме идеи, которые уже давно высказал по этому поводу в Гейдельберге K. Jaspers? В любом случае, это вклад в новое проявление желания поразмыслить о психике и психической патологии в соответствии с различными культуральными точками зрения и поискать при их помощи сравнение, что есть универсального в помешательстве или общего в его проявлениях, несмотря на их кажущееся различие, в зависимости от места и времени.

Японские психиатры, для которых западным ориентиром был исключительно E. Kraepelin, после оккупации их страны американской армией узнают о влиянии, которое в Соединенных Штатах психоанализ оказывает на психиатрию, но это будет не психоанализ Восточного побережья США, еще частично европеизированный, а психоанализ Западного побережья. Некоторые из них приедут туда обучаться и смогут осознать на личном опыте модификации «Я» в зависимости от культуры и психопатологические феномены, которые может порождать аккультурация.

Следует сказать, что интенсификация международных обменов приняла вначале характер строительства Вавилонской башни после того, как Иегова путем смешения языков расстроил старания сыновей Ноя возвыситься до неба. Когда психиатры говорили о шизофрении друг с другом через Рейн, через Ла-Манш, через Атлантику или Тихий океан, то почти никогда они не были достаточно уверены, что говорят об одном и том же. В большинстве своем они хорошо знали, что то, о чем они говорят, зависит от концепций, принятых ими по этому вопросу, и одновременно старались сразу же понять, чем эти концепции различались. Эти различия действительно затрудняли проведение серьезного сравнительного исследования между различными странами, будь то в области эпидемиологии шизофрении, или в области прогнозирования развития болезни, или в области оценки терапевтических результатов, потому что больные, которых считали шизофрениками в одной стране, могли быть не диагностированы как таковые в другой. Поэтому работа по уточнению понятий в дальнейшем должна была проводиться на двух уровнях: вначале внутри каждой страны, где национальные психиатрические общества будут стараться добиться согласованного мнения по логически последовательной нозологии, а затем на международном уровне, где Всемирная Организация Здравоохранения будет стремиться вполне определенным исчерпывающим образом в последовательных изданиях Международной классификации болезней (МКБ) предлагать для категории шизофренических психозов согласованное определение, совместимое с различными национальными нозологиями. Только когда эта работа будет завершена, а по правде говоря, она продолжается и в наше время, станет возможным приступить к точным сравнениям между разными странами. Неожиданным образом усилия Всемирной Психиатрической Ассоциации в этом смысле столкнулись с этическим препятствием, которое вначале потребуется устранить: противозаконным использованием психиатрии в целях подавления политического инакомыслия, диссидентства, с применением по меньшей мере спорной в научном плане концепции «вялотекущей шизофрении».

Действуя таким образом, K. Schneider к тому же больше придерживается линии французской школы, которая считает, что психопатология — это изучение психологических феноменов такими, какими они проявляются в болезненных состояниях, — то, что Moreau de Tours называл «морбидная психология». На основе этого изучения, впрочем, можно сделать заключение о нормальной психологии, феномены которой не отличаются по природе от описываемых психиатрической клиникой; только лишь интенсивность последних делает их более заметными, чем первые. Theodule Ribot ясно сформулировал этот способ видения: по его мнению, можно понять, что такое нормальная психическая функция, наблюдая изменения, которые она претерпевает вследствие психической патологии. По взглядам немецкой школы — и лучший пример здесь K. Jaspers — общая психопатология является, в противоположность общей психологии, приложением к патологии, выведенной из изучения психики нормального человека.

