Йосеф Бар-Йосеф

Замолкает. За окном слышится гудок парохода.

РАХЕЛЬ. Как вам понравился этот город? Вряд ли, конечно, вы успели получить какое-то представление о нем - ведь вы тут всего несколько часов. (Смущается сама от своего вопроса.) Он такой серый, мрачный. Как жесть. Иногда мне хочется взять щетку и поскрести его как следует. Счистить с него ржавчину. Вам трудно понять, почему мы так любим говорить об Израиле. Там столько солнца. И света... Саймон каждые два года ездит в Израиль. Я тоже была там дважды. Побродила немного по Иерусалиму и в конце концов очутилась на почте. Мне захотелось написать письма сюда, в Англию. Здание почты в Иерусалиме построили англичание, поэтому оно такое серое и похожее на все английские здания.

ЛЕЙЗЕР. В котором часу вы встаете утром?

РАХЕЛЬ (она приободрилась я улыбается). Очень рано. Даже слишком рано. Говорят, что это свидетельствует о каком-то чувстве вины. Даже если я ложусь поздно, все равно встаю ни свет ни заря. И потом весь день чувствую себя разбитой.

ЛЕЙЗЕР (поспешно). Вы видите мое пальто?

РАХЕЛЬ (не меняя позы). Да.

ЛЕЙЗЕР. Нет, так вы не можете его видеть. Так вы можете видеть только меня.

РАХЕЛЬ (оборачивается). Я вижу.

ЛЕЙЗЕР. Вы спрашиваете меня об этом английском городе. Я расскажу вам кое-что об англичанах. Уборная у нас была во дворе. Такое было во многих старых районах Иерусалима. И вот однажды, представьте, у отца испортился желудок, и ему, прошу прощения, срочно захотелось на двор, еще до восхода солнца. А тут англичане как раз объявили комендантский час. Они у нас распоряжались тогда и никак не хотели убираться. Что делает отец? Он опускается на четвереньки и так, на четвереньках, пробирается в угол двора, где находится уборная. Чтобы солдаты думали, что это какое-то четвероногое, например, собака. Он даже пару раз тявкнул, чтобы они поверили, что это собака. Чтобы они не сомневались. Представьте себе: человек... немолодой уже человек... труженик, всю жизнь работает... Обеспечивает семью... И вот... Вынужден передвигаться на четвереньках. И все из-за политики!

РАХЕЛЬ (помолчав). Вы хотели рассказать о пальто.

ЛЕЙЗЕР. Да. Этим вот пальто отец накрывал меня под утро. У нас была маленькая квартира, все дети не могли в ней поместиться, и мне приходилось спать снаружи. Моя кровать стояла на веранде, и когда шел дождь, вода с крыши капала на меня. Но я спал крепко даже в мокрой постели, поскольку был молод и уставал за день. Но когда отец на рассвете вставал к молитве, он накрывал меня этим пальто. Я согревался и спал еще крепче.

Короткое молчание. За окном становится совсем. темно. Огни неоновых реклам вспыхивают и гаснут вдали.

РАХЕЛЬ. А меня Саймон тащил три дня на себе. Мы бежали из Польши в Россию, и я заболела краснухой. Отца с нами не было, только Саймон. Я была вся красная как рак.

ЛЕЙЗЕР. Это хорошо - чтобы женщина переболела краснухой до замужества.

РАХЕЛЬ. Что? (Поняв, о чем он говорит). А, да. Наша мама умерла в Сибири. Мы очень любили маму. Мы до сих пор помним ее как живую. Она замерзла в пургу.

ЛЕЙЗЕР. В Англии едят много жареной картошки.

РАХЕЛЬ. Ну, вовсе не так много, как принято думать. Но едят. Это дешево.

ЛЕЙЗЕР. Но требует много масла.

РАХЕЛЬ. Я просто наливаю побольше масла, чтобы картошка плавала в нем. Во-первых, это получается вкусно, а во-вторых, масло остается чистым, и его можно потом использовать снова. Я сливаю это масло в отдельную бутылку.

