Глава 5 Новая арифметика благодати

 

Если бы не эта деталь, не эта мелочь, танца бы не было, но, между тем, существует только танец.

 

Новая арифметика благодати

Когда в журнале «Христианство сегодня» появи­лась моя статья под названием «Жестокая ариф­метика Евангелия», я быстро понял, что никто не оценил этой сатиры. Мой почтовый ящик был завален письмами с резкой критикой. «Филипп Янси, твой путь лежит далеко от Бога и Иисуса! — писал один рассерженный читатель. — Эта статья — позор». Другой осуждал мою «антихрис­тианскую, заумную философию». Еще один чита­тель окрестил меня «сатанистом». «У вас что, не хватает обозревателей в штате, чтобы искоренить эту вызревающую заразу?» — адресовал он свой вопрос главному редактору.

Почувствовав, что на меня обрушилась кара, и не привыкший к тому, чтобы меня называли ис­точником позора, антихристом и сатанистом, я снова вернулся к этой статье и задумался. В чем же была моя ошибка? Я использовал четыре исто­рии, по одной из каждого Евангелия, и с затаен­ной усмешкой — так мне казалось — рассмотрел всю абсурдность используемых там расчетов.

Лука рассказывает о пастухе, который бросил свое стадо из девяносто девяти овец и отправился в ночь искать одну потерявшуюся овцу. Благород­ный поступок, что и говорить! Но задумайтесь на секунду о стоящих за этим цифрами. Иисус гово­рит, что пастух оставил девяносто девять своих овец «на пастбище». Это подразумевает, что они свободно могли быть украдены ворами, съедены волками или разбежаться. Как бы почувствовал себя пастух, если бы найдя одного потерявшегося ягненка, он вернулся назад и обнаружил, что в его отсутствие пропало еще двадцать три овцы?

В эпизоде, приведенном в Евангелии от Иоан­на, женщина по имени Мария взяла фунт экзоти­ческих масел (год работы!) и омыла ими ноги Иисуса. Задумайтесь над этой расточительностью. Разве унции масла не хватило бы для того, чтобы сделать то же самое? Даже Иуда мог обратить внимание на эту абсурдность. Ведь средства, ко­торые теперь бежали благоухающими ручьями че­рез грязный дверной порог, можно было исполь­зовать на благо бедным.

Вдобавок, Марк описывает третью сцену. Уви­дев, как одна вдова бросила две мелкие монеты на пожертвование для храма, Иисус назвал го­раздо меньшими другие более значительные по­жертвования. «Истинно говорю вам, — заметил он, — эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу». Я надеюсь, что он сказал это мягко, чтобы остальные люди, совер­шающие свои пожертвования, не слишком вдох­новлялись его сравнением.

Четвертая история, приведенная в Евангелии от Матфея, содержит притчу, которую я почти никогда не слышал на проповеди, и по вполне понятной причине. Иисус рассказал о хозяине, который нанимал людей работать на его виног­раднике. Некоторых он нанял рано поутру, неко­торых около третьего часа, некоторых около шес­того и девятого часа, а некоторых за час до окон­чания работы. Каждый казался довольным своей оплатой, пока те, кто трудился двенадцать часов под палящим зноем, не узнали, что счастливчики, взявшиеся за дело в последний момент и едва проработавшие час, получили ту же плату. Посту­пок хозяина противоречил всему, что они знали о мотивациях труда и о справедливой компенсации за него. Это была жестокая экономика, прими­тивная и простая.

Помимо того, что я узнал много нового о сати­ре после опубликования моей статьи, я много узнал и о благодати. Возможно, слово «жестокий» было выбрано неудачно, но благодать действи­тельно резко свидетельствует о несправедливости. Почему монеты, брошенные вдовой, должны ве­сить больше, чем миллионы, отданные богачом? И какой работодатель станет платить бездельни­кам, взявшимся за работу в последний момент столько же, сколько проверенным трудягам?

Вскоре после того, как я написал статью, я пошел в театр на спектакль «Амадей» (в переводе с латыни «любимый Богом»). В этой пьесе пока­зан композитор семнадцатого века, пытающийся понять то, что представляет собой Бог. Благочес­тивый Антонио Сальери исполнен усердного же­лания, хотя и не наделен талантом, создать бес­смертную музыку, восхваляющую Бога. Его приво­дит в бешенство то, что Бог наделил величайшим за все времена даром музыкального гения озорно­го юнца по имени Вольфганг Амадей Моцарт.

