Кирилл Юрьевич Резников Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра

Все насущные задачи Пожарский и Минин выполнили, но на это ушло четыре месяца.

Были разосланы грамоты «от всей земли» по городам (первая отправлена из Ярославля в Сольвычегодск 7 апреля 1612 г.). В них разъясняются причины созыва нового ополчения, его задачи и нужды. Утверждается, что первое ополчение погубили «заводчики злу» — атаманы и казаки «с их началником, с Иваном Заруцким». Они убили воеводу Ляпунова и многих дворян «и учати совершати вся злая по казацкому воровскому обычаю». Поэтому служилые люди созвали новое ополчение: «Столники же и стряпчие, и дворяне и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, из под Москвы разъехались по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным христианам быти в совете и в соединенье, и выбрати государя всей землею». Для избрания государя городам следует присылать «к нам, в Ярославль, изо всяких чинов человека по два, и с ними совет свой отписати». Предлагалось следовать нижегородцам и «промеж себя обложить, что кому с себя дать на подмогу ратным людям... чтоб всем нам единокупно за свою веру и за отечество... стояти».

В грамотах первыми подписывались бояре, съехавшиеся в новый центр власти — в Ярославль. Пожарский подписывался десятым, Минин — пятнадцатым. Табель о рангах соблюдался жёстко, хотя грамоты подписывали всех чинов люди. Большинство городов севера и северо-востока признали Земской совет в Ярославле и собирали деньги на второе ополчение; города юга и отчасти центра России поддерживали Трубецкого и Заруцкого. В самом Ярославле бояре, не желая терпеть местнические «потерьки», отказывались подчиняться Пожарскому. Ещё хуже случилось с Биркиным, приведшим казанское ополчение в Ярославль. Бояре отказались признать его воеводой, но за Бирки на заступились казанцы, смоленские дворяне и нижегородские стрельцы. Спор чуть не перешел в сражение. Кончилось тем, что большинство казанцев вернулось домой. Остался отряд служилых татар и 30 дворян. Пожарскому и Минину приходилось быть гибкими, но власть над войском они удержали.

Весной 1612 г. войско Пожарского очищает от шаек казаков Замосковье. Запорожцев изгнали из Бежецка, казаков Заруцкого — из Суздаля, Углича, Пешехонья и Переславля-Залесского. Четыре атамана перешли на сторону Ярославля. Всех казаков, согласных отстать от Заруцкого, в Ярославле принимали на службу и давали «жалованье земское довольное». Стремясь обезопасить тылы от шведской угрозы, Пожарский и члены Совета прибегли к дипломатии. Новгородская земля была оккупирована шведами, которые, в отличие от поляков, предоставили покорешюй земле автономию — статус Новгородского государства; во главе его должен был встать шведский принц Карл-Филипп, обещавший принять православие. На совете в Ярославле решили, что принявший православие принц может подойти как царь и для Московского государства. Тогда Новгород останется в составе России.

В мае 1612 г. ярославское посольство начало переговоры в Новгороде с митрополитом Исидором и шведским наместником Якобом Делагарди. Переговоры длились больше двух месяцев. 26 июля стороны договорились о подписании перемирия Московского и Новгородского государств. Позиция Пожарского относительно избрания принца Карла-Филиппа была чёткая: земские люди согласны соединиться с Новгородским государством, когда шведский принц прибудет в Новгород и примет православие. До тех пор говорить не о чем. Пожарский также предупредил, что Земский собор согласен ждать лишь до исхода лета. Если принц не прибудет в Новгород к концу лета, тогда люди в русских городах придут в сомнение, потому что «великому государству без государя долгое время стоять нельзя». Шведская угроза была отведена.

Видя усиление земского ополчения в Ярославле, подмосковные вожди Заруцкий и Трубецкой попробовали с ними договориться. Ещё в мае из Пскова бежал третий Лжедмитрий (Матгошка или Сидорка), но был пойман, послан в Москву и по дороге убит. В начале июня подмосковный Совет земли отказался от присяги лжецарю и отправил посольство в Ярославль. Трубецкой, Заруцкий и члены подмосковного совета извещали ярославский «Совет всея земли» о низложении Вора, клятвенно обещали впредь не затевать иного воровства и отрекались от Маринки и ее сына. Они предлагали ярославцам объединиться «во всемирном совете», чтобы избрать царя всем сообща. Их повинная вызвала раздор в «Совете всея земли» — «междоусобные смутные словеса», но войско было настроено против примирения. Дворяне обвиняли Заруцкого в злом умысле: «Князя Дмитрия, — говорили они, — манят под Москву, казаки хотят его убити, как Прокопия Ляпунова убили». Как пишет летописец, Заруцкий хотел «оное собрание, стоящее в Ярославле, рассыпать». В результате из Ярославля продолжали рассылать грамоты с обвинениями Заруцкого.

