Издательство Саратовской епархии, 2008

Встречи со старцами убедили меня, что хрис­тианство проповедуется не только словом, но прежде всего - силой благодати, которая оживо­творяет слово, делает его светоносным, а истину христианства очевидной и, дерзну сказать, как бы осязаемой. Благодать проникает в глубины серд­ца и дает человеку возможность пережить встре­чу с неведомым для него духовным миром. То, что при этом испытывает сердце человеческое, мож­но выразить словом «радость». Радость, которая не похожа на обычное эмоциональное пережива­ние,- радость обретения самого главного в жиз­ни - Того, Кто выше всякого слова.

Истинный проповедник христианства - толь­ко тот, кто стяжал благодать Духа Святого. Он проповедует о Христе даже когда молчит. Тайна будущего века открывается через благодать. Тот, кто стяжал ее, сам становится источником незри­мого света. Эта тайна отражается в его глазах, наполняет его слова духовной силой, от человека веет всепроникающим теплом, в котором хочется согреться,- как в зимнюю ночь окоченевшему от ледяного холода путнику хочется согреться, как бы оттаять около горящего костра.

Тот, кто стяжал благодать, становится очевид­цем и свидетелем истины христианства. Более того, в своем лице он являет христианство ми­ру, может быть, сам того не сознавая. На челове­ка в определенном духовном состоянии благодать действует так ощутимо, что его надежда перехо­дит в уверенность: он говорит, как имеющий власть, он молится, не сомневаясь, что его молит­ва будет услышана. Но в то же время он знает, что это действует не он, а благодать, посетившая его, и еще больше смиряется перед величием дара.

Нам надо знать умозрительные истины христи­анства, как карту дорог - тому, кто отправляется в далекий путь,- знать, чтобы не ошибиться и не пойти по ложной тропе. Но тот, кто занят только изучением богословия и других наук, полагая, что этого достаточно для спасения, подобен человеку, который часами сидит над картой, тщательно изу­чает ее, но так и не решается выйти за порог свое­го дома.

Путь христианина - стяжание благодати. Изу­чение церковных наук в духовных школах, знаком­ство с творениями святых отцов - это одеяние души, которое для многих необходимо, но это еще не сам человек: внутренне он образуется через подвиг жизни. Человек, исполняющий евангель­ские заповеди, понимает Евангелие лучше, чем ученый богослов, потому что ощущает в своей душе силу благодати, которая заключена в нем; понимает более глубоко, чем это может выразить человеческое слово. Он чувствует Евангелие как саму жизнь души.

В своей жизни я встречался с богословами, но ни один из них не произвел глубокого впечатления на мою душу. Эти встречи не могли согреть мое сердце. Ведь рассудок, предоставленный самому себе, холоден, как вспышки электрического света. Я чувствовал в этих людях какую-то сложность и неопределенность. Они могли помочь разрешить некоторые частные, умозрительные вопросы, в их словах звучала уверенность, но это была не спокой­ная уверенность истины, а раздражающая самоуве­ренность собственного интеллектуального превос­ходства. Им было трудно сказать: «Я не знаю». Это была какая-то «головная» религия, отключенная от сердца. Некоторые из них были искренне верую­щими и - я вынужден сказать резкое слово - не стеснялись молиться, но я не встречал ни одного, для которого центром духовной жизни являлось бы сердце. Оно было подавлено противоречивой ин­формацией рассудка, который эти люди считали своим главным богатством. Подобно слепым, они могли рассказать о том, что слышали, но не могли показать того, что не видели. Я глубоко убежден в том, что ни обилие духовной литературы, ни богослов­ские училища не могут сами по себе принести бла­гую весть о Христе и христианстве лежащему в ду­ховной тьме миру. Истинные проповедники - это подвижники, стяжавшие благодать через Иисусову молитву и очищение своей души от страстей. Чтобы говорить о Боге, надо выйти из плена этого мира, а внутреннюю свободу дает только благодать. Чтобы говорить о Боге, нужно возвыситься над ми­ром, над его страстями, представлениями и, более того, над его мнимой правдой, надо стать иным, а иным человека может сделать только благодать.

Самым большим событием в своей жизни я счи­таю встречу со схиигуменом Саввой (Остапенко) ¹ *.

* Здесь и далее: примечания, обозначенные цифирью, помещеные в конце книги.

Впервые я встретился с ним в 1955 году в мона­стырском корпусе Троице-Сергиевой Лавры, ког­да он ожидал приема у наместника обители - ар­химандрита Пимена (будущего Патриарха всея Руси). Отцу Савве предстояла разлука с Лаврой: вскоре после рукоположения в иеромонахи он оказался в числе гонимых светскими властями, а отчасти - и своими собратиями. Дело в том, что отца Савву постоянно окружал народ; около мо­настырских ворот можно было видеть толпу богомольцев, которые часами ожидали, когда он вый­дет из келий, чтобы взять у него благословение или спросить о чем-то очень важном для себя. Какая сила притягивала к нему людей? Мне кажется - сила непрестанной молитвы, которая делает чело­века подобным духовному магниту. Молва о ве­ликом молитвеннике шла по всей Руси и с каждым днем собирала около него все больше духовных чад. Это было единственным и самым тяжелым обви­нением против него для негласного суда. Такие суды, чем-то напоминающие «тройки» тридцатых годов, вершились в кабинетах уполномоченных при закрытых дверях. Гонения на отца Савву про­должались несколько лет со все возрастающей силой. Ложь, угрозы, притеснения, оскорбления, клевета обрушивались на него, будто удары молота, а он стоял неподвижно, как наковальня. Наконец власти потребовали, чтобы его перевели куда-нибудь подальше от столицы. Отец Савва уже получил указ о направлении его в Псково-Печерскую обитель и ожидал благословения наместника от­правиться в путь.

С Троице-Сергиевой Лаврой было связано на­чало его духовной жизни. После открытия Лавры он, еще будучи в миру инженером-строителем, участвовал в восстановлении монастыря. Здесь он учился в семинарии, но настоящей духовной шко­лой был для него Храм. Рассказывали, что во вре­мя церковной службы он забывал обо всем и не­редко опаздывал на уроки. Когда педагоги спра­шивали: «Где Остапенко?», то дежурные студенты отвечали: «У преподобного Сергия на молебне» или: «Читает записки на панихиде». Некоторым студентам это казалось странным, и они втихомол­ку подшучивали над ним (на что он отвечал толь­ко улыбкой), но когда приближались экзамены, то шутники первыми просили у него молитв. Мно­гие впоследствии с благодарностью вспоминали отца Савву именно за то, что он своим примером учил их, что самое главное в жизни христианина, особенно священнослужителя,- непрестанная молитва.

Теперь отцу Савве предстояло расстаться с лавр­скими монахами - своими духовными братьями и сослужителями, а также с многочисленными чадами, с которыми он был связан неразрывными узами любви; они не могли представить себе жизнь без своего духовного отца. Монах, покидающий монастырь, похож на мореплавателя, который ос­тавляет пристань родного города и, направляясь к неведомым берегам, отдает себя простору моря,- только монах отдает себя Промыслу Божиему, не­постижимому и более глубокому, чем океан.

Что меня поразило в отце Савве в тот день? - То, что он был совершенно спокоен, как будто все происходящее не касалось его, как будто вся его жизнь сосредоточилась в имени Иисуса Христа, а до остального ему мало дела. Он вверил себя и свое сокровище - чад своих - воле Божией и Покрову Пресвятой Богородицы. Мне казалось, что если бы его послали не в Печерский монастырь, а в степи Казахстана или в заполярную тундру, то он при­нял бы это с таким же душевным миром и готов­ностью, как послушание, данное от Бога.