ЛЕЙЗЕР. Я специально спросил. Я проверял вас. Может, не нужно этого делать, но во всяком случае я признаю, что проверял. (Помолчав.) Я был женат. Теперь разведен. У меня есть дочь. Моя жена, пожарив картошку, выплескивала оставшееся масло. Так ей нравилось. Ей нравилось все выплескивать, все выбрасывать. Из-за этого мы постоянно ссорились. Однажды она сказала, что я готов, почистив зубы, запихнуть пасту обратно в тюбик.

РАХЕЛЬ смеется.

ЛЕЙЗЕР. Чему вы смеетесь?

РАХЕЛЬ. Это смешно.

ЛЕЙЗЕР. Что смешно?

РАХЕЛЬ. Это... Это смешно - запихнуть пасту обратно в тюбик. Невозможно не рассмеяться. Так мне кажется...

ЛЕЙЗЕР (подымается и говорит громко и раздраженно). Я уже сказал, что разведен и имею дочь. Хочу добавить кое-что еще. Я обязан сказать правду. Это она хотела развода. Она сбежала от меня, как от дикого зверя. Она даже не пожелала от меня алиментов. Но я выслал ей деньги по почте.

РАХЕЛЬ. Вы вовсе не обязаны...

ЛЕЙЗЕР. Она спряталась от меня, как лисица в нору. Когда я узнал, где они скрываются, я пришел, чтобы передать костюмчик для дочери. Как только она увидела меня, она стала вопить, будто ее режут. Я не успел еще слова вымолвить, один мой вид - представляете! - один мой вид - и она сразу в крик! А до того, пока она не видела меня - я стоял под окном и все слышал - она забавлялась с ребенком и смеялась!

РАХЕЛЬ. Вы в самом деле не обязаны...

ЛЕЙЗЕР. Нет, я обязан! Обязан рассказать всю правду! Теперь моя дочь умерла для меня, и все врачи в мире не помогут. Не знаю, почему это так. Я как во тьме. Можете задавать мне вопросы, если хотите. Я расскажу все, как было. Может быть, вы сумеете понять причину. Из тех фактов, которые я изложу. Может, вы составите картину. Я не понимаю, почему. Не понимаю!..

РАХЕЛЬ. Нет, нет! Я не хочу ни о чем спрашивать. Вы не должны мне рассказывать. Это ни к чему...

ЛЕЙЗЕР. Если у вас нет вопросов, тогда я продолжу. Я обязан рассказать всю правду. Может, вы включите электричество?

РАХЕЛЬ. Да, конечно. Извините. (Встает и зажигает свет.)

Лампа, висящая над столом, освещает только часть комнаты, углы погружены в полумрак.

ЛЕЙЗЕР. После развода со мной что-то случилось. Я изложу все, как на духу. Я не хочу, чтобы повторилось то, что уже случилось. Итак - муж и жена, но они ничего друг о друге не знают. У них есть живая дочка, а они ненавидят друг друга до такой степени, что дочь как бы и неживая. Я хочу, чтобы прежде чем мы поженимся, мы стали как настоящая родня. Как брат с сестрой, между которыми нет ни тайн, ни обманов. Поэтому я хочу, чтоб вы знали, что после развода я чувствовал себя ужасно. Я не узнавал мира вокруг себя. У меня было темно в глазах. Я пуговицы не мог застегнуть.

РАХЕЛЬ. Не надо продолжать.

ЛЕЙЗЕР. Меня поместили в сумасшедший дом. они вылечили меня, но и теперь мне иногда бывает очень скверно.

РАХЕЛЬ. Вы напрасно мучаете меня. Я все об этом знаю. И меня это нисколько не смущает.

ЛЕЙЗЕР (тихо). Что вы знаете?

РАХЕЛЬ. Все, о чем вы рассказываете. Это заставляет вас снова страдать, но это совершенно ни к чему.

ЛЕЙЗЕР. Откуда вы знаете?

РАХЕЛЬ (неуверенно, с некоторым опасением). Саймон...

ЛЕЙЗЕР. Он рассказал вам? Обо всем?!

РАХЕЛЬ (помедлив). Да. Может, налить вам еще чашечку чаю?

ЛЕЙЗЕР (смотрит на нее долго и пристально, словно старается разглядеть ее сквозь тьму. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть, свет лампы падает ему на лицо. Он говорит тихо). Это нехорошо, когда о ком-то рассказывают за его спиной. Тем более, такие вещи... Это двое против одного. Это... Это означает - выставить человека на посмешище. Это все против одного.

