Книга на сайте: militera lib ru/science/clausewitz/index html Иллюстрации: militera lib ru/science/clausewitz/ill html ocr

Хитрость предполагает какое-нибудь скрытое намерение, и следовательно противополагается прямому, простому, т.е. непосредственному образу действия, подобно тому как остроумие противополагается непосредственному доказательству. Она не имеет ничего общего со средствами убеждения, интереса, силы, но у нее много общего с обманом; последний тоже скрывает свои намерения. Она является в сущности обманом даже тогда, когда все уже закончилось, но все же она отличается от того, что попросту называется этим именем, так как непосредственно не нарушает данного слова.

Хитрец вызывает в суждении противника, которого хочет обмануть, такие ошибки, которые представляют последнему дело не в настоящем виде и толкают его на ложный путь. Поэтому можно сказать: подобно тому как остроумие представляет жонглирование идеями и образами, так хитрость является жонглированием действиями.

На первый взгляд кажется правильным, что стратегия получила свое название от хитрости и что при всех действительных и кажущихся переменах, которым подвергалось ведение войны со времени греков, это название все еще указует на специфическую сущность стратегии.

Если предоставить тактике осуществление насилия, т.е. ведение боев, и рассматривать стратегию как искусство удачно использовать возможности к этому, то казалось бы кроме таких сил темперамента, как жгучее честолюбие, которое словно пружина оказывает непрерывное давление, или как сильная, ни перед чем не склоняющаяся воля, и т.п., нет более подходящего природного свойства, для того чтобы руководить и придавать жизнь стратегической деятельности как именно хитрость. Уже постоянная потребность поразить внезапностью, о чем мы говорили в предыдущей главе, указывает на это, ибо в основе всякой внезапности лежит хотя бы некоторая доля хитрости.

Но как бы нам ни хотелось видеть военных деятелей, состязающимися в скрытности, ловкости и хитрости, приходится сознаться, что эти качества мало проявляются в истории и лишь в редких случаях выделяются из общей массы отношений и обстоятельств. [135]

Причина довольно проста и в общем совпадает с тем, что служило темой предыдущей главы.

Стратегия не знает никакой иной деятельности, кроме распоряжения боями и относящихся к нему мероприятий. Она не включает, подобно обыденной жизни, отрасли деятельности, выражающейся только словами, т.е. заверениями, об'яснениями и пр. А эти-то недорого стоящие слова и являются по преимуществу теми средствами, при помощи которых хитрец наводит туман.

Подходящие к этому на войне действия; планы и приказы, издаваемые только для вида, ложные сведения, умышленно сообщаемые противнику, и т.д. в области стратегии сравнительно так слабо действуют, что ими пользуются лишь в редких, особо благоприятных случаях, а потому их нельзя рассматривать как свободное поле деятельности полководца.

Такого же рода действия, как распоряжение боями, проведенные до степени, способной оказать известное впечатление на неприятеля, требуют сами по себе значительной затраты времени и сил, и притом тем большей, чем крупнее масштаб работы. А обыкновенно не желают приносить подобные жертвы, и так называемые демонстрации в стратегии редко оказывают предполагаемое воздействие. В самом деле небезопасно продолжительное время применять значительные силы только для вида, ибо всегда рискуешь промахнуться и потерять эти силы для действий на решительном пункте.

Эту трезвую правду полководец на войне всегда глубоко переживает, а потому у него проходит охота играть на лукавой подвижности. Сухая серьезность необходимости настолько толкает на непосредственно требуемую работу, что большей частью для такой игры уже не остается простора. Короче сказать, у фигур на шахматной доске стратегии не хватает подвижности, которая составляет стихию хитрости и лукавства.

Из всего этого мы приходим к выводу, что верный и меткий взгляд представляет более полезное, более необходимое свойство полководца, чем хитрость, хотя и это качество ничего не портит, если оно не развито за счет более необходимых свойств темперамента, что впрочем слишком часто наблюдается.