Я подошел к нему, взял благословение и попро­сил уделить мне несколько минут. Я спросил о том, что считал самым главным: как научиться Иису­совой молитве. Отец Савва внимательно посмот­рел на меня. Кажется, ему понравился мой во­прос. Он стал излагать мне учение святых отцов об Иисусовой молитве по «Добротолюбию». Я был удивлен тем, что он помнил наизусть целые стра­ницы из святоотеческих творений. Прежде я чи­тал «Добротолюбие», но в его устах оно звучало по-другому. Слова отцов были как бы оживотво­рены и согреты его личным молитвенным подви­гом. Я воспринимал их так, будто слышал в пер­вый раз. Словно раньше, открывая книгу, я видел ноты, а теперь слышу их дивное звучание. Стра­ницы «Добротолюбия» засияли передо мной внут­ренним светом. Мне казалось, что древние отцы-аскеты говорят его устами. Что я испытывал в эти минуты? - Какую-то необычайную живую тепло­ту в своем холодном сердце. Тогда я почувство­вал, что значит жизнь и смерть сердца. Я понял всем своим существом, почему люди уходили в мо­настыри и пустыни, какое духовное сокровище, подобное златоносной жиле, они находили там. И еще мне казалось, что если бы тогда отец Савва сказал мне: «Оставь все и иди за мной», то я бы пошел за ним хоть на край света. Затем я спросил его: «У какого отца наиболее полно и ясно изло жено учение об Иисусовой молитве, особенно для нашего времени?». Он ответил: «У русского ино­ка Дорофея в книге, называемой "Цветник руко­писный"*»,- но добавил, что эта книга очень ред­кая и написана на церковнославянском языке.

* «Книга, глаголемая Цветник, сочиненная свяшенно-иноком Дорофеем, содержащая заповеди евангельские и по­учения святых отцов» (к.XVI - к.XVII в.) неоднократно издавалась в XVIII веке. Ныне переиздана в переводе на рус­ский язык. См., например, изд. Спасо-Преображснского Ва­лаамского монастыря, 2005.

Он беседовал со мной с таким вниманием и участи­ем, как будто ему не предстояло вскоре покинуть Лавру, как будто не стояли у стен монастыря его чада, горько оплакивая грядущую разлуку с духов­ным отцом. Казалось, что у него нет ничего, кроме имени Иисуса Христа, и в этом имени есть все. Монах на земле - нищий, и вместе с тем он царь в своих владениях: его жезл - молитва, его коро­на - покров Пресвятой Богородицы, его престол - покорность воле Божией.

Духовное спокойствие отца Саввы передалось мне. Я почувствовал, что он любит меня, любит ради Христа, и что я, как ни странно, защищен этой любовью и со мной не может произойти ничего страшного. Это касалось не только моей души, но и всей моей последующей жизни: как будто с это­го часа я нахожусь под невидимым покровом его молитв.

Это трудно объяснить: я обрел не гарантирован­ную защиту от того, что мир считает несчастьем, а уверенность в том, что все случающееся с челове­ком - только различные обстоятельства и ситуации, скорлупа жизни, но не сама жизнь, и что существу­ет лишь одно действительное несчастье - потеря Бога. Я явственно ощутил, что с благодатью Божией нетрудно пережить все скорби в этом мире, и что главное то, чем живет человеческое сердце, а остальное - только внешнее, составляющее как бы оболочку жизни. Может быть, в малой степени, но я почувствовал то, что открыто святым: «С Бо­гом везде хорошо». Без Бога внутреннее исчезает, а внешнее становится для человека полем посто­янной борьбы: как зверь, оно преследует свою жертву повсюду и терзает ее душу и плоть.

При встрече с отцом Саввой я не чувствовал никаких особых эмоциональных переживаний - наоборот, они утихли, как ветер, которому сказал Господь: стихни и перестань*.

*Ср.: Мк.4,39.

Я подошел к отцу Савве, и в то же время мне показалось, что это он подошел ко мне и принес с собой то, чего мне так не хватало,- окружающий его дух не земной, а какой-то глубокой, всепроницающей тишины. Эту тишину я ощутил в своем сердце. Разговоры с бо­гословами, напротив, колебали мой ум, как будто я находился в лодке, раскачивающейся на волнах. А здесь все оказалось просто, ясно и понятно. За­молкли внутренние противоречия, отступили тем­ные силы, грызущие зубами сердце, и стало про­сто хорошо, как будто солнечным утром я пробу­дился от какого-то тяжелого сна. Это было состояние совершенной уверенности в бытии Божием, в Его присутствии и в Его благом Промыс­ле обо мне,- так мы уверены в том, что существу­ют земля и небо. В этом состоянии невозможно рассуждать о вере, как невозможно и нелепо до­казывать, что ты есть на этом свете. Благодать можно назвать «очевидностью Бога».

При встрече с подвижником особое пламя охва­тывает сердце. Это пламя не жжет, не вводит в со­стояние восторга, а открывает человеку, что есть еще некое таинственное «сердце в сердце», где обитает Господь.

Как странно: если бы те же слова, которые про­изнес отец Савва, я услышал от другого человека, они осели бы в памяти ума, а сказанное отцом Сав­вой вошло, как острый клинок, в глубину сердца и осталось там навсегда.

Встреча со схиигуменом Саввой стала для меня самым главным свидетельством того, что существу­ет нечто великое и невыразимое словом - истин­ная жизнь с Богом, без чего обычная жизнь - толь­ко медленное умирание.

Я поцеловал руку отца Саввы, и какое-то чув­ство подсказало мне, что моя жизнь будет неразрывно связана с ним.
Схиигумен Савва (Остапенко)

* * *

Мне трудно писать о схиигумене Савве имен­но потому, что он жил в той духовной стихии, которая плохо поддается рассудочному анализу и словесной интерпретации. Когда приходит благо­дать, то замолкает слово: вступают в силу духов­ные интуиции, непосредственное восприятие того, что лежит за порогом телесных чувств. Человече­ское слово, сказанное о том духовном состоянии, в котором пребывал отец Савва и которое могло передаваться другим только отчасти, как отражен­ный свет, кажется ложью. Благодать входит в душу как великая тишина, как отсутствие противоре­чий - постоянных диссонансов, эмоций и анали­тического мышления. Но это вовсе не тишина мо­гилы, а пробуждение духа. Эта тишина светится и живет; коснувшись человеческого сердца, она на­чинает звучать в нем как гимн Богу. Благодать можно ощущать, но рассказать о ней невозможно. Я помню, как в детстве рисовал на бумаге домик, а над ним солнце; от солнца идут лучи по направлению к домику... Все слова о том, что принадле­жит безмолвию, похожи на рисунок, в котором ребенок хотел отразить небо и землю.

Чем выше подвижник стоит на духовной лест­нице, тем труднее писать о нем, тем фрагментарнее наши знания о его жизни. Во-первых, потому, что духовное видит душевное, а душевное не ви­дит духовного. Только лишь через какие-то про­светы человек может соприкоснуться с внутрен­ним миром подвижника как с откровением благо­дати, а затем не находит слов, чтобы рассказать, что с ним произошло. Во-вторых, потому, что жизнь подвижника может быть бедна внешними событиями, вернее, она лишь отчасти отражена во внешних ситуациях и событиях, но сосредоточе­на в центре всех центров - в Боге. Духовный путь подвижника - это путь от мира к себе, от рассуд­ка - к сердцу, а оттуда - к Богу. Описывать толь­ко внешние события его жизни - все равно что описывать не человека, а его одежду. В общении с подвижником открывается для человека новая жизнь; происходит его перерождение, снимается какой-то полог, лежащий на очах его сердца. Он видит мир, которого не видел никогда, а то, что окружает его, предстает перед ним в других из­мерениях, как бы на фоне всепронизывающего света. Более того, это состояние трудно удержать в памяти, оно приходит и уходит. Если дух снова погружается в обычную дремоту, то душа не в силах воспроизвести в своей эмоциональной памяти прежнее духовное состояние.

Господь допустил меня, грешного, увидеть ве­ликих старцев нашего времени. У каждого из них были свои особые духовные дары. Как луч, пре­ломляясь через призму, распадается на цвета радуги, так благодать Божия действовала в одном подвижнике как дар духовной мудрости - это чувствовали те, кто приходил за советом к схиархимандриту Серафиму*,- другим даровала способность утешать скорбящих и сострадать греш­ным - этим даром наделен архимандрит Иоанн (Крестьянкин)**, а схиигумен Савва, как мне всегда казалось, получил от Господа дар благодатной молитвы.

* Речь идет о схиархимандрите Серафиме (Романцове). См. примеч.11 на с.585.

** Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) почил о Господе 5 февраля 2006 года.

Впрочем, слово «казалось» здесь не вполне точно: те, кто общался с ним, ощущали эту благодать. Они чувствовали силу его молитв своей душой, притом не только когда он молился в храме или в келий, но и когда он вел беседу с ними или просто молча слушал их. Это была та непрестанная молитва, которая идет от сердца к сердцу,- молитва, неподвластная рас­стоянию и времени. Человек чувствовал, что он вошел в незримый свет молитвы подвижника. Будет ли он рядом с отцом Саввой или за тысячи верст от него, будет ли он совершать путь земной жизни или уже окончит его - этот свет не угас­нет и не померкнет, любовь отца Саввы не оста­вит человека одиноким и брошенным.

Когда я ехал к отцу Савве в Печеры, то мне ка­залось, что старец уже издалека встречает меня: он знает, что я еду к нему, и духовно он уже со мной. Когда я уезжал от отца Саввы, то испытывал такое же чувство: что он провожает меня своей мо­литвой, что увеличивается расстояние между нами, но он остается таким же близким, как тогда, когда я находился в его келий.

Молитвы такой силы, которой обладал отец Савва, я не встречал ни у кого. Я воспринимал его как преемника праведного Иоанна Кронштадт­ского. Бывали случаи, когда старцы перед смер­тью передавали духовные дары своим ученикам. Мне кажется, что отец Иоанн Кронштадтский благословил даром молитвы отца Савву, как будто да­ровал ему силу и высокое дерзновение молиться за людей. Схиигумен Савва был всегда радостен, словно он только что получил какую-то дорогую для него весть и хочет поделиться ею со всеми нами. Но особенно преображался он во время хра­мовой молитвы, тогда и облик его напоминал отца Иоанна. Я помню его взгляд: лучистый, ясный и глубокий, как будто проникающий до глубины души. Эти глаза были чистыми, как кристаллы, через которые сияет вечность, и тогда мне вспо­минались слова из Евангелия: «Это Иоанн восстал из мертвых, и силы деются в нем»*,- настолько его лицо, особенно глаза, нечто во взгляде, что невыразимо словом, было похоже на портрет вели­кого Кронштадтского пастыря.

Ср.: Лк.9,7; Кол.1,29.

И какой страшный парадокс: до того как я стал духовным чадом отца Саввы, у меня по временам возникало какое-то непонятное раздражение по отношению к нему, как будто его присутствие и молитва колыхали темное дно моей души, и появ­лялось похожее на беснование желание оскорбить и унизить его. Однажды со мной произошел та­кой случай. У меня обнаружились признаки бо­лезни, которую можно было излечить только хи­рургическим путем, но я не хотел обнажать свое тело и не обращался к врачу. И вот во время оче­редного приступа болезни и тяжелого искушения против схиигумена Саввы я сказал с какой-то зло­бой, как говорят скверную шутку, чтобы посмеять­ся над человеком,- сказал в своем сердце: «Если ты святой, то исцели меня», веря, что он не исце­лит. И вдруг случилось то, чего я не ожидал. В от­вет на мои похожие на кощунство слова я, к свое­му изумлению, получил исцеление. Эта болезнь больше никогда не повторялась.

Как глубоко падение человеческой души! Толь­ко в редкие мгновения понимаешь, какой ад скрыт в глубинах сердца. И лишь Кровь Христа могла искупить и оживотворить эту бездну греха - че­ловека.

Общение со схиигуменом Саввой стало для меня незабвенным событием. Казалось, что душа его источает волны незримой любви и возвраща­ет к жизни окаменевшие в грехах холодные души людей, как бы согревая их весенним теплом. И в то же время по своему характеру он вовсе не был мягок и ласков, напротив, в нем чувствовалась строгость, особенно к духовным чадам. Старец не терпел неискренности и лицемерия и часто пре­секал слащавое «смиреннословие» своего собеседника каким-нибудь резким словом, отрывистым, как удар хлыста. Он считал, что явному гордецу легче увидеть свои грехи, чем «артисту смирения», который под земными поклонами и непрестанным повторением «простите» скрывает тщеславие и гордость. Таких людей отец Савва подвергал неожиданным тяжелым испытаниям, желая, чтобы они увидели, как непрочно это внешнее напуск­ное смирение, в которое они уверовали сами, в ду­ше восхищаясь собой. Духовные чада говорили, что подходят к келий отца Саввы со страхом, но это похоже на страх больного, который идет к опытному хирургу: он боится боли и в то же время зна­ет, что получит помощь и исцеление.

Я говорил, что отец Савва всегда был радос­тен, душа его светилась духовным ликованием, но однажды в алтаре Печерского храма я увидел кар­тину, поразившую меня. На низкой скамеечке, не­далеко от престола, сидел отец Савва и читал пись­мо; затем он опустил руку с письмом и как будто погрузился в раздумье. На его лице отразилось глубокое страдание, я почувствовал, что он приносит покаяние за своих чад - покаяние, похожее на кровь, текущую из его сердца, как из раны; я увидел, как ему тяжело из-за наших грехов, и по­нял: нам легко, потому что он невидимо страдает за нас.

Я помню свою поездку в Палестину. Там как-то особенно явственно чувствуется присутствие Бога, как будто исчезает протяженность време­ни и человек переносится в тот мир, где прохо­дила земная жизнь Христа Спасителя. Словно улицы Иерусалима хранят следы Его ног, земля Гефсимании - пролитые Им в молитве капли кровавого пота, а в воздухе Галилеи звучит эхо слов Нагорной проповеди. В храме Воскресения Господня кажется, что в этом месте снята прегра­да между вещественным и духовным, что здесь незримо присутствует Небесная Церковь. Отец Савва не был ни в Иерусалиме, ни на Афоне; его иноческая жизнь протекала в двух монастырях: в Троице-Сергиевой Лавре и Печерской обители. Но когда я вспоминаю встречи с ним, то мне кажет­ся, что он был моим проводником по Святой Земле, которой я тогда еще не видел. Раз монахиня, побесе­довавшая с отцом Саввой, сказала: «Он - святой». Я спросил: «Ты видела чудо?». Она ответила: «Во время беседы с ним я почувствовала такую радость и ликование, которую может дать только благодать Божия. Сердце нельзя обмануть».

Одна женщина в Сухуми спросила меня: «Ты знаешь отца Савву?». Я ответил: «Да». Она сказа­ла: «Нет, ты не знаешь его. У меня был рак груди. Врачи говорили, что операция необходима, я по­просила молитв у отца Саввы. Он ответил: "Будешь здорова". После этого опухоль у меня стала расса­сываться, а потом исчезла совсем. Разве ты знал, что он творит такие чудеса?». Я спросил: «А ты ска­зала ему об этом?». Она ответила по-детски: «Я купила две большие рыбы, самые лучшие на база­ре, принесла в тот дом, где он был, и просила, что­бы он принял от меня этот дар. Затем я встретила его в церкви и, когда хотела сообщить ему о своем исцелении, он дотронулся пальцем до моих губ и тихо сказал мне на ухо: "Господь, а не я"».
* * *

Отец Савва имел особое молитвенное усердие к Пресвятой Богородице и святителю Николаю Мирликийскому. И сам он своим духовным обли­ком напоминал мне святителя Николая. Не случайно мирское имя его было Николай. В чем вы­ражалось это сходство? Я думаю, во всецелой люб­ви к Богу и в жертвенной самоотдаче людям. Отец Савва обладал редкой способностью, которая до­стигается немногими посредством особой внут­ренней аскезы: быть одновременно с Богом и людьми; с Богом - предстоя Ему в своем сердце, и с людьми - разделяя их скорби и заботы. Думая об отце Савве, я вспоминал апостола Петра, кото­рый, не утопая, шел ко Христу по бурным волнам Галилейского моря*, и мне казалось, что отца Сав­ву над бушующим житейским морем носят неви­димые крылья веры.

* Мф.14,25-32.

Он ограждал себя от мира не стенами затвора, а непрестанной внутренней мо­литвой. Мне казалось, что все силы своей души он стянул в сердце, как лучи в одну точку. Этим световым центром его жизни было имя Иисуса Христа. Отец Савва видел мир через свет внутрен­ней молитвы; он хранил себя от страстей огнем молитвы; его слова были напоены силой молит­вы. Я встречался с великими старцами, но лишь у немногих видел такую внутреннюю независи­мость от мира, такую свободу от ига его лживых условностей, какую имел отец Савва. Я даже дерзну сказать, что не встречал человека, кроме нескольких юродивых, который был бы так сво­боден от душевной тирании мира и от притяза­ний на свободу во Христе со стороны «князей» этого мира. Он служил людям, но не давал им господствовать над собой. Он был подобен пла­мени, которое освещало и согревало людей, но могло также обжечь тех, кто захотел бы прикоснуть­ся к нему рукой.

