Кафедра литературы лосевские чтения – 2012 Материалы региональной научно-практической конференции

Их творчество, особенно в годы строительства магистрали, было довольно востребовано. Произведения бамовских литераторов с большим желанием публиковали не только местные периодические издания, но и центральные журналы: «Огонёк», «Юность», «Работница». Нередкими гостями бамовские авторы были и в престижных столичных издательствах. Стихи молодых поэтов постоянно звучали на Всесоюзной радиостанции «Маяк» в передаче «Песни на просеках». Пьесы И. Шестака, поставленные Амурским и Читинским драматическими театрами, во время их гастролей в столице были представлены на суд москвичей: «Обход» в Театре Ленинского комсомола, «Запас прочности» – на сцене МХАТа. И, наконец, в 1978 г. преимущественно бамовские авторы представляли Амурскую область на VII Всесоюзном совещании молодых литераторов в Москве.

В чём секрет такого повышенного интереса к бамовским поэтам и прозаикам? Вероятно, не только в художественных достоинствах их произведений.

Дело в том, что в те годы внимание всей страны было приковано к строительству Байкало-Амурской магистрали, имеющей огромное значение для дальнейшего экономического развития СССР. Это была очередная попытка освоения Восточной Сибири и богатейшего Дальнего Востока. Политика КПСС была направлена на то, чтобы привлечь в ряды строителей лучшие силы страны. С этой целью на БАМе были созданы все условия для полноценной жизни людей³⁴.

Не было на БАМе дефицита и на культурные мероприятия. Владимир Гузий в стихотворении «Зеркало», сравнивая культурную атмосферу в столице СССР и «столице БАМа», писал:
Москва в те года – захолустье,

Столица застойнейших лет.

Нет хода поэту в искусстве,

Тарковскому хода нет…

А в Тынде – всё в первую очередь.

Здесь зритель умнейший – поймёт…³⁵

В течение трёх лет, начиная с июля 1978 года, на БАМе работал агитпоезд «Комсомольская правда». За это время в городах и посёлках строящейся магистрали выступили полторы тысячи профессиональных и самодеятельных артистов, писателей, художников. Среди них композитор Михаил Таривердиев, певцы Александр Градский, Валентина Толкунова, Эдуард Хиль, Иосиф Кобзон³⁶, ансамбли «Верасы» и «Самоцветы», поэты Лев Ошанин, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский³⁷ и др.

Нельзя не упомянуть и о традиции проведения на БАМе ежегодных фестивалей.

В 1976 году в Тынде стартовал фестиваль бардовской гитарной песни. Как утверждает корреспондент информационного агентства SakhaNews Олег Солодухин, идея проведения подобного мероприятия с первых дней строительства магистрали «буквально витала в воздухе»: «Старенькие, иногда полуразбитые, но драгоценные гитары оставались в числе самых нужных, самых важных вещей первопроходцев. Песни, часто собственного сочинения, помогали ребятам жить и строить дорогу»³⁸. Фестиваль мгновенно завоевал популярность. В течение шестнадцати лет на сопке, получившей впоследствии название Фестивальной, собирались самодеятельные и профессиональные поэты, композиторы и исполнители не только из разных уголков нашей страны – Москвы, Казани, Якутска, Арсеньева, Владивостока, Хабаровска, Читы, Комсомольска-на-Амуре, Новокузнецка, но и из разных стран. Так, в 1979 году гостем и участником фестиваля бардовской гитарной песни стал всемирно известный американский певец и актёр Дин Рид³⁹.

Заметный след в истории культурной жизни БАМа оставили кинофестиваль «Молодые – молодым» (1976), Всесоюзный фестиваль любительских фильмов «БАМ строит вся страна» (1977), фестиваль искусств «Огни магистрали» (1978)⁴⁰ и др.

