Израэль горовиц мелодии сердца перевод Ирины прохоровой
жүктеу/скачать 263.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- КЭТЛИН
- БРЭКИШ
- БАЙРОН ВЕЛЬД
Байрон Вельд: (по радио) Какая чудесная погодка! А? О такой только можно мечтать – чтобы осенью, да еще в выходные! Сейчас бы самое время сходить на футбол или просто прошвырнуться по берегу. А я вынужден сидеть в четырех стенах и вести свою передачу… (На сцене загорается свет, Кэтлин на кухне занята приготовлением фруктового желе – вокруг нее корзины с фруктами, банки из-под варенья. Две огромных кастрюли уже стоят на плите. За окнами осенний пейзаж, с деревьев слетают пожелтевшие листья.)Я тут заточен как узник в своей камере. И только для того, чтобы дать вам возможность услышать произведения великих композиторов, для которых музыка была даром от Бога… Кстати, о даре... Я должен вам напомнить, что наша радиостанция сильно в нем нуждается. И ваша помощь ей необходима немедленно, иначе наш крах наступит быстрее, чем мы сумеем произнести «Вольфганг Амадеус Моцарт». А вот, кстати, и он. Легок на помине: «Квартет № 2 ми-бемоль мажор»… По радио звучит упомянутое произведение. За окном кухни появляется Бракиш, прижимает нос к стеклу, всматривается, замечает Кэтлин и улыбается. Он исчезает и через минуту появляется на пороге. На нем брюки с обшлагами и колониальный шлем. В одной руке у него корзина полная слив и плодов шиповника, в другой огромный кот. БРЭКИШ: (весело) На всем пляже не осталось ни одного туриста… Как хорошо, что на свете есть несколько времен года! Как прекрасна эта перемена. Прекрасна, прекрасна, прекрасна! Хочется жить и радоваться.. (Смеётся) В марте снег тает, отчего в апреле в погребе начинается наводнение. В июне, июле и августе из Нью-Йорка и Нью-Джерси наезжают в автобусах туристы и бродят толпами повсюду. Фотографируют что ни попадя – истинная угроза для местной флоры и фауны… (улыбается) Но, благодаря Господу, наступает сентябрь и вся эта публика цвета жаренной сосиски упаковывает свои жирные тела и исчезает… подобно комарам. Загадочно, таинственно. И однажды наступает день, когда тебе уже не встречается ни один из них, и это прекрасно, прекрасно… (ласкает кота, вздыхает:) Ах, как я люблю осень! Не понимаю, как можно считать ее печальной. Листья опадают…Верно. Но до того как опасть, они переживают расцвет! КЭТЛИН: Как зовут вашего приятеля? БРЭКИШ: А… Этого кота… Его зовут Вильям Шекспир. Скажи «Хелло», Вильям. Позволь тебе представить Кэтлин Хоган. (Говорит за кота:) «Хелло, Кэтлин…» (Смеется) Никто не звонил в мое отсутствие? КЭТЛИН: Этот телефон никогда не звонит. БРЭКИШ: Я думал, что хоть Нобби Эллис позвонит. Я столкнулся с ним нос к носу. Я имею ввиду Вильяма. Когда возвращался с пляжа, возле Тихой Гавани, где мы с Нобби когда-то пришпоривали коней. Вот я и подумал, что Нобби вернулся, раз его кот там шляется… (Пауза) Мы дошли до его дома, возле Аллеи Шиповника, но там все оказалось закрыто. (Пауза) Это меня немного беспокоит… (Улыбается и рассеяно трется носом о голову кота) Он позвонит, конечно… Если что-то не так, я бы уже знал. Ничто не распространяется так быстро, как дурные новости и дурные запахи… КЭТЛИН: Вильям, тебя как, отварить или съесть сырым? Кот мяукает. БРЭКИШ: Я уверен, Кэтлин, что Вильям вас понял. (Гладит кота) Не беспокойся, Вильям, Кэтлин шутит. Она никогда не сунет в кастрюлю такого красивого кота как ты. Это у нее юмор такой. Немного необычный… (Прижимается щекой к коту) Я этого