Во время спектакля я вдруг понял, что наблю­даю оборотную сторону той проблемы, которая столь долгое время волновала меня. В пьесе ста­вился тот же вопрос, что и в библейской Книге Иова, только с изнанки. В Книге Иова автор раз­мышляет над тем, почему Бог «наказал» самого праведного человека из всех живущих на земле. Автор пьесы «Амадей» размышляет над тем, почему Бог «вознаграждает» тех, кто этого не заслужи­вает. Проблема страдания находит свое соответ­ствие в скандале, связанном с благодатью. Одна из линий, проведенных в пьесе, выражает это возмуще­ние благодатью: «На что, в конце концов, еще годен человек, кроме как учить уроки, заданные Богом?»

Почему Господь отдает предпочтение Иакову, смотрящему на многие вещи сквозь пальцы, перед исполнительным Исавом? За что, подобно Мо­царту, сверхъестественная сила присуждается пре­ступнику по имени Самсон? Почему коротышка Давид, придворный и пастух, становится царем Израиля? Почему высший дар мудрости дается Соломону, появившемуся на свет в результате царского прелюбодеяния? Действительно, в каж­дой из этих ветхозаветных историй слышно, как между строк рокочет возмущение благодатью, пока, наконец, в притчах Иисуса, оно не прорывается наружу в драматической ломке всех представле­ний о нравственности.

Притча Иисуса о работниках и той чрезвычайно несправедливой плате, которую они получили, пря­мо противостоит этому возмущению. По одной со­временной еврейской версии этой истории работни­ки, которых хозяин нанимает после обеда, трудятся настолько усердно, что он, пораженный, решает вознаградить их труд, заплатив им за полный рабо­чий день. Совсем иначе выглядит версия, расска­занная Иисусом, в которой говорится, что после­дняя группа нанятых работников праздно стояла на торжище, что в сезон полевых работ делали только самые ленивые, неумелые работники. Более того, эти бездельники ничего не предпринимают для того, чтобы как-то выделиться, и другие работники шо­кированы той платой, которую они получают. Ка­кой хозяин в здравом рассудке будет платить те же деньги за час работы, что и за двенадцать часов!

В истории, рассказанной Иисусом, нет смысла с экономической точки зрения, и в этом-то зак­лючалась его цель. Он сообщал нам притчу о благодати, которую нельзя высчитать как плату за день работы. Благодать не зависит от того, кто и во сколько начал или закончил работать. Она не имеет ничего общего с расчетами. Мы обретаем благодать как дар, посланный Богом, а не как что-то, что мы зарабатываем тяжелым трудом. Это Иисус разъясняет, приведя ответ хозяина:

«Друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?»

«Ты завидуешь, Сальери, потому что я так добр к Моцарту? Ты завидуешь, Саул, потому что я так добр к Давиду? Вы завидуете, фарисеи, потому что я в самом разгаре этой игры открываю калит­ку неевреям? Потому что я молитву мытаря пред­почитаю фарисейской, потому что я принимаю раскаяние вора, к которому он приходит в после­дние минуты своей жизни, и обещаю ему рай? Это вызывает в тебе ревность? Ты завидуешь тому, что я оставляю послушную отару, чтобы найти заблудшую овцу, или помогаю расточительному человеку, дав ему откормленного теленка?»

Хозяин в истории, рассказанной Иисусом, не обманул тех своих работников, которые работали весь день, заплатив остальным столько же за час работы. Нет, они получили ту плату, которая им была обещана. Их неудовольствие было вызвано возмутительной, с их точки зрения, арифметикой благодати. Они не могли примириться с тем, что хозяин имел право распоряжаться своими деньга­ми как ему угодно, если он платил этим подлецам в двенадцать раз больше того, что они заработали.

Показательно то, что многие христиане, читая эту притчу, идентифицируют себя с теми работ­никами, которые трудились полный рабочий день, а не с теми, кто присоединился к ним вечером. Нам нравится считать себя ответственными работ­никами, и странное поведение хозяина ошеломля­ет нас так же, как оно ошеломляло людей, слушав­ших тогда притчу из уст самого Иисуса. Мы рис­куем упустить основное зерно смысла в этой ис­тории: Бог раздает дары, а не плату. Никому из нас не платят в соответствии с заслугами, потому что никто из нас не приблизился к тому, чтобы его жизнь удовлетворяла требованиям, предъявля­емым Богом к совершенной жизни. Если бы нам платили по заслугам, мы бы все оказались в аду.