Отец Савва не раз повторял слова преподоб­ного Пимена Великого; «Чтобы иметь мир в душе, находись в своем чине»*. Церковь, семья, служ­ба - все это структуры, где человек должен найти себя и определить свое место. Отец Савва не одоб­рял тех игуменов и игумений, которые из-за лож­ного смирения боятся проявить свою власть: от этого происходят нестроения в монастырской жизни. Он также считал, что духовному отцу не должно под предлогом милосердия «распускать» своих чад и самому становиться послушником у них. Он приводил слова преподобного Иоанна Лествичника о том, что монах, умирая, будет про­клинать своего излишне снисходительного духов­ника**.

* См.: Достопамятные сказания о подвижничестве свя­тых и блаженных отцов. Об авве Пимене, 71, 167.- М., 2004. С.646, 667.

** См.: Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица, возводящая на небо. Слово особое к пастырю, науча­ющее, каков должен быть наставник словесных овец. 14, 4, М, 2001. С.500.

Однажды я сказал отцу Савве, что не имею духовных чад, и думал, что он одобрит это. Но он строго сказал мне, что я, отказывая людям в совете и общении, от этого преподобным Антонием не стану, и что это порождение не смирения, а ленос­ти, что я горжусь тем, чего священник должен стыдиться. Но тут же добавил, что надо уметь ру­ководить духовными чадами и, скрывая любовь, проявлять к ним разумную строгость. Он сказал, что для решения духовных вопросов достаточно нескольких минут и нельзя позволять людям распоряжаться твоим временем, что для правиль­ного руководства надо встречаться с человеком редко и на короткое время, объясняя ему это, на­пример, так: «У меня есть для тебя пять минут, уложись в это время, ты не один»; или же можно сказать человеку, чтобы он написал исповедь или вопросы на бумаге - не более одной страницы. Исключение отец Савва делал для тех, кто при­езжал издалека. Очень часто он, не отвечая на вопросы, говорил: «Я помолюсь о тебе». И, как правило, человек получал ответ, иногда совершенно нежданный.

Можно сказать, что отец Савва общался с людь­ми через молитву, беседа была только подспорь­ем. Он говорил о том, что встреча с духовным от­цом должна быть для человека событием, а не обы­денностью; что ни одно слово духовного отца, даже сказанное в шутку, нельзя пропускать без внимания. Он говорил, что некоторые духовные чада за три минуты пребывания с ним получают больше, чем другие за неделю.

Я как-то спросил у него: «Какая страсть самая опасная и какой грех самый губительный?». Он ответил: «Трусость и боязливость. Такой человек живет всегда двойственной, ложной жизнью, он не может довести доброго дела до конца, всегда хит­рит и как бы лавирует между людьми. У боязли­вого кривая душа; если он не поборет в себе эту страсть, то неожиданно для себя под действием страха может стать отступником и предателем». Когда я спросил: «А как преодолеть эту страсть?» - он ответил: «Преодолевай ее в малом, не надейся на людей, в том числе на себя, а уповай на Бога. Страх перед Богом уничтожает другой страх». Затем сказал: «Молись Божией Матери. Она - наша Взбранная Воевода».

Один иеромонах, желая исповедаться у отца Саввы, написал на листе бумаги грехи, которые он вспомнил; среди них были и тяжелые. Старец взял лист и карандаш и стал читать. Выражением лица он напоминал врача, который внимательно и на­пряженно слушает больного, чтобы определить его болезнь. Он читал медленно и сосредоточенно, словно взвешивая каждый грех на ладони своей руки. Через исповедь он будто стремился увидеть душу человека, его духовный путь и сокровенную внутреннюю жизнь и определить причины совер­шенных грехов. Вдруг он встал и резким движе­нием карандаша подчеркнул одну фразу, а затем вернул лист иеромонаху: тот написал, как он из-за боязни перед человеком покривил своей совес­тью. Отец Савва сказал: «Обрати на это внимание, трусость - один из самых тяжелых грехов; она является причиной многих других грехов и паде­ний, ведь во время гонений люди из-за трусости отрекались от Христа. В Апокалипсисе написано, что боязливые не спасутся и не войдут в Небесный Иерусалим*.

* См.: Откр.21,8.

Старайся искоренить этот грех из сво­его сердца». Затем он добавил: «Оставь этот лист, я сожгу его». Иеромонаху впоследствии рассказывали, что письма с исповедями, которые ему присылали духовные чада, отец Савва сжигал с особой молитвой у себя в келий. Он говорил, что некоторые листы го­рят с трудом, а от других остается зловоние.

Иеромонах возвращался от отца Саввы с радост­ным чувством и ощущением, что грехи его сгоре­ли в невидимом пламени.

* * *

Отец Савва сострадал каждому человеку, но к своим чадам был строг и, как уже говорилось, часто скрывал это сострадание под внешней суро­востью. Чем больше он любил человека, тем более требовательно обращался с ним: слово его звучало властно. И напротив, к слабым духом он проявлял снисходительность и даже уступчивость, как к ребенку или больному. Отец Савва говорил, что каждый металл имеет свою меру прочности. Когда он давал благословение на какое-нибудь дело, то не терпел возражений и споров. Если же он видел, что человек немощен душой и изнемо­гает, то сам снимал с него послушание или облег­чал его; а если считал, что тот может исполнить требуемое, но колеблется, то не слушал его объяс­нений, не повторял своих слов, но резко обрывал его и гнал от себя.

Старец строго обращался с гордыми и непо­слушными. Одного тщеславного и самоуверенно­го человека, который пришел к нему в келию, он заставил стоять у порога, сказав, что келию толь­ко что убрали, а он своими ногами запачкает пол. Другому он сказал: «Ты пришел не спрашивать, а искушать меня, чтобы потом рассуждать, в ком больше правды: во мне или в твоем старце, которого ты также искушал вопросами, а теперь решил оставить». Некоторым отец Савва говорил так: «Ты был в зоопарке? Если ты подойдешь с пищей к зверям, то они будут внимательно смотреть за каждым твоим движением. Брошенная тобой пища не успеет упасть на землю, как они схватят ее на лету. Так ты должен хватать на лету каждое слово старца и запоминать его».

Схиигумен Савва терпеть не мог многословия. Он учил своих чад говорить как можно более крат­ко. Некоторым он давал правило произносить в день не более определенного количества слов. Старец стремился сохранить от рассеяния внутреннюю молитву, поэтому он предпочитал, чтобы духовные чада записывали свою исповедь - не более одной или двух страниц. Они должны были предвари­тельно обдумать ее, выбрать самое главное и от­бросить второстепенное. Отец Савва говорил, что, исповедуясь духовному отцу, не должно объяснять или рассказывать обстоятельств, пускаться в глу­бокий самоанализ и в тонкий просмотр своих по­мыслов - надо указать на грехи, которые ты со­вершил, а не писать автобиографию. Когда к отцу Савве подходили за разрешением того или иного вопроса, он также пресекал многословие: просил кратко и ясно изложить, в чем дело, и ждать ответа от духовного отца. Чем меньше слов, тем понятнее дело, тем более правильный ответ может дать ду­ховник. Схиигумен Савва считал, что человек, ко­торый долго объясняет старцу свою проблему, хо­чет убедить его согласиться с решением, которое он сам уже принял, и как бы принуждает его благословить то, чего желает сам. Здесь происхо­дит некая внутренняя борьба между вопрошаю­щим и отвечающим: под видом дополнительных объяснений такой человек представляет новые ар­гументы в пользу своего решения и внутренне да­вит на волю старца. Получается обман или само­обман. Основа благословения как доверие к стар­цу здесь отсутствует, и поэтому воля Божия не может проявиться через старца. В таких случаях отец Савва обычно прерывал беседу. Он рассказы­вал: «Одна женщина, подойдя ко мне, хотела попро­сить благословения на какое-то дело и стала го­ворить не умолкая. Я сказал ей, что понял. Но она, не обращая внимания на окружающих, не отста­вала от меня, продолжая говорить. Тогда я взял ее за шиворот и вытолкал из келий,- и, слегка улыб­нувшись, добавил: - Это почему-то показалось ей обидным. Бывает и так. Приходит ко мне человек и говорит: "Помолитесь обо мне". Я киваю головой; он отойдет на несколько шагов, возвращает­ся и опять говорит: "Помолитесь обо мне", и так несколько раз. Может быть, я и помолюсь за него, но ему отвечаю: "Научись молиться за себя сам"».