Грандиозный размах стройки, величие таёжной природы и, конечно же, насыщенная культурная жизнь вдохновили многих молодых строителей на создание поэтических произведений. Л. Гордиенко, член Союза журналистов России, в предисловии к сборнику стихов Ж. Ржевской пишет: «Поэты, писатели, драматурги, музыканты, артисты – они были повсюду: в бригаде монтажников пути, среди мостовиков, воинов-железнодорожников, инженеров и прорабов, даже среди руководителей крупных строительных управлений. <…> И недалеки были от истины приезжие журналисты, уверявшие со страниц центральных газет и журналов, что “на БАМе стихи пишет каждый второй”»⁴¹.

О том, насколько богаты притрассовые города и посёлки прозаиками и стихотворцами, говорят поэтические строки В. Гузия: «И, казалось, стройка / сочиняет вся» («Тетрадки», 102). О масштабах литературной деятельности на БАМе поэт знал непонаслышке. Он проделал колоссальную работу по сбору произведений о «стройке века», написанных как её участниками, так и профессиональными поэтами из разных городов Советского Союза. Итогом многолетнего труда В. Гузия стала антология «Цветы багульника», в которой опубликованы стихотворения и отрывки из поэм 128 авторов.

В 1974 году по инициативе поэта, прозаика, драматурга и журналиста И. Шестака⁴² в Тынде была создана литературная студия «Звено»⁴³. Будучи главным редактором газеты «Байкало-Амурская магистраль», он разместил в ней объявление: «Всем, кто пробует себя в поэзии, прошу собраться сегодня в 17.00 в учебном комбинате»⁴⁴. Первыми студийцами оказались Борис Борисов, Александр Чебиков, Михаил Иконников, Надежда Пузыревская и Тамара Шульга.

Как утверждает И. Шестак, поэтический и публицистический цеха на БАМе всегда были богаче на новые имена, нежели прозаический. Возникает вопрос: в чём причина такого неравновесия?

В поисках ответа обратимся к двум высказываниям. Первое принадлежит И. Шестаку: «…не надо забывать о том, что грезили ребята стихами ночью, а днём рубили просеки, возводили новые города, укладывали стальную колею. Работали с полной самоотдачей, да так, что порой засыпали, положив голову на недописанную рукопись»⁴⁵. Второе – строки из ранее упомянутого стихотворения В. Гузия «Тетрадки»: «Если б не работа, / Мы бы написали / Мощные поэмы… / Только БАМ нужней» (102).

И в первом, и во втором случае речь идёт об одном и том же: бамовские авторы, будучи непрофессиональными литераторами, отдавались творчеству в свободное от работы время, а потому просто физически не имели возможности воплощать масштабные замыслы. Несомненно, в этом есть доля правды. Но главная причина всё же в другом. Только лирика, в силу своей родовой специфики, способна передать многообразную гамму эмоций и впечатлений строителей Байкало-Амурской магистрали: гордость за себя и за страну, вершащую великие дела, радость от преодоления трудностей, не проходящее с годами восхищение таёжной природой, горечь несправедливого забвения самоотверженного труда бамовцев и др.

Но вернёмся к разговору о «Звене». По свидетельству И. Шестака, на первом же собрании был решён вопрос о статусе и названии студии: «Начали судить-рядить: именовать поэтическое сообщество литературным объединением или студией? Ребятам понравилось второе. Над названием студии головы тоже долго не ломали. Звено – это часть дороги, символ БАМа»⁴⁶.

Первоначально заседания проходили раз в неделю, по субботам, в небольшом вагончике И. Шестака. Когда к литературному сообществу присоединились десятки людей самых разных возрастов и специальностей, редактор «БАМа» стал проводить занятия на улице, где начинающие авторы располагались на пнях и брёвнах.

Таким многочисленным «Звено» было недолго. Т. Шульга рассказывает: «Поначалу главенствовали москвичи, считали, что сам Бог велел им писать. Потом эта волна рассеялась, и нас осталось всего 15 человек, не москвичей»⁴⁷.

