Жорж Перек Жизнь способ употребления
жүктеу/скачать 3.17 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Глава XV Комнаты для прислуги, 5
- Глава XVI Комнаты для прислуги, 6
- Глава XVII На лестнице, 2
- Глава XVIII Роршаш, 2
- Глава XIX Альтамон, 1
- Глава XX Моро, 1
- Глава XXI В котельной, 1
- КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Глава XIVДентевиль, 1Кабинет доктора Дентевиля: кушетка, письменный металлический стол, — почти пустой, если не считать телефона, лампы на шарнирной стойке, блокнота для рецептов, стальной матовой ручки в углублении мраморной чернильницы, — маленький желтый кожаный диван, над которым висит большая репродукция Вазарелли; по обе стороны окна — два толстых растения, пышно и вальяжно разросшиеся в двух кашпо из рафии, стеллаж с какими-то инструментами, стетоскопом, хромированной металлической коробкой для ваты и маленькой бутылочкой девяностоградусного спирта; во всю стену справа — блестящие металлические панели, скрывающие разную медицинскую аппаратуру, а также шкафы, где доктор хранит свои инструменты, досье и фармацевтические препараты. Доктор Дентевиль сидит за своим столом и с видом полного безразличия выписывает рецепт. Это мужчина сорока лет, с почти лысой головой яйцевидной формы. Его пациентка — пожилая женщина. Она собирается встать с кушетки, на которой только что лежала, и поправляет стягивающую лиф брошь-заколку, металлический ромб со стилизованной рыбой внутри. Третий человек сидит на диване; это мужчина преклонного возраста в кожаной куртке и широком клетчатом шарфе с обтрепанными краями. Род Дентевилей восходит к почтовому смотрителю, которому Людовик XIII пожаловал дворянский титул за услугу, оказанную Люину и Витри при убийстве Кончини. Кадиньян оставил нам поразительное описание этого персонажа, который, судя по всему, был солдафоном с прескверным характером: «Дентевиль был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, не высокий, не низенький, с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы, носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем, слегка распутный и от рождения приверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: безденежье — недуг невыносимый. Со всем тем он знал шестьдесят три способа добывания денег, из которых самым честным и самым обычным являлась незаметная кража, и был он озорник, шулер, кутила, гуляка и жулик, каких и в Париже немного; и вечно строил каверзы полицейским и ночному дозору». Его потомки, как правило, отличавшиеся большей рассудительностью, подарили Франции добрую дюжину епископов и кардиналов, а также прочих примечательных персонажей, среди которых надлежит особо отметить следующих: Жильбер де Дентевиль (1774–1796), ярый республиканец, семнадцатилетним юношей записался в армию добровольцем, а через три года был уже полковником. Лично повел свой батальон на приступ Монтенотте. Этот героический поступок стоил ему жизни, но предрешил победный исход битвы. Эмманюэль де Дентевиль (1810–1849), друг Листа и Шопена, известен прежде всего как автор утомительного вальса, заслуженно прозванного «Волчком». Франсуа де Дентевиль (1814–1867), в семнадцать лет окончил Политехнический институт с самыми высокими оценками, но отказался от открывавшейся перед ним блестящей карьеры инженера и промышленника, дабы посвятить себя научным исследованиям. В 1840 году он решил, что открыл секрет получения алмаза из угля. Основываясь на теории, названной им «дупликацией кристаллов», сумел путем замораживания осуществить кристаллизацию насыщенного раствора углерода. Академия наук, которой он представил свои образцы, заявила, что его эксперимент интересен, но не очень убедителен, так как полученные им алмазы были тусклыми, раскалывались, легко царапались ногтем, а иногда даже крошились. Отказ не смутил Дентевиля, который запатентовал свой метод и за оставшиеся двадцать семь лет своей жизни опубликовал по этой теме 34 статьи и технические разработки. Эрнест Ренан упоминает о нем в одной из своих заметок («Сборник», 47, passim): «Даже если бы Дентевиль действительно научился получать алмазы, то ему, несомненно, в той или иной степени пришлось бы пойти на поводу у грубого материализма, с которым вынуждены все чаще считаться те, кто своими изобретениями надеются повлиять на ход истории всего человечества; он все равно не сумел бы открыть идеалистам ту суть чудной одухотворенности, на которой вот уже столь долгое время все еще продолжает основываться вся наша жизнь» . Лорелла де Дентевиль (1842–1861) стала одной из несчастных жертв, а возможно, и главной виновницей одного из самых ужасных происшествий за всю Вторую Империю. Во время приема, устроенного герцогом де Креси-Куве, который должен был через несколько недель на ней жениться, молодая женщина произнесла тост за семью своего будущего мужа, залпом осушила бокал шампанского и подбросила его вверх. Волею судьбы в тот момент она стояла прямо под гигантской люстрой, изготовленной в знаменитой мастерской Бавкида из Мурано. Люстра сорвалась, упала и раздавила насмерть восемь человек, в том числе Лореллу и ее будущего свекра, старого маршала де Креси-Куве, который прошел всю русскую кампанию без единой царапины, хотя под ним убило трех лошадей. Версия о покушении была сразу же отклонена. Присутствовавший на приеме дядя Лореллы Франсуа де Дентевиль выдвинул гипотезу «маятниковой амплификации, вызванной противоположными фазами вибрации хрустального бокала и люстры», но никто не согласился принять это объяснение всерьез. Глава XVКомнаты для прислуги, 5СмотфПод самой крышей, между мастерской Хюттинга и комнатой Джейн Саттон, комната Мортимера Смотфа, старого метрдотеля Бартлбута. Комната пуста. На оранжевом покрывале, прикрыв глаза и выставив передние лапы как сфинкс, дремлет белошерстая кошка. Возле кровати, на маленькой тумбочке — пепельница из граненого стекла треугольной формы с выгравированным словом «Guinness», сборник кроссвордов и детективный роман под названием «Семь преступлений в Азинкуре».
Путешествие Бартлбута, а следовательно, и Смотфа, продолжалось двадцать лет, с тысяча девятьсот тридцать пятого до тысяча девятьсот пятьдесят четвертого, и охватило — не без курьезных задержек — весь мир. Начиная с тысяча девятьсот тридцатого года Смотф занимался организацией этих путешествий: он предоставлял необходимые документы для получения виз, справлялся о правилах, принятых в различных транзитных странах, открывал в нужных пунктах своевременно пополняемые счета, собирал путеводители, карты, справочники с расписаниями и тарифами, бронировал номера в гостиницах и заказывал билеты на пароходы. Идея Бартлбута заключалась в том, чтобы посетить пятьсот побережий и нарисовать пятьсот морских пейзажей. Побережья выбирал — причем большей частью наугад — сам Бартлбут, листая атласы, географические альбомы, путевые очерки и туристические проспекты и по ходу отмечая то, что ему нравилось. Затем Смотф изучал средства передвижения и условия проживания. Первым пунктом, в первой половине января тысяча девятьсот тридцать пятого года, был Хихон, расположенный на берегу Бискайского залива, недалеко от тех самых мест, где незадачливый Бомон упрямо выискивал останки маловероятной арабской столицы в Испании. Последним пунктом — Бруверсхавен, в Зеландии, в устье Эскаут, во второй половине декабря тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Между этими датами была маленькая гавань Мвиканнокизиргоухоулья, неподалеку от Костелло, на берегу залива Камус в Ирландии, и была еще более мелкая гавань Ю на Каролинских островах; были гавани балтийские и гавани латвийские, гавани китайские, гавани мадагаскарские, гавани чилийские, гавани техасские; гавани крохотные с двумя рыбачьими суденышками и гавани гигантские с многокилометровыми пирсами, доками, причалами, сотнями башенных и мостовых кранов; гавани, окутанные в туман, гавани, плывущие в знойном мареве, гавани, затянутые льдом; гавани заброшенные, гавани, занесенные песком, гавани для прогулочных судов с искусственными пляжами, завезенными пальмами, фасадами роскошных отелей и казино; адские стройки, выпускающие тысячи liberty ships; гавани, опустошенные людьми; гавани тихие, в которых голые маленькие девочки брызгаются водой возле сампанов; гавани для пирог; гавани для гондол, гавани для военных судов, бухты, сухие доки, рейды, внутренние стоянки, фарватеры, молы; нагромождения бочек, снастей и губок; навалы красного дерева, кучи удобрений, фосфатов, минералов; клети с кишащими омарами и крабами; прилавки с триглами, калканами, бычками, дорадами, мерланами, скумбриями, скатами, тунцами, каракатицами, миногами; гавани, воняющие мылом или хлоркой; гавани, разрушенные бурей; гавани пустынные, выжженные засухой; выпотрошенные крейсеры, по ночам восстанавливаемые с помощью тысяч автогенов и паяльных ламп; ликующие пакетботы в окружении плавучих цистерн, пускающих водные струи под громкие сигналы сирен и звон рынд. Каждому пункту Бартлбут отводил две недели, включая время на то, чтобы до него добраться, что обычно позволяло ему проводить пять-шесть дней непосредственно на месте. Первые два дня он гулял по морскому берегу, разглядывал корабли, болтал с рыбаками, если, конечно, они говорили на одном из пяти языков, которыми он владел, — английском, французском, испанском, арабском и португальском, — и иногда даже выходил с ними в море. На третий день он выбирал место и делал несколько набросков, которые тут же рвал на клочки. В предпоследний день он рисовал морской пейзаж, как правило, поздним утром, если не искал или не ожидал какого-нибудь специального эффекта: восхода или захода солнца, надвигающейся грозы, сильного ветра, мелкого дождя, прилива или отлива, пролета птиц, выхода судов, прибытия кораблей, появления женщин, стирающих белье, и т. д. Он рисовал невероятно быстро и никогда не перерисовывал. Едва краски высыхали, он отрывал от блокнота лист ватмана с готовой акварелью и отдавал его Смотфу. Во всякое другое время Смотф мог заниматься чем угодно — посещать рынки, храмы, трактиры и бордели, но во время сеансов рисования от него требовалось обязательное присутствие: он должен был стоять позади Бартлбута и крепко удерживать большой зонт, защищавший художника и его хрупкий этюдник от дождя, солнца и ветра. Смотф обертывал пейзаж в папиросную бумагу, вкладывал в твердый конверт, заворачивал все в крафт-бумагу, перевязывал тесьмой и запечатывал. В тот же вечер или — если почтового отделения поблизости не было, — самое позднее на следующий день пакет отправлялся 
