О ТОМ, КАК ЭСЕН-ХАН ОТПРАВИЛ СВОЕ ДЕСЯТИТЫСЯЧНОЕ ВОЙСКО ДЛЯ ПОИМКИ МАНАСА

– О ваше величество, мой хан! У бурутов на Алтае родился сын по имени Манас, ему исполнилось четырнадцать лет. Один его вид наводит ужас на людей…

– Ну, и что у него за вид? – Эсен-хану, видимо, не понравились слова Тагылыка.

– Вид у него ужасный, мой хан, страшный… Руки толстые, сердце каменное, телосложение у этого негодника, как у слона,. Кто прогневит его, тому он кровь пустит, спина его гривастая, вид у него тигриный, он самый мужественный из людей, мой хан.

– Где богатыри, ушедшие на Алтай?

– Высокочтимый мой хан! – Тагылык, словно малое дите, продолжая рыдать, рассказал все, как было. – Хан мой, если вы не избавитесь от Манаса, он рано или поздно доберется до Пекина и нанесет большой урон китаям. Среди людей еще не было такого, это прямо-таки рыкающий тигр. Верхом на коне Торучаар, пламенный как огонь, готовый сразиться с горами, он как готов противостоять любым войскам, поэтому он и расправился с семьюстами богатырей во главе с великаном Кочку.

– Эй ты, трусливый пес, ты чего мне голову морочишь?

– Милостивый хан мой, если я хоть чуточку соврал, не сносить мне головы.

Тагылык ползком подошел к Эсен-хану и поцеловал его ноги.

– Я рассказываю не то, о чем слышал, а то, что видел своими глазами, хан мой. Ведь, оказывается, о его рождении было заявлено в книге судеб, хан мой.

Услышав эту весть, сразу замолкли Манкушто и Доодур, великан со скрещенными ушами Каман, главы рода, главы народа, военачальники, знатоки военных дел, неустрашимые богатыри и главари – вслед за ханом Эсеном.

Царь Эсен, разгневанный, вскочил с трона и набросился на всех:

– Я велел вам разузнать про этого негодного бурута, но никто из вас мне толком ничего не сказал. И после этого вы говорите, что знаете обо всем за шесть месяцев наперед, что вы учились у колдуна, что вы, даже не видя человека, сможете рассказать о нем все, что вы провидцы? Вам бы всем выколоть глаза, а самих отдать на растерзание псам!

Изо рта у него потекла пена, он пронизал взглядом всех вокруг, глаза его вылезли из орбит, будто он собирался живьем вырвать у своих слуг сердце. Он метался, словно тигр в клетке, и все время ходил взад и вперед.

Когда царь приблизился к главе волхвов, великаноподобному Донго, он схватил его за горло:

– Эй, ты, Донго, помнишь, когда я приказал найти Манаса и привести ко мне, ты бормотал о том, о сем и нес несуразицу? Хочешь, я сейчас выну из тебя душу, а?

– Ваше величество, хан мой, пощадите! Клянусь, если я сейчас не приведу Манаса, то тогда не снести мне головы.

– Великаноподобный Донго, я не стану слушать твою мольбу. Помни, глупец, пока не заполучу Манаса, пальцы мои будут держать тебя за глотку, а меч будет висеть над головой!

Царь отпустил ворот Донго и подошел к калмацкому хану Джолою.

– Я полагал, что ты самый сильный и самый отважный богатырь, что ты не из мира сего. Ты, бывало, скручивал некоторых силачей, и я, не доверявший ни одному китаю, полностью доверял тебе даже при том, что ты калмак. Ты один сам стоил тысячи силачей. Ты никого не оставлял без поражения, ты сам один мог одолеть семьдесят великанов, вот какой ты был.

Тотчас Джолой пал ниц и склонил голову:

– Я тысячу раз благодарен вам, мой хан.

– Тогда слушай, Джолой. Набери себе людей из тех, кто хорошо сражается в бою, кто мастерски владеет копьем, кто метко стреляет из оружия, кто ловко орудует мечом, кто умело справляется с бердышом, и отправляйся в поход на бурутов. Свяжи по рукам и ногам строптивого Манаса и приведи ко мне. И чтобы нигде у него не было ссадин, не было меток, не мучай его и приведи ко мне целехоньким. Этому негодному кровопийце выбери лучшую невесту, нам нужно от него потомство. Если у него родится сын, наденем тому на голову золотую корону, усадим на золотой трон и объявим его царем.

– Все будет сделано, как вы велели, хан мой, – хан Джолой сложил руки на груди, неуклюже склонился перед Эсеном и с почтением опустил голову перед ним.

– Хан Джолой, богатырь Донго. Слушайте меня и запоминайте хорошо. Если вы упустите Манаса и вернетесь с пустыми руками, не ждите от меня пощады. Накину на ваши шеи веревку и повешу живьем на виселице! Я буду пытать вас, как никто, и уничтожу весь ваш род! Не сможете привести Манаса, то и считайте это своей погибелью. Именно он принесет вам немало страданий, он учинит вам разгром, он устроит вам переполох и поотрубает ваши головы, помните об этом.

