Издательство Саратовской епархии, 2008

В моей жизни мне приходилось встречать лю­дей, которые жили в атмосфере какого-то постоянного чуда, как будто физические законы, не­мощи человеческого тела, страсти, колеблющие душу, не существовали, как будто, если выразить­ся образно, для них не было самого притяжения земли. Таким человеком была Анастасия, которую в народе называли «сидящей Анастасией». Она го­ворила с людьми притчами и загадками, но ска­занное ею сбывалось всегда. Ее подвиг превышал человеческие силы, как подвиг древних столпни­ков. Если бы я не видел своими глазами, а только бы слышал об Анастасии, то в сердце своем сомне­вался бы, как, может быть, усомнятся и те, кто про­читают эти строки. Но есть еще в живых свидете­ли - люди, видевшие это явленное чудо на земле. Я не знаю, как она молилась, я даже не знаю точ­но, причащалась ли она, я только говорю о том, что видел сам и слышал от людей, достойных до­верия, как, например, игумения Мария (Соловье­ва), жившая в селе Ахкерпи с несколькими мона­хинями после закрытия их монастыря. Это слова игумений Марии: «То, что скажет Анастасия, долж­но сбыться».

Несколько десятков лет во дворе своего дома, под навесом, сидела, не вставая, эта подвижница. Зимой она укрывалась лишь длинной шалью. Спала она очень мало, обычно под утро, склонив го­лову к коленям. Ее почти всегда окружал народ. Некоторых она принимала с особой лаской и кор­мила из своих рук, а других встречала бранью и даже бросала в них камни. Она постоянно беседо­вала с теми, кто находился в мире, невидимом для наших глаз. Про нее рассказывали, что в молодос­ти она была необыкновенной красавицей. У нее рано умерла мать, и воспитывала ее мачеха, кото­рая ненавидела падчерицу, завидуя ее красоте. Однажды Анастасию увидел гвардейский офицер и сразу же решил, что она должна стать его невес­той. Очевидно, Анастасия ответила ему взаимно­стью и согласием, но точно не знаю. Он стал сва­таться к ней, но мачеха под всеми предлогами от­кладывала женитьбу и наконец, заперев Анастасию в доме, сказала ему, что его невеста сошла с ума, что ее связали и увезли в больницу, что она признана неизлечимой и о свадьбе уж нечего и думать.

Эта весть так поразила офицера, что он выхва­тил револьвер и застрелился тут же, у порога дома. Вышла Анастасия и увидела жениха своего мерт­вым. Тогда она и начала юродствовать. Залезла в хлев, где жили свиньи, и не выходила из него, питаясь помоями, которые приносили животным. Прошло время, и Анастасия приняла на себя не­обычайный подвиг: она села во дворе на низкую скамью и не вставала с этого места. Когда нужно было немного привстать, она упиралась руками в два камня, лежавшие около нее, но никогда не вставала на ноги. Прошли десятки лет, ноги под коленями как бы срослись, и она уже не могла ими двигать. В некотором роде такой подвиг труднее, чем столпничество, по крайней мере столпник мог двигаться по площадке столпа, спать, опираясь на перила, сходить во внутреннюю комнату. Кроме того, обычно столпники полагали множество по­клонов. Анастасия, сидя почти неподвижно, по всем законам природы должна была умереть в пер­вую же зиму от переохлаждения, но ветер и снег, казалось, не действовали на нее, как на каменную статую.

Однажды игумения Мария рассказывала, что она как-то пришла к Анастасии со своей родствен­ницей. Анастасия молча сняла крест с родствен­ницы, надела его на мать игумению и так повто­рила три раза. Вскоре эта родственница принесла игумений Марии огромное горе. Я не хочу расска­зывать об этом подробно: быть может, эта женщи­на еще жива и давно раскаялась в своем поступке.

Один мой знакомый - Лева Саакян, который теперь переехал в Ереван и преподает философию в институте иностранных языков,- говорил мне, что, услышав об Анастасии, решил посетить ее и просил у матери десять рублей, чтобы сделать ей подарок. Семья его в то время нуждалась, и мать запротестовала, но сын настаивал, и мать со сле­зами положила деньги на стол. Когда он увиделся со мной, то рассказывал, что мало что понял из слов Анастасии, но сам тон ее голоса был такой проникновенный и задушевный, что как бы согрел его. Прощаясь, он хотел положить около нее день­ги, но она сказала: «Неси назад, а то у меня из-за этих денег будет скандал».