Как сказал Роберт Феррар Капон: «Если бы мир мог быть спасен хорошим ведением бухгал­терии, его спасителем был бы Моисей, а не Иисус». Благодать нельзя свести к общим прин­ципам бухгалтерского дела. В царстве не-благодати, где ведется счет прибыли и убыткам, не­которые работники заслуживают большего, чем остальные. В царстве благодати неуместно само слово «заслужить».

Фредерик Бюхнер пишет:

«Люди готовы ко всему, кроме того, что за пре­делами тьмы, вызванной их слепотой, есть вели­кий свет. Они готовы к тому, чтобы гнуть свою спину, обрабатывая одно и то же старое поле, пока коровы, пасущиеся без присмотра, не вер­нутся домой. Они готовы работать, пока не спот­кнутся обо что-то твердое, что окажется зарыты­ми на этом поле сокровищами, которых будет достаточно для того, чтобы купить весь штат Те­хас. Они готовы к тому, что Бог заключает сдел­ки, которые нужно отрабатывать в поте лица, но не к тому, что он платит за час работы столько же, сколько платит и за день. Они готовы к тому, что Царство Божие подобно горчичному зерну, что оно не больше, чем глаз тритона, но не к тому, что оно станет огромной смоковницей, в ветвях которой птицы будут петь музыку Моцар­та. Они готовы к скудному пресвитерианскому ужину, но не к свадебному столу с ягненком...»

По моим подсчетам, Иуда и Петр из всех уче­ников Иисуса показали себя наиболее склонными к арифметическим расчетам. Иуда, должно быть, продемонстрировал какие-то способности обраще­ния с числами, иначе остальные не выбрали бы его казначеем. Петр всегда входил во все мелочи, постоянно пытаясь заставить Иисуса точно объяс­нить смысл того, что он имеет в виду. Так, в Евангелии упоминается, что когда Иисус устроил чудесный лов рыбы, Петр поймал 153 большие рыбины. Кого, кроме человека, склонного к под­счетам, беспокоил бы подсчет рыбы в такой изви­вающейся куче?

Это было целиком и полностью в характере щепетильного апостола Петра, когда он затем пы­тался добиться от благодати каких-то математи­ческих формул. «Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? — спро­сил он Иисуса. — До семи ли раз?» Петр допуска­ет ошибку в определении степени благородства, поскольку раввины в то время считали число три максимально возможным числом, на которое мож­но было рассчитывать, прощая другого.

«Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз», — выйдя из себя, ответил ему Иисус. В некоторых рукописях значится перемно­жение семидесяти на семь, но едва ли имеет большое значение, сказал ли Иисус 77 или 490. Он имел в виду, что прощение не является чем-то, что можно посчитать на счетах.

Вопрос Петра побудил Иисуса рассказать еще одну историю, исполненную глубокого смысла, историю про раба, у которого каким-то образом накопился долг в несколько миллионов долларов, которые он должен был вернуть царю. Тот факт, что в действительности ни у одного раба не мо­жет скопиться такая сумма долга, подчеркивает мысль Иисуса о том, что даже если бы государь продал его самого, его семью, детей и всю его собственность, он не вернул бы и малой толики денег. Такое нельзя простить. Несмотря на это, государь, тронутый жалостью, неожиданно про­щает долг и отпускает раба, не наказав его.

Внезапно ситуация повторяется. Раб, кото­рый только что был прощен, встречает одного из своих товарищей, который должен ему не­сколько долларов, и начинает его душить. «От­дай мне, что должен!» — требует он и сажает его в темницу. Одним словом, жадный раб оли­цетворяет собой не-благодать.

Почему притча так гиперболизируется Иису­сом, становится понятным, когда он объясняет, что государь — это Бог. Прежде всего, это дол­жно определить наше отношение к другим лю­дям. Скромное осознание того, что Бог уже про­стил нам наши долги, так велико в нас, что за ним то зло, которое причиняют нам другие, съеживается до незначительных размеров. Как можем мы не прощать друг друга в свете того, что Бог простил всех нас?