Но чем более силы, подчиненные стратегическому руководству, оказываются по сравнению со своими задачами слабыми, тем стратегическое руководство будет более склонно к хитрости. Малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудрость, в тот момент, когда ее покидает сознавшее свое бессилие искусство, хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь опасения. Чем положение безвыходнее, чем более все сводится к одному отчаянному удару, тем охотнее хитрость становится рядом с отвагой. Освободившись от всех дальних расчетов, отказавшись от всех видов на то, чтобы расквитаться в будущем, отвага и хитрость, поддерживая друг друга, сосредоточат слабое мерцание надежды в одну точку, в один луч, который может дать еще вспышку. [136]

Глава одиннадцатая.

Лучшая стратегия состоит в том, чтобы всегда быть возможно сильным; это значит прежде всего — быть вообще возможно сильным, а затем — и на решающем пункте. Поэтому помимо напряжения, создающего вооруженные силы и не всегда зависящего от полководца, нет в стратегии более высокого и простого закона, как следующий: держать свои силы сосредоточенно. Не следует отделять от главной массы какую-либо часть без крайней необходимости. Этого критерия мы держимся твердо и видим в нем надежного руководителя. Мы постепенно изучим разумные основания, которые могут быть для выделения части сил. Затем мы также увидим, что этот принцип не во всякой войне ведет к одним и тем же общим последствиям, но что таковые меняются в соответствии с целями и средствами.

Может показаться невероятным, и все же это случалось сотни раз, что вооруженные силы дробились и разъединялись по одному лишь темному подражанию традиционной манере без ясного сознания, зачем собственно это делается.

Если сосредоточение сил будет признано за норму, а всякое раздробление и разъединение — за исключение, которое должно быть мотивировано, то не только эта глупость будет совершенно избегнута, но и будет прегражден доступ многим ложным поводам к разделению сил.

Глава двенадцатая.
Сосредоточение сил во времени

В данном случае мы имеем дело с понятием, которое при применении в действительной жизни вызывает немало недоразумений. Поэтому необходимо ясное установление и изложение связанных с этим понятием представлений, и мы надеемся, что нам будет дозволено вновь произвести небольшой анализ.

Война есть столкновение двух противоположных сил, откуда само собой вытекает, что более могучая из них не только уничтожает другую, но и увлекает ее в своем движении. Отсюда по существу не должно быть растянутого во времени (последовательного) применения сил; одновременное напряжение всех предназначенных для данного удара сил рисуется как основной закон войны.

Так оно и есть в действительности, но лишь постольку, поскольку борьба действительно подобна механическому столкновению; там же, где она выливается в длительное взаимодействие друг друга уничтожающих сил, там разумеется можно представить себе и растянутое во времени действие этих сил. Это имеет место в тактике преимущественно потому, что огневой бой составляет основу всякой тактики, но может происходить и по другим причинам. [137] Когда в огневом бою 1000 человек введены в дело против 500, то размер их потерь складывается из размера неприятельских сил и из размера собственных, 1000 человек стреляют вдвое больше, чем 500; но и попадавшие пуль в 1 000 человек больше, чем в 500, ибо надо предполагать, что первые стоят более плотно, чем вторые. Если бы мы могли предположить, что и число попаданий в них вдвое больше, то потери с обеих сторон были бы одинаковыми. Из 500 человек скажем 200 было бы выбито из строя, и столько же выбыло бы и из 1000 человек. Если бы у этих 500 было в резерве еще столько же людей, которые до сих пор оставались вне сферы огня, то с обеих сторон оставалось бы налицо по 800 человек, из которых однако у одной было 500 совершенно свежих людей с полным запасом патронов и нетронутыми силами, а у другой те же 800 человек, но все в одинаковой мере расстроенные, без достаточного запаса патронов и с ослабевшими силами. Конечно наша предпосылка, что 1 000 человек из-за одного лишь численного своего превосходства должны потерять вдвое больше людей, чем на их месте потеряли бы 500, не основательна; необходимо учесть при первоначальном распределении сил тот большой урон, который несет оставивший в резерве половину своих сил, ставя себя в худшее положение; точно так же следует допустить в большинстве случаев и тy возможность, что в первый же момент 1000 человек могут достигнуть какого-либо успеха: они например выбьют с позиции своего противника и принудят его к отступлению. Будут ли оба эти преимущества уравновешивать невыгоду — остаться с 800 человек расстроенных боем войск против врага, хотя немного слабейшего, но имеющего 500 человек свежих войск? Дальнейший анализ этого решить не в состоянии, здесь приходится обратиться к опыту, и в этом случае пожалуй не окажется ни одного офицера, имеющего хотя бы скромный боевой опыт, который в общем не признал бы преимущества за той стороной, у которой имеются свежие силы.

