Книга на сайте: militera lib ru/science/clausewitz/index html Иллюстрации: militera lib ru/science/clausewitz/ill html ocr

Читатель ожидает здесь ознакомиться с углами и линиями, и вместо этих особ, получивших права гражданства в научном мире, он встречает лишь людей из повседневной жизни, с которыми чуть ли не каждый день видится на улице. Но все же автор не может даже на волосок стать математичнее, чем ему представляется его предмет, и его не пугает то разочарование, которое он может вызвать в читателе.

На войне, более чем где-либо в мире, явления оказываются не такими, как мы их себе представляли; на близком расстоянии они выглядят иначе, чем на далеком. С каким спокойствием архитектор может наблюдать, как поднимается постройка, коренящаяся в его плане! Врач, хотя подверженный в своей деятельности большему числу случайностей и неисследованных влияний, все же точно знает образцы применяемых им средств и их действие. Не так на войне: здесь вождь крупного целого находится постоянно под ударами волн ложных и истинных сообщений и ошибок, допущенных вследствие страха, по небрежности, торопливости или по упрямству, проявленному на основании правильных или неправильных взглядов, по злой воле или из ложного или подлинного чувства долга, вследствие лености или переутомления; он окружен случайностями, которых никто не мог бы предусмотреть. Словом вождь подвержен сотне тысяч впечатлений, из которых большинство имеет тревожную и лишь меньшинство ободряющую тенденцию. Долгий боевой опыт дает ему такт быстро оценивать все эти явления по их достоинству; высокое мужество и внутренняя сила противостоят им, как скала напору волн. Тот, кто вздумал бы поддаться этим впечатлениям, тот не довел бы до конца ни одного из своих предприятий, а потому твердое отстаивание принятых решений, доколе против них не появится самых решительных доводов, является крайне необходимым противовесом. Кроме того на войне почти не бывает такого славного предприятия, которое не требовало бы для своего выполнения огромных усилий, трудов и лишений, и если слабость физической и духовной природы человека в этом случае всегда склонна идти на уступки, то все же привести к цели может лишь большая сила воли, — такая выдержка, которой будут удивляться и современники, и потомство.

Глава восьмая.

Оно и в тактике и в стратегии представляет наиболее общий принцип победы, и мы прежде всего должны его рассмотреть с точки зрения этой всеобщности; мы позволим себе развить нашу мысль в следующем виде. [126]

Стратегия определяет пункт, на котором разыгрывается бой, время, когда этот бой разыгрывается, и силы, которые в этом бою участвуют. Следовательно, давая эти три указания, она оказывает весьма существенное влияние на исход боя. Раз тактика дала бой и результат его налицо, будь то победа или поражение, стратегия использует результат так, как то представляется возможным в соответствии с целью войны. Эта цель войны чаще всего естественно будет очень отдаленной; близкой она будет в самых редких случаях. Ряд других. подчищенных целей является по отношению к ней средствами. Эти цели, которые в то оке время являются средствами для целей высших, могут на практике быть разного рода; даже конечная цель, цель всей войны, бывает различной в каждой из войн; Мы ознакомимся с этими вопросами, по мере того как будем изучать различные явления, соприкасающиеся с ними; в нашу задачу здесь не входит, даже если бы это было возможно, охватить весь предмет полным их перечислением. Поэтому мы пока не будем говорить о применении боя.

Даже и те указания, при помощи которых стратегия оказывает влияние на исход боя, давая ему установку (в известной степени декретируя его), не так просты, чтобы их можно было охватить при рассмотрении в один прием. Стратегия, определяя время, место и силы, может на практике, сделать это несколькими способами, каждый из которых различно обусловливает как исход боя, так и его следствия. Мы изучим их постепенно, когда будем знакомиться с вопросами, ближе обусловливающими применение боя.

Если мы отбросим все разновидности, которые имеет бой в зависимости от его назначения и обстановки, из которой он вытекает, если мы наконец оставим вне своего суждения качество войск, которое тоже всегда представляет данную величину, то остается лишь голое понятие боя, т.е. бесформенной борьбы, в которой мы не различаем ничего, кроме числа бойцов.

В таком случае это число и будет определять победу. Уже из того множества отвлечений нашей мысли, к которым нам пришлось прибегнуть, чтобы дойти до этого пункта, мы можем заключить, что численное превосходство в бою является лишь одним из факторов, из коих слагается победа; таким образом при помощи численного превосходства мы не только не достигаем всего или главного, но даже может быть достигаем и весьма малого, в зависимости от того, как сложатся сопутствующие обстоятельства.