зверя знаю уже 14 лет… Один год жизни кота равен 8 годам человека… Восемь помножить на 14 равняется… сто два. Вильяму сто два года, Кэтлин. Я просто мальчишка по сравнению с этим почтенным старцем… Брэкиш наливает молоко в миску и ставит ее перед котом. КЭТЛИН: Сто двенадцать. БРЭКИШ: Что вы говорите? КЭТЛИН: Сто двенадцать. Вы сказали, что Вильяму сто два года… А 8 помножить на 14 – это 112. Вы плохо посчитали. БРЭКИШ: (После длинной паузы) Но… Бог мой… Вы правы, Кэтлин… КЭТЛИН: Еще бы! БРЭКИШ: (В замешательстве) Э-э-э… М-м-м… (Кэтлин поворачивается и хохочет) Что, что, что тут смешного? КЭТЛИН: Мы оба подсчитали возраст кота. Я сосчитала правильно, а Вы, Вы – неправильно! БРЭКИШ: Пойдем, Вильям, проверим почтовый ящик. Там должна быть моя газета. (Брэкиш уходит. Кэтлин тотчас подходит к приемнику, крутит ручки и наконец попадает на песню, которая ей явно нравится. Она пританцовывает в такт и тихо подпевает. Брэкиш возвращается, без кота, с газетой в руке, и застает Кэтлин танцующей. Она смущается и делает вид, что целиком погружена в кухонные заботы) Погода меняется. Запашок от рыбного завода долетает даже сюда. Говорят, их продукция пользуется успехом. Выходит, кое-кто готов есть то, что они там изготовляют. А я себе представляю, чем питались эти рыбы до того, как попали на завод. КЭТЛИН: Завод обеспечивает работой множество людей. БРЭКИШ: Тем лучше. Он подходит к приемнику и меняет станцию. У диктора вконец простуженный голос. БАЙРОН ВЕЛЬД: (За сценой) … И это будет ваша ошибка, а не моя. (Кашляет) А сейчас прозвучит произведение Иоганна Пахельбеля… (Кашляет) «Канон» ре…(Кашляет) Я таки здорово простудился… Кашляю… Меня знобит… Звучит музыка. Брэкиш усаживается в кресло со своей газетой. Внезапно он начинает громко кричать. БРЭКИШ: (с яростью) Ах, сукин сын! Когда я увидел его кота на пляже, я сразу понял, что он мне уготовил новую пакость! С тех пор, как я его встретил, Нобби Эллис всегда был самым жутким из сукиных сынов! Мне тогда только исполнилось пять лет, Кэтлин… пять лет… Я это точно помню! Он всегда хотел быть самым первым… Любой ценой. Любыми средствами. Когда мне ставили четверку, он из кожи лез, чтобы ему поставили «отлично». Мне купили велосипед. Он упросил от своего отца, купить ему красный велосипед. Когда он увел у меня из под носа золотую медаль, меня это не огорчило. Я понимал, откуда у него эта болезненная страсть всегда быть впереди меня… Он был из разобщенной семьи, а в нашем доме всегда царили любовь и согласие… Мы с ним одновременно поступили в Гарвардский университет. Двое парней из Глостера в Гарварде с самыми высокими отметками – это же замечательно. Тогда я сказал себе: хватит состязаться, матч по нулям, можно расслабиться… Но два года спустя все снова началось! У нас обоих уже в кармане диплом лицензиата с отличием, как вдруг – что я читаю в газете? « Нобби Эллис продолжит свою учебу в Йельском университете, чтобы получить степень магистра в области английской литературы…» (Кэтлин порывается подать ему чашку чая) Я что, просил у Вас чай? (Кэтлин робко отходит в сторону) Мне бы плюнуть, не опускаться до этой его патологической страсти к соревнованию…Но нет...