Бывший аталак Усур принимает челобитчиков

7.Бывший аталак Усур принимает челобитчиков

Но немного поразмыслив, этельбер Усур все же поменял свое мнение о количестве своего скота в лучшую сторону. Не стоило забывать, что несколько лет тому назад в степи были сильные зимние морозы, скот не мог тебеневать³², много его тогда полегло от джута, и тогда количество малов сократилось наполовину во всей дакийской и паннонийской равнинах. Так что то, что имел на сегодня туменбаши тархан Усур, это было самое лучшее из того, что только могло бы остаться в наличии. И потому уже, когда жаувизирь вторично за лето объезжал свои летние пастбища в недалеких северных карпатских ущельях, то он был уже намного снисходительнее и милостивее к своим адунчам и чобанам, которые, безо всякого сомнения, выкладывали всю свою энергичность, активность и умение для получения причитающейся им десятой части от ежегодного приплода. Исчезли всякие подозрения у небедного тархана Усура в отношении своих табунщиков и пастухов. И успокоившись на таком умозаключении, биттогурский этельбер повелел всем своим малмалаям³³ взять для личного забоя по одной лишней голове мала для торжественной трапезы.

В кочевье темника Усура как-то в начале осени заехал главный шаман восточного гуннского крыла сенгир Айбарс. Он приехал в сопровождении пяти своих молодых учеников – сотенных лекарей из строящегося каганского орду за пять конских переходов южнее, которые покрыл за полтора дня с постоянной подменой лошадей, несомненно, неспроста. Загорелое от летнего безжалостного паннонийского солнца желто-коричневое лицо шамана, его с проседью волосы и простая одежда харахуна придавали бы ему вид обычного старого адунчи-вольноотпущенника, если бы не тонконогая гнедая аравийская кобыла, приличествующая вследствие свой дороговизны в гуннской степи очень богатому и знатному человеку.

Бывший временный правитель-атталак жаувизирь Усур и прибывший конак опытный знахарь-провидец Айбарс долго молча вдвоем угощались кумысом, вяленым мясом и тонкими лепешками, причем каждый из них не решался приступить к разговору. Жена темника-этельбера хуннагурка Кичихыс, несмотря на свои выбивающиеся из-под баштангы седые волосы, сохранила молодые и живые глаза. Она, приветливо улыбалась, все подливала обоим сотрапезникам пенистого кобыльего напитка. Наконец, умелый сабирский шаман откинул с правого колена длинную полу зеленого бешмета и направил свой решительный взгляд на старого биттогурского темника:

– Хуннагурский шаман Мама, утургурские сенгир Атакам и бек Борула бежали в Восточный Рум и замышляют недобрые дела против нас всех. Они подбивают к войне с нами византийцев.

– Если Константинополь хочет войны, то мы ни в коем случае не должны отказываться. Напротив, нам следует ударить первыми, – рыжие с сединой волосы на непокрытой голове жаувизиря колыхались от легкого дуновения ветра, проходящего сквозь решетчатый остов юрты, войлочное покрытие было приподнято кверху из-за жаркой погоды. – Я думаю, что с такими проблемами великий каган разберется сам и без нас с тобой.

– Я приехал к тебе, дорогой жаувизирь, сообщить печальную весть: совсем недавно летом в Константинополе скончался наш самый лучший румийский друг и наш самый верный сторонник, большой византийский сановник Хрисафор, – только и молвил тихо многознающий шаман.

– Как?! – непроизвольно вырвалось у пожилого многомудрого туменбаши Усура. – Откуда ты получил так скоро такие вести?

– Из Сингидуна поспешными посыльными, а они там из Константинополя гончими птицами-голубями, – покачал головой знахарь-провидец.

– Тогда ты на пару дней здесь задержись, мы устроим поминовение памяти – дайылган по благородному человеку, моему старому товарищу эллину Хрисафору, с которым меня связывали очень теплые дружеские отношения, – и биттогурский этельбер вызвал своего чорбачы, чтобы отдать ему распоряжение о необходимых приготовлениях к ритуальному жертвоприношению для почитания духа эллина, умершего в далеком Константинополе.

Этельбер Усур, у которого на несколько дней задержался шаман Айбарс, решил воспользоваться присутствием такого чудесного знахаря-целителя и пожаловаться ему на боли в левой коленке, которая когда-то была пробита вражеским копьем. В предвестии плохой погоды она ныла, при движении хрустела и вообще иной раз не давала заснуть до полуночи. Такие бывали порой боли, которые туменбаши мог сопоставить только с зубными, когда у него они были еще целы и не было искусственных золотых. На другое утро поэтому престарелый знатный тархан завел такой разговор:

– Сегодня к ночи будет непогода, похолодает, будет сильный ветер с дождем.