Я несколько раз был у Анастасии и как же жа­лею теперь, что не бывал у нее чаще! Однажды тяжело заболела моя мать. Я пришел к Анастасии, рассказал о своем горе и просил, чтобы она помолилась о моей матери. Анастасия дала мне яблоко и сказала: «Пусть она съест его». Я вернулся до­мой с этим яблоком. Как легко было у меня на душе! Я ожидал чуда, и оно совершилось! Мать, съев яблоко, выздоровела в тот же день.

Однажды я спросил у Анастасии, как мне спа­стись. Она ответила: «На Афон». Тогда дорога на Афон была совершенно закрыта, и я снова спро­сил: «А если я не попаду на Афон, то спасусь или нет?». Она ответила: «Не знаю».

И вот наступило время, когда слова Анастасии, сказанные как бы в притче, исполнились. Архи­мандрит Зиновий (впоследствии митрополит) сказал, что Патриарх хочет рукоположить меня в священный сан и послать на приход в Лагодехи. «Какой ты выбираешь путь: белого или черного духовенства?» - спросил он. Когда я пришел к Ана­стасии, она встретила меня словами: «Через три дня ты искупаешься в большой ванне». После мо­нашеского пострига я снова пришел к Анастасии. Было утро. Она сидела закутанная в шаль, как в са­ван, закрытая с головы до ног. Я окликнул ее по имени, она не ответила. Я сказал, что принял мо­нашеский постриг, спросил, как мне теперь жить,- в ответ молчание. Я долго стоял около нее, но она даже не пошевелилась, как бабочка в непроницае­мом коконе, в своей черной шерстяной шали. И я подумал: «Вот тебе ответ - будь таким же для мира». Но если это было благословение старицы, то я его не исполнил и до сих пор ежедневно ме­няю лучшее на худшее.

Почти все люди, посещавшие Анастасию, рас­сказывали, как сбывались ее вещие слова. Говорили, что ее несколько раз посещал Патриарх Мелхиседек, но не знаю, так ли это. Патриарх сам был необычайной личностью. Митрополит Зино­вий говорил о нем: «Его не понял мир».

Рассказывали, что особенно много народа при­ходило к Анастасии во время войны, чтобы узнать о судьбе своих близких. Если она давала землю, то это означало, что человек был убит. Бывали случаи, когда в пост она давала посетителю мясо. Это смущало некоторых людей, но тем самым она приточно показывала, как мы держим свой внут­ренний пост, в каком состоянии наше сердце.

Перешагнув порог дома, где сидела Анастасия, человек, казалось, из одного, привычного для него, мира, попадал в другой, неведомый. Говорят, что, когда у нее заболела сестра, Анастасия велела вы­нести себя из-под навеса под открытое небо и в те­чение четырех месяцев молилась, говоря: «Надо при­готовить ей путь».

Я уехал в Сухумскую епархию, а когда вернул­ся в Тбилиси, то мне сказали, что Анастасия умер­ла и похоронена на верхней стороне Кукийского кладбища. Я долго не мог узнать, где ее могила. Наконец одна прихожанка церкви святого благо­верного князя Михаила Тверского, Вера, вызва­лась показать мне это место. Вместе с иконопис­цем Виктором Криворотовым мы пришли на клад­бище. Вера указывала нам путь среди могилок; одни из них были отмечены камнем или малень­кой оградкой, а над другими стояли надгробия, как мраморные дома. Я просил Виктора зарисовать дорогу, но он сказал, что у него хорошая зритель­ная память и он и так запомнит ее. Мы пришли к могиле, на которой был водружен крест, и я по­чувствовал себя так же, как много лет тому назад во дворе Анастасии. У меня было такое чувство, словно я забыл обо всем окружающем меня, слов­но прошлое стало настоящим, а настоящее - прош­лым. Я ни о чем не думал и ни о чем не просил, я только чувствовал ее присутствие, и слезы лились из моих глаз. Виктор и Вера, чтобы не мешать мне, потихоньку отошли от могилы и стали в стороне, не говоря ни слова. Я благодарен им за эти мину­ты молчания. Я шел назад с каким-то смешанным чувством радости и скорби: радости - от этой встречи, а скорби - от расставания.

Через несколько месяцев я попросил Виктора пойти со мной на могилу Анастасии, но он сказал, что, к сожалению, забыл дорогу. Веры я больше не видел. Несколько престарелых прихожан, которые знали Анастасию при жизни, ответили мне, что уже не помнят ее могилы. Все меньше остается в живых моих сверстников, как ягод на оставшей­ся кисти винограда, которую выклевывают осен­ние птицы. Укажет ли мне кто-нибудь домик, где жила Анастасия, если он уцелел, или ее могилу?