я вернулся в Гарвард… Два нескончаемых года копания в душах Байрона, Китса, Шелли… Два года изучения того, что вкушал доктор Джонсон на завтрак во время своих долгих прогулок с Босуэллом… вынюхивания следов этого проклятого Вордсворта с его озерами и нарциссами… Ей-богу, из такой ахинеи кашу не сваришь! (Пауза. С отвращением) И только я вернулся в Глостер, чтобы приступить к преподаванию своего предмета, как снова… бац! Читаю в газете, что Нобби поступил в Троицкий колледж в Торонто, чтобы получить – как вы думаете что? Правильно!! Степень доктора в области английской литературы! Когда я об этом вспоминаю, у меня аж тошнота подступает к горлу. Простите, Кэтлин, за такие физиологические подробности… Итак, степень доктора? Пожалуйста! Я уже качу по дороге в Кембридж. А четыре года спустя, возвращаюсь в Глостер настолько остепененный, что, когда мне пишут письмо, все мои титулы не умещаются на конверте. Еврей-профессор английского и музыки – такого не было за все последние два или три миллиона лет! Казалось, что теперь можно вздохнуть. Но в этот момент Нобби Эллис уготовил новую пакость – он стал преподавать в Оксфордском университете английский язык англичанам! Этому соревнованию не было конца, Кэтлин… Он, как и я, в шестьдесят пять лет вышел на пенсию. И где, вы думаете, он решил провести свои последние годы? В каком-нибудь уютном, тихом уголке мира? Ничего подобного. Вы, вероятно, догадались. Он возвращается в родные пенаты. В Глостер!.. В погожие дни мы здесь прогуливались на лошадях, играли в карты – в кункен. Вот здесь, в этом салоне… Все это продолжалось восемнадцать лет, пока его не упекли в дом для престарелых в Уэйкфилде, потому что Нобби не хватило духу сказать: «Нет, я не пойду в дом для престарелых, ни в коем случае». Его зять-идиот организовал это дело, а он согласился, как послушный ученик, каким и был всю жизнь. Я умолял его переехать сюда, ко мне… Ему бы это ничего не стоило. Мы бы продолжали катались на лошадях и играть в кункен… Но он уехал… Уехал. Кретин… (Опечален) Целый год от него не было никаких вестей… И вот сегодня – пожалуйста… (Швыряет газету) Ты получил недостающий диплом, Нобби, ты первым оказался в могиле! Негодяй, бросил меня! Он всего лишь на два месяца старше меня, Кэтлин… И вот теперь я самый старый обитатель Глостера. Его титул достался мне… В конечном итоге я оказался победителем этого бесконечного марафона. Я выиграл. Кэтлин снова предлагает ему чай, на этот раз он соглашается. Медленно гаснет свет. Через несколько мгновений снова полный свет. На кухне Кэтлин ставит на поднос всё необходимое для ингаляции: миску, полотенце… Брэкиш переоделся в пижаму, во рту у него градусник. КЭТЛИН: (старается быть как можно любезнее) Ну вот и готово! Переносит поднос на стол. БРЭКИШ: (С градусником во рту) Следите как следует за Вильямом. Я предпочел бы, чтобы он писал в свой ящичек, а не в мою кровать… КЭТЛИН: Не разговаривайте с градусником во рту… БРЭКИШ: Этот градусник ни к чему. И так ясно, что у меня температура. Пустая потеря времени! (Подходит к календарю) Всегда одна и та же история с календарями. На что он сдался этот календарь, если не знаешь какое сегодня число? Вот вам – 365 вариантов на выбор. Включает приемник и находит станцию УКВ Глостера. БАЙРОН ВЕЛЬД: (голос по радио, кашляет) Роберт Шуман, годы жизни с 1810-го по 1856-ой… (Кашляет) Извините, я весь в поту. Совсем мне нездоровится… БРЭКИШ: (к Кэтлин) Вы слышите? Вот и Байрон тоже заболел… (Обращаясь к Кэтлин). По Вашей милости весь город занемог! Я одной ногой в могиле… Вильям – почти покойник, наливает повсюду… Звучит произведение Шумана. Под сочувственным взглядом Кэтлин Врэкиш медленно передвигается к столу. Он, как ребенок, утрирует свое состояние. Останавливается у початого пирога, изготовленного Кэтлин