Умелый знахарь-врачеватель скосил свои серые глаза наверх в открытый светодымовой проем в центральной части войлочного покрытия и согласился с утверждением хозяина жилища:

– Да, ты прав, погода должна испортиться, воздух становится туманным.

– Я сужу о погоде по своей коленке. Очень сильно она начинает болеть где-то за полдня до непогоды. Она у меня как хороший погодный предсказатель, – и уже напрямую обратился к многоведающему шаману-провидцу: – Ты бы посмотрел мою коленку и дал бы каких-либо наружных мазей или внутренних снадобий для пития.

Осматривая после завтрака ногу заслуженного ветерана боевых походов, многознающий сабирский целитель прочитал вслух небольшую лекцию о лечении подобных болезненных явлений:

– Когда-то давно я был юным учеником знаменитого нашего шамана и прорицателя Салхына, слава о чудотворных способностях которого шла по всей Великой степи. Он меня учил такому: человек приходит в этот мир свет с равновесием пустоты и полноты, тепла и холода, тьмы и света. И это равновесие с прожитыми годами становится все более неустойчивым вследствие нарушений: ритма приема пищи и пития, движения и покоя, бодрствования и сна. Из-за этого организм начинает болеть. А старые прижизненные раны только усугубляют такие болезни. И потому цель любого лечения – это восстановление утраченного равновесия в человеческом теле.

До обеда ведающий свое дело шаман-врачеватель готовил в медном котелке на медленном огне какой-то отвар, для чего потребовал принести земляные орехи, клюкву, мед, петрушку и дикий лук-чырымшак. Этельберша Кичихыс снарядила конных малайских мальчишек за орехами, клюквой и петрушкой в соседний поселок, где проживало смешанное население: языги, славяне и галлы. Мед и дикий лук жена темника имела у себя. Сабирский шаман сначала вскипятил буйволиное молоко, а затем всыпал в него измельченные составные компоненты, добавив также из своих запасов, из кожаного мешка, некоего темно-серого порошка, изготовленного из иссушенных змеиных языков, мышиных лапок и ядовитых пауков. После долгого перемешивания на едва тлеющем костерке мудрый знахарь слил густое содержимое из медного котелка в белую тряпочку, скрутил и отжал всю жидкость и выложил образовавшееся густое месиво-мазь в кожаную баночку с крышкой. Набрав на ладони немного этой мази, толковый целитель втер ее в колено старого жаувизиря, приговаривая:

– Во славу Умай-аны и всех добрых духов – арвахов, оомин! Хвала небесам – нашим покровителям и истинным целителям, оомин! Да сбудется добрая воля Коко Тенгира, оомин!

Этельбер Усур возблагодарил небесные силы за то, что они послали ему в эти дни разумного шамана и знахаря Айбарса, потому что боли в его колене как будто рукой сняло. Не будь такого умелого целителя, мучался бы старый знатный тархан своей ногой до глубокой ночи, пока непогода не установится полностью. В этот же день престарелый темник вместе с шаманом верхом поехали на север в карпатские горы к охотникам-аланам, которые охотились за горными оленями из-за их ветвистых рогов. В эту пору олени скидывали свои рога, но такие рога теряли свою привлекательность для аланов, так как румийские купцы платили за них впятеро дешевле, чем за те, которые были отпилены с убитого животного прямо у их основания на голове.

Вечером в юрте многомудрый шаман порубил топором часть свежеспиленного рога на мелкие кусочки, заварил кипятком и залил крепкой белой аракой, изготовленной из выстоявшегося буйволиного кумыса.

– А это, мой уважаемый жаувизирь, будешь пить для снятия усталости и головных болей и для восстановления мужской силы, – с улыбкой произнес главный шаман восточных гуннов Айбарс, – я думаю, что твоя токалка Кичихыс не будет возражать против такого снадобья.