За этапом становления литературной студии последовал новый период – расцвет «Звена», связанный с появлением О. Головко, тогда уже члена Союза писателей СССР, «первого мэтра», приехавшего на БАМ из столицы и единодушно выбранного руководителем литературного сообщества⁴⁸. Как утверждает И. Шестак, с приходом Головко работа студии стала ещё более плодотворной: «Работа кипела по-настоящему. Вели протоколы собраний, читали стихи»⁴⁹. Похожего мнения придерживается и Т. Шульга: «Заседания нашей студии напоминали семинары в Литинституте. <…> Не жалели при обсуждении ни себя, ни других»⁵⁰.

Нередко руководители «Звена» приглашали на собрания маститых поэтов и прозаиков из Москвы и Ленинграда. Т. Шульга помнит встречи с Олегом Шестинским, Александром Шевелёвым, Риммой Казаковой.

Именно по инициативе литературной студии в 1975 году был организован Пушкинский праздник, традиция, которую в Тынде соблюдают уже больше тридцати лет⁵¹. И. Шестак, один из организаторов мероприятия, вспоминает: «…БАМ впитывал всё самое лучшее, что было в стране. А в 70-е Пушкинские праздники были очень популярны. Тогда и решили отмечать день рождения Пушкина в Тынде»⁵². С тех пор июньский праздник поэзии всегда событие незаурядное, связанное с появлением в столице БАМа выдающихся личностей и просто интересных, увлечённых людей. Например, в 1976–1978 годах оргкомитет по проведению праздника возглавлял известный советский писатель, литературовед и телеведущий Ираклий Андроников. В 1991 году почётными гостями торжества, посвящённого великому поэту, стали московские пушкинисты и музейные работники.

В годы строительства БАМа география участников Пушкинских праздников была обширной: со сцены читали стихи и пели песни молодые поэты из Москвы, разных городов Сибири и Украины, члены агитпоезда «Комсомольская правда». Постоянными же и самыми почитаемыми участниками праздника были и остаются бамовские авторы:

Как вся публика ждёт,

Когда Ржевская Жанна

О Кувыкте прочтёт.

Широко-широко

Прямо с жару читает

Сам Олег Головко.

Дождь, дорогу, бураны

Лейтенант желдорбата

Мощный Лёша Капранов.

Тяготясь духом комнат,

Пузыревская Надя

Изыскателей вспомнит…

(В. Гузий, «Пушкинский праздник в Тынде», 59)
Завершая разговор о «Звене», отметим, что на смену О. Головко пришёл прозаик, собкор ТАСС Валерий Бирюков⁵³.

После окончания строительства БАМа⁵⁴ литературная студия перестала существовать. И. Шестак считает, что это событие вполне закономерное: «Многие уехали, а те, кто остался, пошли своим путём. Необходимость тесных контактов исчезла»⁵⁵. Просуществовав чуть более десяти лет, «Звено» стало не только великолепной литературной школой для молодых поэтов, но и, как подчёркивает её первый руководитель, хорошей школой жизни: «…наша студия существовала не зря. Большинство её членов состоялись как личности. Жанна Ржевская, Александр Симаков, Владимир Мальков – много имён, всех не перечислить»⁵⁶.

Нет сомнений, что бамовские авторы «выросли» в особой общественно-культурной ситуации, существенно повлиявшей на их мировоззрение и эстетические взгляды, определившей тематический диапазон и интонационно-ритмическую палитру лирики, характер образности и облик лирического героя, а также в значительной мере обусловившей жанровые предпочтения поэтов.

В этой связи позволим себе несколько итоговых замечаний⁵⁷.

Творчество бамовских стихотворцев – это, прежде всего, поэтическая история «трассы века». Вдохновляющая, богатая героикой атмосфера «ударной комсомольской стройки» рождала стихи, полные оптимизма, уверенности в завтрашнем дне, а потому именно торжественная, приподнятая интонация стала одной из типологических черт бамовской поэзии. Стремясь выразительнее подчеркнуть силу духа и неиссякаемую энергию строителей БАМа, поэты часто прибегают к характерным изобразительно-выразительным средствам, яркое преставление о которых даёт, например, фрагмент из стихотворения Александра Вельтмандера «На просеке»:
И вот идём на отдых вяло.