Сразу же после этого забили в барабаны, многочисленные воины сели верхом на носорогов и верблюдов, на мулов и слонов и выехали из Большого Пекина, чтобы схватить и привести Манаса. Собрав всех воинов кара-калмаков и маньчжуров, размахивая серым знаменем и верхом на коне Ачбуудан, одевшись в панцирь и ощерившийся, словно тигр, вел своё бесчисленное войско хан Джолой. В доспехах с золотым воротом и медными рукавами, словно сизый лев, изготовившийся к прыжку, вел свое огромное войско великаноподобный Донго. Из-под ног несметного полчища пыль вздымалась в небеса, закрыв плотной пеленой солнце. Копья сверкали, трубы трубили, барабаны грохотали так, что у людей сердца трепетали от страха. Казалось, горы вокруг рушатся, деревья выворачиваются с корнем, и по земле будто проходит селевой поток.

Сколько дорог исходили, сколько гор обошли, сколько рек перешли вброд – и через несколько дней десятитысячное войско под семью флагами наконец добралось до Алтая. Когда распределили войска по берегам рек, собрались хан Джолой и богатырь Донго на совет. Первым начал речь Джолой:

– Богатырь Донго, эти места очень красивые, воздух чист. Очень удобно расставлять караул. Здесь сделаем привал, войска наши шли и днем и ночью, поэтому устали. Пусть передохнут. Тем временем разведаем, где Манас. Выдвинем каждый по сто человек на дозор. Пусть срели них будут шестерых торгашей, наполним грузом караван в сорок верблюдов и впридачу добавим двести силачей.

Донго согласился с Джолоем. Во главе двухсот силачей поставили огромного, как верблюд, с ушами, словно щит, великана Доодура и дали ему такой приказ:

– Богатырь Доодур, пусть подобру-поздорову отдадут нам Манаса. Если же не послушаются и не подчинятся приказу, не отдадут нам Манаса, тогда учините им разгром, разграбьте их скот. Отрубите голову самым ярым, кто будет сопротивляться, и бросьте на растерзание их же псам! В общем, схватите и приведите сюда Манаса, – властно приказал Джолой.

– Правильно глаголишь, богатырь Джолой. Надо действовать с умом. Доодур, не показывайте виду проклятым бурутам, переоденьтесь торговцами, продавайте ткани, товары и затем, придравшись к цене, устройте скандал. Если начнут перечить, тотчас хватайте по одному и начинайте пороть. Сожгите их дома, пепел развейте по ветру и учините в их аиле разгром.

– Слушаюсь и повинуюсь, богатыри, я не заставлю вас долго ждать. Ждите здесь Манаса, связанного по руками и ногам, – пообещал Доодур и пустился в путь.

На сорок верблюдов нагрузили злата, серебра, разных товаров и тканей, шестерых торгашей поставили впереди каравана, а сами двести силачей, переодевшись в торговцев, готовые учинить разгром в стане кыргызов и схватить Манаса, поехали вместе с ними.

Тем временем юноша Манас был увлечен игрой в ордо. На обед они зарезали жеребенка, поели колбасы из брюшного жира и кишки и вместе с сорока друзьями-витязями веселились. Наступив левой ногой на круг, Манас бросил свою биту в центр. Когда он, увлекшись игрой, бил битой в бабки, сорок верблюдов Эсен-хана, груженных товаром, проходили мимо. Один из силачей, ведя на поводу верблюда, нарочно прошелся по центру очерченного круга. Разозлившись, юноша Манас так ударил в бабки, что одна из них попала верблюду прямо в коленную чашку, и тот вместе со всем грузом грохнулся на землю. Среди силачей, шедших рядом, поднялся гвалт, у великана Доодура волосы встали дыбом, усы распрямились, он выругался по-калмацки, стал браниться, схватил бердыш и набросился на мальчишек. Двенадцать силачей с дубинами, шестьдесят с копьями, мастера метать лассо с металлической сетью бросились хватать Манаса.

– Эй, вы, караванщики и торговцы! Чего вы не идете спокойно своей дорогой, а мешаете нам играть? Или вы нарочно дразните нас, чтобы учинить здесь драку? Вот я вам сейчас покажу!

У тигроподобного Манаса глаза загорелись, он бил дубиной подряд всех силачей, нападавших на него, и сразу уничтожил их двенадцать. Когда же он взмахнул мечом, у множества силачей головы полетели, как мячи. Увидев храбрость Манаса, долго тренировавшиеся до этого его сорок витязей, вдохновленные победой, налетели на противников, словно соколы на галок. Разгоряченные и еще не знавшие поражения юные воины, будто зерно мололи, начали крушить верблюдоподобных и гороподобных силачей. Пока они секли и рубили врага, видевший все это глава двухсот силачей великан Доодур, сам израненный с головы до ног, весь в крови и поэтому ничем не могший им помочь, воспользовался суматохой, вскочил на своего коня и умчался прочь, спасая собственную шкуру.