Заруцкий понял, что попытка примириться с Пожарским провалилась, и решил подослать к князю убийц. Он отправил в Ярославль казаков — Обрезку да Стеньку. Там они вступили в сговор с людьми из окружения Пожарского. Однажды Пожарский пришел к съезжей избе смотреть пушечный наряд для похода к Москве: «пришед и ста у дверей разрядных. Казаку же именем Роману, ириемши его за руку, той же Степанка казак, который прислан ис-под Москвы, кинулся меж их и их расшибе и хоте ударити ножем по брюху князь Дмитрея, хотя его зарезати». Но промахнулся и порезал ногу казаку Роману. Тот повалился и застонал от боли. Князь думал, что казака в тесноте покололи ножом, и хотел уйти. Люди же не пустили и начали вопить: «Тебя хотели зарезать ножом!» — и нашли нож. Схватили и Стеньку. Под пыткой он все рассказал и товарищей своих указал. Их взяли. Преступники повинились. Пожарский никого не казнил. Стеньку с подручными он взял с собой для обличения, чтобы показать под Москвой, остальных разослали в города но тюрьмам. Князь Дмитрий не желал начинать с крови святое дело.

Долгое пребывание земского ополчения в Ярославле резко критикует Авраамий Палицын. В «Сказании» он рассказывает, что князь Трубецкой молил Троицкую обитель написать Пожарскому о немедленном шествии под Москву — там ждут прихода гетмана Ходкевича с польскими и литовскими людьми. Архимандрит Дионисий и келарь Авраамий отправили в Ярославль двух старцев с писанием о делах под Москвой. «Князь Дмитрей же писание от обители в презрение положи». Пришлось из Троицы послать ещё двух старцев с запрещением промедления. Князь Дмитрий же «медлено и косно о шествии промышляше, некоих ради междоусобных смутных словес в Ярославле стояще и войско учрежающе». 28 июня в Ярославль выехал сам келарь Авраамий. Старец нашел там «мятежников, и ласкателей и трапезолюбителей, а не боголюбцов, и воздвижущих гнев и свар между воевод и во всем воиньстве». Увидев это, старец «князя Дмитрея и Козму Минина и все воиньство поучив от Божественых Писаний и много молив их поспешити под царьствующий град». Пожарский немедля послал под Москву воинский отряд с воеводой князем Дмитрием Лопатой-Пожарским. Встали они у Троицких ворот, там на них напали казаки Заруцкого, но были отбиты.

В рассказе келаря правда перемешана с вымыслом. В Ярославле действительно были раздоры, и «трапезолюбители» из съехавшейся знати не помышляли идти сражаться под Москву (и не пошли).

Но Пожарский стоял в Ярославле не оттого, что «медленно и косно о шествии промышляше», а завершал переговоры со шведами и сбор войска. Главное же, что не хотел понимать Авраамий, это наличие гражданской войны между силами Смуты — в лице Заруцкого и его казаков, и силами порядка, представленными земским ополчением. Трубецкой, а ему симпатизирует Авраамий, в тот период примыкал к Заруцкому (промолчал при убийстве Ляпунова, подписывал вместе с Заруцким грамоты, присягал псковскому самозванцу). Ранний приход ополчения под Москву мог привести к прямому столкновению с объединенными силами казаков. Задерживаясь в Ярославле, Пожарский и Минин расшатывали сплоченность казаков и союз Заруцкого и Трубецкого, иными словами, побеждали Смуту, не вынимая меча из ножен (хотя в Замосковье без стычек не обошлось). Как показала жизнь, стратегия выжидания себя оправдала.