РАХЕЛЬ (громко и раздраженно). Ничего подобного! Он мой брат. Он - мой брат, понимаете? (Замолкает и прибавляет совсем другим тоном.) Я налью вам еще чаю.

За стеной раздаются звуки рожка.

ЛЕЙЗЕР (тихо, со сдержанным бешенством). Это что?

РАХЕЛЬ. Что?

ЛЕЙЗЕР. Кто-то играет. Как будто в стене. Как будто труба... Но это не труба.

РАХЕЛЬ (словно обрадовавшись перемене темы разговора). А, это хозяин дома Бени Альтер. Он немного странный человек, но очень славный. И чувствительный. Он любит чинить обувь, И это не просто так, это у него идеология. По его мнению, люди должны вернуться к здоровому образу жизни и заниматься тяжелой работой. Вернуться к земле. Это интересная мысль, не правда ли?

ЛЕЙЗЕР. Но сейчас он не чинит обувь, он играет на трубе.

РАХЕЛЬ. Да, он любит играть на трубе.

ЛЕЙЗЕР. И он богат!

РАХЕЛЬ. Говорят, его родители были очень богатые люди - там, до войны. Но он совсем не богат. У большинства его жильцов денег больше, чем у него самого.

ЛЕЙЗЕР (переходит к делу, которое в действительности больше всего его волнует). Я надеюсь, вы простите меня, если я задам вам один вопрос. Говорят, что женщин об этом не спрашивают. И все-таки - сколько вам лет?

Мелодия обрывается.

РАХЕЛЬ. Простите?

ЛЕЙЗЕР. Сколько вам лет?

РАХЕЛЬ (смеется от смущения). А!.. (Помолчав.) Неужели это так важно?

ЛЕЙЗЕР. Я задал вам вопрос.

РАХЕЛЬ (хочет выиграть время, встает). Говорят, женщина не обязана называть свой возраст. Говорят даже, что с некоторого... момента нам нельзя говорить правду. В конце концов, возраст это... это предрассудок, не правда ли? Это важно только для паспорта. Главное, как мы себя чувствуем и что мы еще хотим и можем сделать. И, разумеется, как мы выглядим, (Смеется,) На сколько, по-вашему, я выгляжу?

ЛЕЙЗЕР. Я хочу, чтобы вы сказали, сколько вам лет. Я хочу знать. Я не здешний, у меня тут нет семьи. Я должен знать.

РАХЕЛЬ (помолчав). Я родилась в двадцать четвертом.

ЛЕЙЗЕР. Сколько же это получается?

РАХЕЛЬ. Сорок четыре.

ЛЕЙЗЕР. Сорок три. Я посчитал.

РАХЕЛЬ. Я родилась в январе. Так что скоро будет сорок четыре.

ЛЕЙЗЕР. Теперь, наконец, мне сказали правду.

РАХЕЛЬ. Ничего другого я вам никогда и не говорила.

ЛЕЙЗЕР. Ваш брат сказал мне другое.

РАХЕЛЬ. Он пытался помочь мне. Он привык заботиться обо мне. Он спас мне жизнь. Это как... (Умолкает.) Может быть, хотите еще чаю?

ЛЕЙЗЕР. Что-то у меня вдруг разболелась голова.

РАХЕЛЬ. Выпейте еще чашечку...

ЛЕЙЗЕР. Нет, спасибо, не стоит утруждать себя.

РАХЕЛЬ. Это не трудно. Мне нравится заваривать чай.

ЛЕЙЗЕР. Может быть, вы включите электричество?

РАХЕЛЬ. Электричество включено... Я его включила.

ЛЕЙЗЕР. М-да. (Помолчав.) Когда вернется ваш брат?

РАХЕЛЬ. Я полагаю, скоро. (Неожиданно громко и раздраженно.) У вас есть люмбаго?

ЛЕЙЗЕР. Что?

РАХЕЛЬ. Люмбаго. Прострел. Нет, у вас ничего такого нету. Вы можете стоять как человек, ходить как человек, поворачиваться, как вам вздумается, а Саймон не может. В Израиле это проще простого - схватить прострел.