Обеспокоенный исчезновением сына и выехавший на его поиски хан Джакып увидел всю эту бойню. Глядя на мертвых силачей, распростертых по земле, у него душа ушла в пятки. Сообразив, что завтра те нападут на народ, он с причитаниями обратился к сыну:

– Сыночек ты мой, что же ты наделал? Мы едва выживаем здесь, а ты ограбил ханский караван, рассыпал весь товар, рассеял весь скот, к тому же уничтожил всех силачей, охранявших верблюдов! Зачем же ты тронул народ великого правителя, что за смуту ты начал? Десять тысяч калмаков и маньчжуров завтра нападут на нас, учинят здесь разгром, отберут у меня весь скот, разграбят все мое имущество.

Юноша Манас, чувствуя себя виновным, стоял, опустив голову, и ничего не мог ответить своему отцу. В это время издали подъехал Акбалта и вмешался в разговор:

– Бай Джакып, ты вечно ворчишь, хотя твоего богатства и скота хватит на всю твою жизнь. Но знай же, Джакып, если ты даже спрячешься в сундуке, смерть найдет тебя. Сколько царей и богатырей ушли в мир иной, и ты умрешь в назначенный час. Посмотрим, что у нас на роду написано, мы бессильны перед богом. Сын наш Манас пока с нами, чего же нам печалиться, давай лучше, дорогой, уедем к себе на Ала-Тоо, к своему родному кыргызскому народу.

Послушался хан Джакып Акбалту, собрал свой народ и стал готовиться к отъезду.

Поспешно бежавший с места битвы Доодур, никуда не сворачивая, направился к белому шатру, где находились лучшие богатыри калмаков и маньчжуров Донго, Джолой.

– О, великие богатыри Джолой и Донго! Негодники буруты устроили нам разгром, убили всех воинов и разбили все войско. Вернулся я к вам без двухсот силачей, отобрали они у меня всех шестьдесят верблюдов вместе со златом и серебром, отняли весь товар и скот.

– Ты слышишь, что говорит этот пес, богатырь Донго? – вскочил с места разгневанный Джолой.

– Богатырь Джолой, неужели ты думаешь я молча отдал все богатство? Я тоже отбивался изо всех сил, но бердыш Манаса достал меня, и я, весь окровавленный и обессиленный, не смог дальше защищаться. Сколько живу на свете, но я никогда до этого не видывал такого человека.

– Эй, ты, богатырь Доодур! – у храброго Донго усы распрямились от злости, глаза полезли на лоб, и он напустился на труса. – Оказывается, мы зря называли тебя героем. Когда ты разрушил стольный град Маданшаня, а голову его самого привез, приторочив к седлу, твоя слава разнеслась среди всех китаев и калмаков. А когда ты сейчас стоишь пред нами весь побитый и окровавленный, когда все твое лицо разукрашено, мы начинаем верить, что юноша Манас действительно необыкновенный богатырь. Рассказывай обо всем по порядку.

– Сначала я стал нападать на Манаса, сек бердышом и колотил булавой. Бил я его, как и всех силачей бил раньше, но он не подался. Он меня в грош не ставил, а удары моей булавы не чувствовал даже как щипок. Он меня самого чуть не убил на месте.

Джолой с усмешкой на глазах посмотрел на Доодура:

– Богатырь Донго, твой хваленный Доодур, похоже, ослабел и состарился, а?

– Богатырь Джолой, о чем ты это? Я поехал схватить Манаса, а сам чуть не лишился головы. Я едва спасся, благодаря лишь своему быстроногому скакуну.

Разъяренный великан Джолой привстал с места:

– Доодур, не мели чепуху, а говори правду! Мы считали тебя богатырем, а ты оказался трусливым зайцем. Может, вырвать тебе глаза?

Доодур стал биться головой о землю и орать во весь голос:

– Уважаемые мои богатыри, дослушайте меня, пожалуйста, до конца. Манас, оказывается, не от мира сего, и храбрец необычайный. Господи, свет еще не видывал такого богатыря: если попадетесь ему на глаза, он вас всех, словно траву, скосит.

– Да чего ты там бормочешь, Доодур?

– Богатырь Донго, я говорю все как есть. Если даже пустишь на него всех калмаков, китаев и маньчжуров, юноша Манас все равно уничтожит своих противников: он не боится смерти и не страшится никого. Этот лев однажды завоюет стольный град Пекин. И не найдется на свете никого, кто смог бы устоять против него, кто бы сразился с ним…

Слова Доодура сильно разозлили богатыря Донго, и он, вскочив с места, пнул того ногой. Доодур опрокинулся назад.

– Исчезни с моих глаз! Если сам струсил перед негодными бурутами, то и мы, думаешь, испугаемся их? Разве мы не видели и не знаем бурутов? Сколько мы брали у них и красивых девушек, и быстроногих скакунов, и хватких соколов! Сколько мы свалили их лучших сыновей, геройских их богатырей! Не так ли, Джолой?