Троицкий келарь, как всегда, приукрасил свою роль в событиях. На решение Пожарского послать часть войска под Москву повлияли не просьбы старца, а сведения о перемещении армии Ходкевича. Старец Авраамий молил Минина и Пожарского «поспешите» в конце июня, а первый отряд из 400 конных дворян во главе с Михаилом Дмитриевым был послан через две с половиной недели — 15—17 июля. Ещё через полторы недели были посланы 700 конных с князем Лопатой-Пожарским. Дмитриев пришел в Москву 24 июля, Лопата-Пожарский — 2 августа. Вопреки записи Авраамия, Лопата-Пожарский не сражался с казаками Заруцкого: ко времени его прихода под Москву Заруцкого там уже не было. В ночь 28 июля атаман с 2000 казаков снялся с лагеря и ушел по коломенской дороге. Большая часть казаков осталась с князем Трубецким под Москвой.

Пожарский выступил из Ярославля 27 июля, на другой день после утверждения договора с Новгородом. Войско с пушками и обозом двигалось медленно и 29 июля ещё находилось в 29 верстах от города. Отсюда Пожарский направил войско под началом князя Хованского и Кузьмы в Ростов, а сам с малой дружиной поехал в Суздаль, в Спасо-Евфимиевский монастырь, поклониться гробам родителей. Затем князь вернулся к войску. В Ростове он вместе с Мининым посетил Борисоглебовский монастырь, где подвизался затворник Иринарх, ещё раньше приславший им повеление идти без боязни, что узрят они славу Божию и Заруцкого в Москве не застанут. В Ростове Пожарский и Минин пришли к подвижнику за благословением. Он их благословил и дал в помощь свой подвижнический крест, с которым Пожарский не расставался под Москвой.

14 августа ополченцы пришли к стенам Троицы и были торжественно встречены архимандритом Дионисием с братией. Но в ополчении засомневались, идти ли сразу к Москве или сначала заключить договор с казаками, чтобы друг на друга не нападать. Пока сомневались, из Москвы явились дворяне и казаки с вестью, что Ходкевича следует ждать с часу на час. Стало не до договора. Перед выходом архимандрит начал благословлять войска. И тут задул от Москвы встречный ветер. Ратные опечалились, со страхом подходили к образам и прикладывались к кресту из рук архимандрита, кропившего их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер переменился и с силою подул в тыл войску так, что всадники едва держались на лошадях. Тут все повеселели и стали обещать помереть за дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру.

Такой ответ возмутил Трубецкого и разозлил казаков. Но Пожарский не мог пойти против воли войска, да и не хотел. Были и другие соображения. Даже если дворянам удалось бы поладить с казаками, проблемой оставался князь Трубецкой. По местническим порядкам он, как боярин, пусть Тушинский, был выше Пожарского и стал бы главным воеводой ополчения. Вверять сомнительному по поступкам человеку свое детище — ополчение, ни Пожарский, ни Минин не желали. Был и тактический резон. Яузский острог, расположенный на юго-востоке Москвы, был местом удобным, чтобы отсидеться, но не остановить поляков. Ведь Ходкевич должен был прийти с запада. Поэтому Пожарский решил встать у Арбатских ворот на западе Москвы. Тем самым гетману перекрывался прямой путь в Кремль. Решение Пожарского (и Минина) разбить лагерь на направлении главного удара говорит о желании сражаться до конца.

Весь день 20 августа войско Пожарского обустраивалось, готовясь к приходу Ходкевича. Ополченцы расположились по валу западной стороны Земляного города или Скородома, кольцом окружавшего Белый город. Стратегически важную часть — от Арбатских до Чертольских ворот, — занимали основные силы под началом Пожарского, к югу от них — от Чертольских (Кропоткинских) ворот до Алексеевской башни на Москве-реке стоял отряд князя Василия Туренина. На юге, в Замоскворечье, расположились казаки Трубецкого. У Крымского двора (близ нынешнего Крымского моста) у них был табор, а в тылу находилось два острожка — Клементьевский и у церкви Св. Георгия (рядом с Замоскворецким мостом). Не имевший тяжелой кавалерии Трубецкой попросил Пожарского дать ему конницы и тот передал пять сотен конных дворян.

Ходкевич не заставил себя ждать. 21 августа он разбил лагерь на Поклонной горе, в шести верстах от позиций Пожарского. Поляков сопровождали 400 возов с продовольствием, привезенных для голодающего гарнизона Кремля, но на пути стояли ратники Пожарского. О численности сторон по сей день идут споры. Польские участники сражения в обычной для них манере в разы завышают число русских и занижают собственные силы. Иосиф Будило (Юзеф Будзилло) пишет о десятках тысяч русских против нескольких сот конных и 1500 пехотинцев у Ходкевича. Русские не приводят цифр, но отмечают многочисленность поляков. Пожарский в победной реляции сообщает, что поляки наступали «надеясь на множество людей». В «Новом летописце» ред. М.А. Оболенского о сражении сказано: «Яко малыми людьми Бог поразити может множество сильных». Грек на русской службе, архиепископ Арсений, сидевший с боярами в осажденном Кремле, пишет о 40-тысячном войске Ходкевича.