Если духовные чада хотят, чтобы их любили духовные наставники, то они должны больше слу­шать, чем говорить, и не спрашивать по несколь­ко раз об одном и том же. Слово имеет силу на всю жизнь, если духовный отец не отменит его. Они не должны мешать молитве старца: ведь во время молитвы он ближе к ним, чем во время беседы.

Отец Савва просил духовных чад молиться за него и друг за друга. Молитва духовного отца охра­няет чад, а молитва чад помогает духовному отцу.

Многословие указывает на гордость, которая ищет самовыражения, на непослушание, которое постоянно перечит и спорит, на отсутствие внутрен­ней молитвы, которая должна собирать ум от внешнего, извне к себе самому Многословие с монахом доказывает духовную невоспитанность и дикость. Иногда болтливость свидетельствует о духовной и душевной болезни, о состоянии, называемом преле­стью, об истерии или тихом бесновании. Замечено, что психопаты теряют контакт с другими людьми, они не могут слушать, так как живут в мире собствен­ных представлений и слов. Если у человека духовная болезнь в виде страстей или состояние прелести, то надо пресекать его «монологи», в которых он реали­зует свои страсти; если это душевные болезни - раз­личные мании и фобии,- то говорить с таким чело­веком также бесполезно, все равно, что писать на воде. Это бессмысленная трата времени и сил.

Некоторым отец Савва говорил: «Закрой рот и отвечай только на те вопросы, которые я тебе за­дам». Многословие с духовным отцом он считал распущенностью. «Духовный отец для спасения, а не для дружбы,- говорил он.- А ты разговарива­ешь со мной, как с соседкой, которую встретила на улице». Если житейские вопросы не были связаны с духовными, то отец Савва нередко вовсе отказы­вался отвечать на них. Он приводил в пример сло­ва Спасителя, Который отказался делить имение братьев*. Отец Савва как-то сказал: «Если я буду говорить об обыденном, то стану обывателем».

И среди народа отец Савва мог сохранять внут­реннее безмолвие. Рядом с ним мне вспоминались слова преподобного Феодора: «Или удаляйся от людей, или будь для них, как меч»**.

*См.:Лк.12,13-34.

** Древний патерик, изложенный по главам. Гл. 8. О том, что ничего не должно делать напоказ. - М., 1891. (Репр. изд.: М-.1997.) С.134.

Центром духовной жизни схиигумен Савва считал Причащение. Он убеждал своих чад причащаться как можно чаще. Старец делал выписки из творений праведного Иоанна Кронштадтского и других отцов о пользе частого причащения. Он говорил, что диавол всеми силами старается от­вести человека от Причастия. Темная сила борет человека с правой и с левой стороны: с левой - явными грехами: нерадением, леностию, осквер­нением души, фантазиями и помыслами, отвраще­нием к храмовой службе, раздражительностью, злопамятством, стыдом исповедовать грехи пе­ред священником, нечистыми сновидениями перед Причастием и так далее, Враг подходит к человеку и с правой стороны - через ложное благоговение перед святыней. Он внушает не только мирянам, но и священникам и даже архиереям, что частое причащение - это злоупотребление Таинствами, признак духовной гордости; что от частого прича­щения Тело и Кровь Христовы могут стать привычными, как простая телесная пища; что часто причащающийся человек не может достойно при­готовиться к этому величайшему из Таинств. Та­кие люди смотрят подозрительно на тех, кто при­чащается часто, и считают частое причащение ка­ким-то новшеством в Церкви. Отец Савва говорил, что лишить человека Причастия так же жестоко, как лишить грудного ребенка молока матери. Опыт показывает, что люди, причащающиеся ча­сто, ведут жизнь в духовном плане более достой­ную, чем те, кто под предлогом благоговения ли­шают себя святыни. На самом деле это не смире­ние, а диавольский обман. В Причастии человек черпает силы для борьбы с грехом, а ему говорят: «Не причащайся часто». Откуда же он возьмет эти силы? Когда указывают на то, что в древности причащались часто, эти люди обычно отвечают: «Тогда был другой духовный уровень». Но разве духовный уровень не зависел от частого причаще­ния? Отец Савва редко отлучал грешников от Причастия. Он говорил: «Исповедуйся, смири себя в своем сердце как самого недостойного и спеши к Святой Чаше». Однажды его из монас­тыря послали служить на приходе для восстанов­ления и ремонта храма, который пришел в вет­хость. Совершая пасхальную службу, отец Савва обратился к прихожанам: «В эту ночь я всех при­чащаю Святых Тайн, все подходите к Чаше!».
* * *

Отец Савва очень любил Псалтирь. Он считал, что чтение Псалтири необходимо для Иисусовой молитвы, что псалмы и Иисусова молитва - жи­вая вода из одного источника: Псалтирь поддерживает Иисусову молитву, как стены храма - его кровлю. В древности были монастыри, которые назывались обителями «неусынающих». Монахи в них, разделенные на двадцать четыре чреды, день и ночь читали Псалтирь. Отец Савва благослов­лял своим духовным чадам распределять между собой псалмы Давида и читать их в определенное время суток, так чтобы чтение Псалтири в его ду­ховной семье никогда не прекращалось. Старец считал необходимым и ежедневное чтение Ново­го Завета. Он советовал своим чадам, если это воз­можно, уделять час времени для чтения Еванге­лия и Апостольских Посланий.

Схиигумен Савва написал много книг о внутрен­ней, духовной жизни. Тогда опубликовать их было невозможно: они перепечатывались на пишущей машинке или переписывались от руки. Католикос-Патриарх Илия II; тогда митрополит Сухумо-Абхаз­ский ², говорил, что отец Савва своими книгами ока­зывает большую помощь Церкви. Язык этих книг очень прост и ясен; в них найдут духовные советы люди различного интеллектуального уровня - от ре­бенка до богослова. Когда их читаешь, то кажется, что отец разговаривает со своими детьми.
Схиигумен Савва за чтением неусыпной Псалтыри
Душа того, кто общался с отцом Саввой, чув­ствовала его духовную власть и стремилась подчиниться этой власти, скрыться за ней от искуше­ний злых духов, колеблющих ум, как путник скры­вается от бури за могучей скалой.

Я помню ночь, когда ехал из Москвы в Печеры. Дорога проходит через протянувшийся на огромном пространстве лес. Заходящее солнце ка­жется огненной птицей, которая свила себе гнездо среди ветвей, а лучи в просветах вековых деревьев - ее алым оперением или же языками пламени далекого лесного пожара. Синие краски неба темнеют, как лепестки фиалок, рассыпанные на лугу, превращаются в гроздья сирени. Посте­пенно сгущаются сумерки. Солнце заходит за го­ризонт. Небосвод облачается в багряный хитон, а затем закутывается в черную мантию, усеянную драгоценными камнями. Наступает ночь. Прохо­дит несколько часов, и перед глазами встает дру­гая картина: гроза в лесу. Голубые вспышки мол­нии рассекают непроницаемую мглу и озаряют землю трепещущим фосфорическим сиянием, вырывая лес из цепких объятий ночи. Струи дож­дя кажутся серебряными нитями. Деревья гнутся под напором ветра; вершины сосен склоняются в поклонах, точно прося кого-то о помиловании. И снова все тонет во мраке, а затем опять в осле­пительных вспышках молнии мелькают перед ок­ном вагона могучие ветви деревьев, борющихся с бурей. А в это время в душе - тишина, как будто возвращается детство, как будто буря в лесу - это земная жизнь с ее искушениями, превратностями и страстями. И если ты духовно будешь вместе со своим отцом, то буря, ломающая вековые деревья, не коснется тебя, и ты пройдешь сквозь нее, защищенный покровом молитв своего старца.