Но и самое численное превосходство может иметь различные степени: оно может мыслиться двойным, тройным, четверным и т. д.; всякому понятно, что численное превосходство, доведенное до известной высокой степени, должно преодолеть все остальное.

С этой точки зрения надо согласиться, что численное превосходство представляет важнейший фактор боя, но оно должно быть достаточно велико, чтобы явиться противовесом всем прочим сопутствующим обстоятельствам. Непосредственный вывод из этого: на решительном пункте надо ввести в бой возможно большее число войск. [127]

Окажется ли этих войск достаточно или нет, но в этом отношении нами будет сделано все то, что позволяли наши средства. Это первый принцип стратегии. В той общей форме, в которой мы его изложили, он одинаково применим к грекам и персам, к англичанам и мараттам{66}, к французам и немцам; чтобы иметь возможность высказаться определеннее, будем иметь в виду наши европейские военные условия.

Здесь армия в отношении вооружения, организации и обучения гораздо более схожи между собою; имеется лишь одно различие, проявляющееся порою то на той, то на другой стороне, а именно — различие в воинской доблести армии, и в таланте полководца. Если мы пробежим страницы военной истории современной Европы, то мы нигде не встретим примера, который бы нам напоминал Марафон.

Фридрих Великий под Лейтеном с 30000 разбил 80000 австрийцев, под Росбахом с 25000 — до 50000 союзников; но это — единственные примеры побед, одержанных над противником вдвое и более чем вдвое сильнейшим. Примера победы Карла XII под Нарвой мы собственно привести не в праве. На русских того времени едва ли можно смотреть, как на европейцев, да и существенные обстоятельства этого сражения недостаточно выяснены. У Бонапарта под Дрезденом было 120000 человек против 220000, т.е. у его противников двойного превосходства сил полностью не было. Под Коллином Фридриху не повезло с 30000 против 50000 австрийцев, как и Бонапарту в отчаянной битве под Лейпцигом, где силы его доходили до 160000 против 280000 человек союзников; превосходство последних следовательно далеко не было двойным.

Отсюда ясно, что в современной Европе даже самому талантливому полководцу крайне трудно одержать победу над вдвое сильнейшим противником. Если таким образом двойной перевес в силах ложатся так тяжело на чашку весов даже против величайшего полководца, то мы не в праве сомневаться, что при обыкновенных условиях в крупных и мелких боях значительный перевес сил, которому не нужно быть и двойным, будет достаточен, чтобы обеспечить победу, как бы прочие условия ни были при этом невыгодны. Можно конечно вообразить теснину, где и десятикратное превосходство сил было бы недостаточно для преодоления сопротивления; но в таких случаях вообще не может быть речи о бое.

Итак мы полагаем, что в наших условиях, как и во всех схожих, соотношение сил на решительном пункте — огромное дело, и что в общем для обыденного случая оно из всех условий является самым важным. Число войск на решительном пункте зависит от абсолютной величины армии и от искусства ее использования.

Отсюда первое правило должно заключаться в следующем: начинать войну с возможно сильной армией.

Это на первый взгляд похоже на общее место, на самом же деле его не так. [128]

Чтобы показать, как долго численность вооруженных сил вовсе не рассматривалась как главная данная, нам достаточно отметить, что в большинстве историй войн XVIII века, даже самых обстоятельных, численность армий или вовсе не упоминается, или приводится лишь между прочим, и ей никогда не придается особой ценности.

Темпельгоф{67} в своей истории семилетней войны является первым писателем, который приводит регулярно эти данные, да и то лишь поверхностным образом.

Даже Массенбах{68} в своем во многих отношениях критическом обзоре прусских кампаний в Вогезах 1793 и 1794 гг. много говорит о горах и долинах, дорогах и тропинках, но ни словом не обмолвился о силах обеих сторон.

Другое доказательство заключается в той курьезной идее, которая бродила в головах нескольких критически настроенных писателей и согласно которой существует якобы известная численность армии, признаваемая наилучшей, — некая нормальная величина; вооруженные силы, превышающие эту норму, будут скорее обременительны, чем полезны.

Наконец существует множество примеров, когда не все имевшиеся в распоряжении вооруженные силы были действительно использованы в бою или на войне, так как численному превосходству не придавали того значения, какое оно имеет по природе дела.

Раз мы глубоко проникнуты убеждением, что при значительном перевесе сил можно добиться решительно всего, то такое ясное убеждение не может не отразиться на всех приготовлениях к войне, чтобы выступить в поле с возможно большим числом войск и либо самому добиться численного перевеса, либо предохранить себя от чрезмерного перевеса противника. Вот что можно сказать по поводу абсолютной силы армии, с которой приходится вести войну.