ЛЕЙЗЕР. Да, я понимаю. (Подымается и останавливается против Рахели.) Можете ли вы сказать мне, где тут у вас... Где тут уборная?

РАХЕЛЬ. В коридоре. Первая дверь справа. Извините меня, я должна прибрать в спальне. Не успела утром. Я рано ухожу на работу. (Выходит.)

ЛЕЙЗЕР подходит к своему пальто, висящему па вешалке возле двери, достает из кармана пачку аспирина. Открывается дверь и входит БЕНИ. Дверь прикрывает ЛЕЙЗЕРА, и БЕНИ его не видит. Он принимается искать туфли, которые давеча принес, находит, подымает и хочет унести. Повернувшись к двери, видит ЛЕЙЗЕРА.

ЛЕЙЗЕР. Здравствуйте. Я не здешний. Она - хозяйка - она сейчас вернется. Извините.

БЕНИ. Никаких "здравствуйте", никаких "извините"! В Иерусалим! Немедленно! Праведники? Пророки? Ложь! Пророки сказали, что такое ваш Иерусалим: "Дома ваши полны обмана"! Раньше были обманщики и воры, а теперь вы и воры, и пророки, да?

ЛЕЙЗЕР. Я здесь только в гостях... И я ищу уборную.

БЕНИ. Ложь! Сплошная ложь!

ЛЕЙЗЕР. Нет, почему же... Я действительно... Мне в самом деле нужно... Я просто не знаю, где.

БЕНИ. А я знаю! Знаю! Я слышал! Все слышал! Рыщет, роется, ворошит, потрошит! Как будто здесь ему товар! Торгаши! Только и знают!.. Она не товар, она не продается, понял?! (Идет к двери, но вдруг возвращается.) Труба! Я никогда не играл и не буду играть на трубе! Это - рожок. И это лучше, чем весь ваш Иерусалим. Лучше всякой другой музыки! Я трубил в рожок, а теперь я буду чинить туфли. Ее туфли! (Машет туфлями у Лейзера под носом.) Теперь я могу... Без обмана. Без лицемерия! А ты думаешь, что забираешь ее? Взять - это еще не все. Как бы потом не бросить! Дело известное! Ну, и это называется ты взял, а? Что у тебя осталось? Зато ходить она будет на этих подошвах, на моих набойках! В Иерусалиме, в любом другом месте - она будет ходить на моих набойках!

ЛЕЙЗЕР. Простите, мне действительно надо... (Выходит в коридор.)

Звонок в дверь. БЕНИ открывает. Входит САЙМОН, в руках у него бутылка вина. БЕНИ помахивает в воздухе туфлями и выходит. Появляется РАХЕЛЬ.

САЙМОН (оглядываясь по сторонам). Где он?

РАХЕЛЬ. В туалете.

САЙМОН. Что ты нос повесила? Невеста должна держать нос кверху. В туалете?.. Хм-м... (Помолчав.) Он тебе не нравится, да? Тебе не нравится вся эта затея? Так знай же - ты это должна скушать! Я купил ему билет сюда не для того, чтобы покупать билет обратно. У меня не на что, ты прекрасно знаешь. Эти поездки в Израиль меня выпотрошили. Это там, в Иерусалиме, я могу рассказывать другим и себе, что я Марк энд Спенсер. Ты поняла меня?!

РАХЕЛЬ. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.

САЙМОН. Что?!

РАХЕЛЬ. Я не говорю, что он мне не нравится.

САЙМОН. А?..

РАХЕЛЬ. Или что он мне нравится,

САЙМОН. Ага! Так что же ты говоришь?

РАХЕЛЬ. Ничего не говорю. Разве тебе можно вообще что-нибудь сказать?

САЙМОН. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?

РАХЕЛЬ. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.

САЙМОН. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?

РАХЕЛЬ. Хожу ли я в кафе.

САЙМОН. Само собой.

РАХЕЛЬ. Я не хожу.

САЙМОН. Само собой! Само собой, ты не ходишь в кафе! Что еще?

РАХЕЛЬ. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выплескиваю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.

САЙМОН. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?

РАХЕЛЬ. Я ответила... Столько, сколько мне есть.

САЙМОН. Сколько же тебе лет?! Ну? Что же ты ему ответила?