Точку, с которой рисовалась акварель, Смотф тщательно запоминал и отмечал в реестре ad hoc. На следующий день Бартлбут наносил визит английскому консулу, если таковой имелся в округе, либо какому-нибудь важному лицу местного уровня. Через день они уезжали. Иногда длительность переезда могла слегка нарушить этот график, но, как правило, он скрупулезно соблюдался. Очередной пункт назначения не всегда оказывался ближайшим. В зависимости от удобства транспортного средства им случалось возвращаться или делать довольно большие крюки. Так, например, они проехали на поезде из Бомбея в Бандар, затем — переплыв Бенгальский залив и добравшись до Андаманских островов — вернулись в Мадрас, поплыли на Цейлон, после чего направились на Малакку, Борнео и Сулавеси. Оттуда — вместо того, чтобы приехать прямо в Пуэрто-Принсеса, что на острове Палаван, — они сначала заехали на Минданао и Лусон, потом вообще уехали на Формозу и лишь после этого повернули обратно на Палаван. Тем не менее, можно сказать, что они исследовали один за другим практически все континенты. Изъездив большую часть Европы с 1935 по 1937 год, они перебрались в Африку и обогнули материк по часовой стрелке с 1938 по 1942 год; затем их ждали Южная Америка (1943–1944), Центральная Америка (1945), Северная Америка (1946–1948) и, наконец, Азия (1949–1951). В 1952 году они охватили Океанию, в 1953-м Индийский океан и Красное море. В последний год они пересекли Турцию, переплыли Черное море, въехали на территорию СССР, поднялись до расположенной в устье Енисея, за Полярным кругом, Дудинки, на борту китобойной шхуны переплыли Карское и Баренцево моря, от Нордкапа спустились вдоль скандинавских фьордов и завершили свои долгие странствия в Бруверсхавене. Исторические и политические обстоятельства — Вторая мировая война, а также все локальные конфликты, которые в период с 1935 по 1954 годы ей предшествовали и за ней следовали: Эфиопия, Испания, Индия, Корея, Палестина, Мадагаскар, Гватемала, Северная Африка, Кипр, Индонезия, Индокитай и т. д. — практически никак не повлияли на эти путешествия, если не считать того, что в Гонконге путешественникам несколько дней пришлось ждать кантонскую визу, а в Порт-Саиде в их гостинице разорвалась бомба. Заряд был незначительным, и их багаж почти не пострадал. Из этих путешествий Бартлбут вернулся почти с пустыми руками: он путешествовал лишь для того, чтобы рисовать свои акварели и по мере готовности отправлять их Винклеру. Что касается Смотфа, то он собрал целых три коллекции — марки для сына мадам Клаво, гостиничные этикетки для Винклера и почтовые открытки для Валена, а также привез три предмета, которые до сих пор находятся в его комнате. Первый предмет — великолепный морской сундук из нежного кораллового дерева (крылоплодного камеденосного, как любит уточнять его владелец) с медными замочными скважинами. Он нашел его у судового поставщика из Сент-Джона с Ньюфаундленда и переправил на траулере во Францию. Второй предмет — курьезная скульптура, базальтовая статуэтка трехглавой Богини-Матери высотой около сорока сантиметров. Смотф выменял ее на Сейшельских островах, отдав за нее другую, также трехглавую, скульптуру совершенно иного характера: это было распятие, на котором одним штырем были прибиты сразу три деревянные фигурки: черный ребенок, высокий старик и — в натуральную величину — изначально белый голубь. Распятие Смотф нашел на одном из базаров Агадира, и продавший его человек объяснил ему, что фигуры Троицы — двигающиеся, и что каждый год одна из них «берет верх». На тот момент Сын был сверху, а Святой Дух (почти скрытый) ближе к кресту. Предмет был громоздкий, но Смотф, в силу своеобразного склада ума, был им буквально и надолго заворожен, а посему, не торгуясь, его купил и с 1939 по 1953 год повсюду возил с собой. На следующий день по прибытии на Сейшельские острова он зашел в один бар: первое, что он увидел, была статуэтка Богини-Матери, которая стояла на стойке между помятым шейкером и стаканом с маленькими флажками и палочками для размешивания шампанского в виде миниатюрных клюшек. Он был так поражен, что тут же отправился к себе в гостиницу, вернулся с распятием и завел с малайским барменом оживленную беседу на пиджин-инглиш о статистической квази-невозможности встретить за четырнадцать лет две трехглавые статуи: в результате продолжительной беседы Смотф и бармен поклялись друг другу в нерушимой дружбе, которую закрепили, обменявшись своими произведениями искусства. Третий предмет — большая гравюра в духе нравоучительных картинок. Смотф нашел ее в Бергене, в последний год своих странствий. На ней изображен ребенок, получающий из рук пожилого магистра премиальную книгу. Мальчику лет семь-восемь, на нем синяя суконная тужурка, короткие штанишки и лакированные туфельки, а на голове — лавровый венок; он поднимается по трем ступенькам на возвышение, выложенное паркетом и украшенное большими растениями. На старике — мантия, у него длинная с проседью борода и очки в стальной оправе. В правой руке он держит самшитовую линейку, в левой — большой фолиант в красном переплете, на обложке которого можно прочитать «Erindringer fra en Reise i Skotland» (как выяснил Смотф, это рассказ о путешествии по Шотландии, которое датский пастор Пленге совершил летом 1859 года). Около учителя стоит стол, покрытый зеленой суконной скатертью, на которой лежат другие книги, карта мира и открытые ноты итальянского формата. На узкой медной табличке, прикрепленной к деревянной раме, выгравировано название «Laborynthus», на первый взгляд никак не связанное с изображенной на гравюре сценой. Смотфу хотелось бы оказаться на месте этого награждаемого ребенка. Его сожаление о том, что он так и не получил образования, с годами сменилось болезненной страстью к четырем алгебраическим действиям. В самом начале своих странствий, в одном из больших лондонских мюзик-холлов он увидел человека, обладавшего феноменальной способностью к счету, и за двадцатилетнее путешествие вокруг Земного шара, читая и перечитывая трактат о математических и арифметических задачках, найденный у букиниста из Инвернессе, он научился считать в уме и по возвращении был способен довольно быстро извлекать квадратные и кубические корни из девятизначных чисел. После того, как это занятие стало для него слишком простым, его охватило яростное увлечение факториалами: 1! = 1; 2! = 2; 3! = 6; 4! = 24; 5! = 120; 6! = 720; 7! = 5040; 8! = 40320; 9! = 362880; 10! = 3628800; 11! = 39916800; 12! = 479001600; […]; 22! =1124000727777607680000 или более миллиарда раз по семьсот семьдесят семь миллиардов! Сегодня Смотф дошел до 76! но не может найти бумаги достаточного размера, хотя если бы она все же нашлась, то наверняка не нашлось бы достаточно длинного стола, на котором ее можно было бы полностью развернуть. Смотф доверяет своей памяти все меньше и меньше, а посему вынужден все чаще возобновлять свои расчеты. Несколько лет назад Морелле, желая его напугать, объяснил, что в числе 999, то есть девять в девятой степени в девятой степени, — самом большом числе, которое можно написать, используя не более трех цифр, — будет, если его написать полностью, триста шестьдесят девять миллионов цифр, которые со скоростью одна цифра в секунду пришлось бы писать одиннадцать лет подряд; само же число при нормативе две цифры на один сантиметр имело бы в длину тысячу восемьсот сорок пять километров! Но Смотф все равно продолжает исписывать бесконечными колонками цифр конверты, поля блокнотов, магазинные счета. Сейчас Смотфу около восьмидесяти лет. Бартлбут уже давно предлагал ему выйти на пенсию, но он всякий раз отказывался. По правде говоря, делать ему в общем-то нечего. По утрам он готовит одежду Бартлбута и помогает тому одеться. Раньше, еще лет пять назад, он его брил — бритвой, принадлежавшей еще прапрадеду Бартлбута, — но теперь зрение заметно ослабло, рука начала подрагивать, вот его и сменил подмастерье, которого каждое