Привычно липнут комары.

Шуршит трава в закате алом.

Булатом блещут топоры.

Качает шаг тугие спины

В упругой бархатной мари.

Наверно, так в Руси былинной

Из боя шли богатыри⁵⁸.

За ещё несбывшейся мечтой.

Если надо

Мы проложим рельсы

Меж Венерой, Марсом и Землёй⁵⁹.
Как здесь не вспомнить поэтов-космистов начала прошлого века, тем более что процитированный фрагмент – не единственный:
Полетят поезда, как ракеты,

И их примут к своим берегам

Города – молодые планеты

Из земного созвездия – БАМ⁶⁰.

Желание бамовских авторов нарисовать объективную, полновесную картину, передать размах и величие «стройки века» отразилось на жанровом репертуаре их поэзии и обратило к жанрам баллады («Баллада о рельсах», «Баллада дороги»), рассказа в стихах («Рассказ бульдозериста», «Воспоминание о БАМе», «Письмо сестре», «Обед у костра», «Беркакитский репортаж», «Воспоминание о покраске опор», «Первый спектакль», «Таёжное письмо», «Светлана читает стихи»), диалога («Интервью на стыковке», «А что на БАМе тоже… поэтессы?», «Разговор с сыном», «Побожий»).

Всё вышесказанное – это возможность почувствовать, что бамовская нота имеет особое, оригинальное звучание. Литературе Приамурья она придаёт неповторимый облик, обогащая её новыми темами, мотивами, образами, интонациями.
Т. Е. СМЫКОВСКАЯ

доцент кафедры филологического образования БГПУ
«УПАЛО ЯБЛОКО В ТРАВУ.

Я УМЕРЛА, А ВСЁ ЖИВУ…»

(Образ яблока как поэтическая константа

лирического мира Светланы Борзуновой)⁶³
Образ-лейтмотив всегда значим в лирическом мире, поскольку, пронизывая всё творчество поэта, характеризует и раскрывает своеобразие его художественной вселенной. Именно такой поэтической константой в творчестве Светланы Борзуновой становится образ яблока.

Название первого стихотворного сборника поэтессы «Яблоки райского сада» (1991) – это не только свидетельство важности данного образа, но и библейская реминисценция, отсылающая читателя к ветхозаветным сюжетам и героям.

В стихотворении, строка из которого послужила источником для заглавия лирического сборника, «яблоки райского сада» являются метафорическим воплощением главной поэтической темы Борзуновой – темы любви:
Воздуха хватит,

Чтоб выдохнуть имя твоё.

Жизни не хватит –

До дна исчерпать эту осень.

Бред полнолунья.

Снотворное – с мятой питьё.

Сохнет во рту.

Этот жар батареи несносен…

Так не влюбляются.

Так только сходят с ума.

Кровь на губах.

Её привкус и солон, и сладок.

Нет избавленья.

Я выбрала долю сама.

Терпка оскомина

Яблок из райского сада⁶⁴.

Двойственность любовного чувства призвана подчеркнуть библейская трактовка образа яблока, совмещающая представления о любви, искушении и предательстве. Звуковые повторы, переливающиеся от придыхательных «с» и «х» до дрожащей пронзительной «р», акцентируют драматичность и противоречивость, свойственные взаимоотношениям возлюблённых. Любовь в стихах амурской поэтессы «сверхчувственна»: в тексте акцентированы такие органы чувств, как нос, рот, в стихотворении присутствует множество вкусовых оттенков, отражающих двуликость любовной связи: мята и кровь, олицетворяющие сложность сердечных сплетений, противопоставлены вкусу любовной безмятежности – яблоку. Любовь двояка – «солона и сладка», и даже плоды яблони – символ умиротворённости чувств, оставляют «терпкую оскомину».

Лирическая героиня Светланы Борзуновой часто отождествляет себя с Евой:

Помнишь ужас изгнанья из рая?

Гром небесный взорвался и стих.

И ошибок ты не повторяешь

никаких – ни своих, ни чужих.

Я твою заслужила досаду.