Н.И. Костомаров собрал сведения о войске Ходкевича и получил, что с гетманом, кроме «старого полка» (2 тыс. чел. на 1611 г.), было 8 тыс. запорожцев, 1500 пехоты, несколько сот конных, приведенных князем Корецким, «и неопределенное число вольных охотников»¹¹⁷.

П.Г. Любомиров в диссертации «Очерки истории нижегородского ополчения» (1915) провел анализ количества и состава войск, встретившихся в 1612 г. в битве под Москвой. Всего русских было 10—12 тыс. человек: у Трубецкого 2500 казаков, у Пожарского 1500 казаков, до 1000 стрельцов, 3—3,5 тыс. конных дворян, остальные — ополченцы из посадских и крестьян. У Ходкевича также было 10—12 тыс. человек, ещё 3 тыс. поляков сидели в осаде в Кремле и Китай-городе. Общее заключение автора, что встретившиеся под стенами Москвы противники по численности были примерно равны¹¹⁸. Г.Н. Бибиков считает, что русских было 10 тыс., а поляков 15 тыс.¹¹⁹

Современный польский историк Томаш Бохун утверждает, что войско Ходкевича было вдвое меньше русского и не превышало 6000 человек¹²⁰. К этой цифре Бохун пришел, сократив вдвое число украинских казаков, преуменьшив число шляхетной конницы и не посчитав «вольных охотников»¹²¹. Численность шляхетнои конницы Бохун определяет, исходя из расчётов всадников в хоругвях в «старом полку» (с ним гетман воевал со шведами). Из 11 конных хоругвей «старого полка» число всадников в семи хоругвях составляло: 93, 63, 78 (89 или 67), 112, 153, 100, 100, т.е. в среднем по 100 всадников на хоругвь. Считая по 100 человек в остальных четырех хоругвях, в «старом полку» должно быть 1100 всадников, а вместе со 150 гусарами Зборовского — 1250. Между тем Бохун пишет о 1155—1177 всадниках. Он также сообщает, что в «старом полку» две или три хоругви были татарские (т.е. не гусары), и заключает, что «Ходкевич мог бросить в прямое сражение для прорыва в московских рядах лишь 850—950 всадников». По моим расчётам, у Ходкевича было 1050 гусар, т.е. на 100—200 больше, чем насчитал Бохун.

Пехота разночтений не вызывает — у гетмана было 1900 пеших наёмников (немцев, поляков и венгров). Общее число войска гетмана, исходя из минимальных цифр Бохуна, составляет: 9055 человек (3500 казаков Наливайко, 3000 казаков Хвостовца, 1155 всадников, 1900 пехотинцев). Но Бохун таинственным образом получает 6000 человек! Если же внести мои поправки (1250, а не 1155 всадников и хотя бы 200 добровольцев), то получаем 9350 человек. Не такая уж разница с десятью тысячами по оценке Любомирова. Это не считая трех тысяч поляков в Кремле. Сам Бохун согласился, что русских войск было не больше 12 тыс., так что о численном перевесе русских говорить не приходится. Учёный старой русской школы, Павел Любомиров был точнее и объективнее, чем польский историк¹²².

Если о количестве войск историки спорят, то по качеству все признают преимущество поляков. Польские гусары были в XVII в. лучшей тяжелой кавалерией в мире. Удары пятиметровых копий скачущих колено в колено гусар не выдерживала ни пехота, ни конница. Легкая кавалерия поляков — литовские татары и панцерные казаки, кроме луков, имели огнестрельное оружие. У Пожарского сражаться в седле с польской кавалерией могли только дворяне западных областей — смоляне, дорогобужцы, вяземцы. Они носили железные доспехи (бехтерцы, калантари, юшманы)¹²³, имели ружья и пистоли и, главное, были привычны к схваткам с польской и литовской конницей. Как пишет автор одной из хроник: «А смольяном поляки и литвы грубны исконивечные неприятели, что жили с ними поблизку и бои с ними бывали частые и литву на боех побивали». На стороне Пожарского воевала также конная польская рота Павла Хмелевского. Остальные конники ополчения вместо ружей имели луки (и пистоли), носили куяки и тегиляи¹²⁴ и с польской кавалерией тягаться не могли.