РАХЕЛЬ. Сколько есть...

САЙМОН. Сколько, сколько?! Только посмей заикнуться... Посмей только мне заикнуться! Сколько, ты сказала, тебе лет?!

РАХЕЛЬ. Сорок один.

САЙМОН (облегченно вздыхает). Фу!.. Ну, конечно... (Смеется.) Ты меня напугала. В наши дни человек ни в чем не может быть уверен. (Вдруг.) Ты что-то сказала?

РАХЕЛЬ. Что мне еще сказать?

САЙМОН. Что ты можешь сказать?

РАХЕЛЬ. Что?

САЙМОН. Да, так лучше. (Помолчав.) Это подымает настроение. Прибавляет смелости. Выше нос! Ты его надула — это хорошо! Раз мы взялись за это дело, мы должны его кончить, слышишь? Мы слишком быстро забываем все, что было с нами прежде. Ничего, когда станешь его законной женой, сможешь поубиваться о своей напрасно загубленной молодости и нелепо утраченной невинности.

Сверху доносится звук гитары.

САЙМОН (прислушивается). Наш педик. Красиво играет. Это тебе не Бени. Гомик, но и бабу при случае не упустит. Как говорится, меч обоюдоострый. От него всегда несет гудроном. Но играет он хорошо. У нас тут тоже есть свои прелести существования, не правда ли?

Гитара внезапно смолкает.

Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что у простых гаев нервов нету. Откуда у реки могут быть нервы? Но и это неправда. Посмотри, как река беспокойно бежит. Никогда по прямой - всегда с извивами. Нервы! (Помолчав, не то серьезно, не то с иронией.) Мы в изгнании, Рахель-Лея, и мы обязаны жаждать избавления. Поэтому мы должны смиренно и с радостью принимать все, что посылает нам Земля Обетованная, даже если она посылает не алмаз, а так, стекляшку, простой камушек! (Без всякого перехода.) Почему ты не включишь отопление?

РАХЕЛЬ. Я включила.

САЙМОН. Да? Мне холодно.

РАХЕЛЬ. Печка горячая.

САЙМОН. Печке, может, и тепло, а мне холодно. (Помолчав.) Слушай, что случилось? Что-то тут не в порядке. Я здесь уже битый час, а ты все еще не предложила мне чаю.

Конец первого действия

Действие второе

Та же комната. РАХЕЛЬ и САЙМОН сидят, перед САЙМОНОМ чашка чаю.

САЙМОН. Сидим... А?

РАХЕЛЬ. Что?

САЙМОН. Сидим, говорю, посиживаем... Мы - тут, он - там. Тихо-мирно...

РАХЕЛЬ. Да.

САЙМОН. И знаешь что? В сущности мне это нравится. Он там сидит долго не потому, что у него запор или что-нибудь еще такое. Нет, он там на заседании. Экстренное совещание. Он думает: жениться или не жениться? Там он как дома. Когда я бываю у них, в Израиле, я тоже подолгу засиживаюсь в уборной. Но заметь в чем разница. Когда я сижу в уборной в Израиле, ни одна живая душа меня не дожидается. Кроме, может, того, кому тоже туда приспичило. Что Земле Обетованной до меня? По ней, я могу оставаться там до старости, до ста двадцати лет. А он - видите ли, всего лишь жених, причем жених самый никудышный - но его уже дожидаются! Мы оба все дела бросили и сидим как в столбняке, потому что ждем - его. Ждем, пока он вылезет из сортира. Весь этот город дожидается, пока его милость соизволит привстать с унитаза. Весь мир навострил уши и слушает, не раздастся ли наконец звук спускаемой воды!

РАХЕЛЬ. Твой чай остывает.

САЙМОН. С каких это пор он сделался моим? Чай - всегда твой.

РАХЕЛЬ. Ты попросил чаю.

САЙМОН. Да? Значит все, что бы я ни попросил, тут же будет моим?

РАХЕЛЬ. Это всего лишь стакан чаю, а ты устраиваешь целую историю.

САЙМОН. Какую историю я устраиваю? (Помолчав, повторяет.) Какую историю я устраиваю?

РАХЕЛЬ. Не знаю. Ты ничего не можешь принять таким, как оно есть.

