БАСНЯ, СОСТАВЛЕННАЯ А. ШЛЕЙХЕРОМ НА ИНДОЕВРОПЕЙСКОМ ПРАЯЗЫКЕ

AVIS AKVASAS КА

Avis, jasmin varna na ā ast, dadarka akvams, tam, vāgham garum vaghantam, tam, bhāram magham, tam, manum āku bharantam. Avis akvabhjams ā vavakat: kard aghnutai mai vidanti manum akvams agantam.

Akvāsas ā vavakant: krudhi avai, kara aghnutai vididvantsvas: manus patis varnām avisāms karnanti svabhjam gharmam vastram avibhjams ka varna na asti.

Tat kukruvants avis agram ā bhudat.

ПЕРЕВОД А. ШЛЕЙХЕРА

[Das] Schaf und [die] Rosse

[Ein] schaf, [auf] welchem wolle nicht war (ein geschorenes schaf), sah rosse, das [einen] schweren wagen fahrend, des [einel grofie last, das [einen] menschen schnell tragend. [Das] schaf sprach [zu den] rossen: [Das] herz wird beengt [in] mir (es thut mir herzlich leid) sehend [den] menschen [die] rosse treibend.

[Die] rosse sprachen: Höre schaf, [das] herz wird beengt [in den] gesehen — habenden (es thut uns herzlich leid, da wir wissen): [der] mensch, [der] herr, macht [die] wolle [der] schafe [zu einem] warmen kleide [für] sich und [den] schafen ist nicht wolle (die schafe aber haben keine wolle mehr, sie werden geschoren; es geht ihnen noch schlechter als den rossen).

Das gehört habend bog (entwich) [das] schaf [auf das] feld (es machte sich aus dem staube).

ПЕРЕВОД НА РУССКИЙ ЯЗЫК

ОВЦА И КОНИ

Овца, [на] которой не было шерсти (стриженая овца), увидела коней, везущих тяжелую повозку [с] большим грузом, быстро несущих человека. Овца сказала коням: сердце теснится [во] мне (сердце мое печалится), видя коней, везущих человека.

Кони сказали: послушай, овца, сердце теснится [от] увиденного (наше сердце печалится, потому что мы знаем): человек — господин, делает шерсть овцы теплой одеждой [для] себя и [у] овец нет шерсти (у овец больше нет шерсти, они острижены, им хуже, чем коням).

Услышав это, овца повернула [в] поле (она удрала, ретировалась).
¹ Eine Fabel in indogermanischer Ursprache. «Beitrage zur vergl. Sprach-forschung», Bd. 5, S. 206,1868.

IV. ПСИХОЛОГИЗМ В ЯЗЫКОЗНАНИИ

Психологическое направление в языкознании не представляет собой замкнутой и ограниченной определенными лингвистическими доктринами школы. Психологическое истолкование явлений языка свойственно не только Г. Штейнталю или А. А. Потебне, но и младограмматикам, и представителям казанской и московской лингвистических школ и др. Однако если, например, младограмматиков представляется возможным объединить в одну группу на основе общих для них методологических и методических принципов, в состав которых определенным компонентом входит и психологическое истолкование фактов языка, то в отношении ряда языковедов этого сделать нельзя. Они находятся вне школ и, хотя в своих лингвистических работах широко привлекают психический фактор (что является объединяющим началом), настолько различаются друг от друга, что их трудно заключить в тесные рамки определенной школы. К таким языковедам относятся Г. Штейнталь, А. А. Потебня, В. Вундт и др.

В книгу включены отрывки из трудов основателя психологического направления — Г. Штейнталя, несомненно, виднейшего представителя этого направления — А. А. Потебни, а также В. Вундта.