Как замечает К. С. Льюис: «Быть христиани­ном значит прощать непростительное, потому что Бог простил то непростительное, что суще­ствует в нас».

Льюис на себе ощутил глубину божественного всепрощения, которое снизошло на него вспыш­кой откровения, когда он в день святого Марка произнес фразу, приведенную в апостольском сим­воле веры: «Верую в прощение грехов». Его грехов не стало, они были прощены! «Эта истина дошла до моего сознания настолько ясно, что я понял: никогда ранее (и это после многих исповедей и многократного отпущения грехов) я не верил в это всем своим сердцем», — пишет К.СЛыоис.

Чем больше я размышляю над притчами, рас­сказанными Иисусом, тем больше я испытываю искушение использовать прилагательное «жесто­кая» по отношению к арифметике Евангелия. Я верю в то, что Иисус рассказал нам эти притчи для того, чтобы призвать нас полностью освобо­диться от нашего мира не-благодати, в котором мы живем по закону «зуб за зуб», и вступить в Божие царство бесконечной благодати. Как пи­шет Мирослав Волф: «Незаслуженная благодать всегда будет превалировать над расчетами того, что человек заслужил в своей жизни».

Уже начиная с детского сада, нас учат тому, как добиться успеха в мире не-благодати. Кто рано встает, тому Бог дает. Без труда не выта­щишь и рыбку из пруда. Бесплатных обедов не бывает. Требуй соблюдения своих прав. Бери то, за что ты заплатил. Мне хорошо знакомы эти правила, потому что я по ним живу. Я работаю и получаю плату за свою работу. Мне нравится быть первым. Я настаиваю на своих правах. Я хочу, что­бы люди получали то, чего они заслуживают — не больше и не меньше.

Однако, когда я начинаю прислушиваться, то слышу громкий шепот Евангелия, говорящего, что я не получил того, что заслужил. Я заслу­жил наказание, а получил прощение. Я заслу­жил гнев, а получил любовь. Я заслужил быть посаженным в долговую тюрьму, а вместо этого получил чистую кредитную историю. Я заслужил строгого учителя и раскаяние, вымаливаемое на коленях; я получил банкет — праздник Бабетты — устроенный для меня.

Если можно так выразиться, благодать разре­шает для Бога дилемму. Вам не придется углуб­ляться в Библию, чтобы почувствовать скрытое внутреннее противоречие в тех чувствах, кото­рые Бог испытывает по отношению к человече­ству. С одной стороны, Бог любит нас. С другой стороны, наше поведение вызывает у него не­приязнь. Бог стремится увидеть в людях отраже­ние своего собственного образа. В лучшем слу­чае он видит только обрывки тени этого образа. Однако, Бог не может — или не хочет — отка­заться от этого стремления.

Один фрагмент из Исайи часто цитируют в качестве доказательства удаленности Бога и его силы: «Мои мысли — не ваши мысли, не ваши пути – пути Мои, – говорит Господь. – Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ва­ших, и мысли Мои выше мыслей ваших».

Однако в этом контексте Бог как раз и говорит о своем стремлении прощать. Тот же самый Бог, который создал небеса и землю, обладает силой преодолеть пропасть, которая отделяет от него его создания. Он принесет примирение, проще­ние, и не важно, какие препятствия его расточи­тельные дети ставят у него на пути. Как говорит пророк Михей: «Не вечно гневается Он, потому что любит миловать».

Иногда противоречивые эмоции Бога сталкива­ются друг с другом в одном и том же эпизоде. В книге пророка Осии, например, Бог то предается теплым воспоминаниям о людях, то мрачно угрожа­ет им судом. «И падет меч на города его», — мрачно угрожает он. Но потом, посреди этих угроз у него прорывается крик любви:

«Как поступлю с тобой,  Ефрем?

Как предам тебя, Израиль?

Повернулось во Мне сердце Мое;

возгорелась вся жалость Моя!»

«Не сделаю по ярости гнева Моего, — заключает Бог в конце. — Ибо Я Бог, а не человек; среди, тебя Святый». Снова Бог оставляет за собой право изменять те правила, по которым осуществится возмездие. И хотя Израиль целиком и полностью заслужил свою кару, люди не получат заслужен­ное ими возмездие.

Бог будет выжидать абсурдно долгое  время, чтобы вернуть назад свою семью.