– Эй, Доодур, да будь он даже львом, мы все равно схватим Манаса и учиним разгром негодным бурутам. Джакыпа, который возомнил себя ханом, мы зарежем, как паршивую овцу, мы уничтожим его народ всех до единого, пусть это будут юноши и девушки, взрослые и дети. Если же окажутся их женщины на сносях, мы распорем им животы, а этого Акбалту мы принесем в жертву! Вперед, воины, гоните лошадей!

Поотставший Доодур стал колотить себя по голове:

– Станет ли лев лежать в пути, обессилел ли я, что прячусь за спиной у напавшего, стану ли я убегать от встречи, и путь будет мне отрезан.

– Эй, Доодур, ну-ка, вставай, не плачь. Поехали с нами.

После приказа Донго стройный ряд воинов тронулся в путь.
***
Кыргызы из сорока семей, собиравшиеся в путь к своему родному Ала-Тоо, переполошились. Акбалта и бай Джакып собрали людей на совет. Перед ними первым выступил бай Джакып:

– Дорогие соотечественники! Кажется, к нам грядут тяжелые дни. Из Китая идут несметные войска, они немногочисленных кыргызов перебьют, как мух. Детей свяжут, стариков убьют, и нас всех уничтожат под корень. Китаи, калмаки и маньчжуры разграбят наши богатства, перебьют нас от мала до велика.

– Джолой ведь тоже простой смертный: согласится ли он оставить нас в покое, если мы подарим ему скакуна и наденем ему на плечи хорошую шубу? – произнес один из старцев, находившихся здесь.

– Вот умница, мой народ. Я о том же ведь толкую. Выберем самых красивых девушек, отберем лучших лошадей и скакунов, злата-серебра и скота впридачу и отправим все это китаям в подарок. Мы сюда пришли из чужедальних земель, давайте послушаемся такой свиньи, как гигантский Джолой. Нам сейчас выгодно сохранить собственную шкуру, остаться в живых и не рассеяться по миру.

Они молча опустили головы, не зная, что ответит народ. Через некоторое время Акбалта поднял голову вверх и пробормотал следующие слова:

– Дорогие родичи! Я думаю, есть смысл в том, что сказал бай Джакып. Давайте вместе подумаем и согласимся с тем, что скажут богатырь Донго и великан Джолой.

– О, дорогие наши вожди, разве мы отказались бы от вашего решения? Честно говоря, спасибо вам за то, что посоветовались с нами. Впредь всегда решайте сами, – сказал им еще один из старейшин.

– Милые вы мои родичи, у этих проклятых другое на уме: они хотят схватить Манаса. Если у нас заберут славного Манаса, то что станет с нами? Есть семьи, в которых есть единственный сын, но есть семьи, где их пять. А что, если мы отдадим одного из них вместо Манаса, если подчинимся судьбе и послушаемся приказа Эсен-хана? – вынужден был сказать Акбалта.

Сидевший среди людей Манас, услышав эти слова, подскочил на месте:

– Отец, дядя, милые вы мои! Дорогие сородичи! Я не согласен с этим решением. Пока я жив, не отдам наших девушек на издевательство, не отдам наших юношей на истерзание, не отдам наше злато-серебро, накопленное веками.

– Дорогой ты наш Манас, ты по молодости своей горяч, – начал было Акбалта, но Манас продолжил речь:

– Дядя Акбалта, калмаков, которые нападают на мирные селения, насильников китаев и маньчжуров буду гнать я аж до самого Пекина. Пока жив, как же я отдам свой народ на растерзание? Буду сражаться на мечах, буду биться на копьях, а если суждено мне умереть, то пусть меня сразит стрела.

– Милый ты мой сынок, ты еще не совсем окреп, ты еще не совсем возмужал. Не делай этого, сынок, – совсем растерялся Джакып.

Матушка Чыйырды тоже запричитала:

– Я родила всего одного сына, а все цепляются за него, господи! У меня едва появился сын, а уж весь люд нападает на него! Когда же все это кончится, господи?

– Дорогой Манас, зря горячишься, – сказал Акбалта с важным видом.

– Дядя Акбалта, – начал было Манас, как Акбалта прервал его:

– Если девять волков нападут на агнца, разве останется от него что-нибудь? Если многочисленные китаи нападут на горсточку кыргызов, разве они оставят от нас что-нибудь, сын мой Манас?

– Дядя Акбалта, среди нас есть достойные мужи, есть герои, не страшащиеся врага, есть храбрецы, смотрящие смерти в лицо, есть родственные народы, помогающие друг другу в тяжелые дни. С ними я заодно, с ними я человек, с ними я народ. Я надеюсь на вас, я опираюсь на вас, дорогие мои сородичи.

Юноша Манас был неустрашим, глаза его сверкали, кровь бурлила в нем, и он был готов хоть сейчас взяться за меч и помчаться в поход, словно лев.