Психологическая концепция языка Г. Штейнталя (1823 — 1899) противопоставляется, с одной стороны, опытам построения логической грамматики, получившим наиболее яркое выражение в книге К. Беккера «Организм языка», 1841, а с другой стороны, биологическому натурализму А. Шлейхера. Г. Штейнталь при этом старался опереться на философию языка В. Гумбольдта, но фактически во многом отошел от нее.

Г. Штейнталь — автор многочисленных работ, в которых он выступает не как исследователь конкретных языков или лингвистических явлений и фактов, а как теоретик и систематизатор. Наиболее интересными работами, с точки зрения ознакомления с сущностью его концепции, можно назвать следующие: «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотношения», 1855 (выдержки из этой работы даются в книге) и «Введение в психологию и языкознание» (изд. 2, 1881). Его перу также принадлежат: «Происхождение языка» (изд. 4, 1888), «Классификация языков как развитие языковой идеи» (1850), «Характеристика важнейших типов строя языка» (1860), «Произведения В. Гумбольдта по философии языка» (1848), «История языкознания у греков и римлян» (изд. 2, 1890 — 1891) и др. В 1860 г. он совместно с М. Лацарусом основал журнал «Zeitschrift für Völkerpsychologie
123

und Sprachwissenschaft» («Журнал этнической психологии и языковедения»), специально посвященный разработке выдвинутых психологическим направлением проблем.

Концепция Г. Штейнталя базируется на ассоциативной психологии Гербарта, в соответствии с которой образование представлений совершенно механическим образом управляется психическими законами ассимиляции, апперцепции и ассоциации. На основе этих законов Г. Штейнталь старается объяснить как происхождение языка, так и процессы его развития. При этом он категорически отвергает участие мышления в становлении языка («Категории языка и логики несовместимы и так же мало могут соотноситься друг с другом, как понятия круга и красного»). Все внимание исследователя сосредоточивается, таким образом, на индивидуальном акте речи, рассматриваемом как явление психическое. '

Через посредство изучения явлений индивидуальной психологии Г. Штейнталь стремится постичь «законы духовной жизни» в разного рода коллективах — в нациях, в политических, социальных и религиозных общинах — и установить связи типов языка с типами мышления и духовной культуры народов (этнопсихология). Выполнение этой задачи стимулирует, по его мнению, то обстоятельство, что внутренняя форма языка (которая и обусловливает национальный тип языка) непосредственно доступна наблюдению только через его внешнюю форму, т. е. главным образом через звуковую сторону языка,--почему она в первую очередь и должна приниматься во внимание при изучении языка и его характерных особенностей («Мы не имеем права говорить о языковых формах там, где им не соответствует изменение звуковой формы»).

Некоторые положения лингвистической теории Г. Штейнталя были усвоены и развиты младограмматиками.

А. А. Потебня (1835 — 1891) — «крупнейший лингвист нашей страны и один из наиболее выдающихся филологов славянства» (Л. А. Булаховский). Вся жизнь А. А. Потебни связана с Харьковским университетом, где он учился и где позднее протекала вся его научная и преподавательская работа в качестве профессора кафедры русской словесности. А. А. Потебня был ученым очень широкого круга интересов. Как языковед, А. А. Потебня занимался вопросами общего языкознания, морфологии, фонетики, синтаксиса, семасиологии русского и славянских языков, диалектологией, сравнительно-исторической грамматикой и др. Одним из первых он стал изучать. проблему языка художественных произведений и взаимоотношения языка и искусства. Но помимо языкознания, он много внимания уделял, теория словесности и этнографии в широком понимании этой науки.

К числу наиболее существенных работ А. А. Потебни, в которых, в частности, находят свое отражение его общеязыковедческие взгляды, относятся «Мысль и язык» (впервые опубликована в 1862 г. в «Журнале министерства народного просвещения», последующие издания вышли отдельной книгой; последнее издание (пятое) — в 1926 г.) и «Из записок по русской грамматике» (части 1 и 2 впервые напечатаны в «Филологических записках» за 1874 г., а отдельной книгой со значительными дополнениями — в 1888 г. Остальные две части опубликованы посмертно: часть 3 — «Об изменении значения и заменах существительного» — в 1899 г. и часть IV — «Глагол, местоимение, числительное, предлог» — в 1941 г.).