Я опять до утра не усну.

Плод запретный из райского сада

мне навеки поставлен в вину…⁶⁵
Любовь традиционно для творчества поэтессы осмысливается как потрясение и «гром», яблоко же становится знаком первого греха, отвечать за который приходится исключительно женщине:
Кого винить? Я знала наперёд –

до первых слов, до первых поцелуев,

что на меня вся тяжесть упадёт,

и что тебя проклятие минует.

Ступай, родной. Глаза мои сухи.

Давным-давно Господь решил во гневе,

что впредь за все совместные грехи

всегда одной расплачиваться – Еве⁶⁶.

Ева в поэзии Борзуновой воплощена в каждой женщине, греховный путь библейской героини повторяется вновь и вновь, и кара за него – неминуемая разлука:

ищу себя в придуманных героях,

из сотен элементов личность строю,

отчаявшись построить что-нибудь.

Кто я? Что мир? Куда направить взор?..

Теория суха, жестка и пресна.

А за окном ликует день весенний,

пух тополиный устилает двор.

И нечто возникает в тишине,

как отголосок древнего напева.

И яблоко к губам подносит Ева:

ей всё давно известно обо мне⁶⁷.

Если в «Яблоках райского сада» намечена параллель лирическая героиня – Ева, то в сборнике 1997 года «Пока ещё люблю» поэтесса развивает данный сравнительный ряд, уподобляя не только лирическую героиню Еве, но и лирического героя – Адаму.

В райский сад брести куда?

Все плоды опали с древа.

Проворонил ты, Адам,

И любовь свою, и Еву⁶⁸.
В раннем стихотворении «Помнишь ужас изгнанья из рая?» местоимение «ты» остаётся без пояснений, в более позднем возникает библейская номинация. Появление Адама – следствие равноправия позиций лирических героев. В стихах поэтессы, написанных от женского имени, частотен мужской образ: лирическая героиня ощущает себя не просто духовно объединённой с возлюбленным, она его телесная частица («Что я из твоего ребра, / Ты догадаешься не сразу»; «Прости за бестактный вопрос. / И спрашивать, верно, не стоит. / Изъятое богом ребро / К ненастной погоде не ноет?»⁶⁹). Однако, несмотря на подобную слитность, героиня активнее своего спутника, именно она нередко не только начинает романы, но и разрывает их:
Кто первый начал? Ева, как всегда.

Её одну судить и виноватить.

Мужчинам вкус запретного плода

Был изначально как-то непонятен.

Им до сих пор сжимает душу страх.

Не могут долго ни любить, ни верить.

Увы, Адам, лишившийся ребра,

До сей поры тоскует о потере⁷⁰.

Образ яблока, являясь воплощением любви, наделяется эпитетами, характеризующими разные нюансы взаимоотношений возлюбленных. «Забытое яблоко», «некрасивый» и «несладкий» плод – олицетворение неуместности чувств («Я тебе не нужна?»), «упавшее яблоко» – это любовь, которая осталась лишь в одном сердце («Полувесна, полузима»), «опавшие плоды» – это чувство, умершее навсегда («Если всё в душе мертво…»), «плод запретный» – испепеляющая, но короткая страсть («Зима снегами белыми цвела»), «вешний яблоневый сад» – это любовь, к которой нет возврата («Не поверю, не поверю…»).

Одним из символов счастливой любви в поэзии Светланы Борзуновой становится образ яблони:
Очарованье канувшей любви,

печальный зов угаснувшего света…

Не знаю, где зимуют соловьи.

А может, их совсем в природе нету?

Каштаны вверх выстреливали свечи.

Спасибо, огнь, что больно опалил,

но мне с тобой рассчитываться нечем.

На них никто, конечно, не ответил.

Звенела радость, плакала беда,

привычный быт ловил в тугие сети.

Легли снега – какой старинный символ…

Зачем собаки воют на луну?

Им кажется их жизнь невыносимой?

Ошейник – знак хозяйского догляда.

Умеют ли собаки вспоминать?

А если не умеют – и не надо⁷¹.