Услышав слова юноши Манаса, многие взволновались:

– Правильно говорит Манас! Мы поддерживаем его! Чем быть убитыми дома, мы лучше погибнем в сражении!

Обеспокоенная за единственного сына Манаса, которого родила на старости лет, несчастная матушка Чыйырды обняла его крепко и поцеловала.

– Одинокий конь не ступает по косогору, сынок, ты у меня единственный. Если в лунный вечер мрачно вокруг, то что же будет посреди ночи? Если вдруг потерпишь поражение от китаев, то что станет с твоим малочисленным народом? Сынок мой единственный, будь осторожен. Да сопутствует единственному создатель, отдаю тебя ему на поруки.

Многие в поддержку словам матушки Чыйырды шумно благословили Манаса.

Уже после первого нападения Доодура кыргызы разослали весть всем родственникам. В ожидании предстоящих событий они и днем и ночью готовили боевое снаряжение, яровали лошадей для выезда в поход, почти тысяча воинов тайно готовилась к выступлению против врага.

Глянь на муравьев, глянь на червей, глянь на потоки низвергающегося ливня, глянь на дождем сыплющиеся стрелы, глянь на густые заросли тростника, глянь на мощно мчащийся сель и глянь на бесчисленные войска китаев, с кличем обступающие врага.

Словно болотные камыши, копья торчат, кто с мечом спешит, кто с бердышом бежит, скачет мастер метать лассо, скачут тысячи разных бойцов, разные там силачи все стреляют, на Манаса нападают и со всех сторон его обступают.

Несмотря на то, что одни лишь сильные в шубах-безрукавках, лучшие из нацепивших на себя камней начальников и великанов нападали на него, Манас, не страшась смерти, не ставя врагов ни во что, пронзал копьем одновременно семерых. И когда он направлял на врага своё копьё, никто не выдерживал натиска, когда же он мечом размахивал, ни один калмак не мог устоять, а верблюдоподобные китаи были сражены наповал.

Взглянешь раз – будто шесть тысяч бойцов, взглянешь другой раз – словно дракон впереди, взглянешь в третий раз – словно тысячи воинов, а взглянешь еще раз – несметное количество богатырей. Так сражался лев Манас, и калмаки и китаи, испугавшись его вида, разбежались в разные стороны.

Не сумев схватить Манаса и не зная, что ответить своему правителю, сгорая от стыда за униженное достоинство, Донго с Джолоем, вопя во весь голос, преградили путь своим разбежавшимся воинам. Джолой в гневе орал на остаток войска:

– Ведь приказывал сам хан Эсен, чтобы мы привели ему Манаса, сына Джакыпа. Как же мы теперь предстанем пред его очами, если мы потерпели такое сокрушительное поражение, потеряли столько воинов? Как мы скажем ему о том, что буруты сделали с нами, что они уничтожили все наше войско? Как мы вернемся, не схватив этого поганого бурута? Давайте мы нанесем им урон и возьмем их в окружение, будем неотступно преследовать их и крушить беспощадно!

Так бормотал Джолой, ругал всех подряд и погнал свое многочисленное войско навстречу Манасу. Иноязычный, одноглазый Донго из народа сазанджан, который живет за императорским Пекином и славится в столице богатырями, в гневе схватившись за знамя, наводя ужас на глядевших на него, с видом гороподобного храбреца, с ужасным криком, словно грохочущее ущелье, готовый сокрушить не только Манаса, но и все восемь тысяч миров, из ноздрей испуская пар, будто большая коптильня, восседая на коне Кылкурен, еще не добравшись до Манаса, собрался проглотить его и завопил:

– Да ты, оказывается, собрался уничтожить китаев, привык бить самых слабых из калмаков и возгордился. Вот сегодня я тебе покажу, ни одного из кыргызов не пощажу.

В руках с дубиной, что подобна огромному котлу, на голове со стальным шлемом, с огнем изо рта, с яростью, способной сокрушить всех богатырей вокруг, не страшась за свою жизнь, Донго стегнул Кылкурена и вышел на поединок.

Манас тотчас понял, что Донго не из простых воинов, что тот скачет с видом сокрушить любого, и ухмыльнулся. Он повернул голову Торучаара, стеганул его под путлище и, направив копье на богатыря Донго, устремился вперед.

Взвив челку к небесам, пронзая землю копытами, мчась, подобно летящей птице, испытаный в боях Торучаар, с пригнутой головой, бежал не совсем обычно. Когда копыта били по камням, те дробились на мелкие кусочки, не обращая внимания на поводья, с пеной изо рта, летел он с Манасом на спине. Смуглолицый, с горящим взором хан Манас, восседая на своем Торучааре, примерился ударить храбрым и ненасытным копьем своим в грудь чуть левее легких, в область сердца – средоточия души, где и спрятана смерть такой хвастливой свиньи, как богатырь Донго, и нанес удар. Когда пронзенный копьем богатырь Донго выпал из седла, и ноги его выскочили из стремян, когда внутри его всего обожгло, и кровь брызнула из ран, когда он с шумным грохотом, словно рушащаяся скала, падал на землю, друзья Манаса, скакавшие рядом, тотчас отрубили ему голову. Оставшегося без хозяина Кылкурена захватили с собой. В это же время, озабоченные разными мыслями, со слезами на глазах появились Акбалта и бай Джакып, решившие, что незачем им жить, если у них не будет наследника, и потому готовые отдать жизнь за свое драгоценное дите, готовые погибнуть за него, готовые, если понадобится, стать для него опорой и защитой, несмотря на преклонный возраст, себя не щадящие. Хан Акбалта ехал сбоку, а бай Джакып посередине, и они оба держали копья наизготове.