В одной удивительно эффектной притче Бог посылает пророка Осию, чтобы тот взял в жены женщину по имени Гомерь, продемонстрировав тем самым свою любовь к Израилю. Гомерь рождает Осии троих детей, а затем оставляет семью и уходит к другому мужчине. Какое-то время она работает проституткой, и именно в этот момент Бог отдает Осии шокирующее повеление: «Иди еще, и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействую­щую, подобно тому, как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам...»

В книге пророка Осии возмущение благодатью становится повсеместным возмущением, которое высказывают все, кому не лень. Какие мысли при­ходят в голову мужчине, если жена поступает с ним также, как Гомерь поступила с Осией? Он хотел убить ее, он хотел простить ее. Он желал развода, но он желал и примирения. Она опозо­рила его, она затронула его душу. Как ни странно, вопреки всему, непреодолимая сила любви одер­жала верх. Осия, рогоносец, посмешище всей об­щины, принял свою жену назад.

Гомерь обрела не верность и даже не справед­ливость, а благодать. Всякий раз, читая эту историю или читая речи Бога, начинающиеся со стро­гости и заканчивающиеся слезами, я поражаюсь Богу, который терпит подобное унижение, только чтобы вернуть обратно то, что выше этого униже­ния. «Как поступлю с тобой, Ефрем? Как предам тебя, Израиль?» Поставьте свое собственное имя на место имен Ефрема и Израиля. В центре Еван­гелия стоит образ Бога, который сознательно ус­тупает безудержной, непреодолимой силе любви.

Несколько столетий спустя один из апостолов объяснит ответ Бога в более аналитических выра­жениях: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Павел понимал лучше всех остальных, живших когда-либо на земле, что бла­годать приходит незаслуженно, по инициативе Бога, а не по нашей собственной. Поверженный на землю по дороге в Дамаск, он уже никогда больше не пришел в себя от того шока благодати. Это слово появляется в каждом его Послании не далее, как во второй фразе. Как говорит Фредерик Бюхнер: «Благодать — это лучшее, что он может им пожелать, потому что благодать — это лучшее из того, что ему самому довелось обрести».

Благодать не сходила с уст Павла, потому что он знал, что может произойти, если мы уверуем в то, что мы заслужили любовь Бога. В мрачные для нас времена, когда нам, возможно, не достает Бога, или без всякой на то причины мы чувствуем себя нелюбимыми Им, мы встаем на шаткую по­верхность. Мы боимся, что Бог перестанет лю­бить нас, когда Он узнает всю правду о нас. Павел — «самый большой грешник», как он сам себя называет — вне всякого сомнения, знал о том, что Бог любит людей, потому что Он такой, какой Он есть, а не потому что мы такие, какими являемся.

Осознавая существование возмущения, связан­ного с благодатью, Павел старался объяснить, как Бог добился мира с человеческими существами. Благодать действует на нас ошеломляюще, потому что она противоречит той интуиции, которая го­ворит в каждом из нас, что перед лицом неспра­ведливости за все, что тебе дается, нужно пла­тить. Убийцу нельзя просто взять и отпустить на свободу. Человек, жестоко обращавшийся с ре­бенком, не может просто пожать плечами и ска­зать: «Мне так захотелось». Принимая во внима­ние эти возражения, Павел настаивал на том, что идущее от Бога уже оплачено — самим Богом. Бог скорее согласился отдать нам своего собственного сына, чем махнуть рукой на человечество.

Подобно празднику, устроенному Бабеттой, благодать ничего не стоит тому, кому она адре­сована, и стоит всего тому, кто дает. Благодать, идущая от Бога, это не демонстрация «дедушки­ного умиления», потому что за нее заплачена непомерная цена Голгофы. «Есть только один настоящий закон — закон Вселенной, — пишет Дороти Сейерс. — Он может быть соблюден или в том случае, если мы пойдем по пути правосу­дия, или в случае, если мы пойдем по пути благодати, но он должен быть соблюден тем или иным образом». Приняв правосудие на са­мого себя, Иисус удовлетворил требованиям за­кона, и Бог нашел возможность простить.