по случаю праздника Халловина, сует палец в оранжевую глазурь, облизывает. Никакого впечатления. Он отдает термометр Кэтлин и садится. Она пододвигает ему миску для ингаляции. БРЭКИШ: В последний раз, когда я делал ингаляцию, я утопил в миске свой слуховой аппарат…(Снимает слуховой аппарат и кладет его на стол) Что? КЭТЛИН: Накройтесь полотенцем. БРЭКИШ: Что вы сказали? КЭТЛИН: (Показывает ему) Вот так… БРЭКИШ: А моя температура? КЭТЛИН: (Вполголоса) А вам же на нее наплевать… (Смотрит на градусник:) 37,4. БРЭКИШ: Черт побери, я Вас не слышу! Напишите мне, сколько там? КЭТЛИН: ( приносит из кухни черную доску, пишет) 37,4. БРЭКИШ: 37,4? Странно. Я весь горю! У меня наверное под 40! Этот термометр никуда не годится! КЭТЛИН: Накройте голову полотенцем… БРЭКИШ: Вам это доставляет удовольствие? Говорить с человеком, который ничего не слышит? КЭТЛИН: (Потеряв терпение, показывает ему жестами, что он должен делать) На-крой-тесь по-ло-тен-цем! Он выполняет, но тут же высовывает голову обратно: его очки запотели. БРЭКИШ: Черт! Очки запотели. Теперь я не только не слышу, но и не вижу...(Он протирает очки, надевает снова) Вы мне что-то сказали? КЭТЛИН: Нет. Я молчу… БРЭКИШ: (Из под полотенца) Ненавижу эту процедуру. КЭТЛИН: Тем хуже для Вас… Кэтлин включает магнитофон. Ставит кассету Пола Саймона «Something so right» и возвращается к кухонным делам. Брэкиш продолжает свою процедуру. БРЭКИШ: (Высовывается из-под полотенца) С философской точки зрения для глухого, который не слышит, что на него в лесу падает дерево, самое худшее не то, что он глухой, а то, что на него падает дерево! (Прячется под полотенце, но очень быстро возникает снова). А диски что я заказал? Они что, еще не пришли? Вы звонили на почту? КЭТЛИН: (Усиленно кивает головой) Да, я звонила. (Показывает три пальца) Три раза звонила, три… Один, два, три… Пишет на доске: «Три раза». БРЭКИШ: Зачем же еще писать! Я вижу Ваши пальцы, черт побери? Я глухой, а не слепой! Он чихает и кашляет. КЭТЛИН: (Преувеличенно) Ах, простите, простите, простите… (Пишет на доске:) «Sorry!» БРЭКИШ: Не издевайтесь надо мной, Кэтлин. (Она накрывает его полотенцем) Ох, как мне это не нравится! Я цивилизованный человек! Я не желаю умереть, уткнувшись носом в эту миску! (Высвобождает голову)Все это по вашей вине. Вы ведь сами знаете. . У Вас просто мания какая то открывать без конца дверь этим маленьким чудищам в халловинских масках! Один из них и занес вирус. (Отпивает немного чая) А вы еще их заманиваете вашим тортом в виде тыквы! Дайте мне кусок!... (Кэтлин ставит перед ним торт. Он трет кусочек торта пальцем и облизывает его) Что это такое? Вот это, оранжевое? Какой-то странный вкус… Из чего Вы это сделали? КЭТЛИН: Из морковного сока. БРЭКИШ: Из чего? КЭТЛИН: Я добавила морковного сока! БРЭКИШ: Вы что, забыли? Я же ничего не слышу! КЭТЛИН: (Пишет на доске: «Морковный сок») Морковный сок я туда добавила, черт Вас возьми! (Берет слуховой аппарат со стола) Наденьте ваш слуховой аппарат! БРЭКИШ: Морковный сок? Овощной? (Отодвигает торт) Если вы напичкаете морковью этих юных кретинов, у них будет такое отличное зрение, что они станут видеть даже в темноте. И тогда нам и ночью не будет от них покоя. (Кашляет. Некоторое время слушает музыку, забыв о своей мнимой глухоте) И такая музыка Вам нравится? По мне, так это вовсе не музыка! Он поднимается, чтобы выключить магнитофон. Кэтлин держит в руке слуховой аппарат. Она ошеломлена, молча на него смотрит. КЭТЛИН: (Тихо) Боже