утро присылает господин Пуа, парикмахер с улицы Прони. Бартлбут уже больше не покидает своей квартиры, за целый день он может ни разу не выйти из кабинета. Смотф дежурит в соседней комнате вместе с другими слугами, у которых работы не больше, чем у него, и которые занимают себя игрой в карты и разговорами о прошлом. С каждым днем Смотф все больше времени проводит в своей комнате. Он пытается продвигаться в своих умножениях; в виде отдыха решает кроссворды, читает детективы, одолженные мадам Орловска, и часами гладит белую кошку, которая мурлычет, покалывая когтями колени старика. Белая кошка принадлежит не Смотфу, а всему этажу. Время от времени она живет у Джейн Саттон или мадам Орловска, а то спускается к Изабелле Грасьоле или мадмуазель Креспи. Она пришла по крыше года три-четыре назад с широкой раной на шее. Мадам Орловска взяла ее к себе и стала за ней ухаживать. Позднее заметили, что глаза у нее разного цвета: один — голубой, как китайский фарфор, другой — золотой. А еще позднее оказалось, что она совершенно глуха. Глава XVIКомнаты для прислуги, 6Мадмуазель КреспиПожилая мадмуазель Креспи — в своей комнате, на восьмом этаже, между квартирой Грасьоле и комнатой для прислуги Хюттинга. Она лежит в кровати, под серым шерстяным одеялом. Ей снится сон: прямо перед ней, в дверях, стоит служащий похоронного бюро со сверкающими от ненависти глазами; в его чуть приподнятой правой руке — визитная карточка в черной рамке. Левой ладонью он поддерживает круглую подушечку с двумя выложенными наградами, одна из которых — Крест Героя Сталинградской битвы. За его спиной, уже за дверью, простирается альпийский пейзаж: окруженное лесами озеро, чей диск скован льдом и присыпан снегом; на том берегу наклонные плоскости гор как будто сливаются и, оттеняя снежные вершины, уходят на заднем плане в небесную синеву. На переднем плане три персонажа поднимаются по тропе к кладбищу, посреди которого над рощицей лавра и аукубы возносится колонна, увенчанная вазой из оникса. Глава XVIIНа лестнице, 2На лестницах мелькают тени всех тех, кто некогда по ним проходил. Он помнил Маргерита, Поля Хебера и Летицию, и Эмилио, и шорника, и Марселя Аппенццелла (с двумя «ц» — вопреки кантону и сыру); он помнил Грегуара Симпсона, и таинственную американку, и весьма нелюбезную мадам Паукиту; он помнил господина в желтых ботинках, с гвоздикой в петлице и тростью с малахитовым набалдашником, который в течение десяти лет ежедневно приходил на прием к доктору Дентевилю; он помнил мсье Жерома, преподавателя истории, написавшего «Словарь Испанской церкви XVII века», который отказались издать 46 издателей; он помнил молодого студента, который несколько месяцев жил в комнате, занимаемой сегодня Джейн Саттон, и которого выгнали из вегетарианского ресторана, где он работал, уличив в том, что он вылил в котел с варившимся овощным супом большую бутыль консервированного мясного бульона «Viandox»; он помнил Труайяна, букиниста и владельца магазина на улице Лёпик, который однажды обнаружил в кипе детективных романов три письма Виктора Гюго бельгийскому издателю Анри Самюэлю по поводу публикации сборника «Возмездия»; он помнил Берлу, начальника пожарной дружины, полного кретина в сером халате и берете, жившего неподалеку, через два дома, который однажды утром в 1941 году, в силу неизвестно какого декрета Гражданской Обороны приказал установить в подъезде и заднем дворике, куда выносились пакеты с мусором, бочки с песком, которые так ни разу ни на что и не пригодились; он помнил о том, как президент Данглар устраивал пышные приемы для своих коллег по апелляционному суду: в такие дни у дверей дома вставал почетный караул из двух республиканских гвардейцев в парадной форме, вестибюль украшался большими горшками с аспидистрами и филодендронами, слева от лифта устанавливалась гардеробная вешалка — длинная стойка на колесиках с плечиками, которые консьержка постепенно завешивала норками, соболями, каракульчами, каракулями и широкими рединготами с ондатровыми воротниками. В такие дни мадам Клаво надевала черное платье с кружевным воротничком и усаживалась на стул в стиле режанс (взятый напрокат вместе с вешалкой и растениями) за столик с мраморной столешницей, на который она ставила шкатулку с жетонами, квадратную металлическую коробочку, украшенную маленькими купидонами с луками и стрелами, желтую пепельницу, прославляющую вкусовые свойства напитка «Oxygénée Cusenier» (белого или зеленого), и блюдечко с несколькими заранее положенными пятифранковыми монетами. Он был старейшим жильцом дома. Он жил здесь дольше Грасьоле, переехавшего сюда уже во время войны, за несколько лет до того, как унаследовать от некогда владевших всем зданием родственников то, что осталось от их владения, а именно пять-шесть квартир, от которых он постепенно избавился, в итоге оставив себе одну двухкомнатную квартирку на восьмом этаже; дольше мадам Маркизо, которая чуть ли не родилась в этом доме, в квартире своих родителей, тогда как он на тот момент жил здесь уже почти тридцать лет; дольше пожилой мадмуазель Креспи, пожилой мадам Моро, четы Бомон, четы Марсия и четы Альтамон. Даже дольше Бартлбута: он очень хорошо помнил тот день тысяча девятьсот двадцать девятого года, когда молодой человек, — ибо в то время тот был еще молодым человеком, ему не было и тридцати, — сказал ему по окончании их ежедневного урока акварели: — Кстати, похоже, большая квартира на четвертом этаже освободилась. Думаю ее купить. Смогу тратить куда меньше времени на дорогу к вам. И в тот же день он ее купил. Разумеется, не торгуясь. К тому времени Вален жил в доме уже десять лет. Он начал снимать комнату в октябре тысяча девятьсот девятнадцатого года, когда приехал из своего родного Этампа, который до тех пор практически никогда не покидал, и начал готовиться к поступлению в Академию художеств. Ему едва исполнилось девятнадцать лет. Эту комнату ему на время любезно предоставил друг его родителей. Впоследствии Вален, конечно, женился бы, прославился бы или вернулся бы в Этамп. Вален не женился и не вернулся в Этамп. Слава к нему не пришла; через пятнадцать лет он пользовался не более чем скромным признанием; несколько постоянных клиентов, несколько иллюстраций, опубликованных в сборниках сказок, да несколько частных уроков позволяли ему жить в относительном достатке, неторопливо писать картины и даже совершать путешествия. Позднее, когда ему представилась возможность найти более просторное жилье и даже настоящую мастерскую, он понял, что слишком привязан к своей комнате, к своему дому, к своей улице, чтобы их оставить. Разумеется, были люди, о которых он не знал почти ничего, которых он вряд ли сумел бы идентифицировать, люди, которых он встречал на лестнице время от времени, не представляя себе, являются ли они жильцами или гостями жильцов; были люди, о которых он не помнил ничего, были и другие, о которых он сохранил по одному-единственному и незначительному воспоминанию: лорнет мадам Аппенццелл, вырезанные из пробок фигурки, которые господин Троке засовывал в бутылки и по воскресеньям продавал на Елисейских Полях, всегда горячий синий эмалированный кофейник на углу кухонной плиты мадам Френель. Он пытался воскресить эти неуловимые детали, которые на протяжении пятидесяти пяти лет сплетали жизнь дома и с каждым годом стирались одна за другой: безукоризненно вощеный линолеум, ходить по которому можно было исключительно в войлочных тапочках, моющиеся скатерти в красную и зеленую полоску, на которых матери и дочери лущили горох; рифленые картонные подставки для блюд, белые фарфоровые люстры, которые поднимали в конце ужина; вечера вокруг радиоприемника с мужчиной в флисовой куртке, женщиной в переднике с цветочками и дремлющей кошкой, свернувшейся в клубок возле камина; дети в галошах, которые шли с помятыми бидонами за молоком; большие дровяные печи, из которых выгребали золу на старые газеты… Где это все, где банки какао «Van Houten», коробки «Banania» с веселым стрелком на этикетке, лукошки с печеньем «Commercy»? Где продуктовые шкафчики под окнами, коробки старого доброго стирального порошка «Saponite» со знаменитой «мадам Сан-Жен», брикеты теплозащитной ваты с изрыгающим огонь чертом, нарисованным Каппьелло, пакетики литиевой соли от доброго доктора Гюстена? Годы уходили, грузчики выносили пианино и сундуки, скатанные ковры, коробки с посудой, торшеры, аквариумы, птичьи клетки, старые часы, черные от сажи кухонные плиты, раздвижные столы, гарнитуры с шестью стульями, холодильники, большие семейные портреты. Для него каждый пролет лестницы, каждый ее этаж были связаны с каким-то воспоминанием, каким-то чувством; это что-то отжившее и неосязаемое, где-то трепетавшее, мерцавшее в тусклом свете его памяти: жест, запах, звук, отблеск, голос молодой женщины, певшей оперные арии под собственный аккомпанемент на рояле, неуверенный стук пишущей машинки, стойкий запах толила, призыв, крик, гул, шелест шелков и мехов, жалобное мяуканье за дверью, удары в стенную перегородку, беспрестанные танго на шипящих фонографах или, на седьмом этаже, упрямое жужжание механической ножовки Гаспара Винклера, на которое, тремя этажами ниже, на четвертом этаже слева, продолжала отвечать лишь невыносимая тишина.