Проходит год за годом, как проплывают кар­тины лесов и полей за окном вагона. Смерть приближается к человеку, как волки к путнику, кото­рые сначала обегают его широкими кругами, затем эти круги все больше сужаются, как бы сжимают­ся, затем они подходят к жертве и - последний смертельный прыжок... Я не знаю, найду ли моги­лу Анастасии, но знаю, что рано или поздно найду свою могилу и тогда увижу ее в день Воскресения мертвых.

Я повторяю, что пишу только факты, без вся­кой моей личной интерпретации. Мне ничего не известно о ее внутренней жизни и о ее церковности, поэтому я ничего не утверждаю, а только свиде­тельствую.

Я вспоминаю, что у Анастасии была редкая икона, написанная на металле, включавшая в себя несколько изображений Божией Матери. Она го­ворила: «Икону надо выкупить»,- возможно, она хотела напомнить нам, что икона в доме требует молитв, что без этого духовного «выкупа» икона будет лишь обличением нашего нерадения и что жизнь должна быть подвигом.

Вспоминаю я и еще одну подробность из впечат­лений Левы Саакяна об Анастасии. Он спросил ее: «Как найти истину?». Для философа это был про­фессиональный вопрос. Она ответила очень просто: «Живите по истине и найдете истину». Мне кажет­ся, что это был лучший из ответов, которые можно услышать. Но он стал расспрашивать дальше. Тогда она заговорила своим приточным языком о книге жизни, которую надо выписать в библиотеке, и он ничего не понял. Однако все же решил послушаться ее, пошел в ближайшую библиотеку, чтобы спросить книгу жизни, но увидел там двух девиц с маловыра­зительными, как говорил он, лицами, постоял и пошел назад, так ничего и не спросив.

К сожалению, и в этом случае слова Анаста­сии, как мне кажется, оправдались. Истину он стал искать в библиотеках и увлекся штайнеризмом...

Я хотел бы еще сказать о глазах Анастасии. Они не светились тем мягким светом, который я видел в глазах схимонаха Гавриила. Они были похожи на лучи или огни двух прожекторов, которые осве­щали ночное небо. Ее взгляд как бы пронизывал человека насквозь, и человек невольно чувствовал при этом какое-то изумление, похожее на испуг, понимая, что этот взгляд видел все в его душе: его жизнь, его прошлое и будущее.

К концу своей жизни Анастасия еще более уси­лила свой сверхчеловеческий подвиг. Женщины, омывавшие ее тело, рассказывали, что она клала на свою скамеечку пустую банку от консервов и садилась на нее; острые края врезались в тело по­чти до костей, но оно не гнило.

Проходит время жизни. Прошла молодость, как весна, промелькнула в грозе и буре страстей, но были в это время ясные дни, когда душа ощущала духовную красоту монашеской жизни и как бы обо­няла благоухание таинственных цветов. Юность полна ошибок и грехов, взлетов и падений, но душа еще не обросла жесткой и твердой корой, и после грехов наступает искреннее покаяние, как будто кровавые слезы сердца омывают грязь греха.

Зрелый возраст похож на лето. Это время для работ земледельца. Человек становится более трез­вым и осмотрительным, но одни страсти сменяются другими, горячность юности - расчетом, заботами не столько о вечности, сколько о завтрашнем дне, как будто небо становится дальше, а земля все больше проступает из мглы. Грехов становится, кажется, меньше, но и сердце уже не горит покаянием.

Затем старость - это осень жизни. Это скуд­ная осень: цветы весны увяли, не дав плодов, и нерадивый земледелец чувствует приближающий­ся голод - скоро наступит зима.

Меня окружают люди, которые думают, что я лучше, чем я есть на самом деле. Они добры ко мне, я благодарен им, но мне больше хочется беседо­вать с мертвыми, чем с живыми, с теми, кто опере­дил меня на пути из времени в вечность.
ЛЮБА-ЮРОДИВАЯ

Во дворе Илорского храма, в деревянном доме, построенном для приезжих богомольцев, поселилась женщина по имени Люба. Кто она была, больная или юродивая, одержимая бесом или тай­ная подвижница,- неизвестно. Раздобыв метлу, совок и лопату, она целый день с утра до ночи уби­рала двор, чистила туалет, мыла пол и соскабли­вала грязь с плит, которыми был выложен вход во двор храма под колокольней. Она ходила босиком, как видно, никогда не умывалась, и ее ноги и лицо были покрыты слоем грязи. Она почти не отдыха­ла, все время находила себе работу. Но при этом сквернословила. Когда Люба видела приезжих паломников, она выбегала им навстречу, брани­лась, а иногда кричала: «Ура!». Ей были свойствен­ны странные выходки, похожие на детские прока­зы: то сдернет с головы женщины платок, то спря­чет обувь паломников, остававшихся на ночь, но это ей прощали как больной. Старый священник Димитрий Какубава ценил ее за труды.