мой… БРЭКИШ: (В раздражении поворачивается к ней) Я с Вами разговариваю, барышня! (Кэтлин смотрит ему в глаза) Я хотел бы чая. Тот, что вы мне подали, пить невозможно. Он совсем остыл. У Вас здесь не такие уж сложные обязанности... Подавать, например, горячий чай… (Она не двигается) Я могу вам напомнить наш договор: я вам гарантирую зарплату и крышу над головой, а вы, в свою очередь, оказываете мне услуги… те, в которых я нуждаюсь… И я нуждаюсь в вашей услуге немедленно! (Кричит) Немедленно, я сказал! Пауза КЭТЛИН: Позвольте мне сначала, господин Брэкиш… поставить на проигрыватель пластинку… Одну из Ваших любимых…. Конечно, Вы ничего не услышите без своего слухового аппарата, не правда ли?.. (Выбирает пластинку) Пабло Касальс… Бах… «Сюита для виолончели»… 1936 – 1939 год… Ставит пластинку. Звучит музыка. В какой-то момент Кэтлин кладет руку на пластинку и иголка начинает скользить по бороздкам, производя ужасный скрежет. Брэкиш невозмутим. Она повторяет снова и снова. БРЭКИШ: (не выдерживая) Довольно! Довольно! Прекратите! Длинная пауза. КЭТЛИН: А! Теперь вы слышите? Произошло чудо? А? Как вы думаете? Она бросает слуховой аппарат в корзину для бумаг. Молчание. БРЭКИШ: (Уязвлен) Куда это Вильям запропастился?.. Он быстро поднимается и удаляется от Кэтлин. Как упрямый ребенок, снова включает радио… Затем включает свет на лестнице и быстро поднимается в свою спальню. Берет на руки Вильяма и, огорченный, воздев глаза к небу, опускается с ним на колени. По радио звучит «Первая симфония» Бетховена, до, опус 21. Кэтлин идет на кухню, садится за стол и начинает писать письмо. Вдруг музыка резко прерывается. Свет мигает. Диктор радио говорит слабым, умирающим голосом. БАЙРОН ВЕЛЬД: (по радио) Простите, я должен вас покинуть на какое-то время… (Кашляет) Я больше не могу, я… (Кашляет) Я должен пойти к врачу… (Кашляет, не переставая) В эфире радиостанция Глостера, у микрофона Байрон Вельд… Я покидаю вас… Из радио не доносится больше ни звука. Тишина. В своей спальне Брэкиш застывает, до него доходит смысл происшедшего. Меняется свет. Теперь по радио слышится голос молодого человека. АРНОЛЬД ВЕЛЬД: ( по радио) Говорит Арнольд Вельд, племянник Байрона Вельда. Мой дядя Байрон умер вчера ночью у себя дома. Но прежде чем покинуть нас, он поручил мне передать вам его послание: Байрон Вельд вас не благодарит! Теперь я сменю его у микрофона, и на станции УКВ Глостера будет звучать больше рок-н-ролла, чем на всех радиостанциях северного Бостона! Начнем с семидесятых годов, с группы Бузкокс… Звучит оглушительный рок. Брэкиш спускается по лестнице, чтобы выключить радио. БРЭКИШ: Подумать только. Я посылал этому негодяю по шесть долларов в неделю. Пятьдесят две недели в год, в течение сорока лет. И вы думаете, он нашел нужным хоть раз упомянуть мое имя по радио? Один только раз! Какая черная неблагодарность!.. Такая же черная, как неблагодарность моих учеников! Ни один из них не звонит, не приходит меня проведать. Ни один. А ведь я, знаете ли, из-за них не женился… Зачем заводить детей, когда их у тебя… вон… тысячи? Вы понимаете? (Кэтлин не отвечает, не обращает на него никакого внимания, сидит за кухонным столом и сосредоточенно пишет письмо) Вам известно, что отсутствие языкового общения – это признак небольшого ума? Если ваш мозг функционирует, дайте ему слово… Попытайтесь выразить что-нибудь словами на известном вам языке… (Кэтлин погружена в свое письмо, продолжает его игнорировать) Так… Я сижу тут один