В VI главе, названной в последних изданиях книги «Шизофрения и циклотимия», K. Schneider описывает то, что он называет шизофреническими симптомами первого ранга, не потому, что он считает их основными симптомами этого психоза, но потому, что они имеют особое значение для его диагностики. Причем, не столько той, которую в медицине считают позитивной и которая может опираться только на основные симптомы, сколько дифференциальной диагностики между перенесенным шизофреническим эпизодом и другими перенесенными патологическими эпизодами, даже непсихотическими или находящимися в связи с циклотимией. Видно, что K. Schneider в соответствии с немецкой традицией продолжает стремиться как можно лучше различать психоз от того, что не является таковым, а в области психоза провести различие между шизофренией и маниакально-депрессивным психозом. «Эта оценка (симптомов, относящихся к I рангу) относится… только лишь к диагностике: она не имеет отношения к теории шизофрении, как основные симптомы и «дополнительные» симптомы E. Bleuler или «первичные» и «вторичные» симптомы E. Bleuler и других авторов» /192, с. 131/.

По K. Schneider шизофренические симптомы первого ранга — это следующие (мы приводим, в соответствии с 4-м изданием французского перевода, точный перечень, составленный им самим, потому что важно видеть, как этот список вставляется, подобно шарниру, между прошлым шизофрении и ее будущим): «Звучание мыслей, слышимость голосов в форме разговора; слышимость голосов, сопровождающих примечаниями действия больного; ощущения физического воздействия; кража мыслей и другие воздействия на мысли; расплывающееся мышление; бредовое восприятие, а также то, что вызывают и на что оказывают влияние другие из области чувств, наклонностей (импульсов) и воли» /192, с. 131/. K. Schneider не может, вопреки своему желанию, придерживаться чистой клиники и избежать того, чтобы немного не заняться теорией. Он замечает, что некоторые из симптомов первого ранга можно понять, прибегнув к представлению об утрате границ «Я», проницаемости барьера между «Я» и окружающим миром; сюда относятся физическое воздействие, кража мыслей и расплывающееся мышление и «все то, что «сфабриковано» из области чувств, импульсов и воли» /192, с. 131/. Таким образом, K. Schneider описывает феномен, когда больной воспринимает то, что он ощущает, как исходящее не от него самого, не от его внутреннего существа, а навязываемое ему другими — то, что классическая психиатрия определила как «ксенопатию».

Существуют также галлюцинации другого типа, не имеющие этого ксенопатического характера, с другими проявлениями, которые здесь бесполезно детализировать. Они, согласно K. Schneider, должны рассматриваться как симптомы второго ранга, потому что имеют гораздо меньшее значение для диагностики шизофрении, когда присутствуют только они; диагноз можно поставить, принимая во внимание только всю совокупность клинического контекста. Таким образом, для предположительной диагностики шизофрении не обязательно, чтобы присутствовали симптомы первого ранга. Это их присутствие необходимо для дифференциальной диагностики и таксономии: «В дифференциальной типологии между шизофренией и циклотимией, рассматриваемой в их тесной взаимосвязи, шизофренические симптомы первого ранга имеют решающее значение, какого не приобретает никакой другой симптом. В вопросе классификации они имеют неоспоримое преимущество» /192, с. 132/. Интересно, что они не имеют для себя соответствия в виде диагностической единицы, с которой можно было бы провести различие: «В области циклотимии мы не знаем какого-либо симптома, который могли бы отнести к первому рангу… В лучшем случае можно было бы рассматривать как таковой лишь витальный характер дистимии» /192, с. 132/. Мы должны признаться, что не слишком улавливаем практическую пользу этого различия между шизофреническими симптомами первого и второго ранга даже для отдельного конкретного диагноза. Можно поставить диагноз шизофрении на основании одного лишь присутствия симптомов второго ранга, если клинический контекст подтверждает это. Но в этом случае нельзя быть уверенным, что эта диагностированная «шизофрения второго ранга», если можно так выразиться, не является циклотимией, потому что только наличие симптомов первого ранга позволяет наверняка провести различие.