Услышав весть про Донго, храбрый Джолой рассердился на лучшего из зайсанов великана Камана с перекрещенными ушами и великана Джона, подобного орлу:

– Как же мы уйдем отсюда, не отомстив поганым бурутам, как же мы вернемся живыми, не убив Манаса? Он уничтожил всех силачей во главе с несчастным орлом Донго. Если кто богатырь, так давайте сразимся с бурутами, иначе зачем нам оставаться в живых, если всех нас побьют?

Будто черный великан, с бровями, словно линялый гриф, с вытаращенными глазами, как у волка, с угрожающим видом, как у раненой свиньи, он пришпоривал и вел игриво Ачбуудана – с хвостом маленьким, с гривой жиденькой, если погнаться за куланом, то не догнать. Одетый в панцирь хан Джолой, взрывая копытами коня землю, как сизый тигр, громогласно крича, наводя страх на зайсанов, гневно понукая их вперед, вел их в сражение.

Ноздри его подобны впадинам в горах с высокими гребнями; каждая его щека, словно круг, на котором двенадцать трусов и сорок маньчжуров играют в ордо; угол его глаз подобен впадине двух взгорий; брови – что сожженные леса; толстые губы подобны поршням табунщика. Этого великана Джолоя, после шестидесятидневного сражения победившего Мадыкана на сизом быке и Мамытбека на сером муле – они были из народа сазаншан, что на этой стороне Как-Тоо, – и ставшего в то время известным среди народа китаев, хан китаев Эсен вырастил за счет государственной казны, надев ему на шею талисман и с ног до головы одев в злато-серебро. И этот великан Джолой, при виде которого люди терялись, копье его казалось огромной сосной, ненасытно жаждущий крови, привыкший всегда напиваться ею, напирая будто кабан, рыча словно медведь, верхом на коне Ачбуудане, поднимающем из-под копыт клубы пыли, подобные горам, крошащем под собой камни, отбрасывающем с треском ископыть, огромном, как котел, на повороте срезающем почву слой за слоем, проявляющем всю стать скакуна и пылающем огнем, трещащем стальными удилами под языком, он вышел на поединок. Джолой еще издали остановил Манаса, стегавшего своего Торучаара и взявшего наизготовку копье:

– Поверни голову своего коня, не торопись, бурут, и стой на месте. Хоть ты еще и юнец, но, оказывается, горячишься. Ты мужествен, но глуп, еще ничего не соображаешь и надуваешься, как бурдюк в воде. Сдавайся, Манас, и если ты действительно бурут, дай мне право первого удара, Манас. Я тот знаменитый Джолой, не то, что ты, молокосос, я завоевал восемнадцать тысяч миров. Истинным богатырям следует сходиться в поединке, давай, выходи на бой, Манас.

– Ладно, коли меня копьем, Джолой, испробуй свои силы, Джолой. Если не удастся свалить меня, я рассеку твою голову топором, и на этом рассчитаемся. Ты не задирайся слишком, а лучше послушай меня.

– Хорошо, бурут, я выслушаю тебя. Выскажи напоследок все, что хочешь.

– Ты меня считаешь ребенком, богатырь Джолой? Я вырос в чужих краях, теперь я растревожу ваше кочевье, хвастунишка, ты мой калмак, отомщу я тебе за все. В единоборстве я зарежу тебя и, если это мне удастся, размозжу тебе голову. Я не буду Манасом, если не сокрушу твою ставку, если не напрягусь и не погоню вас до самого Пекина. А свое право первого удара используй, калмак ты мой, сейчас: если не сможешь, считай, что ты погиб.

Полный сил, Манас уступил право первого удара гороподобному Джолою.

Джолой был искусен в бою, поэтому он сперва долго наблюдал за спокойным Манасом, разворачивающим коня Торучаара в его сторону:

– Боже мой, у него вид суровый, словно у льва, он не из простых воинов…

Видит Джолой: спутник храброго богатыря, пятнистый леопард, разъяренный, взрывает ногами землю сбоку от него. Спутник великодушного богатыря, сивогривый лев, изготовился к прыжку сзади. И видится ему, что тысяча воинов окружает калмака со всех сторон, чтобы его пленить. А прямо напротив, разинув широкую пасть, готов броситься на него сизый тигр. При виде Манаса любой теряется, как при виде льва. Заглядывает в душу к богатырю – а там желание сокрушить его. И богатырь, и тигр – не чета другим. Руки толстые, сердце каменное у этого негодника со статью слона. Сила его могуча, злости полон он, кого схватит, так того сокрушит, сравняв с землей. Ни один зверь не догонит Торучаара под ним, ни один человек не одолеет сидящего верхом кровопийцу.