Столовая семьи Роршаш, справа от просторной прихожей. Она пуста. Это прямоугольная комната, около пяти метров в длину и четырех метров в ширину. На полу толстый палас серого пепельного цвета. На левой от входа стене матово-зеленого цвета, под стеклом в стальной раме выставлены 54 старинные монеты с изображением Сергия Сульпиция Гальбы, претора, который приказал умертвить в один день тридцать тысяч жителей Лузитании и избежал смертной казни лишь благодаря тому, что умилительно представил судьям своих детей. На дальней стене, блестяще-белой, как и прихожая, над низким десертным столиком висит большая акварель под названием «Rake’s Progress» за подписью U.N. Owen, на которой изображена маленькая железнодорожная станция в глухой сельской местности. В левой части картины, облокотившись на высокую стойку, служащую кассой, стоит станционный смотритель. Это мужчина лет пятидесяти, с поредевшими висками, круглым лицом и пышными усами. На нем жилетка. Он делает вид, что сверяется с расписанием, но на самом деле заканчивает переписывать на маленький прямоугольный листок бумаги рецепт «mint-саке» из какого-то альманаха, частично прикрытого справочником. Перед ним, по другую сторону стойки, стоит господин в пенсне, чье лицо выражает крайнюю степень раздражения и который, в ожидании своего билета, полирует себе ногти. В правой части картины, толкая огромную бочку, от станции удаляется третий персонаж в рубашке с закатанными рукавами и широких пестрых подтяжках. Вокруг станции простираются поля люцерны с пасущимися коровами. На правой от входа стене, окрашенной зеленой, но более темной, чем левая стена, краской, висят девять тарелок с рисунками, на которых изображены: — священник, посыпающий пеплом голову прихожанина; — мужчина, опускающий монету в копилку в виде бочонка; — женщина, сидящая в углу вагона и просовывающая руку в какую-то лямку; — двое мужчин в сабо, притоптывающие, чтобы согреться в студеную снежную пору; — адвокат, с воодушевлением произносящий защитительную речь; — мужчина в домашней куртке, намеревающийся выпить чашку какао; — скрипач, играющий под сурдинку; — мужчина в ночной рубашке со свечой в руке, разглядывающий; на стене паука — символ надежды; — мужчина, протягивающий другому мужчине свою визитную карточку; агрессивный вид обоих наталкивает на мысль о дуэли. Посреди комнаты находится круглый стол в стиле модерн из дерева туи, в окружении восьми стульев, покрытых бархатом шанжан. В центре стола — серебряная статуэтка высотой сантиметров в двадцать-двадцать пять. Она изображает быка, который несет на своей спине обнаженного мужчину в шлеме, с дароносицей в левой руке. Акварель, статуэтка, античные монеты и тарелки свидетельствуют, если верить Реми Роршашу, о том, что он сам называет «своей неутомимой продюсерской деятельностью». Статуэтка, традиционное карикатурное изображение карты младшего аркана, именуемой Всадником Чаши, была где-то подобрана во время подготовки пресловутой «драмы» под названием «Шестнадцатая грань этого куба», о которой мы уже имели возможность рассказать и чей сюжет в точности повторяет перипетии одного темного дела о предсказании; тарелки были расписаны специально для титров сериала, в котором один и тот же актер поочередно играл роли священника, банкира, женщины, крестьянина, адвоката, ресторанного критика, виртуоза, доверчивого аптекаря и высокомерного князя; античные монеты — считающиеся подлинными — были подарены коллекционером, восторженно воспринявшим сериал о двенадцати цезарях, хотя Сергий Сульпиций Гальба не имел никакого отношения к Сервию Сульпицию Гальбе, который жил на полтора века позже, в период между Нероном и Отоном, и после семимесячного правления был зарублен прямо на Марсовом поле солдатами своей личной гвардии из-за того, что отказал им в donativum . Что касается акварели, то это всего-навсего один из эскизов к декорациям современной франко-британской постановки оперы Стравинского. Определить, насколько правдивы объяснения Роршаша, весьма непросто. Из упомянутых четырех проектов два так никогда и не были осуществлены: девятисерийный фильм, от съемок в котором после прочтения сценария отказались все предполагаемые актеры — Бельмондо, Буиз, Бурвиль, Кювелье, Алле, Ирш и Марешаль, — и осовремененная постановка «Rake’s Progress», бюджет которой Би-Би-Си посчитала чрезмерным. Сериал о двенадцати цезарях снимался для школьного телевидения, с которым Роршаш, похоже, вообще никак не был связан; то же самое можно сказать и о картине «Шестнадцатая грань этого куба», вероятнее всего, запущенной одной из тех компаний, которые оказывают съемочные услуги и к которым так часто обращается французское телевидение. Телевизионная карьера Роршаша, по сути, делалась исключительно в кабинетах. За расплывчатостью функций «Уполномоченного при Главной Дирекции» или «Ответственного за реструктурирование изысканий и внедрение экспериментальных образцов», вся его деятельность сводилась к тому, что он ежедневно участвовал в подготовительных конференциях, совместных комиссиях, теоретических семинарах, управленческих комитетах, междисциплинарных коллоквиумах, генеральных ассамблеях, пленарных сессиях, редакционных советах и прочих производственных встречах, которые на этом уровне иерархии — вместе с телефонными переговорами, кулуарными беседами, деловыми обедами, просмотрами материала и командировками за границу — и являются смыслом жизни подобных организаций. В принципе ничто не мешает предположить, что на одном из таких собраний Роршаш мог подать идею франко-английской оперы или исторического сериала по книге Светония, но вероятнее он занимался тем, что готовил или комментировал опросы популярности, урезал бюджеты, составлял доклады о степени эффективности использования монтажных, диктовал служебные циркуляры и переходил из одного конференц-зала в другой, причем всегда ухитрялся быть нужным одновременно в разных — по крайней мере, двух — местах, и делать так, что всякий раз, едва он успевал сесть, его тут же вызывали по телефону, и ему приходилось срочно уходить. Эта многопрофильная деятельность удовлетворяла честолюбие Роршаша, его стремление к власти, его пристрастие к интригам и разглагольствованиям, но никоим образом не унимала его «творческую» ностальгию: за пятнадцать лет ему все же удалось записать в свой актив два проекта, две учебные программы, предназначенные на экспорт: первая, «Дудун и Мамбо», была связана с преподаванием французского языка в черной Африке; вторая — «Конас и Анакос» — строилась по абсолютно идентичному сценарию, но имела целью «приобщить учащихся лицеев „Альянс Франсэз” к красоте и гармонии греческой цивилизации».