В кинофильме «Последний император» малень­кий мальчик, помазанный последним императо­ром Китая, живет чудесной жизнью, полной рос­коши, имея к своим услугам тысячи слуг. «Что будет, если ты совершишь ошибку?» — спрашива­ет его брат. «Если я совершу ошибку, накажут кого-нибудь другого», — отвечает маленький импера­тор. Чтобы продемонстрировать это, он разбивает кувшин, и одного из слуг подвергают порке. В христианской теологии Иисус вывернул эту модель мира наизнанку. Если ошибку совершает слу­га, наказанию подвергается Господин. Благодать дается безвозмездно только потому, что дающий сам заплатил цену.

Когда известный теолог Карл Барт посетил университет в Чикаго, студенты и ученые стол­пились вокруг него. На пресс-конференции один из них спросил: «Доктор Барт, вы можете на­звать какую-нибудь основоположную истину, которую познали в процессе занятий?» Без ма­лейшего колебания он ответил: «Иисус любит меня, я это знаю, потому что так мне говорит Библия». Я согласен с Карлом Бартом. Но поче­му я часто совершаю такие поступки, словно пытаюсь заслужить эту любовь? Почему я испы­тываю столько сложностей, принимая ее?

Когда доктор Боб Смит и Билл Уилсон, осно­ватели ассоциации «Анонимные алкоголики», впер­вые обнародовали свою двенадцатиступенчатую программу, они обратились к Биллу Д., видному юристу, который за шесть месяцев был исключен из восьми отдельных программ, занимающихся лечением алкоголиков и наркоманов. Привязан­ному к кровати в наказание за нападение на двух медсестер, доктору Биллу Д. не оставалось ничего другого, как выслушать двух своих посетителей. Они поделились своими собственными историями о пагубных привычках и недавно появившейся у них надеждой, которую они открыли для себя через веру в Высшую Силу.

Как только они упомянули Высшую Силу, Билл Д. печально покачал головой. «Нет, нет, — сказал он. — В моем случае это слишком поздно. Да, я все еще верю в Бога, но достаточно хорошо пони­маю, что Он в меня больше не верит».

Билл Д. высказал то, что многие из нас чув­ствуют время от времени. Опрокинутые повторяющимися неудачами, потеряв надежду, чувству бессмысленность мира, мы создаем вокруг себя раковину, которая делает нас практически нечувствительными к благодати. Как приемные дети, которые снова и снова решают вернуться в оттолкнувшие их семьи, мы упорно отворачиваемся от благодати.

Я знаю, что я отвечу на письма редактора отказывающихся от публикации моих статей, и на критические письма читателей. Я знаю, как высоко воспаряет моя душа, когда мне приходит авторский гонорар, больший, чем я ожидал, и как невысоко она взлетает, если гонорар оказывается небольшим. Я знаю, что мое мнение обо мне самом в конце дня в значительной степени зависит от тех писем, которые я получаю от других людей. Нравлюсь ли я кому-нибудь? Любим ли я? Я жду ответов от моих друзей, моих соседей, моей семьи. Я жду ответов, как человек, умирающий от голода.

Время от времени, слишком уж непостоянно, я чувствую истину благодати. Наступают моменты, когда я читаю притчи и понимаю, что они написа­ны обо мне. Я та овца, ради поисков которой пастух бросил всю отару. Я тот мот, ради которого его отец вглядывается в горизонт, тот раб, которому был прощен долг. Я один из тех, кого любит Бог.

Не так давно я получил почтовую открытку от одного моего друга, который написал на ней всего пять слов: «Я тот, кого любит Иисус». Я улыбнулся, когда прочитал обратный адрес, по­тому что мой странный друг отличался такими благочестивыми девизами. Однако, когда я по­звонил ему, он мне ответил, что это слова писа­теля и лектора Бреннана Меннинга. На одном из семинаров Меннинг обратил внимание слу­шателей на ближайшего друга Иисуса на земле, ученика по имени Иоанн, которого Евангелие называет «любимый Иисусом». Меннинг сказал, что если бы можно было спросить Иоанна о том, что более всего отличает его в этой жизни, то Иоанн не стал бы говорить, что он ученик, апостол, евангелист или автор одного из четы­рех Евангелий. Скорее всего, ответ был бы та­ков: «Я тот, кого любит Иисус»,

«Что бы это значило?» — спрашиваю я себя. А если бы я тоже увидел первейшую черту своей индивидуальности в том, что «я тот, кого любит Иисус»? Насколько иначе стал бы я смотреть на себя самого в конце каждого дня?