Извлечения из обоих этих трудов даны в настоящей книге.

На первом этапе своей научной деятельности А. А. Потебня испытывает влияние идей В. Гумбольдта и Г. Штейнталя, но очень скоро вырастает в. крупного и оригинального языковеда-мыслителя (как его метко охарактеризовал один из последователей А. А. Потебни — академик Д. Н. Овсянико-Куликовский).

Касаясь общетеоретических вопросов («философии языка»), А. А. Потебня уделял много внимания положению о языке как деятельности, в процессе которой беспрерывно происходит обновление языка. С этим связывается я его интерес, с одной стороны, к проблеме речи и ее роли в жизни языка (в частности, смыслового его аспекта), а с другой стороны, к проблеме

художественного творчества в его отношении к языку. Для А. А. Потебни характерно индивидуалистическое решение этих проблем («Действительная жизнь слова... совершается в речи... Слово в речи каждый раз соответствует одному акту мысли, а не нескольким, т. е. каждый раз, как произносится или понимается, имеет не более одного значения». «В действительности... есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво...» «Общее значение слов, как формальных, так и вещественных, есть только создание личной мысли и действительно существовать в языке не может...»).

В отличие от Г. Штейнталя, А. А. Потебня не отрывал язык от мышления, но вместе с тем подчеркивал специфичность логических и языковых категорий. («Язык есть тоже форма мысли, но такая, которая ни в чем, кромег языка, не встречается...»)

Одним из первых А. А. Потебня указал на необходимость изучать явления языка в их взаимосвязи, способствуя тем самым формированию понятия языковой системы. Большое методологическое значение имела также его критика теории «двух периодов» в жизни языка, которая была столь популярной среди лингвистов конца XVIII в. и первой половины XIX в. (см. в настоящей книге работы Ф. Боппа, Я. Гримма, А. Шлейхера).

Общетеоретические положения у А. А. Потебни связываются с тщательным анализом большого языкового материала. Этой стороной своей научной деятельности, ярче всего представленной в его знаменитых «Записках по русской грамматике», А. А. Потебня примечателен не в меньшей мере, чем своими теоретическими идеями. «Хотя со дня его смерти прошло более полувека, он отнюдь не является в науке о языке просто одной из славных фигур ее прошлого. Потебня не прошлое: его произведения и сейчас изучаются с большим к ним вниманием и интересом; в них видят научное наследство,. ценное и по некоторым важным, прочно вошедшим в науку фактам и выводам и едва ли не в большей мере по вопросам и идеям, способным стимулировать пытливость исследователей разрабатывавшихся им областей знания» (Л. А. Булаховский).

А. А. Потебня воспитал большую группу крупных языковедов. Его теории нашли видных последователей в лице Д. И. Овсянико-Куликовского,. А. В. Попова, В. И. Харциева и др. С именем Потебни связана также подготовка акад. Б. М. Ляпунова, акад. А, И. Соболевского, Иос. Миккола (Финляндия) и др.