В начале осени к жаувизирю степного каганата Усуру приехали двое знатных людей хуннагурского племени: бек и председатель совета старейшин аксакал Кадер и этельбер туменбаши Барсих. Они прибыли к бывшему атталаку государства с жалобой на соседний народ аланов, кочующий между правым берегом Дуная и Альпийскими горами. Молодой аланский хан минбаши Таухуз³⁴ недавно прибыл к хуннагурскими старейшинам и предъявил им рисованную пергаментную карту распределения земель, лугов, пастбищ, гор и вод между гуннскими и союзными племенами, подписанную еще великим ханом Ульдином после вступления его на общегуннское каганство. Там остров, на котором покойный великий каган Беледа устроил свое орду, числился за этими аланами. Недовольство обоих родовитых хуннагуров сводилось к тому, что эти хитроумные аланы молчали при жизни бывшего верховного правителя, а после его бесславной смерти вдруг вытащили эту земельную карту и стали предъявлять претензии к соседям-хуннагурам. Оба прибывших высокородных тархана испрашивали совета у многомудрого жаувизиря, как им, хуннагурам, поступать? Дело не в том, чтобы освободить для аланов остров, а в том, что там располагалась главная ставка-орду бывшего гуннского великого кагана. Как бы то ни было, но это, в определенной мере, будет бесчестием не только для хуннагуров, но и для всех коренных гуннов, что они согласятся передать остров аланам и, таким образом, в какой-то мере осквернят память хотя и бывшего, но своего верховного гуннского сенгир-хана.

Молча выслушал немолодой бывший атталак каганата идущие из глубин сердца взволнованные речи обоих знатных хуннагуров: старого бека Кадера и молодого этельбера Барсиха – и, как бы соглашаясь с ними, констатировал:

– Кичи адама бакада какадат³⁵. Вот так в этой жизни бывает. Вчера эти негодные аланы тряслись от страха перед сумасбродным каганом Беледой, а сегодня они уже квакают на его семью, на его племя и, в какой-то мере, на нас всех. Даже если эта земля и принадлежат им согласно плана размежевания кагана Ульдина, но все равно они могли бы обойтись и без нее – вон сколько вокруг пустынных угодий. Едешь весь день и ни одного аула или жилья нет в пути! Я поеду на днях к аланам и переговорю с их белобородыми стариками. Может быть, это просто личная инициатива и самодеятельность их молодого и неопытного хана, который не был еще ни разу в совместном с гуннами военном сапари, – и помолчав, старый темник добавил: – А что же касается жен покойного сенгир-хана Беледы, то пусть они проживают там, где хотят: на этом острове отдельно, или же в племени вместе со всеми.

– Байбиче покойного кагана остготка Бланка-доттер хочет со всеми своими детьми, остальными ханскими женами и домочадцами переселиться куда-то к югу в излучину Дуная к Сингидуну, там где-то невдалеке проживает ее родное готское племя, – вставил лобастый темник Барсих.

– Она вольна переселяться туда, куда пожелает ее душа, – добавил, проглатывая согласные звуки, благообразный торага хуннагуров Кадер. – А наша обязанность (хуннагуров и всех гуннов) не позволять вдове-каганше терпеть неудобства и лишения. Наши племенные пастухи отгонят вслед за ней весь причитающийся ей скот и будут оберегать и пасти его там, где она того пожелает.

– А где паяц и любимец покойного кагана карлик-уродец Зерко? – вопросил с интересом престарелый жаувизирь.

– Он при байбиче Бланке-доттер и служит шутом для увеселения каганских вдов, – покачал головой вроде как бы неодобрительно молодой хуннагур Барсих.

Через несколько дней знаменитый полководец и жаувизирь Усур поехал лично сам к аланам и уладил этот земельный спор, уговорив аланских старейшин пока отказаться от претензий, а при последующей дележке новых завоеванных земель он обещал за это походатайствовать перед великим каганом Аттилой о выделении им несколько больших площадей плодородных территорий, нежели другим племенам. Когда жаувизирь через шесть дней вернулся назад в свое кочевье, к своей великой радости, он застал дома прибывшего на кратковременную побывку сына туменбаши Таймаса, в последние годы являющегося начальником учебного тумена под Ратиарией, там за Южными Карпатами. На вопрос, что ожидается нового в степи и в каганате, рыжеволосый и крепкогрудый молодой темник-сын отвечал:

– Наши послы ездили в Константинополь. Император ни за что не хочет выдавать нам сюда назад хана Атакама, бека Борулу и шамана Маму. Каган послал меня готовить биттогурский тумен к походу на Византию. Выступаем в конце зимы – начале весны.

– Правильное дело он затеял, – только было и сказал старый, также еще рыжеватый темник-отец.