Как можно видеть, дела в психиатрии не становятся все более простыми, когда пробуют, как это делает здесь K. Schneider, придерживаться только клинических данных для того, чтобы отличать психопатологию различных диагностических категорий. Достаточно непонятным для нас образом он отказывается от важнейшего критерия, даже если придерживаться только лишь клиники — критерия течения болезни. На этом критерии Falret основывал свое описание «помешательства в двойной форме», предшественника циклотимии. Критерий течения применял и E. Kraepelin для осуществления перегруппировки в составе «dementia praecox» тех психозов молодого возраста, где возможно развитие к ослаблению умственных способностей. Клиника шизофренических симптомов первого ранга K. Schneider — это клиника момента, поперечника, непосредственного наблюдения, только лишь синхроническая. Неудивительно, что он не находит ей эквивалентов в циклотимии, кроме витального характера дистимии, т. к. только лишь диахроническая клиника (клиника в динамике) позволяет достоверно дифференцировать хронические бредовые и периодические психозы.

Достойно упоминания, что симптомы, которые фигурируют в списке так называемых шизофренических симптомов первого ранга K. Schneider, уже почти полностью фигурируют в описании синдрома психического автоматизма, составленном G. de Clerambault. Последний также основывал свою клинику на непосредственных наблюдениях в поперечнике, поскольку уже по роду своей деятельности в специальной медчасти тюрьмы предварительного заключения при полицейской префектуре Парижа он не имел возможности проследить за развитием болезни у проходивших перед ним. Но, хотя эти два наблюдателя описывают аналогичным образом одни и те же клинические факты, которые и не могли бы в чем-то отличаться, они придают им совершенно различный смысл. Для G. de Clerambault симптомы, составляющие психический автоматизм, являются основным свидетельством бреда, главной движущей силой психоза. Они не определяют форму этого психоза, которая в действительности зависит от предшествующей структуры личности, в которой он проявляется, и от способа, которым здоровая часть этой личности будет реагировать на это автоматическое мышление и стараться логически объяснить его возникновение. Для K. Schneider присутствие этих же самых симптомов вполне достаточно само по себе, чтобы определить шизофрению, по крайней мере, для дифференциальной диагностики с маниакально-депрессивным психозом.

Наконец, мы увидим, что эти так называемые симптомы первого ранга фигурируют на этот раз как диагностические критерии утвердительного диагноза шизофрении в третьей классификации психических расстройств, которую примет в 1980 г. Американская Психиатрическая Ассоциация. Это произошло после того, как Всемирная Психиатрическая Ассоциация на своем VI конгрессе в Гонолулу в 1977 г. порекомендовала национальным обществам применять классификации, совместимые с Международной классификацией болезней ВОЗ 9-го пересмотра.

Первое собрание проводилось в Бонневале в 1943 г., и вступительное слово Н. Еу на коллоквиуме 1946 г. «Границы психиатрии. Проблема психогенеза» восходит к этому году. Немного позже Н. Еу будет руководителем I Всемирного Конгресса психиатров, который соберет в Париже в 1950 г. несколько сотен психиатров из всех стран, а затем одним из основателей и первым генеральным секретарем Всемирной Психиатрической Ассоциации, которая родилась, благодаря успеху первого Конгресса. Но в данный момент нас интересует доклад Jacques Lacan, сделанный им на втором Бонневальском коллоквиуме, и озаглавленный «К вопросу о причинности в психиатрии», текст которого он включает в свои «Сочинения» /127/. В нем действительно можно найти в зачаточном состоянии все идеи, которые он впоследствии разовьет в своем труде, посвященном не шизофрении (по его мнению, не она, а паранойя, которую он уже тщательно исследовал в своей медицинской диссертации, составляет парадигматическую модель психоза), даже не концепции психоза вообще, но помешательству, потому что он выбрал этот более философский или более архаический термин, чтобы говорить о психогенезе. Но поскольку этот текст, важнейший для исторического очерка о лакановском понимании психоза, будет служить также справочным материалом по шизофрении для тех его учеников, которые не будут больше проводить различия между клиническими видами психозов, как это всегда делал J. Lacan, мы прокомментируем его.