Но Роршаш воодушевился: отрывочные сведения о двадцатилетних странствиях, о разрезанных, вновь составленных, вновь склеенных и т. д. картинках, об историях Винклера и Морелле натолкнули его на мысль о большой программе, в которой он предполагал — ни много, ни мало — раскрутить проект англичанина. Разумеется, Бартлбут отказался. Аудиенция длилась четверть часа, после чего он распорядился проводить Роршаша до дверей. Но отступать Роршаш не собирался: он опросил Смотфа и других слуг, извел вопросами Морелле, который излил на него поток объяснений, одно абсурднее другого, надоел Винклеру, который упрямо молчал, поехал в Монтаржи ради беседы — совершенно безрезультатной — с мадам Уркад и в итоге отыгрался на мадам Ношер, которая мало что знала, зато охотно фантазировала. Поскольку ни один закон не запрещает рассказывать историю человека, который рисовал морские пейзажи и изготавливал пазлы, Роршаш решил игнорировать отказ Бартлбута и представил в Дирекцию Программ проект передачи, которая походила одновременно на «Шедевры в опасности» и «Великие битвы прошлого». Положение Роршаша на телевидении было слишком значительным, чтобы его идею могли отвергнуть. Но оно было и недостаточно влиятельным, чтобы ее могли быстро осуществить. Три года спустя, когда уже серьезно больному Роршашу пришлось за считанные недели сворачивать всю свою профессиональную деятельность, ни один из трех телеканалов еще не определился с принятием его проекта, и сценарий был еще не закончен. Слегка опережая события, все же небесполезно отметить, что инициатива Роршаша будет иметь для Бартлбута самые серьезные последствия. Именно из-за этих неурядиц на телевидении об истории Бартлбута узнает Бейсандр. И любопытно то, что Бартлбут придет тогда именно к Роршашу, дабы тот порекомендовал ему оператора, который поехал бы снимать последнюю фазу его проекта. Впрочем, это ему никак не поможет, а напротив — еще глубже затянет в сеть препон и противоречий, непосильное бремя которых, как он знал уже многие годы, ему предстояло вынести. Глава XIXАльтамон, 1На третьем, у Альтамонов, готовится традиционный ежегодный прием. В каждой из пяти фасадных комнат квартиры будет устроен фуршет. В комнате, обычно используемой как малая гостиная, — это первое помещение, в которое посетитель попадает из просторной прихожей и за которым следуют курительная-библиотека, большая гостиная, будуар и столовая, — уже свернули ковры, открыв для обозрения утонченный наборный паркет клуазоне. Почти всю мебель вынесли; осталось лишь восемь лакированных деревянных стульев со спинками, украшенными сценами восстания боксеров. На стенах нет картин, поскольку стены, как и двери, являются сами по себе украшением интерьера: они обиты расписанными холстами — роскошной панорамой не без эффектов обманки, — которые, судя по всему, являются заказанными для этой комнаты копиями с более старых оригиналов, изображающих жизнь в Индии, такой, какой ее мог представить себе обыватель второй половины девятнадцатого века; сначала — буйные джунгли, населенные обезьянами с огромными глазами, затем — поляна на берегу пруда, в котором плещутся и обливают друг друга водой три слона; далее — соломенная хижина на сваях, перед которой женщины в желтых, небесно-голубых и бледно-зеленых сари и мужчины в набедренных повязках сушат чайные листья и корни имбиря, в то время как остальные, сидя перед деревянными рамами, раскрашивают квадратные кашемировые платки с помощью резных колодок, которые они окунают в горшки с растительными красками; и, наконец, справа — классическая сцена охоты на тигра: между двойными рядами сипаев, потрясающих трещотками и цимбалами, выступает слон в роскошной попоне и в прямоугольном, прикрывающем лоб покрывале с бахромой, помпонами и вышитым красным крылатым конем; на шее у толстокожего пахидерма сидит, скрючившись, погонщик, а за ним, в балдахине, восседают европеец с рыжими бакенбардами, в колониальном пробковом шлеме, и магараджа, чья накидка усыпана драгоценными камнями и чей белоснежный тюрбан украшен длинным султаном, скрепленным огромным алмазом; перед ними, из зарослей, за которыми начинаются джунгли, припав к земле и изготовившись к прыжку, выглядывает дикий зверь. В центре стены слева — значительных размеров камин розового мрамора с большим зеркалом; на каминной полке — высокая хрустальная ваза прямоугольной формы, заполненная иммортелями, и копилка в стиле начала века: это фигурка чуть склонившегося негра с широкой улыбкой; на нем просторная шотландская накидка с преобладанием красного цвета, белые перчатки, очки в стальной оправе и цилиндр, украшенный stars and stripes с крупной сине-красной цифрой «75». Его левая рука вытянута, правая сжимает набалдашник трости. Если положить в протянутую ладонь монетку, то рука поднимается, и монетка тут же неумолимо заглатывается; в виде благодарности механический негр раз пять-шесть дергает ногами в определенной последовательности, что с большой натяжкой может сойти за джиттербаг. Всю заднюю стену занимает застланный белыми скатертями стол на крестообразных подставках. Угощение, которое будет предложено на фуршете, еще не выставлено, если не считать пяти омаров с ярко-красными панцирями, выложенных звездой на большом серебряном блюде. На табурете, между столом и дверью, что выходит в большую прихожую, откинувшись к стене, вытянув и слегка расставив ноги, сидит единственный в этой сцене живой персонаж — слуга в черных брюках и белой тужурке; это мужчина лет тридцати; с выражением неимоверной скуки на круглом красном лице он читает аннотацию романа, на обложке которого изображена почти обнаженная женщина с длинным мундштуком во рту, лежащая в гамаке и направляющая прямо на читателя маленький револьвер с перламутровой рукояткой: «В последнем романе Пола Уинтера „Западня” читателя ждет приятная встреча с любимым героем, известным по многим книгам и, в частности, по таким безусловно сильнейшим произведениям детективной литературы сегодняшнего и завтрашнего дня, как „Уложи ее на эспарцет”, „Разгневанные шотландцы”, „Человек в плаще”: на этот раз Капитан Хорти столкнется с опасным психопатом, сеющим смерть в одном из портов Балтийского моря». Глава XXМоро, 1Комната в большой квартире на втором этаже. Пол покрыт паласом табачного цвета; стены обиты светло-серой джутовой тканью. В комнате три женщины. Одна из них — пожилая мадам Моро, хозяйка квартиры. Она лежит в большой кровати с изогнутыми спинками, под белым стеганым одеялом в голубой цветочек. Перед кроватью, в плаще и кашемировом платке, стоит ее подруга детства, мадам Тревен; она вынимает из сумочки, чтобы показать мадам Моро, только что полученную почтовую открытку: там изображена обезьяна в фуражке за рулем грузовичка, над которым развевается лента с надписью: «На память о Сен-Муэзи-сюр-Эон». Справа от кровати, на тумбочке — лампа под желтым шелковым абажуром, чашка кофе, коробка бретонского печенья, на крышке которой мы видим крестьянина, обрабатывающего поле, флакон духов, своей полусферической формой напоминающий былые чернильницы, блюдце с сушеным инжиром и куском вареного сыра эдам, а также — в ромбовидной металлической рамке с лунными камнями по углам — фотография мужчины лет сорока в отороченной меховым воротником куртке, который сидит за деревенским столом, ломящимся от яств: ростбифы, рубцы, кровяные и ливерные колбасы, куриное фрикасе, пенистый сидр, шарлотка с вареньем и крепкая настойка из сливы. На нижней полке тумбочки лежит стопка книг. Верхняя — «Любовная жизнь Стюартов»; на ее обложке изображен мужчина в костюме Людовика XIII, — парик и шляпа с пером, широкие кружевные брыжи, — на коленях которого сидит субретка с откровенно оголенной грудью, подносящая к губам огромную фигурную пивную кружку: эта сомнительная литературная компиляция небрежно повествует о распутных и постыдных увеселениях, приписываемых Карлу I, и принадлежит к разряду книг, которые продаются запечатанными, без указания имени автора, с маркировкой «только для взрослых», на набережных у букинистов и в привокзальных киосках. Третья женщина сидит поодаль слева. Это сиделка. Она лениво перелистывает иллюстрированный журнал, на обложке которого смазливый певец в смокинге цвета переливающейся морской волны с серебряными блестками и с мокрым от пота лицом стоит на коленях, широко раздвинув ноги и раскинув в стороны руки перед толпой обезумевших зрителей.