Вильгельм Макс Вундт (1832 — 1920) известен как разносторонний ученый: физиолог, психолог, философ и языковед. Вместе с М. Лацарусом и Г. Штейнталем принадлежит к школе этнической психологии. Однако а отличие от них В. Вундт не считал язык непосредственным выражением «народного духа» (положение, восходящее к В. Гумбольдту), а отмечал его социальный характер и определял как «общезначимый продукт коллективной духовной деятельности в процессе развития человеческого общества». Вместе с тем В. Вундт считал, что основное внимание исследователей должно быть направлено на «анализ лежащих в основе этой деятельности психических актов». Таким образом, социальный момент в его концепции отступает на второй план, и она приобретает психологический характер. Язык как продукт коллективной жизни людей В. Вундт изучал в одном ряду с мифами, к которым «примыкают зачатки религии и искусства», и с обычаями, воплощающими в себе «зачатки и общие формы развития права и культуры». Он неоднократно указывал, что основополагающей для лингвистики дисциплиной является психология языка и в своих многочисленных трудах — «Психология народов. Язык» (изд. 4, 1922), «История языка и психология языка» (1901), «Элементы психологии народов» (1912) и др. — стремился подвергнуть чисто психологической трактовке все те частные и общие проблемы, которые-с позиций историзма рассматривали младограмматики: фонетические и семантические изменения, словообразование, формы слов, сочетание предложений, происхождение языка и пр. «В языке, — писал он, — отражается прежде всего мир представлений человека. В изменении значений слов обнаруживаются законы изменения представлений так, как они происходят
125

под влиянием изменяющихся условий ассоциации и апперцепции. В органической структуре языка, в образовании форм слов, в синтаксической связи частей речи проявляется закономерность, которой определяется связь представлений в естественных и созданных культурой условиях человеческого коллектива». В своей полемике с одним из виднейших представителей младограмматизма — Б. Дельбрюком, критиковавшим работы В. Вундта с позиций универсально-исторического подхода к изучению языка, В. Вундт с полной недвусмысленностью заявил, что факты языка его интересуют постольку, поскольку они могут быть полезны психологу. Внимание исследователей, писал он, должно быть направлено «на добывание психологического знания из фактов языка, и прежде всего из истории языка», язык нужен лишь для того, «чтобы заложить прочную основу психологии сложных психических процессов». Такого рода теоретическая установка приводит к тому, что огромный лингвистический материал, привлеченный В. Вундтом, получает одностороннее психологическое освещение и даже подвергается прямому искажению в угоду априорным психологическим схемам. При этом В. Вундт, отвергая ассоциативную психологию Гербарта (на которой основывались Г. Штейнталь и младограмматики), развивал систему так называемой волюнтаристической психологии, которая в качестве основной функции психической жизни человека рассматривает не интеллект, а волю.

В настоящию книгу включены извлечения из двух работ В. Вундта, которые с достаточной ясностью излагают основные теоретические принципы его концепции.
ЛИТЕРАТУРА

Л.А. Булаховский, Потебня-лингвист, «Ученые записки МГУ», вып. 107 («Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры», т. III, кн. 2), изд. МГУ, 1946. Переработанное издание этой работы: «Александр Афанасьевич Потебня», изд. Киевского государственного университета, 1952.

Т. Райнов, А. А. Потебня, Пг., 1924.

Д.Н. Овсянико-Куликовский, А. А. Потебня как языковед-мыслитель, «Киевская старина», VII, 1893.

P.O. Шор, Краткий очерк истории лингвистических учений с эпохи Возрождения до конца XIX в. (послесловие к книге В. Томсена «История языковедения до конца XIX в.», Учпедгиз, М., 1938).

Р.О. Шор, В. Вундт, «Большая Советская Энциклопедия», изд. 1, т. 13.

Ф.Ф.Зелинский, В. Вундт и психология языка, «Из жизни идей», т. II, Спб., 1911.

А.Л. Погодин. Язык как творчество, «Вопросы теории и психологии творчества», т. IV, Харьков, 1913.

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

Проявления теоретической деятельности человека распадаются на два обширных класса и основываются на двух типах умственной деятельности — суждении и оценке. Суждение содержит в себе познание; в оценке выражается похвала или порицание. Человек познает, чем является нечто и как оно устроено; человек оценивает, является ли это нечто прекрасным или безобразным, хорошим или плохим, истинным или ложным и с менее важных точек зрения — верным или неверным, целесообразным или нецелесообразным. Следовательно, существуют науки, которые пытаются познать, исследовать факты и их соотношения, их существование и законы; и существуют также другие, которые стремятся найти критерии оценки, основания похвалы и порицания.