...В купе я один. Кругом тишина. Тускло горят лампочки, мерно качается полупустой вагон, подоб­но лодке на волнах, и мне кажется, что я нахожусь в одинокой монашеской келий, где-то вдали от мира с его соблазнами, заботами и гнетущей дух суетой.

* * *

Монахиня Митрофания** рассказывала мне, что однажды она сильно простудилась и ее мучила невыносимая зубная боль, от которой она не находила себе места.

* Имеется в виду архимандрит Агапит Нило-Столобенский. См.: Старческие советы отечественных подвижников благочестия XVIII и XIX вв. М., 1994. Т.1. С.352.

** О монахине Митрофании см. ниже, с.64-66.

Впоследствии о подобном случае я прочитал в житии святого Иоанна Кронштадтского. Человека прокляла мать, он спился, потерял работу, на­чал воровать, а затем пришел на исповедь к отцу Иоанну и плакал перед ним. Отец Иоанн сказал: "Пусть это проклятие будет на мне",- и он, как будто вновь родившись, начал другую жизнь. Мо­жет быть, отец Савва просил у Бога того же - не знаю».

Однажды я посетил отца Савву. Он сказал, что собирался в этот день ехать на святое место, но не смог. Накануне к нему пришел человек, который занимался оккультизмом. Он продал душу диаволу и дал расписку своей кровью. Человек этот со­вершил много страшных кощунственных поступ­ков, а узнав, что здесь находится отец Савва, при­ехал к нему и принес подробную исповедь. «Когда он ушел,- сказал отец Савва,- я почувствовал страшное утомление. У меня не было сил прочесть вечернее последование. Я с трудом добрался до постели и в изнеможении стал читать краткие молитвы. Утром я не мог подняться с постели и встал только недавно». Я спросил, опять по своей глупости: «Отец, а может быть, вам было бы лучше не принимать исповедь у этого человека?». Он от­ветил: «Нет. Я рад, что мог помочь ему. Я благода­рю Бога, что он покаялся. Я изнемог душой и те­лом, но готов перенести больше, чтобы спаслась его душа». Я думаю, что одно для духовника - прини­мать исповедь, а другое - молитвенно предстоять перед Богом за того, кто исповедуется у него.

Рассказ отца Саввы об исповеди бывшего сатаниста напомнил мне один случай, с которым я столкнулся вскоре после моего рукоположения, когда служил приходским священником в посел­ке Тетри-Цкаро («Белый Ключ»). Это место сла­вилось своими источниками воды. До революции там стоял драгунский полк и проживали семьи офицеров. Когда-то здесь была дача известного политического деятеля С.Ю.Витте. Еще раньше, в XIX веке, это было место поселения ссыльных, и среди жителей Тетри-Цкаро можно было найти как потомков каторжан, так и немногих уцелевших после революции детей и внуков офицеров из дворянских фамилий, которые в то время пред­почитали не говорить о своем происхождении. Но в общем народ был верующим. На праздники лю­дей в храме собиралось много. По старинному обы­чаю, который забыт теперь в городских храмах, мужчины стояли по правую сторону, женщины - по левую. Хотя женщин обычно было больше, они не переходили на более просторную сторону муж­чин. Когда я приехал в Тетри-Цкаро, то прежде всего меня удивило отношение к священнику мест­ных детей. Они подбегали ко мне и с неподдель­ной радостью кричали: «Здравствуй, батюшка», в то время как в городе дети смотрели на священ­ника с каким-то недоверием, даже с испугом.

Недалеко от Тетри-Цкаро находилось несколь­ко греческих сел, и на большие праздники гречан­ки приезжали в храм, который был один на весь обширный район. Они были одеты в свои нацио­нальные костюмы, и, что особенно характерно, на шее вместо ожерелья у них висела тесьма с нани­занными на нее серебряными и золотыми монета­ми. Чем тесьма была длиннее, тем более почетное положение занимала греческая дама среди своих односельчанок. Греки были очень милые люди. В них чувствовалась какая-то врожденная, я бы сказал, генетическая, преданность Православию, воспитанная в многовековом сопротивлении ис­ламскому миру, который стремился духовно по­работить и ассимилировать их. Во время Велико­го поста меня часто приглашали в греческие села причастить престарелых и больных, но, когда ста­новилось известно о приезде священника, соби­ралось чуть ли не все село. В одной греческой де­ревне был обычай: с каждого двора священнику приносили яйца, собирали их в большую корзину, затем один из греков покупал эту корзину, и день­ги отдавали священнику. С трогательной заботой эти люди принимали служителя Божия в своем доме. После пребывания в Тетри-Цкаро у меня на всю жизнь осталась какая-то особая благодарность к грекам за те жертвы, которые они принесли, что­бы сохранить Православие, и за то, что на сегод­няшний день верующие греки не представляют, как можно разделить два имени: грек и православ­ный. Я заметил, что для простых греков магоме­танство и католицизм - это схожие понятия, это две силы, которые хотят уничтожить веру греков, притом действуют в союзе друг с другом. В неко­торых селах говорили на греческом языке понтийского наречия, а в других - на турецком языке. Греки рассказывали, что некогда турецкий сул­тан предложил им выбор: или поменять веру, или язык. Они предпочли пожертвовать языком, по остаться в Православии. Султан издал приказ: уби­вать тех из них, от кого услышит хотя бы одно греческое слово. Так через несколько поколений в этой местности забылся греческий язык, но турецкоязычные греки относились к Церкви с не меньшим усердием, чем их единоплеменники. Саму перемену языка они считали жертвой, самой дорогой жертвой, которую они принесли ради Православия.

Однажды в церковь приехала греческая семья: отец, мать и дочь, которая была одержима демоном. Она рвала на себе одежду, убегала в лес, где ее приходилось разыскивать так, как охотники выслеживают зверя. Иногда с ней случались при­падки: она кричала, царапала себе лицо, била себя кулаками по голове, рвала волосы, как будто не­видимый огонь жег ее внутренности. Они просили меня отчитать их дочь. Мне не приходилось до этого читать молитвы об изгнании демонов. Я по своей неопытности согласился. Еще до этого слу­чая митрополит, тогда архимандрит, Зиновий ска­зал мне: «Будь осторожен с отчиткой; некоторые молодые священники брались за это непосильное для них дело, но и себе повредили, и другим не помогли». Я спросил: «Как мне быть, отказывать в таких просьбах?». Владыка Зиновий ответил: «Соглашайся только в самых крайних случаях, и то лучше отслужи молебен с акафистом, а затем прочитай канон на изгнание бесов, а не заклинательные молитвы». Видно, владыка знал мою не­мощь и под моей внешней горячностью видел са­монадеянность и гордыню.

Эти люди приехали на отчитку еще раз. Девуш­ка уже говорила с матерью и отвечала на вопросы, она даже пыталась рассказать мне что-то из своей жизни, но мало понимала по-русски и смущенно улыбалась. Когда я вынес книгу для отчитки, испуг опять появился на ее лице. Она жалобно посмот­рела на нас, как будто просила не мучить ее, а за­тем снова порывалась бежать из церкви.

После этого у меня начались страшные иску­шения, притом неожиданные, странные, к кото­рым я не был подготовлен. Митрополит Зиновий, у которого я исповедовался, запретил мне зани­маться отчиткой, по крайней мере, несколько лет. Затем у меня стал болеть и темнеть палец на ноге, как при начавшейся гангрене. Владыка сказал, что будет молиться о моем здравии, но если это гангрена, то лучше сразу сделать ампутацию. Гангре­ны не оказалось, но палец был наполнен гноем. Известный врач Турманидзе, который меня лечил, сказал: «Хорошо, что ты не попал в руки других хирургов, а то бы они сразу отрезали палец, не ра­зобравшись, в чем дело». Но мне пришлось поле­жать в постели несколько недель.

Вскоре после этого меня перевели на другой приход.