Сегодня эта немощная, сорок лет как овдовевшая женщина — ее муж, офицер запаса, погиб шестого июня во время битвы на Сомме, — без детей и без друзей, — не считая мадам Тревен, школьную подругу, специально призванную в помощницы, — продолжает из своей спальни властно руководить преуспевающим предприятием, которое производит почти все инструменты и приспособления для строительно-отделочных работ, и даже некоторые товары, относящиеся к смежным областям: НАБОР ДЛЯ ОБОЙНЫХ РАБОТ в пластиковом кейсе: 1 складной метр, 1 ножницы, 1 валик, 1 молоток, 1 металлическая линейка 2 м, 1 отвертка-определитель напряжения, 1 нож для подрезки, 1 нож для обрезки кромок, 1 кисть для нанесения клея, 1 отвес, 1 клещи, 1 шпатель, 1 резак. Длина пластмассового кейса — 45, ширина — 30, высота — 8. Вес — 2,5 кг. Полная гарантия 1 год. СТЕПЛЕР ОБОЙНЫЙ. Для скоб 4, 6, 8, 12 и 14 мм. Продается в металлическом футляре вместе с комплектом скоб всех размеров в шести упаковках, общим количеством 7 000 штук. Инструкция. Дополнительно прилагаются: нож, скобы (для телевизионных, телефонных и электрических кабелей). Скрепковыниматель, куттер для ткани, намагниченный клин. Полная гарантия 1 год. НАБОР ДЛЯ МАЛЯРНЫХ РАБОТ: пластмассовый бачок на 9 литров, 1 сито для краски, 1 поролоновый валик 175 мм, 1 шубка из поролона, 1 шубка для лака, 1 круглая кисть 25 мм, ЧИСТЫЙ ШЕЛК, длина 60 мм, 4 плоские кисти шириной 60,45, 25 и 15 мм, толщина 17,15,10 и 7 мм, ЧИСТЫЙ ШЕЛК. Качество экстра. Длина 55, 45, 38 и 33 мм. Полная гарантия 1 год. КРАСКОРАСПЫЛИТЕЛЬ со сменными насадками, поставляемый вместе с насадкой для круглой струи и насадкой для плоской струи. Мембранный компрессор в алюминиевом корпусе. Максимальное давление 3 кг/см2, максимальная интенсивность подачи 7 м3/час. Пистолет для распыления краски, насос с манометром. Электрический мотор 220 В, 3 скоростных режима с переключателем вкл./выкл., кабель питания 2 м со штепселем с заземлением. Гибкий шланг для подачи воздуха 4 м с бронзовым штекером. Общий вес 12 кг. Полная гарантия 1 год. ЛЕСА СТРОИТЕЛЬНЫЕ ПЕРЕДВИЖНЫЕ: 1 подъемная лестница шириной 1,6 м с колесами, 1 подъемная лестница шириной 1,6 м с наконечниками, 2 надставки 60 см, 1 рабочая площадка 145х50 м с ограждением, поручнями и поперечными перекладинами, высота настила регулируется пошагово на 30 см от 50 м до 220. Площадь основания 190х68 см. Тормозной механизм. Общий вес 38 кг. Полная гарантия 1 год. ЛЕСТНИЦА-СТРЕМЯНКА РАЗДВИЖНАЯ. Направляющие из овальных алюминиевых трубок. 5 секций. Автоматическая фиксация (система запатентована), высота в раздвижном состоянии 5,12 м, в сложенном 2,40 м, габариты 145х65х20 см. Вес 23 кг. Дополнительные элементы: рабочая площадка, упор, съемные башмаки. Полная гарантия 1 год. ВЕРСТАК ДЛЯ МЕХАНИЧЕСКИХ РАБОТ. Прочный, устойчивый верстак, к рабочей станине с оптимальными размерами 004х060х120 прилагаются 2 ящика на полозьях и стальная панель с ячейками для инструментов. Фиксация на конусообразных язычках. Может складываться до минимальной толщины. Конструкция из холодного профиля 20/10°. Ровное серое покрытие. Крепление на шурупах. Высота 90 см. Вес 60 кг. Полная гарантия 1 год. ДРЕЛЬ УДАРНОГО ДЕЙСТВИЯ С ЭЛЕКТРОННОЙ РЕГУЛИРОВКОЙ. 220 В 250 Вт. Двойная изоляция. Защита от радио- и телевизионных помех. Холостая скорость 0-1400/3000 об/мин. Частота перфорации 0-14000/35200 удар/мин. Предельная толщина стали 10 мм, бетона 12 мм, дерева 20 мм. Поставляется вместе с зажимным патроном под ключ 10 мм. Кабель 3 м. Рукоятка с зажимным хомутом. Упор глубины. Рабочий ключ. Вес 2,5 кг. Прилагаемые элементы: универсальный адаптер, револьверная рукоятка, боковая рукоятка, верхняя рукоятка, винт для зажима, дополнительный патрон, редуктор, каретка, стойка для крепления, винт «звездочка», маленький верстак, низкая стойка, средняя стойка, высокая стойка, пробойник, насадка циркулярная, насадка для вырезания отверстий, насадка ленточная, насадка глянцевально-полировальная, насадка мягкая, насадка плоско-шлифовальная, насадка округлая, насадка для обработки камня, строгальный резец, диск отрезной, резец пазовальный, кромкошлифователь, гибкая пила, заточка, щетки, секатор, миксер, компрессор, пневматический пульверизатор, удлинитель, заточка ножей, тиски, кейс с 13 сверлами из быстрорежущей стали Ø 2–8, кейс с 4 сверлами из вольфрамовой стали Ø 4, 5, 6 и 8, коробка с 4 металлическими сверлами из хром-ванадия Ø 4, 5, 6 и 8, фреза 6 мм, фреза 8 мм, фреза 10 мм, клин, строгальный резец, насадка токарная по дереву, адаптер для фиксации строгальных резцов, насадка фрезерная по дереву, насадка пазовальная, насадка шлифовальная, уровень, барабан (для кабеля). Полная гарантия 1 год. КЕЙС С ИНСТРУМЕНТАМИ. Комплект из 12 торцевых трубчатых ключей из хром-ванадия 12 сечений 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 16, 17, 19, 21, 23. Многофункциональные пассатижи хромированные с ручками изолированными на 250 В с насечками; универсальные плоскогубцы хромированные с ручками изолированными на 180 В; напильник полукруглый 200 мм, средняя насечка, с ручкой; напильник трехгранный 125 мм, средняя насечка, с ручкой; клепальный молоток блестящий, светлая полированная ручка 28; отвертка 175 из хром-ванадия; отвертка 125 из хром-ванадия; отвертка крестовая № 1 из хром-ванадия, отвертка крестовая № 2 из хром-ванадия; отвертка для электрики 125 из хром-ванадия с изоляцией; зубило; ключ на 18; масленка; разводной гаечный ключ с зубчатой рейкой на 20 из кованой стали с полированной головкой; микрометр с 10 пластинами; футляр для профессиональных полотен по металлу; тубус овальный хромированный, красный лак; выколотка с цинковым напылением; плоскогубцы хромированные. Полная гарантия 1 год. ШКАФЧИК ДЛЯ ИНСТРУМЕНТОВ в форме чемодана. В комплекте 24 перфорированных листа и 80 крепительных скоб. Высота 55, ширина 45, глубина 15 см. Набор 7 плоских гаечных ключей 6–9; набор 9 торцевых трубчатых ключей 4/14; футляр для полотен; крестовая отвертка; отвертка для электрики 4х100; отвертка механическая 6х150; пассатижи многофункциональные с изоляцией; универсальные пассатижи с изоляцией; футляр для сверл 13 мм; комплект из 19 сверл 1-10 мм; рубанок № 3; ножовка столярная, 3 полотна; зубило 10; зубило 20; молоток клепальный 25 блестящий; рашпиль полукруглый 200, напильник полукруглый 175; напильник трехгранный 150; деревянный метр, выколотка с цинковым напылением; стальной кернер с цинковым напылением; 2 просечника; 2 бура; клещи 180; водяной уровень. Общий вес 14,5 кг. Полная гарантия 1 год. КОМПЛЕКТ 12 ПЛОСКИХ ГАЕЧНЫХ КЛЮЧЕЙ из хром-ванадия 6–7, 8–9, 10–11, 12–13, 14–15, 16–17, 18–19, 20–22, 21–23, 