Размеры абсолютной силы армии определяются правительством, и хотя с этого определения уже начинается подлинная военная деятельность и само определение составляет крайне существенную часть ее, все же в большинстве случаев полководцу, который будет руководить потом вооруженными силами на войне, придется смотреть на их численность, как на уже данную величину, потому ли, что он не принимал никакого участия в ее установлении, или потому, что обстоятельства помешали довести ее до надлежащего размера.

Таким образом полководцу остается одно: искусным применением этих вооруженных сил добиваться относительного численного превосходства на решительном пункте даже тогда, когда абсолютный перевес сил оказывается недостижимым.

Самым существенным при этом представляется расчет времени и пространства; это дало повод смотреть в стратегии на этот расчет, как на предмет, в достаточной мере обнимающий все использование вооруженных сил. [129] В этом направлении зашли даже настолько далеко, что стали усматривать в тактике и стратегии великих полководцев особую потаенную часть, специально приспособленную для этого.

Но это сопоставление времени и пространства, если оно до известной степени и лежит в основе стратегии и составляет так сказать ее насущный хлеб, все же не является в ней ни самым трудным, ни самым решающим моментом.

Если мы непредубежденным взглядом окинем военную историю, то найдем, что случаи, когда ошибки в таком расчете действительно оказывались причиной крупной неудачи, по крайней мере в стратегии чрезвычайно редки. Но если понятие искусного сочетания элементов времени и пространства должно являться отражением всех случаев, когда посредством быстрых маршей решительный и деятельный полководец одной и той же армией побил несколько противников (Фридрих Великий, Бонапарт), то мы напрасно будем путаться в этих чисто условных выражениях. Для ясности и плодотворности представлений необходимо называть вещи их собственными именами.

Верная оценка своих врагов (Даун, Шварценберг), риск — оставить временно перед ними лишь незначительные силы, энергия форсированных маршей, дерзость молниеносных атак, повышенная активность, которую великие люди проявляют в момент опасности, — вот истинные причины таких побед. Что же тут общего со способностью правильно сопоставить такие две простые вещи, как время и пространство.

Но и эта рикошетирующая игра сил, когда победы под Росбахом и под Монмиралем дали необходимый размах для побед под Лейтеном и Монтро{69}, игра, которой великие полководцы не раз вверяли свою судьбу в оборонительной войне, все же, если говорить ясно и откровенно, представляет редкое явление в истории.

Гораздо чаще относительный перевес сил, т.е. искусное сосредоточение превосходных сил на решительном пункте, бывает основан на правильной оценке этого пункта и на верном направления, которое армия получает с самого начала, на решимости, которая требуется, чтобы пренебречь маловажным в пользу важного, т.е. держать свои силы в большей степени сосредоточенными. Это — характерные черты Фридриха Великого и Бонапарта.

Мы полагаем, что сказанным мы воздали численному превосходству подобающее ему значение; на него надо смотреть, как на основную идею, и его по возможности надо искать всюду и в первую голову.

Но считать его по этой причине необходимым условием победы было бы полным непониманием развиваемой нами мысли; мы стремились лишь пояснить то значение, какое следует придавать численности сил в бою. Если мы соберем силы возможно большие, то вполне удовлетворим принципу, и лишь оценка обстановки в целом может решить вопрос, следует ли из-за недостатка сил уклониться от боя. [130]

Глава девятая.

Уже из самого содержания предшествующей главы, из общего стремления к относительному численному превосходству вытекает другое стремление, которое следовательно должно быть столь же общим. Это стремление — поразить врага внезапностью. Эта внезапность лежит более или менее в основе всех предприятий, ибо без нее численное превосходство на решительном пункте собственно является немыслимым.

Таким образом внезапность является средством достижения численного превосходства, но на нее сверх того следует смотреть, как на самостоятельный принцип вследствие ее морального воздействия. В тех случаях, когда внезапность достигается в высокой степени, последствиями ее является смятение и упадок духа противника; а насколько эти явления умножают успех, тому имеется достаточно примеров и крупных и мелких. Здесь собственно речь идет не о внезапном нападении, которое относится к атаке, но о стремлении вообще застать своими мероприятиями противника врасплох, а в особенности поразить его внезапностью распределения наших сил, что в одинаковой мере мыслимо и при обороне, а в обороне тактической играет особенно важную роль.

Мы говорим: внезапность лежит в основе всех без исключения предприятий, но в весьма различной мере, в зависимости от природы самого предприятия и от прочих обстоятельств.

Корни этого различия лежат уже в особенностях армии, полководца, даже правительства страны.