Храм святого Георгия каждый день посещали паломники, чаще всего из Мегрелии, и приводили скот в жертву. К рогам козла или барана при­лепляли зажженные свечи и трижды обводили животное вокруг храма. Затем пламенем свечи делали отметку на лбу животного. У храмовой сте­ны было специальное место, где животных реза ли, подвесив их к перекладине за задние ноги. Тут же стоял большой котел: считалось, что мясо жерт­венного животного должно быть вареным. Потом паломники садились за трапезу, часть мяса отда­валась служащим церкви. Люба очищала землю, пропитанную кровью, посыпала это место песком. Внутрь храма она никогда не заходила, также ни­когда не отдыхала в сторожке, где горел бухар.

В Илорском храме находился выкованный из железа полукруг в форме лука - напоминание о победоносном оружии святого Георгия, и у бо­гомольцев был обычай трижды проходить через этот лук, держась за железную тетиву; считалось, что это особенно помогает бесноватым и душевно­больным. Бывали случаи, когда в Илорский храм приводили буйных одержимых. Один раз в храме больной разорвал веревки и хотел ворваться в ал­тарь; только несколько человек смогли с трудом удержать и связать его. На моей памяти в Илор­ском храме случались чудеса и исцеления: так, на­пример, больной, о котором я упоминал, через не­сколько недель пришел в храм здоровым.

Люба постоянно сквернословила, но глаза ее были добрыми, и на лице иногда появлялась улыб­ка, застенчивая, как у девушки. Все это не вяза­лось с бранью, которой она поносила людей. Некоторые считали ее юродивой, а другие - одер­жимой бесом и смотрели как на приблудную собаку, которая прижилась в чужом дворе. Когда никто не останавливался на ночлег в храме, то она спала в доме для паломников, а если там был на­род, то уходила в угол двора и спала там между стеной и туалетом. Вставала она раньше всех и начинала уборку двора. Когда священник встречал ее приветствием, она не отвечала. Тогда он обра­щался к ней с ее любимым «ура», и она радостно кричала в ответ: «Ура!». Некоторые, слыша ее брань, спрашивали отца Димитрия, почему он не выгонит ее; священник отвечал: «Может быть, она человек Божий, и если я выгоню ее, то случится какая-нибудь беда».

Однажды в храм приехал епископ Леонид (Жвания). Увидев женщину, которая размахива­ет руками и бранится, он подозвал ее к себе. Она подбежала; он посмотрел на нее и сказал спокой­но, как будто ожидал увидеть ее во дворе храма: «Зачем вы волнуетесь? Если вам что-нибудь не нравится и вы недовольны, то можете обращаться по инстанции». Эти слова, как видно, были неожиданными для Любы, и она ответила: «Нет, я всем довольна». Епископ благословил ее и сказал: «Все будет хорошо» - и пошел в храм. Люба сле­довала за ним поодаль, держа какой-то кусок материи, кажется, скатерть, в поднятой руке, как флаг, и радостно кричала: «Ура!». После встречи с епис­копом она стала заметно меньше сквернословить.

Прошло ровно шесть месяцев, и она так же вне­запно исчезла, как и появилась. Кем она была: бесноватой или юродивой, которая дала обещание жить при храме полгода,- кто знает?

Однажды в Илорский храм приехал иеромо­нах с послушницей, молчаливой девушкой, кото­рая смотрела в землю, не поднимая глаз. Он во­зил ее по монастырям и даже в пустыню. После посещения храма он выразил неудовольствие свя­щеннику в том, что Люба, вместо того чтобы подойти под благословение, продолжала скверно­словить. Отец Димитрий ответил примирительным тоном: «Надо носить тяготы и болезни друг друга». Иеромонах продолжал: «Если бы я был один, то не обратил бы внимания, но со мной де­вушка, я обязан защищать ее от оскорблений». Тогда священник вспыхнул и, отведя его в сторо­ну, сказал: «Очень жаль, что вы, монах, не один,- с вами девушка; это большее оскорбление для мо­нашества, чем брань юродивой,- и добавил: - Что у юродивых на языке,- показав на Любу,- то у не­которых в уме; она, может быть, обличает нас». Иеромонах оскорбился и уехал вместе с послуш­ницей, отказавшись от трапезы.