Пешие казаки (как русские, так и польские) все имели ружья и воевали не хуже стрельцов и европейской пехоты, хотя уступали им в дисциплине. Не менее трети войска Пожарского составляли ополченцы из посадских и крестьян. Они были пестро вооружены и не имели воинского опыта. У Пожарского была артиллерия — легкие пушки, размещённые на валу Земляного города. Важно отметить, что Земляной город и Замоскворечье после пожара Москвы представляли замусоренное поле с остатками обгорелых домов, печных труб, ямами от погребов и траншей, вырытых казаками. Такая местность удобна для обороны и не годится для кавалерийских атак. Слабой стороной как русских, так и поляков была разобщенность войск: русские делились на ополчение Пожарского и казаков Трубецкого, а поляки — на войско Ходкевича и гарнизон в Кремле, причем кремлевские сидельцы, ослабевшие от голода, не годились для рукопашных схваток. В целом поляки превосходили русских по вооружению и боевому опыту, особенно это касается командного состава. Не следует забывать, что Карл Ходкевич был прославленный на всю Европу полководец, победивший впятеро превосходящих шведов в битве под Кирхгольме, а Пожарскому, при всем его таланте, ещё не доводилось командовать большими массами людей на поле боя.

После обеда Ходасевич бросил всю пехоту — наёмников и запорожцев, — на штурм Земляного вала по обе стороны от Чертольских ворот. Русские встретили их с вала пулями и градом стрел и пушечной стрельбой со стен Белого города. Наступавшие понесли тяжелые потери, но все же сбили защитников и бой переместился в развалины Земляного города. Пушкари из Кремля, обстреливавшие русских, прекратили огонь, чтобы не попасть в своих. Затем по договоренности с гетманом кремлевские ворота открылись, и осажденные ударили в тыл Пожарскому. Но князь Дмитрий заранее подготовился к атаке с тыла. Дальнейшее описал участник атаки ротмистр Будило: «Осажденные... сделали тоже вылазку против Алексеевской башни и против Чертольских ворот, но русские, имея большое число стрельцов, хорошо укрепили эти места, и отразили осажденных с немалою потерею для этих бедных. Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших... несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда». Между тем польская пехота, поддержанная конницей, постепенно расширяла захваченный плацдарм в Земляном городе. Бой переместился к церкви Ильи Пророка на берегу Москвы-реки.

Бой у церкви Св. Ильи был хорошо виден с другого берега, из Замоскворечья. Видел и Трубецкой, но оставался недвижим. Зато не остались равнодушны конные дворяне, присланные Пожарским. Невзирая на угрозы Трубецкого, они по команде своих голов стали переправляться через реку: «Головы же те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому, видя неизможение своим полком, а от нево никоторые помочи нету, и поидоша от нево ис полку бес повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же ево не послушаша, поидоша в свои полки и многую помощь учиниша». К пяти сотням дворян присоединились казаки Филата Межакова, Афонасьева Коломны, Дружины Романова и Макара Козлова. Один из атаманов, проезжая мимо воеводы, сказал: «В вашей нелюбви Московскому государству и ратным людям пагуба только чинится. Почему не помогаешь погибающим? « Удар тысячи конных стал для поляков неожиданностью, они смешались и покинули Земляной город. Ходкевич отвел потрепанное войско на Воробьёвы горы.

Ночью Ходкевич получил помощь от изменника Григория Орлова, которому Сигизмунд за донос передал поместье Пожарского. Орлов провел вдоль реки через Замоскворечье 600 венгерских гайдуков с небольшим обозом. Гайдуки сумели передать немного продовольствия осаждённым. На обратном пути они захватили острожек и церковь Георгия на Ендове и укрепились там. Ходкевич имел возможность убедиться, что Замоскворечье с безвластным Трубецким и беспечными казаками охраняется намного хуже, чем Арбат и Чертольские ворота, где стоял Пожарский. У гетмана созрел план пробиться в Кремль с юга, через Замоскворечье. На следующий день он разбил лагерь у Донского монастыря и дал войску отдых. Русские отдыхали меньше — им пришлось хоронить убитых, оставшихся на поле боя. Особенно много было «литовских людей»: «На утрии же собраху трупу летовскаго большии тысечи человек и повспеша их покопати в ямы».