Еще хочу добавить, что после второй отчитки я сказал родителям этой девушки, чтобы они принесли покаяние в своих грехах, и отец рассказал о том, в чем чувствовал себя виновным: он зачал свою дочь в Великий пост, притом в состоянии опьяне­ния. Еще он рассказал, что его отец - дед несчаст­ной девушки - служил в сельсовете и подписал распоряжение о закрытии церкви в их селе. По­том он взял часть камней от полуразрушенного забора закрытой и разоренной церкви и употре­бил для своего сарая и ограды. Соседи говорили: «Не делай этого», но он не послушался, а потом пришла болезнь: у него стали дрожать руки, так что он даже ложку не мог донести до рта, и в пос­ледние годы до смерти его кормили, как малень­кого ребенка. Храм не разрушили, а только за­крыли. Я посоветовал этому человеку ухаживать за храмом, следить, чтобы в окнах были стекла, не протекала крыша, а если можно, взятые камни по­ложить на прежнее место и с односельчанами ис­править забор. Он сказал, что готов сделать боль­ше, лишь бы дочь его стала здоровой.
* * *

Схиигумен Савва любил Грузию. Своих чад он благословлял на паломничество по святым местам Грузии и говорил, что хотя теперь путь в Па­лестину закрыт, но у нас есть вторая Палестина -Грузия.

Одно время он приезжал сюда каждый год. Он задался целью найти ту пещеру около Коман, где много лет сокрывалась от византийских иконобор­цев глава Иоанна Предтечи. Это место было забыто, в Сухуми не знали о нем, казалось, что оно уже потеряно. Но отец Савва стал расспрашивать жителей близлежащих к Команам селений, не слы­шали ли они когда-нибудь об этой святыне. Нако­нец нашелся один старый грек, который сказал, что он помнит, как во времена его детства народ посе­щал некое место в горах, связанное с именем Иоан­на Крестителя, и сам не раз бывал там. Он согла­сился послужить проводником и указать пещеру. Она представляла собой глубокую нишу, высечен­ную в скале. Края этой ниши потемнели от мно­жества свечей, которые паломники зажигали здесь в течение многих веков. Казалось, будто черный орнамент обрамлял каменный кивот. Так в 60-х го­дах было вновь обнаружено место, где когда-то была сокрыта глава святого Иоанна Крестителя.

* * *

Отец Савва стоял перед престолом. Лицо его было преображено светом; этот свет казался живым, он то разгорался, все больше озаряя его, то затухал, как будто уходя внутрь. В это время я понял, что значит красота благодати и образ Бо­жий, таинственно живущий в человеке. Святые отцы говорят, что Христа можно познать только в Духе Святом. Но человек в состоянии глубокой молитвы, когда душа его соединена с благодатью, с этим невещественным светом, становится похо­жим на Христа.

То, что я испытал и видел во время этой служ­бы, казалось мне откровением тайны, как будто мне был показан (насколько я был в силах воспри­нять) отблеск славы святых в Небесном Царстве, или, образно говоря, я увидел луч того идущего от вечности света, который соединяет небо с землей. Что я еще чувствовал в это время? - Что мне боль­ше ничего не надо, что здесь то, чего жаждет чело­веческая душа и чего она не может найти больше нигде в этом мире.

Апостолы на Фаворе сказали Господу: Хорошо нам здесь*.

* Мф.17,4; Мк.9,5; Лк.9,33.

Они хотели всегда пребывать в состоянии боговидения, но его надо было заслужить через труды и страдания, поэтому свет Фаворский, озарявший их, погас.

Если бы мое общение с отцом Саввой ограни­чилось только одной этой службой, я и тогда был бы благодарен ему на всю жизнь. Он стал для меня тем духовным руководителем, которого в древно­сти называли «авва», и более дорогим и близким человеком, чем мать и отец,- отцом, который по­могает душе человеческой родиться не для этого, а для вечного мира, и во внутренних муках берет тяготы и страдания своих чад на себя.
* * *

Отец Савва, приезжая в Сухуми, почти всегда бывал на источнике мученика Василиска и в пещере главы Иоанна Крестителя в Команских го­рах. Дорога в Команы проходила мимо кладбища. Однажды отец Савва посетил Преображенский кладбищенский храм и решил остаться здесь на ночь. Об этом стало известно, собралось много народа. После беседы с людьми отец Савва отслу­жил молебен. Он служил с каким-то необычайным дерзновением, обращаясь ко Господу так, словно видел Его перед собой. Казалось, время исчезло. Молитва старца будто оторвала людей от земли, они испытывали нечто необычайное, что невоз­можно описать. Они чувствовали, что Христос близ них, что Он знает их нужды и, как по просьбе Своих учеников Он помиловал хананеянку*, так по молитвам схиигумена Саввы готов исполнить их заветные желания. Эта вера переходила в ка­кую-то уверенность, и будущее становилось оче­видностью.

* См.: Мф. 15, 21-28.

Отец Савва остался ночевать в доме у храма. Вечером он сказал, что хочет погулять по кладбищу. Я спросил его, благословляет ли он людей, которые остались ночевать в храме, пойти с ним или же возьмет только меня одного. В ответ отец Сав­ва улыбнулся и сказал: «Господь посылал Своих учеников по двое». Мы пошли по дороге среди могил. Наверно, отец Савва молился за тех, кто почивал здесь. Он говорил со мной мало и как бы в притчах, которые затем раскрылись в моей жизни; он предсказал мне, что я буду его духовным чадом. На другое утро он уехал в кафедральный собор, где должен был служить с архиереем.

Приезжая в Тбилиси, отец Савва всегда наве­щал митрополита Зиновия. Он отзывался о владыке Зиновии как о подвижнике в миру и делате­ле Иисусовой молитвы, которую тот совмещал с многотрудным архиерейским служением. Сама жизнь митрополита Зиновия, его всецелая отдача себя Церкви и людям могла казаться беспрерыв­ным чудом.

В то время, до схимы, отец Савва носил имя в честь преподобного Саввы Сторожевского. Я заказал икону преподобного, чтобы чада отца Сав­вы могли молиться его Ангелу-хранителю, и поставил эту икону в церкви. Спустя некоторое время одна из духовных дочерей отца Саввы, монахиня Митрофания, приехавшая из России, сказала: «Я видела во сне преподобного Савву Сторожев­ского; лик, который стоит в храме, не походит на него; разрешите мне исправить образ» (монахиня Митрофания была иконописцем). Зная, что она дочь отца Саввы, о которой старец отзывался с по­хвалой, я благословил ее сделать это. И вот, не давно побывав в Саввино-Сторожевском монас­тыре, я убедился, что мать Митрофания была пра­ва: исправленный ею лик походил на лик древней иконы, которая лежала на гробнице преподобно­го Саввы.

Сама монахиня Митрофания была по-своему исключительным человеком. В раннем детстве она осиротела, даже не видела своих родителей, и вос­питывалась в детском доме. Еще девочкой она встретила отца Савву и начала посещать монас­тырь, где он служил. Впоследствии она рассказы­вала, что отец Савва совершил над ней два чуда: открыл ей имена ее родителей и исцелил от тяже­лой болезни - диабета. Она была как-то по-детски привязана к нему, как будто духовно всегда была рядом с ним, всегда думала о нем, просила мыс­ленно его молитв, запоминала каждое его слово. У нее была простая и чистая душа. Она рассказы­вала, что в детдоме ей приходилось часто защи­щать себя, и она прослыла драчуньей. Там она на­училась шить, а впоследствии в монастыре стала иконописцем и златошвейкой. Она рассказывала также, как однажды какая-то женщина привела в детдом своего ребенка и оставила там. Ребенок оказался больным: у него было недержание мочи и кала. Детдомовцы били его, даже повесили ре­мень над его кроватью - если он пачкался, то тут же избивали его ремнем. Этот ребенок был роб­кий и тихий, и Митрофания пожалела его. Она сказала, что сама будет стирать его простыню и одежду. Если кто-то пытался бить его, как прежде, то она, по ее же словам, набрасывалась на обидчи­ка как тигр и не давала ребенка в обиду. Она говорила, что когда шила и вышивала (уже в детдоме она была хорошей портнихой), этот ребенок часа­ми сидел около нее: «Редко скажет слово, а толь­ко смотрит тихим взглядом, как будто молча бла­годарит». Потом ее перевели в другое место, и, когда она прощалась с ним, он просил: «Возьми меня с собой, а то меня здесь убьют»,- но никто не разрешил ей взять его, и, когда она уезжала, его страдальческие глаза были полны страха. Этот взгляд она запомнила на всю жизнь.