Преподобные Варсонуфий и Иоанн, затворни­ки Газские, на вопрос монаха, что лучше: чи­тать Псалтирь или Иисусову молитву,- дали такой ответ: «Надо одно делать и другого не оставлять»*.

* Преподобные Варсонуфий Великий и Иоанн Пророк. Ру­ководство к духовной жизни, в ответах на вопрошания уче­ников. Вопрос 126.- М., 1995. С.89.

Современные подвижники монах Кассиан и схиархимандрит Виталий (когда он жил в пустыне) ежедневно прочитывали всю Псалтирь. Мо­нах Иларион из селения Латы знал наизусть не­сколько акафистов и канонов, а также значитель­ную часть псалмов. Ежедневно он читал акафисты Иисусу Сладчайшему, Божией Матери и святите­лю Николаю. А когда шел по дороге в пустыню или город, то любил петь ирмосы канонов.

Иисусова молитва, совершаемая внимательно, требует от человека постоянного сосредоточения и напряжения мысли; по сравнению с ней в книж­ных молитвах больше разнообразия и, следова­тельно, простора для ума. Когда монах сжимает ум в восьми словах молитвы и пребывает в них, то ему открывается таинственная глубина этих слов. Но Иисусова молитва должна опираться на книж­ные молитвы, особенно - на Псалтирь, как стена дома - на фундамент. Это правило еще в большей степени относится к людям, проживающим в миру.

Если они захотят заменить все молитвенное пра­вило одной Иисусовой молитвой, то их ожидает неудача: или Иисусова молитва постепенно иссох­нет, как обмелевший ручей летом, или же, что еще хуже, из-за перенапряжения ума наступит нерв­ный срыв. В древние времена во многих монасты­рях от монаха требовалось в течение первых трех лет выучить наизусть всю Псалтирь и Евангелие, и сама Иисусова молитва изливалась из уже под­готовленного сердца, как ручеек - по очищенно­му от камней руслу.

В одном из селений, находившемся невдалеке от Тбилиси, жила женщина уже преклонных лет, по имени Лидия. Однажды, прочитав книгу об Иисусовой молитве, она загорелась желанием приобрести непрестанную молитву; это стало главной задачей ее жизни. Она была человеком решитель­ным и самоотверженным. Жила она в бедности. У нее был маленький домик с двумя комнатками, одну из которых она превратила в курятник, и не­большой огород. Можно сказать, что единственным ее имуществом были книги. Она часто приходила к нам домой и рассказывала о том, что прочитала об Иисусовой молитве. Особенно ей нравилась книга о молитве Журавского*, которую в то вре­мя перепечатывали на пишущей машинке.

* Имеется в виду кн. «О внутреннем христианстве: Тай­на Царствия Божия, или Забытый путь опытного богопознания» [Б. м., ок. 1950]. Этот труд имел широкое хождение в самиздате и ошибочно приписывался прот. Иоанну Журавскому. Ее автор - мои. Сергий (Ситиков). (См.: Жизнеопи­сание иеросхимонаха Стефана (Игнатенко). М., 2002)

Я не раз говорил ей, что святые отцы считали необходимым для христиан чтение Псалтири. Святитель Иоанн Златоуст писал, что «лучше солнцу не светить, чем людям не читать Псалтирь»*.

* Это изречение святителя Иоанна Златоуста приводит­ся в предисловии к Псалтири Следованной.

Но Лидия отвечала, что Псалтирь она плохо понимает и что не у всех одинаковый духовный путь. Так как работало хо­зяйству отвлекала ее ум от молитвы, она купила магнитофон, записала Иисусову молитву на всю ленту и, когда занималась каким-нибудь делом, слушала ее. Она считала, что таким образом мо­литва у нее не прекращается.