Отсюда очевидно, что введение в бой сразу слишком больших сил может оказаться невыгодным, ибо какие бы выгоды мы ни могли извлечь из перевеса в первый момент, возможно, что впоследствии мы будем за это наказаны.

Но эта опасность существует лишь постольку, поскольку проявляются беспорядок, расстройство и ослабление сил, словом тот кризис, который всякий бой несет с собою и для победителя. Появление в момент такого ослабленного состояния относительно свежих сил противника может оказать решающее действие.

Но там, где прекращается это явление разложения, сопутствующее победе, и остается следовательно только ощущение морального превосходства, которое дает каждая победа, там и свежие силы более уж не в состоянии поправить потерянное дело: они будут увлечены общим потоком. Разбитую накануне армию нельзя на другой день повести к победе при поддержке сильного резерва. Здесь мы подходим к источнику весьма существенного различия между тактикой и стратегией. [138]

Дело в том, что тактические успехи, заключающиеся в пределах самого боя и до его окончания, по большей части достигаются еще в сфере этого разложения и ослабления; стратегический же успех, т.е. успех боя в целом, завершенная победа, безразлично крупная или мелкая, находится уже вне этих пределов. Лишь тогда, когда успехи частных боев свяжутся в одно самостоятельное целое, наступает стратегический результат, но тогда прекращается и состояние кризиса, боевые силы приобретают свой первоначальный облик, они лишь будут частично ослаблены в мере фактически понесенного урона.

Вывод из этого различия сводится к тому, что тактика допускает растянутое во времени введение в дело сил, стратегия же допускает только одновременное.

Если в тактике я не могу решить всего первым успехом, если я должен опасаться следующего момента, то само собою разумеется, что я буду для обеспечения первого успеха затрачивать лишь столько сил, сколько для этого будет казаться мне нужным, а остальные я буду держать вне губительной сферы огня и рукопашного боя, дабы иметь возможность противопоставить свежим силам свежие же силы или доконать ими ослабевшие силы врага. Не так — в стратегии. Во-первых, как мы только что показали, ей не так страшны ответные действия противника, после того как успех уже достигнут, ибо с этим успехом заканчивается и кризис; во-вторых не все стратегические силы непременно оказываются ослабленными боем. Потерпевшими оказываются только те войска, которые вступают в тактическое столкновение с неприятелем, т.е. ввязываются в частные бои; тактика должна не растрачивать бесполезно силы, а использовать лишь в мере необходимости, но отнюдь не полностью все то, что стратегически находится в столкновении с противником. Части, которые благодаря превосходству сил мало или вовсе не сражались и которые лишь одним своим присутствием содействовали благоприятному исходу, останутся после боя такими же, какими они были до него, и будут столь же пригодны для нового использования, как если бы они оставались вовсе праздными. Само собою однако ясно, насколько такие части, обеспечивающие превосходство, содействуют общему успеху; нетрудно понять и то, что они значительно понижают даже размер потерь наших частей, принявших участие в тактическом столкновении.

Следовательно, если в стратегии потери не возрастают с увеличением употребленных в дело сил, а часто даже понижаются, если кроме того успех этим более обеспечивается, то само собою понятно, что в стратегии чем больше использовать сил, тем лучше, и что имеющиеся в распоряжении силы должны быть использованы одновременно.

Но нам надо отстоять свое положение еще и с другой точки зрения. До сих пор мы говорили только о самом бое; бой конечно является подлинной военной деятельностью, но нам надо считаться и с людьми, временем и пространством, которые являются проводниками этой деятельности, и принять во внимание результаты их воздействия.