Умерла мать Митрофания в молодости: при­бивая икону на стене храма, она упала с лестницы навзничь и тут же скончалась. Может быть, ей предстояли какие-то искушения, и Господь по молитвам духовного отца взял ее из земной жизни, а может быть, она уже созрела для вечности.

Я вспоминаю сухумское кладбище. На моги­лах, недалеко от моего дома, растут кусты роз - белых и алых. Белая роза похожа на склоненную над могильным холмиком девушку, которая опла­кивает умершего, а красная напоминает о том, что страдания и скорбь превратятся в радость - в веч­ную радость воскресения.

* * *

* Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь был основан в 1875 году.

Обитель была закрыта в 20-х го­дах. Здесь на каждом шагу виднелись следы вар­варского разрушения: одичавшие остатки оливко­вых рощ, которые уже не дают плодов, заросший пруд, монашеские корпуса, где теперь останавли­ваются туристы, храм с выбитыми окнами и протекающей кровлей. Другой, более древний, мона­стырь в окрестностях Сухуми, называемый Драндский*, был превращен в тюрьму, а из алтаря храма в насмешку сделали туалет. Так атеисты насажда­ют свою «культуру» и «прогресс».

* Здание Драндского Успенского собора, на развалинах которого в 1883 году был основан Драндский Успенский монастырь, относится к VI-VI1 векам

Но святыня не уничтожается людскими греха­ми. Церковь можно разрушить, но благодать останется на ее месте. Б Новом Афоне как будто сама земля пропитана благоуханием молитв. Во време­на языческих гонений на мучеников нередко на­девали шутовское платье, а девушек, которых бро­сали в Колизей на растерзание зверям, облачали в одежду вакханок, чтобы посмеяться над их це­ломудрием. Диавол - великий шутник, но он не смог опорочить мученический подвиг и осквернить пролитую за Христа кровь. Большинство мо­нахов Нового Афона и Дранды были убиты и за­мучены в ссылках. К молитвам прежних монахов приложилась их кровь, которая безгласно взыва­ет к Богу. Поэтому Новый Афон, поруганный и ра­зоренный, оставался святыней.

Помню, как однажды, узнав, что отец Савва находится в Новом Афоне, после службы поехал искать его. Я долго не мог найти домик, где он ос­тановился. Пошел сильный дождь, но я не хотел возвращаться и продолжал свой путь почти наугад. Наконец дождь прошел. У моря быстро меняется погода, на улицах снова появились люди, и мне указали двор, где видели отца Савву. Он встретил меня так, словно ждал. На мне была мокрая одежда, по которой еще стекала вода. Он, улыбаясь, сказал: «Ты, наверное, пришел исповедоваться? Но дождь уже смыл твои грехи, поэтому мне по­чти ничего не остается делать». Этими словами он указал мне: я правильно сделал, что не вернулся, а продолжал свой путь.

Странное дело: там, где появлялся отец Савва, сразу же собирался народ; при этом приходили лю­ди совершенно незнакомые, которые даже не ходи­ли в храм. Чего они искали у отца Саввы, они, на­верное, не знали сами; они только чувствовали, что какая-то сила влечет их к нему.

Человек испытывает духовный голод. По-раз­ному складывается жизнь людей, но и бедным, и богатым, и имеющим несколько дипломов, и ред­ко когда покидающим свою деревушку, лежащую вдали от больших дорог,- всем не хватает чего-то очень важного. Они не понимают, что с ними происходит, не знают конкретно, чего хотят, но этот скрытый голод свидетельствует о том, что они не нашли самого главного. И чаще всего этот зов души, эта тоска по неведомому остается без отве­та, вернее - ответ не услышанным.

Встреча с подвижником или со святым может вызвать разные чувства. Подобно вспышке света, она может озарить жизнь человека, и тогда душа говорит: «Я нашла то, что искала, в этом человеке я увидела тень неведомого мне Бога. Я почувство­вала от него тепло любви, не человеческой любви, а любви Того, Кто создал мое сердце и душу. Я не могу смотреть на солнце, но вижу его луч».

Может человек пережить и другое. Демон про­буждается в его душе, как змея, или начинает метаться, словно раненый тигр; он скребет когтями, грызет своими зубами сердце, и человек испытывает к подвижнику непреодолимую ненависть, переходящую в мучение, подобное тому, которое испытывает бесноватый при отчитке. Говорят, что святые всегда гонимы, так как они являются мол­чаливым обличением и постоянным укором для людей, погруженных в грехи и страсти. Но есть еще одна причина. Благодать Божия, которая ра­дует Ангелов и призывает людей к Богу,- эта бла­годать мучительна для демонов, навеки потеряв­ших ее. Свет благодати ослепляет демона; тепло благодати жжет его; любовь Божия обращается для него в проклятие. Поэтому он борется с под­вижниками через людей, поэтому Господь произ­нес заповедь-пророчество о том, что Его ученики в этом мире будут гонимы.

Кроме того, есть люди, которые настолько по­грузились в вещественность и материальность, что у них почти атрофировалось мистическое чувство, у них закрыты те внутренние очи, которыми они могли бы увидеть свет, окружающий подвижни­ка. Они смотрят, но не видят и проходят мимо святого, не понимая, что эта встреча могла стать са­мым великим событием в их жизни.

Отец Савва всю жизнь подвергался гонениям. Можно ли сказать, что он покорялся своим обидчикам и принимал это бесстрастно? - Нет. Он духовно боролся, только не с ними, а за них. У него был особый помянник, куда он записывал имя каждого человека, от которого исходила эта диавольская неприязнь. В начале проскомидии или у себя в келий на молитве он читал этот помянник, а потом уже молился о близких себе людях. Он также давал своим чадам листы, где были написа­ны имена его недоброжелателей, и говорил, что это его лучшие благодетели и духовные друзья. Од­нажды такой список он дал мне. Я по своей не­опытности подумал: наверное, это те люди, кото­рые сделали какие-нибудь пожертвования для монастыря. А потом случайно узнал об этой его духовной милости от монахини Митрофании.

...Когда я после дождя пришел к отцу Савве, у него в комнате за столом сидело несколько человек. Это были молодые девушки. Видно, беседа уже подходила к концу. Некоторых из них я знал. Одна из них была калекой: она прятала под плат­ком свое изуродованное лицо. С ней отец Савва говорил с особым вниманием и такой нежностью, какую редко открыто проявлял по отношению к людям, точно она была для него самая любимая дочь. На прощание он благословил их всех крес­тиками, а калеку поцеловал в голову. Другая де­вочка, выходя, сказала: «Я тоже хотела бы быть калекой».

Быстро пролетело время. Не хотелось расста­ваться с отцом Саввой, но его ждали другие лю­ди, поэтому пора было уходить. Нельзя задержи­ваться в гостях за столом, когда другим не хва­тает места.

В небе сияло солнце, словно вымытое дождем. Море волновалось, как всегда после непогоды. Мутные волны, вздымаясь ввысь, бились о берег. Шум прибоя был похож на дыхание дровосеков, которые с размаху ударяют топором по стволу ве­кового дуба.

Кто-то из духовных чад схиигумена Саввы ска­зал: «У отца Саввы нет биографии, у него есть житие».

Подвиг жизни отца Саввы вызывает чувство удивления, но повторить его, как мне кажется, почти невозможно. Для этого нужна особая бла­годать, граничащая с даром чудотворения. Если бы кто-нибудь захотел подражать духовному наставничеству отца Саввы, то он мог бы очутиться в положении врача, который без необходимой под­готовки и знаний берется производить самые сложные операции и в результате только калечит своих пациентов.

Для наших современников подвиг отца Саввы имеет еще одно значение. Он воочию показывает нам, что даже в наше растленное и бездуховное время, когда мир стонет под властью демоничес­ких сил, а в самом христианстве преобладает мерт­вящий дух теплохладности, возможно стяжать благодать, подобную благодати древних подвиж­ников: были бы только горячая решимость и твер­дое произволение.

Господь не покинул нас, Он с нами, как в преж­ние времена, так и теперь. Об этом свидетельствует вся жизнь схиигумена Саввы, так же как подвиги и чудеса мучеников свидетельствовали перед язы­ческим миром о силе и истине христианства.