Итак, является ли языкознание познающей или оценивающей наукой? Наш ответ: оно является познающей наукой. Произнесенное не является ни истинным, ни ложным; истинно или ложно только то, что было вложено в речь, т. е. то, что мыслилось. Далее, если речь плоха или хороша с точки зрения нравственности, то она является поступком и относится поэтому, как всякий другой поступок, к компетенции судьи нравов; но предметом языкознания является речь как действие, а не как поступок. Далее, оценка произнесенного с эстетической точки зрения (красиво или безобразно) входит в компетенцию риторики и поэтики, а не языкознания. И, наконец, на вопрос о том, как было сказано — верно или невер-
128

но, отвечает языкознание, но отвечает косвенно. А именно: показывая, как говорят, оно запрещает говорить иначе или порицает это.

Следовательно, по существу или по происхождению языкознание является познающей наукой, а не оценивающей или не относящейся к эстетике (как еще называют оценивающие науки). Однако оно приближается к последним или даже полностью сходно с ними по своей сути в некоторых из своих отраслей. Это ясно видно на примере метрики, представляющей собой одну из наук об искусстве...
Однако языкознание принимает эстетический, оценивающий характер в дисциплине, которая является его очень существенной и неотъемлемой частью, а именно в систематизации или классификации языков. При этом оно не удовлетворяется объединением языков по найденным у них общим признакам в классы и семьи, но образует из этих классов шкалу, систему рангов. Следовательно, оно оценивает здесь значимость языков, достоинство их как продукт ума и в то же время как орудие умственного развития.

Наконец, еще одно различие. Речь — это духовная деятельность, и, следовательно, языкознание относится к числу психологических наук, подобно тому как к психологии относится учение о мышлении и воле, т. е. о возникновении мыслей и волевых импульсов, а не о том, какими они должны быть. То, что рассмотрение языка и речевой способности целиком и полностью психологично, признавали всегда; этому посвящали особый раздел в учебниках психологии. Языкознание, упирается в область психологии. Однако языковой материал, т. е. отдельные языки, — это особые продукты человеческого ума, принадлежащие уже не психологии, а истории, т. е. языкознанию, точно так же как отдельные определенные волевые импульсы и мысли уже не являются предметом психологии. Но речь, говорение, т. е., как было сказано выше, происходящее в настоящее время или мыслимое как происходящее в настоящее время проявление языка, может быть предметом как языкознания, так и собственно психологии, конечно, в различных взаимосвязях. Поскольку в каждом речевом процессе дан язык вообще и создается или применяется языковой материал, эти процессы являются предметом языкознания. Но языковой материал состоит из представлений, и даже простые звуки, артикуляции обусловливаются духовным началом; как таковые, они могут быть подвергнуты чисто психологическому наблюдению, которое отвлекается от содержания продуктов духовной деятельности...

ОРГАНИЗМ, ПРИНЦИП И ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ ЯЗЫКА
Нас спросят: уж не хотели ли мы назвать язык организмом? Но что нам, спрошу я, до слова, которое никогда не имело ясного смысла на своей родной почве и которому в течение дол-
129

гого времени угрожает постепенная потеря всякого значения? Но если мы отвлечемся от всего этого, то какой смысл может иметь все-таки для нас слово органический? Оно не может существовать без своей противоположности — неорганического; а где такая противоположность для языка?

Слово органический может иметь для нас только переносное значение, так как язык принадлежит по своей сути разуму и является духовным продуктом. Очевидно, это слово не может иметь своего чисто естествоведческого значения. Или оно должно указывать нам на то, что происхождение языка заложено в подчиняющемся необходимости ходе умственного развития? и еще более конкретно: в связи души и тела? Пусть мне будет позволено надеяться или, если угодно, вообразить себе, что я гораздо определеннее понял эти пункты и гораздо основательнее разобрал их, чем может выразить слово органический, и в то же время очистил их от всех неправильностей и преувеличений, к которым это слово послужило поводом. Это слово отжило свой век.