Существует социологическая теория зеркально­го взгляда. Ее суть состоит в том, что вы станови­тесь таким, каким представляет вас наиболее важ­ный для вас человек (жена, отец, шеф и т.д.). Как бы изменилась моя жизнь, если бы я воистину поверил в удивительные слова Библии о том, что Бог любит меня, если бы я взглянул в зеркало и увидел там то, что видит Бог?

Бреннан Меннинг рассказывает историю об одном ирландском священнике, который, прогу­ливаясь по своему приходу, видит пожилого кре­стьянина, стоящего у обочины дороги на коле­нях и читающего молитву. Священник, пора­женный увиденным, говорит этому человеку: «Ты, должно быть, очень близок Богу». Старик поднимает глаза от своей молитвы, размышляет какое-то время и потом отвечает с улыбкой: «Да, Он очень меня любит».

Теологи говорят нам, что Бог существует вне времени. Бог создал время подобно тому, как художник выбирает технику живописи, и время никак не связывает его. Он видит будущее и про­шлое как некое непрерывное настоящее. Если те­ологи правы в отношении этой отличительной черты Бога, то они помогли объяснить, как Бог может называть  «любимым» такого  непостоянного, ненадежного,  полного страстей человека, как я. Если Бог взглянет на диаграмму моей жизни, то он увидит не неровные отклонения в сторону добра и зла, а скорее ровную линию добра, доброту Сына Божия,  запечатленную в один момент времени и распространившуюся на вечность. Как писал поэт XIX века Джон Донн:

«Ведь и Мария Магдалина за свою чистоту была упомянута в Книге Жизни как святая Дева, несмот­ря на всю свою греховность, святой Павел, подняв­ший меч на Христа; и святой Петр, поднявший меч в Его защиту: поскольку Книга Жизни не писалась последовательно, слово за слово, строка за строкой, а родилась как Отпечаток, вся целиком».

Я рос, представляя себе в своем сознании Бога-математика, Который взвешивал мои хоро­шие и дурные поступки на чаше весов, и после­дние уже перевешивали. Каким-то образом от меня ускользнул Бог Евангелия, Бог милосерд­ный и великодушный, который постоянно нахо­дит способы пошатнуть безжалостные законы не-благодати. Бог разрушает ее математические таблицы и вводит новую математику благодати, самого удивительного, загадочного, непредска­зуемого слова в английском языке.

Благодать является нам в таком многообразии форм, что я затрудняюсь как-либо определить ее. Однако, я готов попытаться дать что-то наподо­бие определения благодати через ее отношение к Богу. Благодать означает, что не в наших силах сделать что-либо для того, чтобы Бог больше любил нас - никакие упражнения по укреплению своего духа и аскетизм, никакие знания, получен­ные в духовных семинариях и на факультетах бо­гословия, никакие крестовые походы в защиту праведности. И благодать означает также, что не в наших силах сделать что-либо для того, чтобы Бог меньше любил нас — никакой расизм, гордость, порнография, прелюбодеяние, даже убийство. Бла­годать означает, что Бог уже любит нас так, как вообще способен любить бесконечный Бог.

Существует простое лекарство для тех людей, которые сомневаются в любви Бога и просят у него благодати. Нужно взять Библию и внима­тельнее присмотреться к людям, которых любит Бог. Имя Иакова, который отважился на поеди­нок с Богом и потом всегда носил след от раны, нанесенной ему в этой схватке, стало символом божьего народа — «детей Израиля». Библия рас­сказывает об убийце и прелюбодее, который по­лучил репутацию самого великого царя Ветхого Завета, человека, «который пришелся по сердцу Богу». И о Церкви, основанной учеником Иисуса, который отрекался и клялся, что он не знает человека по имени Иисус. И о миссионере, при­званном из рядов палачей христиан. Я получаю почту из Международной Амнистии, и когда смот­рю на присланные мне фотографии мужчин и женщин, которых избивали, закалывали, как скот, вводили им инъекции, плевали им в лицо и уби­вали электрическим током, я спрашиваю себя: «Что за человеком нужно быть, чтобы сделать такое с другими людьми?» Потом я читаю Деяния Апостолов и нахожу там человека, способного сделать такое. Теперь он апостол благодати, слуга Иисуса Христа, величайший миссионер, которого когда-либо знала история. Если Бог способен любить таких людей, то, возможно, всего лишь возможно, что может любить таких, как я.