Но факт в том, что «Я» формируется путем ряда отождествлений с различными «имаго», что производит эффект отчуждения от субъекта: «первый заметный эффект имаго на человеческое существо — это эффект отчуждения от субъекта. Субъект отождествляется и даже ощущает себя прежде всего в другом человеке. Этот феномен покажется менее удивительным…, если вспомнить интуицию, которая доминирует во всех умозрительных построениях Гегеля. Само желание человека складывается под знаком опосредования. Это желание распознать свое желание. В качестве объекта он имеет желание другого…». Не только общая формула помешательства, но и формулы желания у J. Lacan имеют строго гегельянский характер. В дальнейшем J. Lacan заимствует знаменитую формулу Артюра Рембо: «Я — это другой», которую верные последователи припишут ему. Это «Я» (Moi), или скорее «Je», как, по мнению J. Lacan, было бы предпочтительно переводить фрейдовское «Я» — «Ich» или «Эго», по определению не адаптировано к внешнему миру, ожесточенная оппозиция J. Lacan так называемой школе психологии «Я», которая приобрела такое влияние в американском психоанализе, по происхождению вполне европейской и даже венской, которая схематически полагала, что в качестве терапевтической цели следует рассматривать достижение возможности адаптации «Я» к окружающей среде; цель психоанализа может заключаться только в том, чтобы позволить пациенту осознать обман, который определяет его желание.

Можно было бы рассматривать этот способ видения как подлинно сюрреалистический, потому что по ту сторону собственно реальности существует сюрреальность, гораздо более реальная, чем сама реальность, хотя она и не существует материально, — реальность воображаемого мира, в котором мы все более или менее живем. Пример, взятый здесь для иллюстрации такого помешательства — случай Людвига II Баварского, который, представляя себя королем, так сказать, не удовлетворялся воплощением своей функции в мировом порядке, но показывал, что «верит в это», хотя на самом деле являлся еще более безумным, чем те помешанные, о которых говорит Декарт, «что они считают себя одетыми в золото и пурпур». Это сюрреалистическое помешательство, когда воображаемая сюрреальность становится более реальной, чем сама реальность, и более соответствует шизофреническому бреду, чем гегелевское отчуждение, которое, по нашему мнению, соответствует паранойе.

Может быть, не следует забывать, что изобретатель сюрреализма — это больной, часто упоминаемый Andre Breton, которого он, молодой врач и помощник Aragon, наблюдал в больнице Валь-де-Грас, где тот лечился от «военного невроза». Он подменял ужасную реальность поля битвы, откуда был эвакуирован, аутистической сюрреальностью прекрасной кинематографической мизансцены военного фильма. Эквивалент этого феномена мы встречаем в наши дни у больных, которые не верят в реальность событий, в том числе пережитых ими лично, полагая, что это только изображения на «странных экранах», где появляются одновременно сцены реальной жизни, кадры из архива и клипы. Согласно J. Lacan, это один из источников воображаемого мнимого наследования «Я» в отождествлении с зеркальным, т. е. с несуществующим, виртуальным образом, соответствующим стадии зеркала, описанной другим его учителем — Henri Wallon /1879-1962/. Мы уже говорили о все более и более важной роли образа тела, одной из составляющих которого является этот зеркальный образ, как его описал Paul Schilder, которую он, по утверждениям традиционных психоаналитических школ, играет у больных при расстройствах «Я» в ходе протекания шизофренических психозов.

Для J. Lacan это отождествление с формой виртуальной структуры будет «представлять собою воображаемый узел», который он замечательно обозначил «нарциссизмом». «В этом узле в действительности заложена связь представления с суицидальной тенденцией, которую, главным образом, выражает миф о Нарциссе. Эта суицидальная тенденция, по нашему мнению, представляет то, что S. Freud стремился поместить в свою метапсихологию под названием инстинкта смерти, и зависит для нас от того факта, что смерть человека задолго до того, как она отражается… в его мышлении, испытана им в пережитой уже первоначально фазе беспомощного состояния, от момента родовой травмы до конца первых шести месяцев раннего психологического развития» /127/.

Как мы видим, J. Lacan не упоминает имени Сабины Шпильрейн, описавшей инстинкт смерти, исходя из психоанализа шизофрении, и убитой за три года или пять лет до этого. Но в 1946 г., в момент, когда он писал эти строки, это имя было вытеснено.