Труды, усилия и лишения представляют своеобразное разрушительное начало на войне, по существу не относящееся к самому бою, но более или менее неразрывно с ним связанное, и притом такое начало, которое по преимуществу входит в область стратегии. [139] Правда подвергаться трудам, напряжениям и лишениям приходится и в тактике, и притом в наивысшей степени, но так как тактические акты мало продолжительны, то сравнительно ничтожные последствия их могут в ней в меньшей мере приниматься во внимание. Но в стратегии, где время и пространство значительно обширнее, действие этих начал не только будет чувствительным, то порою даже решающим. Нередко бывает, что победоносная армия теряет гораздо больше людей от болезни, чем в боях.

Если мы будем учитывать эту сферу разрушения в стратегии так же, как мы учитываем огонь и рукопашный бой в тактике, то мы конечно сможем допустить, что все подверженное этому разрушению окажется к концу кампании имя другого стратегического отрезка в таком состоянии ослабления, что появление свежих сил может иметь решающее значение. Поэтому и в стратегии казалось бы имеется такое же основание добиваться первого успеха с возможно меньшими силами, дабы сберечь к концу свежие войска.

Дабы точно оценить эту мысль, которая на практике во многих случаях приобретает видимость истины, нам нужно бросить взгляд на отдельные связанные с ней представления. Во-первых не следует смешивать понятие простого пополнения со свежими, нетронутыми силами. Очень редко бывают походы, к концу которых как победителю, так и побежденному не был бы крайне желательным новый приток сил; но не об этом идет здесь речь, так как подобного увеличения сил не понадобилось бы, если бы эти силы с самого начала были больше на такое именно количество. Но чтобы свежая армия, впервые выступающая в поход, по своей моральной ценности стояла выше армии, уже действующей на фронте, подобно тому как тактический резерв имеет преимущество перед теми частями, которые уже сильно пострадали в бою, — это противоречит всем данным опыта. В той же мере, как неудачная кампания лишает войска мужества и моральных сил, счастливая — наоборот подымает их ценность в этом отношении, а в среднем оба эти воздействия взаимно уравновешиваются; чистой прибылью оказывается боевой опыт. Кроме того здесь мы должны преимущественно иметь в виду, удачные кампании, а не несчастливые, ибо неудачный ход последних можно заранее предвидеть с некоторым вероятием; следовательно в них и без того сил не будет хватать, и думать о том, чтобы сберечь к концу часть этих сил, не приходится.

Раз этот пункт устранен, то спрашивается: возрастают ля потери вооруженных сил от напряжения сил и лишений с увеличением размера этих вооруженных сил, как это бывает в бою? И на этот вопрос приходится дать отрицательный ответ.

Напряжение сил вызывается главным образом опасностями, коими пропитан каждый миг военных действий в той или иной степени. Всюду противостоять этим опасностям с уверенностью, продолжая свою работу, — вот что составляет сущность тех разнообразных действий, из которых состоит тактическая и стратегическая служба армии, Эта служба тем тяжелее, чем слабее армия, и тем легче, чем существеннее ее превосходство над противником. Кто в этом может сомневаться? Кампания против значительно слабейшего неприятеля конечно потребует гораздо меньшего напряжения, чем против равного, а особенно против более сильного. [140]

Это относится к напряжению сил. Несколько иначе обстоит дело по отношению к лишениям. Последние главным образом обуславливаются двумя причинами: недостаткам продовольствии и недостатком помещения, будь то на квартирах или в хорошо устроенных лагерях. И тот и другой вид лишений будет конечно тем больше, чем многочисленнее армия, сосредоточенная в одном пункте. Но разве численное превосходство не дает ей возможности распространиться и захватить больше пространства, а следовательно и больше средств для получения и размещения продовольствия?