В другом отношении слово организм могло бы быть для нас важнее, чем для Беккера¹, который не мог постичь индивидуальности языков, потому что не понимал даже их различий. Итак, говоря здесь о различии языков, мы тут же должны заметить, что каждый язык должен рассматриваться как образованное инстинктивным самосознанием представление о внешнем и внутреннем мире человека. Но в основе этого инстинктивного представления о мире и о себе лежит индивидуальный принцип; оно является связной системой, все части которой однотипны; общий тип частей системы — это результат действия принципа, развитие которого они воплощают. Своим общим характером части системы указывают на то, что они произошли из одного источника и их деятельность направлена к одной цели; и эти источники и цель как раз и являются их принципом. Это единство, присущее каждому языку и проистекающее из того, что целое определяет части и каждая часть характеризуется как определенный, особый член целого, мы и могли бы обозначить словом организм. Но к чему? Уже употребленные нами слова имеют значение, более подходящее для описания умственной деятельности; поэтому мы предпочитаем называть язык системой, проистекающей из единого принципа, индивидуальным духовным продуктом. Но основа этого-единства и индивидуальности языков заложена в своеобразии народного духа. Уже в первой части этой книги мы показали, что здесь мы целиком стоим на позиции Гумбольдта.

Индивидуальное единство, особый принцип каждого языка следует характеризовать с трех сторон: со стороны звука, как такового, внутренней формы и их соотношения друг с другом. Так, например, индивидуальный характер семитских языков проявляется уже в их алфавитах и в сочетаниях звуков. Вероятно,
¹ Весker, Organismus der Sprache.
130

только в этих языках можно встретить сочетания звуков tk, tp, kp в начале слова. Далее, внутренняя форма этих языков чрезвычайно индивидуальна, и, в-третьих, так же индивидуален способ, с помощью которого внутренняя форма обозначается звуковой формой, причем особенно бросается в глаза различие в употреблении гласных и согласных. Исключительно важна для принципа языков та последовательность, с которой он проводится; и я боюсь, что в этом отношении семитские языки можно упрекнуть в непоследовательности. Изменение слов происходит в них частично с помощью внутреннего изменения коренного гласного, частично с помощью аффиксов.

Но описание единства языков распадается в другом отношении на две части: единство словарного состава, материального элемента языка, и единство формообразования. Каждая из этих частей рассматривается с трех вышеназванных точек зрения. Единство грамматики всегда оказывается более тесным, чем единство словарного состава, и также лучше понято, чем последнее, относительно которого царит полная неясность. Мы уже знаем неудачную попытку Беккера изложить единство лексики. Но сейчас мы яснее видим его ошибку. Он обращается к понятиям, а не к языковой форме и создает логическую конструкцию вместо лексической.

Если будет создана система слов какого-нибудь языка, то в качестве руководящего принципа следует взять внутреннюю форму языка в ее связи со звуком... Сначала следует свести слова к их корням, причем со всей осторожностью нужно установить самую первоначальную звуковую форму корня и содержащееся в нем представление. Затем корни будут объединены в группы или семьи по сходству их звукового состава и выражаемого ими представления одновременно. Следует стремиться к тому, чтобы получить возможно меньше таких групп, но каждая группа должна быть как можно более многочисленной. Однако нужно остерегаться крайности: невозможно свести все корни не только к одной, но даже к десяти или двенадцати группам. Найдутся и совершенно изолированные корни, не примыкающие ни к одной группе. Уже давно пытаются создать такую группировку корней для еврейского и греческого языков, объединяя корни с одним и тем же согласным элементом, так что они являются как бы вариациями одного корневого звука, и с родственным значением: например: евр. qārā (кричать), англ. to cry, евр. kāras, греч. κράζω, κρώζω, κηρύσσω или евр. zāhal, zāhar, sāhar, hālal, zālal; zāchā, zachar, zāhā, zāhab; sāhā, sāhab; tāhar, tāchar — этй слова выражают в различных степенях и оттенках понятие светлого, блестящего, чистого, желтого (золото), морально чистого, звонкого звука; или греч. κέλλω, κίλλω, κυλίνθω, ίλλω, είλω, ελίσσω и т. д.