В этот период J. Lacan еще не применил слово «вытеснение», переведя немецкое «Verwerfung» (отвержение, отклонение чего-либо), чтобы обозначить им специфический механизм психоза, когда отрицание «означающего» — фундаментальной составляющей части психической реальности (как в случае «фаллос» в качестве означающего комплекса кастрации) — заставляет выбросить его вон, вытеснить из символического мира субъекта. Он говорит еще о «Verneinung» или отрицании, общем термине у Гегеля и S. Freud для обозначения того душевного движения, посредством которого субъект самим фактом отрицания признает существование объекта.

В 1956 г. дискуссия, содержание которой J. Lacan включил в свои «Сочинения», противопоставит его философу Jean Hippolyte, ставшему представителем французского гегельянства, который считал невозможным полагать, что отрицание — это одно и то же у Гегеля и S. Freud, хотя оба они и употребляли одно и то же слово для обозначения двух различных понятий, которые нельзя спутать. Несмотря на это предупреждение, именно исходя из суждения о существовании в том смысле, как его обосновывает термин Гегеля «Aufhebung» (уничтожение, прекращение или сохранение), J. Lacan описывает механизм, который он рассматривает как специфический для психоза: вытеснение (Verwerfung). В том же тексте он напоминает о различии, на этот раз структурном, а не только клиническом, между двумя большими разновидностями хронических бредовых психозов: у шизофреников «все символическое реально. Этим они отличаются от параноиков, у которых, как мы показали в нашей диссертации, преобладают воображаемые структуры».

Чтобы еще больше усложнить вопрос, если это возможно, мы должны напомнить, что в 1927 г. S. Freud описал при фетишизме, половой перверсии, клинически «открытой» в 1887 г. Alfred Binet, явление «Verleugnung» (отрицание, отречение, отказ) — отказ от реальности или отрицание — механизм, при помощи которого субъект, полностью осознавая внешнюю действительность, способен сохранить в своей психике противоположную реальность. Таким образом, здесь действует настоящее расщепление личности (Spaltung), которое позволяет сблизить фетишизм и психозы, но, разумеется, только лишь со структурной точки зрения, потому что их клиника не имеет ничего общего.

Henri Ey ответил на этот доклад «К вопросу о причинности в психиатрии», произнесенный J. Lacan на Бонневальском коллоквиуме в 1946 г., выразив свое согласие в отношении смыслового значения бреда, человеческой значимости помешательства: присущности помешательства человеческой природе, важности процесса отождествления в развитии личности и т. д. Но он, высказав свое несогласие с тем, что «говорить о помешательстве как присущем человеческой природе — это говорить о нем только лишь в действии, как полагает J. Lacan, но только лишь в потенциале, что обязывает нас изучать условия перехода от виртуальности помешательства к его существованию», перехода, который по существу составляет психиатрический случай³⁵. Это позволяет ему сделать вывод: «Если бы мы должны были следовать за J. Lacan в его понимании психогенеза, то тогда больше не было бы психиатрии. Он нам представил ее труп, скрытый под чудесно вышитым саваном». Эта смерть психиатрии пришлась очень некстати для того, кто готовился организовать первый международный конгресс по этой дисциплине. Спор, начавшийся в Бонневале, привел к тому удивительному заключению, что признать чистый психогенез психозов равносильно тому, чтобы заставить умереть психиатрию, потому что она, будучи медицинской дисциплиной, не имеет к этому отношения, подобно тому, как обнаружение психоанализом невротических механизмов вывело неврозы из области неврологии.

Спор таким образом возобновился непосредственно на трибуне первого конгресса и последующих, где, напротив, в 1981 г. в Вене в довершение можно будет услышать заявление о смерти психоанализа, когда первые успехи того, что будут называть «биологической психиатрией», позволят предложить первые биохимические модели, применимые к шизофреническим психозам. В самом деле, мы сможем продолжить эту историю, видя, какое место занимают шизофренические психозы в программах конгрессов, организуемых Всемирной Психиатрической Ассоциацией, которые будут следовать один за другим через каждые два года в разных странах мира, и в ходе каких заседаний они изучаются.