одинешенек, во власти вас двоих – Кэтлин О'Хары и Вильяма Шекспира. Старого, ожиревшего, кастрированного кота. Ослепшего и полуглухого. И это всё, что мне осталось? От всех этих лет? От всего, что было? (Принимается ходить из угла в угол, но обращается к Кэтлин) Всю жизнь преподавать в Университете Глостера. Всю жизнь! Тысячи студентов. И ни один не придет, чтобы поприветствовать своего старого учителя. Ни один! КЭТЛИН: (Не поднимая головы) Скажите спасибо, что ни один из них не пришел, чтобы вас зарезать. Благодарите за это бога, поверьте мне. БРЭКИШ: Не забывайте, барышня, что я все отлично слышу. Я ясно и отчетливо слышу все ваши непристойные выражения. КЭТЛИН: Ах, вот как? БРЭКИШ: Да, вот так! КЭТЛИН: Кэтлин О’Хара могла бы поступить в университет и получить хорошую специальность, но вы ей помешали. БРЭКИШ: Джакоб Брэкиш тоже мог бы остаться в Гарварде и преподавать настоящим студентам. Но вы ему помешали! (Кричит) И потом, кому вы все пишете, черт побери? Чего вы там калякаете исподтишка в своем уголке?.. Калякаете и калякаете… Кому вы пишете? Кому? КЭТЛИН: Это не ваше дело. БРЭКИШ: Я не желаю больше торчать в этом кресле! (В ярости сбрасывает на пол накидку) Я больше не хочу этих болей в голове… в руках… Мне ненавистно видеть, как портятся мои десны и зубы вываливаются в умывальник! Я не хочу, чтобы вы тут писали что-то тайком под моей собственной крышей! (Надвигается на нее, поднимает руку и бьет ее по щеке. Она ошеломлена) КЭТЛИН: О, Боже! Вы ударили меня! Старый негодяй! Вы меня ударили! (Она поднимается) Я пишу моей матери и моему отцу! БРЭКИШ: Они давно покойники. КЭТЛИН: А я им все равно пишу! Я и Принцу пишу, моему мужу… Я всем им пишу, Брэкиш! И все им рассказываю! БРЭКИШ: Крапаете на меня донос, да? КЭТЛИН: Именно. Я им рассказываю всё, что знаю… Всё, что знаю о вас! Всё, что видела, Брэкиш. А видела я немало! Кэтлин бегом поднимается в свою комнату БРЭКИШ: Вы обо мне ничего не знаете! КЭТЛИН: (Кричит из своей комнаты) Вы же один как перст, старый мерзавец! У Вас в компании только полудохлый жирный кот, да старый скряга, который сипел по радио, пока не отдал Богу душу! Никому в мире до вас нет дела, Брэкиш ! Весь мир от вас отвернулся! И я тоже не собираюсь долго гнить в этой дыре! БРЭКИШ: Неблагодарная дрянь! Вы провалились на экзамене не по моей вине. Вы этого заслужили. КЭТЛИН: Конечно, заслужила! Так же как мой отец и моя мать, как Принц, Джоузи Евангелисты, Флоэй Риццо, Эдди Риана, Рутти Флин… Я могу составить Вам целый список тех, кому вы поломали жизнь! Продолжать? БРЭКИШ: Надо быть сумасшедшей, чтобы тратить попусту время на составление подобного списка! Кэтлин резко останавливается на лестнице, молниеносно спускается вниз и встает перед Брэкишем. КЭТЛИН: «Тратить попусту время!» А разве не этим вы занимались всю жизнь? Разве это не вы теряли попусту время, оставаясь холостяком? Все девушки этого города были недостаточно хороши для вас! Да, Брэкиш? Вы слишком умны, утонченны и образованны, чтобы обращать внимание на здешних «дебилок»… Вот и просидели затворником в этой чертовой конуре пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет! Вам не хватило здравого смысла, чтобы выбраться отсюда. Вы вернулись в свою берлогу на второй срок, чтобы мучить и губить всех, кто у вас учился! И если я «сумасшедшая», то вы тогда, кто? Вы просто безумец! БРЭКИШ: Но позвольте, я никого здесь не мучил и не губил. Ничего подобного я не совершал. КЭТЛИН: (Считает на пальцах) Моя