Прошло несколько лет ее духовных трудов. Однажды поздно вечером я сидел с одним из моих друзей, священником, у себя дома. Вдруг раздал­ся громкий стук в дверь. На пороге стояли три женщины: Лидия и ее соседки - мать и дочь. Вид у них был взволнованный и встревоженный. Когда они увидели незнакомого священника, то сму­тились еще больше. «Лидия заболела,- сказала одна из них,- мы не знали, что делать, и привели ее к вам. Можно, чтобы некоторое время она побыла у вашей мамы?». Позвали мать, которая ска­зала, что, конечно, посмотрит за Лидией, пока она не выздоровеет. Но тут Лидия выдала сама себя: она была совершенно пьяной и вместо привет­ствий громко закричала: «Я всех вас приглашаю в ресторан!».- «Лидия, садись, отдохни, потом мы поговорим»,- сказал я. «Я вас всех угощаю, по­ехали на фуникулер»,- каким-то хриплым голо­сом продолжала она. Священник был шокирован и быстро ушел. Моя мать, которая любила Лидию, поняла, что произошло что-то особенное, и сказа­ла: «Конечно, Лидия, мы пойдем в ресторан, но для этого нам надо сшить платье, а то не в чем идти». Но Лидия еще долго не унималась и говорила, что купит для всех шампанское. Женщины извиня­лись перед моей матерью, что привели Лидию сюда - боялись оставить ее одну, так как она вы­рывалась из их рук и пыталась бежать куда-то. Еле уговорили ее приехать в Тбилиси.

На другой день Лидия рассказала, что у нее внезапно появилось непреодолимое желание напиться пьяной, а затем она почувствовала себя словно одержимой диаволом, стала бегать по горам и уже не понимала, что с ней происходит. Она только помнила, что ей хотелось умереть и какой-то голос шептал ей: «Бросься в овраг или повесь­ся». Хорошо, что соседи, увидев Лидию в таком состоянии, привели ее к нам. Разумеется, здесь виноваты не Иисусова молитва, а неразумное стремление быстро взойти на высокие духовные степени, о которых она читала, и самоуверенность, соединенная с непослушанием.

Все-таки соседи сказали правду, что Лидия была больна: она простудилась во время своих приключений; похоже, у нее начиналось воспале­ние легких, но, побыв у нас два дня, она стала про­ситься назад в свой домик, говоря, что куры у нее закрыты и могут сдохнуть. После этого происше­ствия она как будто изменилась: говорила уже не с таким жаром и спорила не так решительно; даже больше: она начала прислушиваться к советам и взялась читать утренние и вечерние молитвы, но признавалась, что читает их с неохотой и думает о том, как бы скорее закончить правило и занять­ся Иисусовой молитвой.

Прошло время. Ее силы стали ослабевать, она все реже спускалась из селения в город, но все-таки ничто не предвещало ее скорой смерти.

Меня не было в Тбилиси, когда Лидия умерла. Ее соседи рассказывали, что нашли Лидию мертвой в комнате. Над ней совершили церковное отпевание и так похоронили. Однажды около церкви я увидел у человека, продающего книги, «Письма Георгия Затворника», перепечатанные на ксероксе. Эту кни­гу я когда-то подарил Лидии. Я помню, как она схва­тила ее двумя руками, словно боясь, что я раздумаю и отниму подарок, и прижала к груди, как ребенка. И вдруг при следующей встрече она заявила, что Затворник писал письма к светским лицам и она не нашла там ничего нового об Иисусовой молитве, что в этих письмах другой дух. Мне нравились творе­ния Георгия Затворника, и ее слова огорчили и сму­тили меня; я подумал: «Неужели она действитель­но воображает, будто достигла такой молитвенной концентрации, что письма Затворника могут рассе­ять ее ум?». В душе я сожалел, что дал ей эту книгу. Теперь, словно отвечая на мои мысли, Лидия воз­вратила мне мой подарок, как бы в знак раскаяния о своем прежнем непослушании.

Смерть человека всегда остается тайной. По­лучила ли Лидия то, что хотела? Дал ли ей Гос­подь непрестанную молитву - то, к чему она стре­милась в последние годы своей жизни? Я надеюсь, что она смирила свое сердце и на этом фундамен­те вновь построила внутренний храм молитвы. Я написал про нее, не изменяя имени, для того что­бы некоторые из тех, кто прочтет эти строки, помолились бы об упокоении души рабы Божией Лидии. В ней до старости осталось много детско­го, а Господь сказал о детях: Таковых есть Царство Небесное*.

* Лк.18,16.

По какой-то ассоциации я вспоминаю военные годы. Из-за нехватки электроэнергии - темнота на улицах и в домах. Мы освещали дома кероси­новой лампой, называемой «Молния». Она нередко коптила, но все-таки давала нам свет. Даже несовершенные молитвенники, с их непослушани­ем и срывами, излучают миру, лежащему в духов­ном мраке, незримый живоносный свет.