САЙМОН. О!.. Смотри-ка, как ты прекрасно выражаешься. И что же это значит - таким, как оно есть?

РАХЕЛЬ. Не знаю, Ты чего-то очень хочешь, и ты затрачиваешь массу усилий, чтобы добиться этого, но в конце концов ты сам готов от всего отказаться.

САЙМОН. Конечно. Хотеть да еще и получить - это уже свинство, не правда ли?

РАХЕЛЬ. Извини меня.

САЙМОН. За что ты извиняешься?

РАХЕЛЬ. Не знаю. просто так.

САЙМОН. Ты стала жалеть меня. В следующий раз ты привезешь мне из Иерусалима невесту.

Открывается дверь, на пороге появляется ЛЕЙЗЕР. САЙМОН подымается ему навстречу, РАХЕЛЬ остается сидеть.

ЛЕЙЗЕР. Я хочу вернуться в Иерусалим.

РАХЕЛЬ опускает голову.

САЙМОН. Что? А, я понимаю! Но мы не говорили об этом. Я думал, наши молодожены предполагают остаться здесь. Открыть какое-нибудь дело. Разбогатеть. Как я, например. И кроме того, знаете, я сейчас никак не могу следовать в Иерусалим. Ведь не оставите же вы меня одного - так скоро.

ЛЕЙЗЕР. Вы меня не поняли.

САЙМОН. А!.. Так-то лучше. Вы хотите сказать, что отправитесь в Иерусалим как-нибудь потом. Как и я. Как говорится, после праздничков. Это хорошо. Главное, как я понимаю, помолвка состоялась? Остается только сделать объявление. Оповестить общественность: соглашение достигнуто. Подвести итог. Вы только представьте себе: только что тут были двое - мужчина и женщина, люди как люди, и вдруг нате вам: пара лошадей, впряженных в одну телегу. Жених и невеста! (Откупоривает бутылку, разливает вино по бокалам.) Так чего же нам ждать? Зачем? Как говорится, в добрый час да за свадебку!

ЛЕЙЗЕР. Вы меня не поняли.

САЙМОН. Снова не то? Ничего удивительного! Я с трудом понимаю себя самого! Как же тут понять кого-то другого? К тому же...

ЛЕЙЗЕР. Сколько лет невесте?

Молчание.

ЛЕЙЗЕР. Сколько лет невесте?

САЙМОН (почти шепотом). Повторите, пожалуйста?

ЛЕЙЗЕР. Я спрашиваю, сколько лет невесте!

САЙМОН. Невесте? Двадцать два! Много? Тогда семнадцать! Опять много? Пожалуйста, пусть невесте будет двенадцать! Или нет, давайте так, чтобы кончить с этим делом - пусть будет семь! Семь годочков! Невесте семь годков! Но это уже последняя цена, больше я не уступлю ни дня! Я и так в убытке!

ЛЕЙЗЕР. Вы все готовы осмеять.

САЙМОН. В самом деле? А что же вы хотите, чтобы я делал?

ЛЕЙЗЕР. Я хочу, чтобы вы ответили.

САЙМОН. А, чтобы ответил... Ответил! Ха! Разве не вы задавали мне этот вопрос уже дважды? Там, в Иерусалиме? Так, вы хотите, чтобы я ответил еще раз? Пожалуйста! Ей сорок один год! А если не верите - что ж! Распилите ее, как пилят дерево, и сосчитайте круги.

ЛЕЙЗЕР. Вы скрываете от меня правду.

САЙМОН. Да ты сам-то понимаешь, олух проклятый, что ты говоришь?!

РАХЕЛЬ (Лейзеру, тихо). Я ведь сказала вам. Зачем же вы спрашиваете еще раз?

САЙМОН (Рахели). Что - "я ведь сказала"? Что ты ему сказала?

РАХЕЛЬ. Я сказала ему, сколько мне лет. Он не должен был спрашивать снова.

САЙМОН надвигается на РАХЕЛЬ, ЛЕЙЗЕР остается стоять в стороне.

САЙМОН. Сколько же тебе лет? Что же ты ему сказала?

РАХЕЛЬ. Я сказала правду. Сказала, сколько мне лет. Мне сорок четыре года, и это правда.