Скрытность и быстрота являются двумя образующими внезапность факторами, и оба они предполагают и в правительстве и в полководце большую энергию, а в армии — чрезвычайно серьезное отношение к службе. При изнеженности и халатности было бы напрасно рассчитывать на внезапность. Но сколь ни всеобщим и непременным является стремление к внезапности и как ни безусловен известный ее эффект, который всегда будет иметь место, однако не менее верно и то, что внезапность редко удается в совершенной степени; это лежит в природе вещей. Поэтому мы составим себе совершенно ложное представление, если вообразим, что преимущественно этим средством можно достигнуть многого на войне. В идее это представляется чрезвычайно заманчивым, но на практике все большей частью застревает из-за трения машины в целом.

В тактике внезапность гораздо более обычное явление по той простой причине, что здесь все данные времени и пространства много меньше. Поэтому в стратегии внезапность окажется более осуществимой, когда стратегические мероприятия более приближаются к области тактики, и более трудно достижимой, когда они поднимаются выше, приближаясь к политике. [131]

Приготовления к войне обычно занимают несколько месяцев, сбор войск в их пунктах сосредоточения требует большей частью устройства магазинов и окладов, а также значительных маршей, направление которых довольно скоро обнаруживается.

Поэтому крайне редко бывает, чтобы одно государство внезапно для другого объявило ему войну или чтобы общее направление удара было неожиданностью для его противника. В XVII и XVIII столетиях, когда война в значительной мере вращалась вокруг осады крепости или города, наблюдалось в этом смысле особое стремление, и военное искусство имело даже особую главу — внезапное блокирование крепости; да и последнее редко когда удавалось.

Между тем внезапность явлений, которые могут произойти со дня на день, гораздо более мыслима; при операциях не так трудно выиграть у неприятеля один переход и благодаря этому перехватить какую-нибудь позицию, какой-либо пункт, путь сообщения и пр. Но ясно, что если внезапность достигается в этом случае легче, то она теряет в степени своей действительности и наоборот. Тот, кто полагает, что такая внезапность мелких предприятий может связываться с чем-то крупным, как например выигрышем сражения, захватом значительного магазина, тот воображает нечто по мысли вполне возможное, но не имеющее подтверждения в истории; вообще можно найти очень мало примеров, когда а результате таких предприятий получалось что-либо крупное, из чего мы конечно вправе заключить о трудностях, связанных с ними.

Конечно, обращаясь с подобными вопросами к истории, не следует увлекаться тем или другим коньком исторической критики, ее сентенциями и самодовольной терминологией, а надлежит посмотреть caмомy факту в глаза. Существует например известный день кампании 1761 г. в Силезии, который в этом отношении приобрел своего рода славу. Это — 22 июля, когда Фридрих Великий выиграл у генерала Лаудона путь к Носсену у Нейсе, чем, как говорят, он воспрепятствовал соединению австрийцев с русскими в Верхней Силезии и этим получил оторочку на целых 4 недели. Но если внимательно прочитать описание этих событий у главнейших историков{70} и вникнуть в него без предубеждения, мы не сможем приписать переходу, сделанному Фридрихом 22 июля, этого значения и вообще не найдем во всех рассуждениях об этих событиях, вошедших в моду, ничего кроме противоречий; в движениях Лаудона в эту пресловутую маневренную эпоху мы усмотрим много немотивированного. Кто же, действительно жаждущий истины и ясных доказательств, будет считаться с такого рода историческим свидетельством?

Когда рассчитывают в ходе кампании добиться посредством принципа внезапности значительных результатов, то конечно предполагают энергичную деятельность, быстрые решения, форсированные марши, которые должны явиться соответственными средствами; но все это, доведенное даже до высокой степени, не всегда достигает желаемых последствий; мы можем убедиться в этом на примере двух полководцев, по справедливости считающихся величайшими мастерами в этом отношении, — Фридриха Великого и Бонапарта. [132] Первый в июле 1760 г. внезапно бросился из Бауцена на Ласси и направился к Дрездену, но ничего этим интермеццо{71} не достиг, а скорее наоборот — дела его от этого пошатнулись, ибо тем временем пала крепость Глац.

Бонапарт в 1813 г. два раза бросался совершенно внезапно из-под Дрездена на Блюхера, не говоря уже о его вторжении из Верхней Лузации в Богемию, и оба раза не достиг ожидаемого результата. То были лишь удары по воздуху, которые сводились к простой трате времени и сил, а под Дрезденом могли создать крайне опасное положение.