Другой коллоквиум имеет тему «психопатология деперсонализации», что можно понять, если вспомнить о важности, которую тогда придавали психологии личности, психической сфере, затрагиваемой в первую очередь патологическими проявлениями, часто представляющими из себя начало шизофренического развития.

На одном симпозиуме была представлена статистическая классификация психических болезней, предложенная ВОЗ, но этот вопрос, как кажется, еще никого особенно не волнует, в противоположность тому, что будет происходить после введения в действие в 1979 г. 9-го издания этой классификации (МКБ-9), в которой появится в общем и целом официальное определение шизофрении, к которому мы еще вернемся позже.

Другой симпозиум был посвящен соматическому исследованию шизофрении. Таким образом, наблюдается сильный контраст между малым количеством заседаний, посвященных прояснению проблем, выдвигаемых шизофреническими психозами, и обилием заседаний, на которых обсуждают терапевтические методы, используемые для их лечения. Это обилие заседаний при отсутствии определенности в этом вопросе, несомненно, отражает затруднения в отношении соответствующих показаний для выбора психотерапевтических или биологических методов. Так, заседания посвящаются психопатологии шизофрении, возможностям психотерапии и психоанализа в больничной обстановке, групповой психотерапии. Но в то же время одно пленарное заседание обсуждает «Соответствующие показания для шоковых методов» с докладами, которые мы уже цитировали: H. Cerletti (из Рима) и M. Sakel (из Нью-Йорка) лично. Мы уже видели, что из двух методов, которые они предложили как специфические для шизофрении, один — электрошок — становится предпочтительным методом лечения депрессивного состояния, а другой — инсулинотерапия — уже теряет популярность, и вскоре от него должны отказаться. Согласно программе конгресса, авангардным лечебным методом представляется психохирургия: «теоретическим аспектам лоботомии» не только посвящен симпозиум, но даже целое пленарное заседание обсуждает церебральную анатомо-физиологию в свете лоботомий и топэктомий. Freeman из Вашингтона считает возможным сделать вывод на основании изучения тысячи больных, которых он прооперировал: ««Целостность личности» (self-continuity) может быть «определена как качество, позволяющее индивидууму признать свою ответственность за собственные поступки, совершенные в прошлом, и за те, которые он совершит в будущем», и есть первостепенная функция лобных долей мозга. Когда чувство целостности «Я» преувеличено и искажено, оно приводит к психическому заболеванию. Лоботомия уменьшает количественно чувство целостности «Я» и самоудовлетворенности (self-consistency — постоянство, последовательность, логичность и self-satisfaction — самодовольство, самоуспокоенность)». Freeman признает, что «Лоботомия, даже проведенная на очень ранней стадии, ослабляет функцию фантазии, размышлений и духовной жизни». Поскольку «психоз точно так же уничтожает более высокие функции личности более или менее прогрессивно», то он вынужден для объяснения этого парадокса, когда хирургическое вмешательство, вызывающее то же самое разрушительное воздействие на духовную жизнь, что и психоз, имеет благотворный результат — прибегнуть к новой науке кибернетике, к которой отныне будет прибегать часто для объяснения множества парадоксов.