– Он, оказывается, грозный тигр с обликом огромного дракона, такой учинит разгром всему сущему на земле, – глянув на Манаса, проговорил про себя Джолой и понял, что смерть его близка.

Но не стал он убегать от смерти, пришпорил ногой своего Ачбуудана, направил вперед копье и с суровым видом, словно туча, изготовившаяся пролиться дождем, нахохлившись, с диким воплем бросился в атаку. Копье треснуло и сломалось. Храбрец Манас, как тигр, выдержал удар спокойно, копье Джолоя он даже не почувствовал и ничуть не шевельнулся. «Если ответит ударом, то проклятый бурут не оставит меня в живых. Сколько лет уже живу, сколько Джолоем я слыву, не видал я прежде такого тигроподобного богатыря. Когда-то я был богатырем, слыл тигром, а теперь я уже не тот. Весь мир я приводил в замешательство, а теперь я уже не тот. Нет той суровой силы, нет той мощи, и я уже не тот».

Пока хитрый Джолой раздумывал, решал, спасаться или нет, великодушный тигр изготовился к нападению и, не оглядываясь по сторонам, не страшась смерти, не озираясь вокруг, не боясь умереть, словно голодный лев, словно зоркий сокол, прицелившись чуть выше луки калмацкого седла, где находится основание сердца, и нанес удар.

Когда у калмыцкого хана Джолоя полы халата развеялись в обе стороны, глаза его вытаращились, и он, готовый к смерти, собрался откинуться назад, задние луки седла удержали его. «Если он повернет назад и ударит еще, тогда мне конец», – подумал он, теряя сознание и ожидая свой конец от рук юного бурута. И пока Манас поворачивал коня, он позвал на помощь великана Камана и великана Джона, подобного орлу. Шестьдесят зайсанов обступили Джолоя со всех сторон и, прикрывая от ударов, увели его с поля боя. Когда леопард Манас, не останавливая Торучаара, изо всех сил помчался за толпой, сбоку ему навстречу выскочил великан Джон, подобный орлу. Манас гневно вскричал, клич кыргызов повторял, глаза горели, как у льва, нацелившись стальной дубиной в мощной руке, он нанес тому удар по голове. У Джона стальной шлем с головы слетел, голова же главы сорока зайсанов разбилась, мозги растеклись, а сам он с хрипом слетел с коня. Увидевши все это, Джолой сказал великану Каману с перекрещенными ушами:

– Я был гороподобным великаном императорского Пекина. Любого, кого надо, убивал всегда я. Каждого, с кем сражался, добивал всегда я – Джолой. Чин с Мачином и Какан защищал всегда я. Внутри у меня огонь, а снаружи уголь, но если сейчас он догонит и ударит, не станет тотчас меня. Вся голова моя в крови, все тело мое парализовано. Когда этот Манас подрастет, он все и вся сокрушит, окаянный этот бурут за все нам отомстит. Каждого встречного он убьет и богам в жертву принесет. Если мы сразимся с этим поганым бурутом, то не одолеть нам его, у нас не хватит сил на него. Если мы вдруг сразимся, не дай бог, то навлечем на себя беду, будем схвачены мы, отрубит он нам тогда головы, как баранам, напрасно вспорет он нам животы, как бы не поволок он нас по земле и не отдал на растерзание псам. Не будем зря рисковать, а лучше отдадим мы свои богатства и сбежим к Кары-хану…

Под ложечкой у него засосало, ранее не видавший ничего подобного великан Джолой весь трясся и рассказывал, что у него на душе накипело. Тогда согласились с ним все зайсаны и бежали прочь.

Храбрый леопард Манас возвышался огромной горой, стегал то справа, то слева плеткой Торучаара под собой, пришпоривал коня и погнался за ханом Джолоем. С коротким хвостом, с нерасплющенными железными копытами, с медными ногами Торучаар широко раскрыл рот, и вся грудь его была в белой пене, смешанной с кровью, и камни из-под его копыт рассыпались, как песок, огромная, как чаша, ископыть взлетала со свистом над головой тигроподобного, отважного Манаса, и, закусив удила, конь понесся во всю прыть.