Следовательно, для того чтобы добиться крупных результатов внезапности, недостаточно одной только энергии, силы и решительности вождя; необходимы и другие благоприятные обстоятельства, Мы вовсе не намерены совершенно отрицать возможность этих крупных результатов и лишь указываем на их связанность с предпосылкой благоприятной обстановки, которая конечно не так часто оказывается налицо и вызвать которую вождь редко имеет возможность.

Те же полководцы дают нам яркие примеры. Вспомним знаменитую операцию Бонапарта 1814 г. против армии Блюхера, когда последняя, оторвавшись от главной армии, спускалась вдоль по Марне. Внезапный двухдневный переход едва ли может дать большие результаты. Армия Блюхера, растянувшаяся на 3 перехода, была разбита по частям и потерпела урон, равносильный потере генерального сражения. Это являлось исключительно последствием внезапности, так как если бы Блюхер допускал такую близкую возможность нападения Бонапарта, он совершенно иначе организовал бы свой марш. С этой-то ошибкой Блюхера и был связан крупный успех Бонапарта. Последний этих обстоятельств безусловно не знал, и таким образом в его пользу вмешалась счастливая случайность.

Точно так же в сражении под Лигницом в 1760 г. Фридрих Великий одержал блестящую победу, потому что в ночь перед боем он переменил позицию, занятую им только что перед тем; это явилось полной внезапностью для Лаудона, который в результате потерял 70 пушек и 10000 человек{72}. Хотя Фридрих Великий и усвоил себе в это время манеру как можно больше передвигаться с места на место, дабы таким образом или избежать сражения или во всяком случае спутать планы противника, все же изменение позиции, произведенное в ночь с 14-го на 15-е, не преследовало именно этой цели, а вызывалось, по словам самого короля, просто тем, что позиция, которую он занимал 14-го, ему не понравилась. [133] Таким образом и на этот раз случай сыграл важную роль. Без совпадения нападения Лаудона с ночным сдвигом пруссаков и недоступностью местности результат оказался бы иным.

В высоких и высших областях стратегии также имеются примеры внезапности, связанные с серьезными последствиями; напомним лишь о блестящих походах великого курфюрста против шведов из Франконии в Померанию и из Бранденбургской Марки к р. Прегелю, о походе 1757 г., о знаменитом переходе Бонапарта через Альпы в 1800 г. В последнем случае армия капитулировала и сдала при этом весь свой театр войны и немного недоставало, чтобы в 1 757 г. другая армия не сдала своего театра да и себя в придачу{73}.

Наконец как пример совершенно внезапной войны мы можем привести вторжение Фридриха Великого в Силезию{74}. Всюду в этих случаях успех был огромный и потрясающий. Но подобные явления редко встречаются в истории. С ними не следует смешивать те случаи, когда государство по недостатку энергии и деятельности (в 1756 г. Саксония и в 1812 г. Россия) не было готово к войне вовремя.

Теперь остается сделать одно замечание, касающееся существа дела. Лишь тот может поразить внезапностью, кто диктует другому закон его поведения. Закон же диктует тот, кто действует, имея большие основания. Если мы удивим противника нелепым мероприятием, то по всей вероятности нас ждет не хороший успех, а нам придется несдобровать от ответного удара; во всяком случае противник не будет особенно огорчен нашим сюрпризом, ибо в нашем же промахе он найдет средство отвратить от себя зло. Так как нападение заключает в себе гораздо больше позитивных действий, чем оборона, то и внезапность во всяком случае чаще удается нападающему, чем обороняющемуся; однако и при обороне использование внезапности не исключается, как мы то увидим впоследствии. Может встретиться и двухсторонняя внезапность как со стороны нападающего, так и со стороны обороняющегося, и тогда верх возьмет тот, кто правильнее лопал в точку.

Так казалось бы должно было быть; однако практическая жизнь не выдерживает эту линию строго и притом по самой простой причине. Моральные влияния, вызываемые внезапностью, часто обращают самое плохое положение в хорошее для того, в чью пользу складывается внезапность, и не дают возможности противной стороне принять толковое решение. [134] Здесь, более чем в каком-либо другом месте нашего труда, мы имеем в виду не только одного старшего начальника, но и всех других начальников, ибо действие внезапности отличается той особенностью, что оно заметно ослабляет общую связь и единство и открывает простор для проявления личности каждого.

Многое зависит от общих условий, в которых складываются соотношения обеих сторон. Если одна из них благодаря общему моральному перевесу способна вызвать упадок духа и поспешность решении в другой, то она использует внезапность с большим успехом и пожнет плоды даже там, где собственно она должна была бы испытать неудачу.

Глава десятая.