24–26, 25–28, 27–32. Полная гарантия 1 год. КЕЙС ДЛЯ ВИНТОРЕЗНЫХ РАБОТ. В комплекте 9 метчиков и 9 лерок для нарезания резьбы из вольфрамовой стали 3х0,5, 4х0,7, 5х0,8, 6х1,7х1, 8х1,25, 9х1,25, 10х1,50, 12х1,75, коробка для лерок; 1 трещотка. Полная гарантия 1 год. КЕЙС для насадок. В комплекте 18 насадок, 12 размеров из хром-ванадия от 10 до 32,1 коловорот, 1 диск универсальный, 1 держатель, 1 стопор-трещотка, 1 маленькое кольцо, 1 большое кольцо. Полная гарантия 1 год. НАБОР КАМЕНЩИКА-ШТУКАТУРА. В комплекте 1 металлический уровень, 3 пузырька 50; 1 мастерок круглый 22; 1 мастерок квадратный 20; 1 мастерок узкий «кошачий язык» 16; 1 штукатурный нож 300 х 16; 1 костыль 300 х 16,1 металлическая щетка «скрипка». Полная гарантия 1 год. НАБОР ЭЛЕКТРИКА. В комплекте: 1 бокорезы с изоляцией 160; универсальные пассатижи хромовые с изоляцией 180; 1 щипцы радио, хром 160; 1 щипцы для оголения провода, хром с изоляцией 180; 1 отвертка-определитель напряжения; 1 отвертка из хром-ванадия с изоляцией рукоятки; 1 паяльник, мощность 60 Вт; 1 рулон изоляционной ленты. Полная гарантия 1 год. НАБОР СТОЛЯРА. В комплекте: 1 ножовка столярная; 1 ножовка двусторонняя; 1 киянка; 1 кусачки; 1 плоскогубцы тонкие; 3 столярных ножа 8, 10 и 15; 1 стамеска; 1 отвертка 7х150; 1 отвертка 4х100. Полная гарантия 1 год. НАБОР САНТЕХНИКА. Металлический кофр 440х210х100 мм. В комплекте: сварочный аппарат с автоматическим поджигом (без баллонов); 5 проволочных прутков для всех металлов; 1 плоскогубцы из хром-ванадия 250 мм; 1 труборез, отверстие 0/30 мм; 1 тиски 0/25 мм; 1 развальцовка для труб 6, 8, 10, 12, 14 мм. Полная гарантия 1 год. НАБОР АВТОМОБИЛИСТА. В комплекте: баллонный ключ, сметка, набор из 9 торцевых трубчатых ключей 4/4, набор из 6 плоских ключей от 6х7 до 16х17, микрометр с калибровочными пластинами; фонарь с батарейкой, масленка, универсальные плоскогубцы с изоляцией, многофункциональные плоскогубцы, разводной гаечный ключ с зубчатой рейкой, щетки для свечей, набор 4 отверток, хромированный молоток, свечной ключ на шарнире, зачистка для контактов, набор ключей для стартера, оцинкованная выколотка, замшевые лоскуты, насос для заливки масла, ножной насос для накачивания шин, знак аварийной остановки, огнетушитель, гидравлический домкрат, определитель давления 0/3 бар, ацидометр, измеритель плотности антифриза, фонарь белый, красная линза. Полная гарантия 1 год. АПТЕЧКА ПЕРВОЙ ПОМОЩИ. В комплекте: 1 флакон 3 % перекиси водорода, 1 флакон спирта 70°, 2 пластыря большого формата, 4 пластыря малого формата, 1 щипцы для заноз, 1 пара ножниц, 1 флакончик йода, 6 гигроскопических компрессов, 2 гигроскопических бинта 3х0,07 м, 2 креповые ленты 1х0,05 м, 1 жгут, 1 сантиметр (1,50 м), 1 металлический хромированный фонарик с лампочкой и батарейкой, 1 несмываемый мелок, 5 пакетиков с проспиртованными тампонами, 1 пакетик увлажняющих салфеток, 1 коробочка английских булавок, 1 пустая коробочка для лекарств, 5 гигроскопических ватных тампонов, 3 пары одноразовых резиновых перчаток, 1 РЕЗИНОВАЯ ТРУБКА РЕАНИМАЦИОННАЯ ДЛЯ ИСКУССТВЕННОГО ДЫХАНИЯ РОТ В РОТ с инструкцией по эксплуатации. Полная гарантия 1 год. КОНТЕЙНЕР ДЛЯ ТУРИСТИЧЕСКИХ ПОХОДОВ на 6 человек «люкс». В комплекте: 1 пластмассовое ведро с крышкой, 1 салатница с герметичной крышкой, 6 плоских тарелок, 6 глубоких тарелок, 1 герметичная емкость для продуктов, 1 емкость для жидкости, 1 солонка, 1 перечница, 1 контейнер для яиц, 6 стаканчиков, 6 чашек, 6 комплектов столовых приборов (ножи, вилки и большие ложки). Размеры 42х31х24 см. Общий вес 4,2 кг. Полная гарантия 1 год. СПОРТИВНЫЙ КОМПЛЕКС. 3, 5 м. 8 крюков с гимнастическими снарядами. Стальная труба, блестящая краска, цвет зеленый. Балка Ø 80 мм, 4 внутренние стойки Ø 40 мм, две внешние стойки Ø 35 мм. Длина 3,90 м, ширина 2,90 м. Максимальный габаритный объем 6 м. Крюки завинчены по патентованному сцеплению. Снаряды: 2 качели, 1 трапеция с полипропиленовыми канатами Ø 12 мм, 1 гладкий конопляный канат Ø 22 мм, 1 лестница с полипропиленовыми канатами Ø 10 мм. На заказ специальные компоненты: канат с узлами, набор колец, простая люлька, двойная люлька. Поставляется с инструкцией по монтажу и крепящими шпинделями. Полная гарантия 1 год. ОФИСНЫЙ НАБОР из синтетического материала, великолепно имитирующего натуральную кожу, мелкое зерно, коричневый цвет, обрамление позолотой 23 пробы, изящная отделка; в комплекте: 1 бювар 48х33 см, подставка для настольного календаря, 1 чаша для карандашей, 1 папка для бумаг. Полная гарантия 1 год. Глава XXIВ котельной, 1На вершине бойлера, который отапливает весь дом, плашмя, на животе лежит мужчина. Ему лет сорок; он похож не на рабочего, а скорее на инженера или инспектора газовой компании; на нем не рабочий комбинезон, а синтетическая рубашка небесно-голубого цвета, костюм и галстук в горошек. Красный платок, повязанный у него на голове, стянут концами и отдаленно напоминает кардинальскую шапочку. Он протирает замшевой тряпочкой маленькую цилиндрическую деталь, которая с одной стороны заканчивается винтовым штырем, а с другой — клапаном на пружине. Рядом с ним лежит газетная страница, на которой прочитываются некоторые заголовки, рекламные объявления и отрывки статей: Генерал Шалако, который осуществил зачистку «котла» в районе Везелиз, только что скончался в Чикаго Книга «Устрашенный громила» Джона Уитмера (изд-во Кальбас) получила Гран-при Лит- которые отнял у моего народа мир и правительство страны вот почему Сегодня после полудня оркестр второго полка спаги даст концерт в парке а на ней разложены прочие детали: болты, винты, шайбы, зажимные зацепы, заклепки, шпиндели и какие-то инструменты. На передней панели бойлера прикреплена круглая пластинка с надписью «RICHARDT & SECHER», над которой красуется стилизованный брильянт. Центральное отопление было установлено относительно недавно. Пока большая доля общей собственности принадлежала семейству Грасьоле, они упорно вычеркивали статью расходов, которую полагали ненужной, так как сами — подобно почти всем парижанам того времени — обогревали жилье с помощью каминов, а также дровяных и угольных печей. И лишь в начале шестидесятых годов, когда Оливье Грасьоле продал Роршашу почти всю остававшуюся у него долю, пайщики проголосовали за это решение, и оно было воплощено в жизнь, кстати, в то же самое время, что и полная замена крыши и дорогостоящая реставрация фасада, навязанная недавним законом, которому Андре Мальро оставил свое имя: все это — а также приуроченные к этому внутренние капитальные перестройки дуплекса Роршашов и квартиры мадам Моро — почти на год превратило дом в грязную и шумную стройку. 