Я не могу дать сдержанное определение благо­дати, поскольку Библия заставляет меня воспри­нимать ее во всей полноте. «Бог же есть Бог всякой благодати», — говорит апостол Петр. А благодать означает, что я не могу сделать ничего, что заставило бы Бога любить меня с большей или меньшей силой. Это значит, что я, заслужи­вающий прямо противоположного, приглашен к столу в семье Господа Бога.

Инстинктивно я чувствую, что должен сделать что-то, чтобы Бог принял меня. Благодать потря­сает своей противоречивостью, своей свободой, и я каждый день должен молиться заново, чтобы обрести возможность услышать ее весть.

Юджин Петерсон рассматривает контраст лич­ностей Августина и Пелагия, двух теологов, спо­ривших друг с другом в четвертом веке. Пелагий отличался изысканными манерами, учтивостью, убедительностью своих доводов. Он был общим любимцем. Августин растратил свою юность в без­нравственных поступках, находился в загадочных отношениях со своей матерью и нажил себе много врагов. Однако Августин избрал в качестве от­правной точки благодать и оказался прав, в то время как Пелагий исходил из человеческих по­буждений и ошибся. Августин страстно и неот­ступно следовал за Богом; Пелагий методично работал над тем, чтобы угодить Богу. Петерсон говорит вслед за этим, что христиане склонны следовать Августину в теории, а Пелагию — в практике. Они основательно работают над тем, чтобы угодить другим людям и даже Богу.

Каждый год весной я становлюсь жертвой того, что спортивные комментаторы называют «маршем безумия». Я не могу устоять перед искушением и всякий раз включаю свой телевизор, когда идет трансляция финального матча по баскетболу, в котором команды, боровшиеся за выживание в турнире, в котором принимают участие шестьде­сят четыре клуба, встречаются между собой, что­бы определить чемпиона NCAA. Кажется, что эта самая важная игра всегда заканчивается на восем­надцатилетнем мальчике, стоящем на линии штрафных бросков, в запасе у которого осталась одна секунда, высвеченная на табло.

Он нервно стучит мячом об пол. Он знает, что если промахнется в этих двух штрафных бросках, то станет козлом отпущения для всей команды, для всего штата. Еще двадцать лет после этого матча он будет размышлять над этим моментом, снова и снова переживая его. Если он попадет, он будет героем. Его портрет появится на первой странице газет. Возможно, он даже будет баллотироваться в губернаторы. Он еще раз ударяет мячом об пол, и команда соперников выкрикивает время, чтобы сбить его. Он стоит у черты, взвешивая все свое будущее. Все зависит от него. Его партнеры ободряюще по­хлопывают его по плечу, но ничего не говорят.

Однажды, я помню, вышел из комнаты отве­тить на телефонный звонок как раз в тот момент, когда один такой парнишка готовился к броску. Тревожные морщины покрыли его лоб. Он кусал свою нижнюю губу. Его левая нога дрожала в колене. Двадцать тысяч фанатов кричали, махали флагами и платками, чтобы сбить его с толку.

Телефонный разговор продлился дольше, чем я ожидал, и, когда я вернулся, то увидел новую картину. Этот парень, чьи волосы были мокрые от пота, теперь ехал на плечах своих партнеров по команде, обрезая веревки с баскетбольной корзи­ны. Ничего в целом мире его больше не тревожи­ло. Его улыбкой был заполнен весь экран.

Два эти стоп-кадра — один и тот же мальчик, сначала склонившийся на линии штрафных бросков, а затем празднующий свой успех на плечах товарищей — стали символами не-благодати и благодати.

Миром правит не-благодать. Все зависит от того, что я делаю. Я должен бросить и попасть в корзину.  Царство  Иисуса  предлагает  нам другой путь, путь, который зависит не оттого, что представляем собой мы сами, а оттого, что делает Бог. Нам  не  нужно  ничего добиваться,  нужно лишь просто следовать за ним. Он уже заплатил за нас самую  большую жертву,  необходимую для того, чтобы Бог принял нас. Когда я думаю о двух этих образах,  то терзаюсь вопросом:  «Какой из этих двух эпизодов  более напоминает мою духовную жизнь?»