Терапевтический результат префронтальной лоботомии будет зависеть от стадии развития психоза, при которой она осуществляется. Если она осуществляется тогда, когда чрезмерная активность передних долей головного мозга, поддерживающих функции фантазии, нарушает функционирование соседних участков, имеющих функцию «поддержания индивидуума в нормальном контакте с обществом», не разрушая его окончательно, эти участки смогут восстановить свое нормальное функционирование, а больной — вновь обрести свои профессиональные или бытовые навыки. Но если психоз развивается в течение определенного времени, эта чрезмерная активность может быть фиксирована на тех задних участках, которые будут самостоятельно продолжать «поддерживать жизнь патологической фантазии, даже если ее исключили из кольца передних зон» /79, с. 106/, и префронтальная лоботомия будет неэффективной. При кататонических состояниях даже механические навыки и принятие поз, которые Freeman, кажется, локализует в еще более задней части лобной доли, нарушены или уничтожены. Таким образом, психохирургия предоставляет возможность дать описание настоящей анатомо-нейрофизиологической модели психоза, которая не является органицистической в строгом смысле, потому что он не сделал ее зависимой от какого-либо церебрального поражения, а только от функционального разобщения внутрикоровых связей. Может быть, значительное время выступлений, посвященных психохирургии, отражает растерянность участников конгресса перед удивительной концепцией психоза, которая допускала применение лоботомии?

Сравнимое по продолжительности время выступлений свидетельствует, может быть, о такой же растерянности и посвящено «раз- витию и актуальным тенденциям психоанализа». Если Anna Freud представляет один из наиболее ортодоксальных докладов о психоаналитической психологии детей, то следы структурализма можно увидеть в докладе Raymond de Saussure (никто не удивлен, снова встретив имя, принадлежащее знаменитой женевской фамилии), который по поводу труда мадам Sechehaye, ставшего известным в том, что касается психоанализа шизофрении, «Символическая реализация», цитирует этюд Levi-Strauss о «Символической эффективности», опубликованный в 1949 г. в «Образе истории религий» /136/. Наоборот, удивляет тот факт, что не находится никакого следа первых опытов психофармакологического лечения психотических состояний, которое вскоре революционизирует методы лечения, однако, один симпозиум рассматривает этот вопрос, но лишь для невротических состояний.

Также остается почти незамеченным и экзистенциализм, торжествующий в этот момент в Сен-Жермен-де-Пре, в непосредственной близости от места проведения конгресса. Он представлен лишь участием артистов, вышедших из одного из самых знаменитых кабаре «Красная роза» — Жюльет Греко и Братьев Жак, на традиционном вечернем приеме в Мулен-де-ля-Галетт. (Имя Ж. — П. Сартра упоминается на симпозиуме об «экзистенциальном анализе» под председательством Binswanger, который странным образом воздает почести S. Freud за роль, якобы сыгранную последним в развитии этого подхода.)

Без сомнения, как и на всех международных конгрессах, обмены мнениями в кулуарах были более плодотворными, чем те, которые происходили в аудиториях. Но принимали участие в них только психиатры западного мира. Психиатры из стран Востока, к которым причисляли СССР и социалистические страны, отсутствовали. 1950 год, как мы говорили, — это год, когда Академия медицинских наук и Академия наук СССР канонизировали павловское учение как теоретический фундамент советской психиатрии. Сталинизм, осудивший инстинкт смерти, вскоре осудит психоанализ вообще, а также психохирургию и менделевскую генетику (первые результаты исследований, проведенных по методам, подсказанным законами Менделя о наследственности шизофренических психозов, представил на конгрессе Karlmann из Нью-Йорка).

Тенденция видеть в этих новшествах американские изобретения, забывая, что это возвращение в Европу теорий, родившихся здесь и развивавшихся в период своего изгнания или пребывания в Соединенных Штатах — мы это говорили по поводу «Я», — проявляется также и у западных европейцев в их дискуссиях. Эти дискуссии помешают в то время увидеть, что подлинные новшества, приходящие из Соединенных Штатов, относятся к пунктуальному разграничению области шизофренической патологии. Однако в этой сфере советская психиатрия будет увлечена в опасный дрейф после введения Московской школой понятия «вялотекущей или латентной шизофрении», которое откроет дверь злоупотреблениям психиатрией в целях подавления политического инакомыслия. Борьба против этих злоупотреблений отразится в конфликтных отношениях между Советской Ассоциацией психиатров и наркологов и Всемирной Психиатрической Ассоциацией, конгрессы которой, особенно в Гонолулу в 1977 г. и конгресс в Афинах в 1989 г., станут местами противостояния.