Уже на этих примерах можно заметить, как многообразно преобразуется одно и то же основное значение с помощью различных оттенков и метафорического употребления. Но наиболее важной задачей остается найти своеобразные принципы, по которым
131

в языке посредством как словообразования, так и происходящего во времени развития духа развиваются основные значения. Это единство законов, господствующих во всех процессах образования, изменения и производства, и является истинным единством для словарного состава языка.

КЛАССИФИКАЦИЯ ЯЗЫКОВ
Классификация языков выражает всеобщую сущность языка, как она воплотилась в отдельных языках в индивидуальных формах, и представляет собой подлинную всеобщую грамматику. Она представляет каждый язык как индивидуальное осуществление понятия «язык» и указывает на единство языков, ставя их все в определенные отношения друг к другу и соединяя их в систему по их родству и совершенству их организации.

Я не буду останавливаться подробнее на этом вопросе, так как пришлось бы сказать больше, чем позволяет намеченный объем книги¹.

ЯЗЫКОЗНАНИЕ КАК ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ
Уже в предварительных замечаниях мы сказали, что язык является предметом психологического наблюдения не только как любая другая деятельность души — доказательство его возникновения, его сущности вообще, его положения в развитии и деятельности духа образует своеобразный и существенный раздел психологии. При изложении вопросов, связанных с языком и грамматикой вообще и с действительностью различных языков, мы постоянно находились в границах психологии. Мы не выходим за ее пределы и при переходе к вопросам различия языков, мы покидаем лишь одну её область, которой психология ограничивается еще в настоящее время, и переходима другую, которая в такой же степени относится к психологии, хотя и исследовалась толь-
¹ Я замечу только, что со времени появления моей работы «Классификация языков как развитие идеи языка» по этому поводу высказывался и Бетлинг, хотя и в малоудовлетворительной форме (Бетлинг, О якутском языке). Мне остается только сожалеть о том, что человек с такими заслугами решился судить о совершенно чуждых ему вещах и высказываться о проблемах, сути которых он не понял. Я бы охотно не обратил на это внимания из уважения к его выдающимся работам в области истории языков, если бы Потт не высказал публично требования, чтобы я изложил свои мысли по поводу его воззрений и его борьбы против моей точки зрения. О последнем я умолчу, так как лучше не сказать ничего, чем сказать мало о том, о чем следовало бы сказать много, но что не может быть здесь высказано. В примыкающей к данной книге работе о методе грамматики у меня будет возможность подробно сказать о том, что только затронуто в этом разделе о различии языков. В отношении же так называемых собственных воззрений г-на Бетлинга, отнюдь не являющихся новыми и встречающихся уже в «Митридате» если не Аделунга, то во всяком случае Фатера, будет достаточно отослать читателя к введению в работу Гумбольдта «О языке кави».
132

ко от случая к случаю. Дело в том, что современная психология есть индивидуальная психология, т. е. ее предметом является психический индивидуум, как он вообще проявляется в каждом одушевленном существе, в человеке и до известной степени в животном. Но существенным определением человеческой души является то, что она не является обособленным индивидуумом, но принадлежит к определенному народу. Таким образом, индивидуальная психология требует существенного дополнения в виде психологии народов. По своему рождению человек принадлежит к какому-либо народу; тем самым его духовное развитие обусловлено определенным образом. Следовательно, нельзя полностью составить понятие об индивидууме, не принимая во внимание той духовной среды, в которой он возник и живет.