САЙМОН потрясенно замолкает. Вытаскивает из кармана табакерку и запихивает огромное количество табаку себе в нос. Все его движения подчеркнуто сдержаны и неторопливы. Глаза его наполняются слезами от невыносимого желания чихнуть, дыхание затруднено, но он сдерживается и не чихает. Взгляд его устремлен на Рахель.

САЙМОН (очень тихо). Зачем? (После паузы.) Отвечай мне!

РАХЕЛЬ. Я не знаю. Он спросил.

САЙМОН. И я... (Замолкает.) Отвечай!

РАХЕЛЬ. Я хотела сознаться тебе, что рассказала ему - когда ты вошел. Но ты не позволил. Я побоялась.

САЙМОН (сдерживаясь из последних сил, чтобы не чихнуть). А его ты не побоялась? И были одной плотью, да? Уже? Заранее? Выложила все денежки, прежде чем получила в руки товар, да?

ЛЕЙЗЕР. Я тоже сказал ей всю правду о себе.

САЙМОН. Он подкупил тебя своей правдивостью, да? Для него это пустяки. Правда и не более того. А ты, глупенькая детка, попалась на удочку!.. И ты всю правду! Ничего, кроме правды! А теперь - теперь уже и сама видишь, что у него-то есть выбор. Никчемный нищий чурбан, однако может решать и выбирать! Так он устроен.

ЛЕЙЗЕР. Я хочу вернуться в Иерусалим.

САЙМОН. Ну, разумеется! И в град твой Иерусалим вернешься с милостью!.. Каково? Ха-ха... (Протягивает Лейзеру табакерку.) А. табачку моего не хочешь? Понюшку табачку? Хороший такой понюх?

ЛЕЙЗЕР. Спасибо. Я этого не люблю. Я после слишком чихаю.

САЙМОН. И я, представь себе, не люблю. Представь себе... (Запихивает себе в нос новую порцию табаку.) Но я не отказываюсь... Как сказано: и прими с покорностью. Что ни преподносит тебе этот мир, прими с покорностью. Принимай с покорностью и радуйся! Богатей! (С силой втягивает в себя табак.)

РАХЕЛЬ. Ты не должен этого делать, тебе будет плохо.

САЙМОН. Плохо... Ах, плохо! Замечательно! Наслаждение! Все, что этот мир тебе преподносит... А-а!.. (Чихает прямо Лейзеру в лицо.) Простите.

ЛЕЙЗЕР. Не за что.

САЙМОН. Почему же - не за что? Я на вас начихал. Это не такой уж пустяк. И если сказать правду, я хотел бы еще раз - прежде, чем вы вернетесь... Чем вернетесь... О!.. О... Нет, не получается.

За стенкой раздаются звуки рожка.

САЙМОН. Послушайте... Он рад. Не умеет трубить, но - трубит. Эдакий сапожник-любитель, сапожничает себе в свое удовольствие, а когда разволнуется, нет, когда ему сделается вдруг особенно плохо или особенно хорошо, он дудит себе в рожок. Это как другому сигарета. Да, как курево для других людей. Это прекрасно, не правда ли? Это трогательно. За душу берет, а? Хочется бросить все, ничего не делать, взгрустнуть, пожалеть самого себя... Почему бы и нет? Уснуть вот так, погрузиться в небытие -блаженство, нежность! А... А-а!.. (Снова чихает Лейзеру в лицо.) Идиоты! Болваны! Правдолюбцы? Две дубины стоеросовые, возлюбившие честность. Возжаждавшие истины ослы! Мерзкие твари! {Подскакивает к стене и колотит в нее кулаками.) Хватит!..

Мелодия смолкает.

САЙМОН (оборачиваясь к Рахели). Ты обманула его. Ты обманула его с твоими сорока четырьмя годами.

И РАХЕЛЬ, и ЛЕЙЗЕР смотрят на него в недоумении и с надеждой.

САЙМОН (смеется). Поглядите! Поглядите, как они оба обернулись! Явился чудотворец, он спасет, он все уладит. Ведь если не случится чуда, им придется расстаться навеки. Несчастные! Из-за правды. А... А-а... (Пытается чихнуть.) Ну! Ну давай-давай... Нет, ничего не получается.