Вторая часть – реальность без любви: тут зима и засасывающий быт. Соловьиные трели сменяются собачьим воем, который становится знаком душевной боли и одиночества лирической героини. Из последних двух строф уходят метафоры, их место занимают безответные риторические вопросы, символизирующие невыносимую тоску и безысходность. Их торжество воплощено и в опоясывающей композиции стихотворения. Вторая и третья строфы, посвящённые воспоминанию «канувшей любви», окольцованы, с одной стороны, первым, с другой, четвёртым и пятым катренами, повествующими о любовном небытии. Любовь оказывает в центре, но не по касательной круга: к былым чувствам нет возврата, и даже воспоминания о них бессмысленны.

Воплощением чуда любви в художественном мире поэтессы является «цветущий яблоневый сад»:
Как заколдованные двери

откроет в мир влюблённый взгляд.

И ты взволнованно поверишь

в цветущий яблоневый сад.

И счастья сказочные птицы

слетят клевать с твоей руки.

И всё, что следует, случится

всем предсказаньям вопреки⁷².

Вселенная любви пронизана растительными образами, это мир живой, цветущий, несмотря на все невзгоды, наполненный счастьем и безмерным оптимизмом. Любви, как растению, в поэзии Борзуновой суждено не только увядать, но и неизменно возрождаться. Даже когда стихотворения не содержат прямых флористических упоминаний, в них включаются различные вариации слова «цвести» («отцвели мои серебряные росы»; «весна себе цветёт настойчиво и жадно»; «Лишь порой приходит злость / за напрасное цветенье»; «Зима снегами белыми цвела»; «и болело и цвело как ожог» и др.), актуализирующего поэтическую константу. О значимости растительной образности свидетельствует топос сада (сквера, парка, леса), организующий не одно лирическое произведение поэтессы и устойчиво объединяющийся с любовной тематикой («Последняя весна», «Время двигалось назад», «На снегу узор прострочен…», «Ни о чём грустить не надо…», «Мой-то сад почти отцвёл», «Не ахти как весело было в том саду» и др.).

Любовь, олицетворённая в образе яблока, – это неотъемлемая частица мироздания:
Чего ты жаждешь, человек?

Тебе даны уже исконно

цветенье лип, паренье клёна,

неторопливый лепет рек.

летящий снег, поющий зяблик,

тепло улыбки, запах яблок,

угрюмый сумрак старины.

самим сплетённых из ненужных,

пустых, несущностных, наружных

идей, итог которых – прах?

и всё же вечно склонен к плачу.

Ты хочешь быть ещё богаче

и поступаешь невпопад.

Теперь любуйся: мир прекрасен!

Но хочешь ты его украсить

ещё жар-птицыным пером…⁷³

Образ яблока, отображая различные оттенки любовного чувства, впитывая библейскую традицию, приобретает в творчестве Борзуновой религиозно-философские коннотации, обозначенные и в небольшом стихотворении «Молитва»:

Не циничный покой пессимиста.

Неверие губит.

Даруй же измученной мне

спокойствие яблони,

за ночь лишившейся листьев,

но верящей в то,

что опять расцветёт по весне⁷⁴.

Поэтический мир Светланы Борзуновой – мир красочный и яркий, наполненный флористическими образами (багульник, берёза, верба, вишня, калина, каштаны, клён, липа, мята, сирень, тополь, черёмуха и др.), среди которых главенствует образ яблока. Доминантность данного образа подчёркнута его двойным художественным воплощением, это не только дерево – яблоня, но и её плоды – яблоки. Подобное членение обусловлено тем, что образ яблока не просто неотделим (как и другая растительная образность) от главной поэтической темы Борзуновой – темы любви, но призван выявить бинарность любовного чувства. Если яблоко, окрашиваясь в библейские тона, зачастую отождествляется с горечью потерь и расставаний, драматическим накалом эмоций, то яблоня, соединённая в лирической вселенной поэтессы с образом цветущего сада, – это воплощение гармонии чувств, зарождения и торжества любви.