мать, мой отец, мой муж, я сама… БРЭКИШ: Вы провалились на экзамене! Всё ваше семейство провалилось. Я не многим горжусь в жизни, но результатами, которых я добился за годы своего преподавания, я доволен. И нечего меня в этом обвинять! И тем более вмешиваться в мою частную жизнь! Я лично ни о чем не жалею! Ни о чем! Единственно, что мне портит жизнь, это моя старость… Я чувствую себя заключенным в этом старом теле, которое ни на что более не годится. Я точно в западне. Вот что я не могу пережить! И самое страшное, что я вынужден сидеть в этом доме и зависеть от вашей милости. Это уж совсем невыносимо. КЭТЛИН: А разве не вы умоляли меня придти сюда? БРЭКИШ: Вы искали работу и откликнулись на объявление в газете. Я никогда в жизни никого не умолял! КЭТЛИН: А вы попробуйте. Хоть раз в жизни попробуйте! Это вам пойдет на пользу! Попробуйте сказать «Спасибо» или «Пожалуйста», или «Вы может и не столь умны, но вы существуете, вы не только шелуха от краба, высохшего на пляже под лучами солнца». Ну, давайте, Брэкиш, откройте рот! Попытайтесь произнести: «Вы не Эйнштейн, конечно, но вы все же заслуживаете простого дружеского рукопожатия и улыбки.». Ведь без этого так холодно… так одиноко… так тяжело… так тяжело! (Сдерживает слезы) Нет, я не заплачу, не заплачу, не заплачу! Я выдержу! (Смотрит на Брэкиша с вызовом) У меня хоть и была тройка по музыковедению, господин Брэкиш, но я могла обнять и поцеловать человека. И были люди, которые хотели меня обнять и поцеловать… Вам этого было не дано! Посмотрите на себя! У вас нет ни одного друга. Вы больны и совершенно одиноки. С вами только радио и старый кастрированный кот, у которого хоть и плохое зрение, но он, по крайней мере не корчит из себя слепого! Он не притворяется инвалидом как некоторые известные мне идиоты, чтобы вызвать к себе жалость вместо любви. Не прикрывается слуховым аппаратом, чтобы шпионить за всем, что происходит вокруг! Как мне вас жаль, если бы вы знали. Но я вам выскажу всю правду. Я устроилась сюда, чтобы видеть, как вы будете околевать. Я здесь, чтобы насладиться вашей смертью… Я купила газету, чтобы посмотреть в ней объявление о кончине Принца. Я заказала его по телефону. Но… там его не оказалось, Брэкиш. Упоминания о кончине Принца отсутствовало! Тогда я позвонила Мэри Коббей, с которой знакома еще с детства. Она сейчас работает кем-то в газете «Таймс». Она все разузнала и сказала, что это ошибка, что пробел на этой странице – это место, которое предназначалось для моего объявления. Но во время печати это клише неизвестно почему выпало… Принц выпал с этой чертовой страницы! Она выразила мне свои соболезнования… А я стала листать газету и прямо посредине одной страницы увидела ваше объявление. Как будто сам Господь Бог поместил его туда. И я тут же поняла, что эта работа для меня. Никто не стоял у гроба Принца, господин Брэкиш. Только я и бедный даун Бастер Шинан, которому было все равно кого оплакивать, лишь бы ему платили… Я не слишком то переживала смерть Принца, господин Брэкиш. Правда, не слишком. Он был не очень добр ко мне. (Всхлипывает) Еще в начальной школе меня прозвали «дурехой». Ну, это еще куда ни шло. Когда мне было семь лет, мне сказали: «Тебе лучше учиться печатать на машинке, в колледж ты все равно не попадешь, и не надейся!» (С горечью) «Не надейся!». Ничего себе напутствие на всю жизнь, а? В нокауте с самого рождения! С самых первых шагов! жүктеу/скачать 263.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|