История Грасьоле начинается приблизительно так же, как и история маркиза де Карабаса, но заканчивается намного хуже: ни те, кто получил почти все, ни те, кто не получил почти ничего, никак не преуспели. Когда Жюст Грасьоле, обогатившийся на производстве и продаже леса, — кстати, он был еще и изобретателем пазовального станка, который до сих пор используется на многих паркетных заводах, — умер в 1917 году, четверо оставшихся после него детей разделили его состояние согласно оставленному им завещанию. Наследство включало в себя дом, — тот самый, о котором здесь повествуется с самого начала, — сельскохозяйственные угодья в Берри, разделенные на три части — под зерновые культуры, под мясозаготовки, под лесоводство, — пакет акций «Горнодобывающей Компании Верхней Бубанджиды» (Камерун) и четыре большие картины бретонского пейзажиста и анималиста Лё Мериадека, который в то время котировался крайне высоко. Итак, старший брат Эмиль получил дом, Жерар — ферму, Фердинан — акции, а единственная дочка Элен — картины. Элен, за несколько лет до этого вышедшая замуж за своего учителя танцев — некоего Антуана Бродена, — тут же попыталась оспорить завещание, но заключения экспертов оказались для нее явно неблагоприятными. Ей разъяснили, что, с одной стороны, оставив ей произведения искусства, отец прежде всего думал избавить ее от забот и той ответственности, которая легла бы на ее плечи в связи с управлением парижским домом, распорядительством сельскохозяйственной вотчиной или ведением африканских дел, а с другой стороны, в ее случае будет очень сложно, если вообще возможно, доказать, что раздел имущества сделан несправедливо, так как четыре холста прославленного художника стоят по меньшей мере столько же, сколько пакет акций рудников, которые еще не разработаны и, возможно, не будут разрабатываться никогда. Элен продала картины за 60 000 франков, сумму на тот момент колоссальную, если учесть, что через несколько лет интерес к Лё Мериадеку пропал и начал пробуждаться лишь в наши дни. С этим небольшим капиталом они с мужем уехали в Соединенные Штаты. Там они, став профессиональными игроками, устраивали в ночных поездах и провинциальных притонах нелегальные игры в кости, и партии иногда растягивались на целую неделю. На заре 11 сентября 1935 года Антуан Броден был убит; три хулигана, которых за два дня до этого он не впустил в свой игровой зал, увезли его на заброшенный карьер Джимайма Крик, в сорока километрах от Пенсейкола (Флорида), и там забили насмерть палками. Через несколько недель Элен вернулась во Францию. От своего племянника Франсуа, который за год до этого, после смерти Эмиля, унаследовал дом, она добилась права на владение маленькой двухкомнатной квартирой на седьмом этаже, рядом с доктором Дентевилем. Там она, напуганная и смирившаяся, незаметно прожила до самой смерти в тысяча девятьсот сорок седьмом году. В течение семнадцати лет Эмиль управлял домом старательно, умело и даже предпринял некоторые работы по модернизации, в частности, установку лифта в 1925 году. Однако, сознавая то, что, выполнив волю отца, он оказался единственным бенефициарием наследства и ущемил интересы братьев и сестры, Эмиль чувствовал свою ответственность, причем в столь гипертрофированной форме, что даже решил взять на себя их расходы. Из-за этой совестливости и началось разорение старшего брата. Второй сын, Жерар, занимался своими сельскохозяйственными угодьями более или менее удачно. Зато у третьего, Фердинана, возникли серьезные трудности. «Горнодобывающая Компания Верхней Бубанджиды» (Камерун), в которой он состоял довольно крупным акционером, была создана лет за двенадцать до этого для изучения и последующей разработки богатых месторождений оловянной руды, обнаруженных тремя голландскими геологами из группы Звиндейна. С тех пор сменилось немало разведывательных экспедиций, но полученные заключения были отнюдь не обнадеживающими: одни, подтверждая наличие значительных жил касситерита, выказывали серьезную озабоченность условиями разработки и особенно транспортировки; другие утверждали, что залежи слишком скудны, чтобы оправдать расходы по добыче руды, себестоимость которой оказалась бы слишком высокой; третьи же не усматривали во взятых образцах и следа олова, зато констатировали значительное содержание боксита, железа, марганца, меди, золота, алмазов и фосфатов. Преимущественно пессимистический характер этих противоречивых заключений совершенно не мешал Компании активно поддерживать свои акции на бирже и с каждым годом увеличивать свой капитал. К тысяча девятьсот двадцатому году «Горнодобывающая Компания Верхней Бубанджиды» (Камерун) имела в активе около двадцати миллионов франков, собранных по подписке с семи с половиной тысяч акционеров, а в ее правление входили три бывших министра, восемь банкиров и одиннадцать крупных промышленников. В тот год во время генеральной ассамблеи, которая началась довольно бурно, а закончилась прямо-таки восторженно, было единогласно решено покончить с бесполезными подготовками и перейти к немедленной организации разработки месторождений, какими бы они ни оказались. Фердинан, по профессии инженер-проектировщик дорог и мостов, добился того, чтобы его назначили инспектором работ. 8 мая 1923 года он прибыл в Гаруа, затем отправился вверх по течению верхнего притока Бубанджиды к высокогорным плато Адамауа с пятьюстами местными рабочими, одиннадцатью с половиной тоннами оборудования и двадцатью семью служащими европейского происхождения. Работы по закладке и проходке туннелей были сложны и тормозились ежедневными дождями, вызывавшими на реке периодические и непредсказуемые паводки, средняя сила которых каждый раз оказывалась достаточной для того, чтобы река сметала все, что до этого было расчищено и укреплено. Через два года Фердинан Грасьоле подхватил лихорадку и был отправлен домой во Францию. Он ничуть не сомневался в том, что разработка олова Верхней Бубанджиды никогда не сможет быть рентабельной. Зато районы, через которые ему довелось проезжать, изобиловали зверьем всевозможных видов и разновидностей, и это навело его на мысль о торговле кожей. Едва оправившись от болезни, он продал свои акции и основал фирму импорта экзотического сырья — кожи, меха, рогов и панцирей, — которая весьма скоро стала специализироваться на меблировке: в то время действительно была мода на прикроватные коврики из меха и ротанговую мебель в чехлах из шкур скунсов, антилоп, жирафов, леопардов и зебу; какой-нибудь комодик из болотной сосны, отделанный буйволовой кожей, легко продавался за 1 200 франков, а зеркало псише от Тортози в раме из панциря трионикса покупалось на аукционе в Отеле Друо за 38 295 франков! Предприятие открылось в 1926 году. А с 1927 года началось обвальное падение мировых цен на кожу и меха, которое продолжалось шесть лет. Фердинан отказывался верить в наступивший кризис и упрямо продолжал накапливать свои запасы. К концу тысяча девятьсот двадцать восьмого года весь его капитал был заморожен, а товар практически негоден для реализации, и он не мог заплатить ни транспортным, ни охранным компаниям. Чтобы снять с брата обвинение в мошенническом банкротстве, Эмиль помог ему деньгами, продав ради этого две квартиры в своем доме, в одну из которых, кстати, въехал Бартлбут. Но это мало что изменило. В апреле 1931 года, когда уже стало очевидно, что Фердинан — владелец целых залежей из сорока тысяч шкур, стоивших в три-четыре раза дороже того, что он мог за них выручить, — не способен ни обеспечить их сохранность, ни выполнить остальные связанные с ними обязательства, склад в Ла-Рошели, где хранился товар, сгорел дотла. Страховые компании отказались платить и публично обвинили Фердинана в том, что преступный поджог совершил он сам. Фердинан, бросив жену, сына (который незадолго до этого блестяще сдал экзамены на должность профессора философии) и еще дымящиеся руины своего предприятия, пустился в бега. Через год его родные узнали, что он нашел смерть в Аргентине. Но страховые компании продолжали неистово осаждать его вдову. Чтобы прийти ей на помощь, ее деверья Эмиль и Жерар пошли на определенные жертвы: Эмиль продал семнадцать из тридцати принадлежащих ему квартир, Жерар ликвидировал почти половину своих земель. Эмиль и Жерар умерли в тысяча девятьсот тридцать четвертом году: первым, в марте, от воспаления легких, — Эмиль; в сентябре, от апоплексического удара, — Жерар. Своим детям они оставили более чем скромное наследство, которое за последующие годы не переставало уменьшаться.
жүктеу/скачать 3.17 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