Сидя верхом на возбужденном и мчащемся вихрем Торучааре, поджавшем уши и выпрямившем спину, словно заяц, великодушный леопард Манас гнался за калмацким ханом Джолоем и заставил его обогнуть раздвоенный отрог на краю земли шесть раз. Когда дошли до склона, конь великана Джолоя Ачбуудан мчался, как косуля; когда добрались до подъёма, конь храброго Манаса Торучаар распростер свои крылья; когда же достигли поворота, скакун Торучаар летел оленем с горящими глазами. Когда Джолой понял, что ему не так легко будет уйти от Манаса, он с ловкостью повернул коня к предгорью, где заканчивается пожелтевшая степь. Но и Манас, не оставляя в покое Джолоя, не отставал от него и неотступно преследовал по всей необъятной пожелтелой степи. Наконец они дошли до бескрайней песчаной пустыни, которую китаи называют Динь-Ша и где не растет ни кустика травы, не течет ни капельки воды, где нет ни взгорья, ни холмика. «Ты ведь был крылатым скакуном, что же с тобой стряслось? Если догонит нас этот кровопийца, то он не пощадит меня», – растерянно думал Джолой, стегая плеткой Ачбуудана и уже почти смирившись со своей участью.

Каждый раз, потея и удваивая свои силы, Торучаар наседал сзади на Ачбуудана. Разогнавшись, догоняя Джолоя впереди, Манас стал кричать на него:

– Ах, ты стервец, раб Джолой, беги-беги – посмотрим на тебя, я пролью твою кровь, как воду. Если же ты смелый, поверни назад, давай сразимся друг с другом. Если же ты будешь убегать, я засуну твою голову в яму, замучаю тебя; буду гнать аж до самого Пекина, всю злость сорву на тебе, отрублю мечом твою голову. Ответишь ты мне дорого, слишком много людей ты убил, за всех отомщу я тебе. Не оставил людей ты в покое и тем самым разозлил меня. Нападу я на Китай, потягаюсь я с императором, затяну я крепко пояс и буду гнать до самого Пекина. Чего это ты собрал войско в семь тысяч силачей и напал на нашу землю? У китаев из Пекина нет никаких оснований, чтобы нападать на нашу землю, чтобы брать меня в плен. Не беги ты, как баба, не я убил твоих семь отцов!

Видя, как великодушный леопард Манас на своем коне Торучаар, словно туча, несется над Ачбууданом, великан Джолой понял, что тот готов напиться его крови, и перед его глазами прошла вся его жизнь – тогда он повернул к лесу. Когда ему ничего более не оставалось, Джолой принялся колдовать и бросил в реку заколдованный камушек. Все вокруг окутало туманом, над вершиной горы зависла черная туча, и с разных сторон подул студеный ветер. Сразу вслед за этим предгорья все были охвачены градом, берега все залило дождем, в мгновение солнце замело метелью и стало темно, по ложбинам ринулись сильные потоки, и летний зной обернулся зимней стужей. Лицо богатыря Манаса покрылось толстым слоем льда, и он, огорченный, что упустил Джолоя, снова вернулся назад на Алтай.

Когда он отошел немного назад, увидел впереди себя великана Камана с перекрещивающимися ушами, который гнал впереди себя краденных шестьдесят скакунов и поэтому, довольный собой, время от времени напевал себе под нос песню. «Пока славная моя головушка на плечах, как я отдам скакунов на разграбление? Попробую-ка я сразиться с этим негодным рабом». Энергии в нем достаточно, ярость сильная, умелый копейщик, уничтожит любого, с кем сразится, одним голосом наводит ужас этот великан Каман, который противников своих косит, как зеленый камыш, и который любого, кто встретится ему на пути, проглатывает вместе с конем.

И этот великан Каман, увидев идущего навстречу Манаса, разгневанный, закричал громко и с китайским кличем взял наизготовку оружие, собрался затеять ссору, стеганул своего носорога, весь изменился в лице, глаза его запылали огнем, во всеуслышание завопил, что убьет негодного бурута, и направил свое копье на Манаса. Они мчались быстрее пули, затем схватились за копья; когда сломались у них копья, рубились на бердышах; когда и этого оказалось недостаточно, схватились за мечи, и, наконец, бились на дубинах. Угрожающие друг другу два богатыря бились насмерть в безлюдной степи, неистово буйствовали, долго дрались они друг с другом, сражались до последней крови, боролись до седьмого пота.

Набравшемуся смелости Манасу помог добрый дух: толстая, как дубина, коса великана Камана попалась ему в руки, и он тотчас заложил волосы под путлище. Затем он изо всех сил стеганул Торучаара под собой по ляжке, конь рванулся вперед, сдернул здорового великана со спины сивогривого скакуна и понес по степи. Чуть отъехав, юный богатырь вынул меч бая Джакыпа из ножен и замахнулся на волочившегося по земле, словно як, великана Камана.

Обезглавленное тело великана Камана долго корчилось в конвульсиях, из перерезанного горла фонтаном била кровь, и все вокруг заалело от нее.

Обрадованные избавлением от кара-калмаков и маньчжуров кыргызы были в восторге, они сразу принесли жертву покровителю, помолились создателю, забыли про печали, перестали думать об обидах, обрели достоинство, приосанились и тут же стали праздновать.

Храбрый герой Манас обрел свою ставку, был избран правителем и начал править народом, чтобы мощным потоком противостоять кара-калмакам.