24 августа сражение развернулось в Замоскворечье. Пожарский предвидел возможность удара с юга и половину войска переправил на правый берег реки. Он расположил пеших ополченцев и две пушки у рва разрушенного вала на западе Замоскворечья, а впереди выставил конницу. Восток Замоскворечья занимали казаки Трубецкого. Главным их укреплением был Клементов острожек. На рассвете 24 августа Ходкевич развернул войска для сражения. Сам гетман со своим полком находился на левом фланге, против войск Пожарского. В центре стояли венгры и запорожская конница, на правом крыле — пешие запорожцы; им противостояли казаки Трубецкого. Сражение началось со стычек конницы. Снова смоленские дворяне приняли на себя главный удар. Пять часов они сдерживали натиск гусарских рот, ливонской пехоты и запорожцев. Тогда гетман бросил на левый фланг все свободные силы, сбил русскую конницу, а затем пехоту: «Етман же, видя против себя крепкое стояние московских людей, и напусти на них всеми людьми, сотни и полки все смяша, и втоптал в Москву реку». Прижатые к реке, ополченцы вплавь переправлялись на другой берег.

Пожарский со своим полком прикрывал отступление: « Едва сам князь Дмитрей с полком своим стоял против их». Князь сам принимал участие в битве, и среди поляков пошел слух, что его ранили. Пришлось и полку Пожарского уйти за реку. В центре и на востоке Замоскворечья Ходкевич также побеждал: венгры и запорожцы сбили казаков с вала. Окрыленный успехом гетман приказал ввезти через Серпуховские ворота возы с продовольствием. Но везти 400 возов через разоренный город, где все перерыто, оказалось делом небыстрым. К тому же обоз везли по Ордынке, и на его пути находился Клементовский острожек, а там сидели казаки. Здесь удача снова (в последний раз) сопутствовала гетману. На острожек напали с двух сторон — от Серпуховских ворот и из Кремля; казаки, защищавшие его, частью были перебиты, частью бежали. Торжествующие поляки водрузили знамена на церкви Св. Клемента. До Кремля оставалось 1800 метров. О дальнейшем повествует келарь Авраамий, побывавший в тот день в острожке: «Казаки убо, которые от Климента святаго из острошку выбегли, и озревшеся на острог святаго Климента, видешя на церкви Литовские знамяна и запасов много, во острог вшедших... возвращшеся и устремишяся единодушно ко острогу приступом; и, вземше его, Литовских людей всех острию меча предашя и запасы их поимашя. Прочие же Литовские люди устрашишяся зело и вспять возвратишяся: овии во град Москву, инии же к гетману своему».

Свершив сей подвиг, казаки вспомнили о дворянах, им в этом деле не помогших, и иснолнишася гнева и горести, возвращахуся в станы своя, укоряюще дворян, яко многими имении богатящихся, себе же нагих и гладных нарицающе и извет [обещание] дающе, яко к тому им ко врагом на брань не исходити». Боевые действия временно затихли. Войско Ходкевича нуждалось в передышке — под Клементовом острожком погибла почти вся венгерская пехота. Поляки заняли лишь часть Замоскворечья, многие ополченцы укрепились в городских развалинах: «пехота легоша по ямам и по кропивам на пути, чтоб не пропустить етмана в город». Сохранилось и сообщение между станом Пожарского и Клементовым острожком. Между тем ополчение пришло в себя после утреннего поражения. Пришли в себя вожди, одно время находившиеся в «недоумении». Решено было атаковать поляков. Для этого нужны были совместные действия ополченцев и казаков. Минин и Пожарский «слёзно» просили старца Авраамия уговорить казаков поддержать ополченцев.

Как пишет старец, он «такоже слёз наполнився» и, «забыв старость, скоро пойдех казаком, к острошку Климента святаго; и виде ту Литовских людей множество побитых и казаков со оружием стоящих». Он обратился к ним с похвальным словом, что начали они доброе дело, крепко стояли за православную веру, «и раны многи приемлюще и глад и наготу терпяще и прослывше во многих дальних государьствах своею храбростью». «Ныне-ли, братие, — рече, — вся та добраа начатиа единем временем погубити хощете?» Казаки зело умилились и просили старца пойти к другим казакам, умолить «изыти на противных». Сами же обещали без победы не возвращаться. У реки, напротив церкви Св. Никиты, келарь увидел казаков, готовящихся к переправе. Он молил и этих, как прежних. «Внезапу умилившеся», казаки устремились в бой, призывая «пострадати» за веру. Те, кто переправился, увидев, что братья возвращаются, поспешили за ними через реку: бродом и мостками. Келарь поучил их от Божественых Писаний; они же пошли в бой, «единогласно кличюще ясаком¹²⁶: "Сергиев, Сергиев!"« Старец зашел в другие станы, там пили и играли в зернь. Он их поучил, и казаки тоже пошли в бой с ясаком: «Сергиев, Сергиев!»

Эта красивая история подтверждена «Новым летописцем» и Симоном Азарьиным. Но есть расхождения: по рассказу Авраамия, он уговорил казаков силой своего красноречия. Между тем «Новый летописец», составленный его современниками, и Симон Азарьин, знавший подноготную Троицких преданий, равно утверждают, что казаки «умилилися» и решили воевать «противных» после того, как келарь обещал им «всю Сергиеву казну дата». Подобное обещание нисколько не умаляет важности дела, выполненного Авраамием, но в глазах честолюбивого старца оно принижает его учительский подвиг, и он перенёс рассказ о монастырской казне на более позднее время, не связанное с битвой под Москвой. В «Повести о победах московского государства» смоленский дворянин утверждает, что казаков уговаривал Минин и «своими разумными словами словно в кромешной тьме яркую свечу зажег». Об этом же пишет «Псковская летопись». Согласно Симону Азарьину, с казаками говорили и Палицын, и Минин. Все же скорее всего атаманов-молодцов уговорил именно троицкий келарь. Кто Минин был для казаков? Купец, прислужник ненавистных дворян. А келарь был от церкви, от Бога. Многие казаки бывали в Троице, где получали полезные травы и духовное утешение. А тут ещё обещанная казна...

Казаки пошли в бой с истинным усердием. Авраамий обессмертил его в «Сказании»: «Сурово и жестоко нападошя казаки на войско Литовское: ови убо боси, инии же нази, токмо оружие имуще в руках своих и побивающе их немилостивно. И обоз у Литовских людей розорвали, и запасы поймали, и в остроге Литовских людей всех побили. Тогда бо от множества вопля и кричаниа обою страну не бе слышати и пищалнаго стуку, но токмо огнь и дым восходящь; от дыму же темну облаку нашедшу и покрывшу войско все; инии же, пришедше ко рву и Литовских людей изо рву всех выгнаша».

Замечательна роль Минина в последней битве. Как свидетельствует «Новый летописец»: «Бог же положи храбрость в немощнаго». Кузьма Минин пришел к Пожарскому и попросил у него воинов. Тот ответил: «Бери кого хочешь». Минин взял лучшую конницу — роту поляков пана Хмелевского и три сотни дворян, перешел Москву-реку и у Крымского двора ударил на поляков — там стояли конная и пешая польские роты. Поляки, не выдержав натиска, побежали, смяв но пути свои же части. Атака Минина привела к перелому в битве. В наступление двинулось всё войско Пожарского, казаки же захватили обоз (чтобы с ними не случилось горя, бочки с вином пришлось разбить). Ходкевичу оставалось только не допустить полного разгрома. Он сумел его избежать и отвел сильно потрепанное войско к Донскому монастырю. Русские рвались в бой, но воеводы проявили осторожность. «Не бывает на один день две радости», — говорили они. Войско гетмана ночевало, не сходя с коней, на другой день отошло на Воробьевы горы, далее — к Можайску, а потом — за литовскую границу.

Битва под Москвой 22—24 августа (1—3 сентября нов. стиля) 1612 г. по своим результатам является важнейшей битвой в русской истории. Трудно сказать, что стало бы с Россией, если бы Ходкевич разбил ополчение Минина и Пожарского. Ведь на новое ополчение могло не хватить сил и духа. Из всех сражений, где решалась судьба России, лишь великая битва под Москвой в ноябре — декабре 1941 г. но значению может сравниться с подвигом ополченцев и казаков в 1612 г., но и то — в СССР оставались средства и силы вести войну даже при сдаче Москвы, чего не было в 1612 г. Последовавшее взятие Кремля, выборы царя и очищение страны от иноземцев явились следствием этой замечательной битвы.