Когда в 1812 г., во время своего вторжения в Россию, Бонапарт сосредоточил свою армию в неслыханно огромной массе на одной дороге и тем самым вызвал столь же неслыханный недостаток во всем необходимом, то это приходится приписать его основному принципу: на решительном пункте быть возможно сильным. Хватил ли он в данном случае через край, применяя свой принцип, это — вопрос, который в настоящий момент не подлежит нашему рассмотрению, но несомненно одно, что если бы он захотел избежать вызванных этим лишений, ему стоило только продвигаться на более широком фронте; в России нет недостатка в пространстве, и вообще в пространстве меньше всего может оказаться недостатка. Поэтому отсюда никак нельзя создать довод в пользу доказательства, будто одновременное применение превосходных сил должно явиться источником больших лишений. Допустим однако, что климатические условия и неизбежное напряжение сил, сопряженное с войной, вызовут известную убыль и в той части армии, которую в качестве излишка сил можно было бы несомненно приберечь для позднейшего времени, если не учитывать помощи, которую она может оказать сражающейся армии; все же мы должны, обнимая вопрос одним взглядом во всей его совокупности, спросить себя: уравновешивает ли эта убыль то преимущество, которое мы приобретаем во многих отношениях благодаря нашему подавляющему численному превосходству?

Нам необходимо также коснуться еще одного весьма важного пункта. В частном бою можно без особого труда наметить приблизительно те силы, какие будут нужны для достижения намеченного нами крупного успеха, а следовательно и определить излишек сил. В стратегии же это надо признать просто невозможным, ибо стратегический успех является отнюдь не столь определенным об'ектом, как успех тактический, и не имеет таких близких пределов. Поэтому то, что в тактике можно рассматривать как излишек сил, в стратегии придется считать как средство для расширения успеха, если к тому представится случай; с размерами достигаемого успеха растет и процент доходности, а следовательно перевес сил может в короткое время дать такие плоды, которые недостижимы при тщательной экономии сил.

Благодаря огромному превосходству сил Бонапарту удалось в 1812 г. добраться до Москвы и занять эту центральную столицу; если бы ему при помощи того же превосходства удалось еще полностью разгромить русскую армию, он вероятно заключил бы в Москве мир, которого всяким другим способом труднее было бы добиться. [141] Этот пример должен лишь пояснить нашу мысль, а не доказать ее; последнее требовало бы длинного рассуждения, которое здесь было бы не на месте{75}.

Все эти соображения направлены лишь против последовательного применения сил, но не против понятия собственно резерва, которого они правда вюе время касаются, но которое, как мы это увидим в следующей главе, связано и с некоторыми другими понятиями.

Здесь мы хотим доказать лишь то, что если в тактике уже одна длительность действительного использования вооруженных сил их ослабляет, и время таким образом является одним из факторов убыли сил, в стратегии этого в основном не наблюдается. Разрушительное действие, которое время оказывает на вооруженные силы в области стратегии, отчасти ослабляется самой массой этик сил, отчасти покрывается другими способами, а поэтому стратегия не может задаваться целью использовать время как таковое в качестве союзника, вводя в действие свои силы последовательно.

Мы говорим «время как таковое», ибо та ценность, которую время может и должно иметь для одной из борющихся сторон благодаря другим, сопутствующим ему обстоятельствам, но вполне отличным от времени, есть нечто совсем иное и, являясь отнюдь не безразличной или ничтожной данной, будет предметом нашего рассмотрения в другом месте.

Итак закон, который мы пытались развить, — следующий: все силы, предназначенные и имеющиеся в нашем распоряжении для достижения какой-либо стратегической цели, должны быть использованы одновременно, и это использование их будет тем совершеннее, чем более окажется сосредоточенным в одном акте и в одном моменте.

Однако в стратегии все же имеют место настойчивость и растянутые во времени действия; мы тем менее можем об этом умолчать, что это представляет одно из главнейших средств достигнуть конечного успеха; мы разумеем продолжающееся развертывание новых сил. Это будет служить предметом отдельной главы{76}, и мы здесь о нем упоминаем, для того чтобы не ввести читателя в заблуждение.

Теперь мы обратимся к теме весьма близкой к только что нами рассмотренной; лишь закончив ее исследование, мы будем иметь возможность дать надлежащее освещение всему вопросу в целом: мы имеем ввиду стратегический резерв.

Глава тринадцатая.

Резерв имеет два назначения, которые надо различать: во-первых продление и возобновление боя и во-вторых применение в непредвиденных случаях. [142]

Первое назначение предполагает полезность последовательного применения сил и потому не может иметь места в стратегии. Те случаи, когда войсковые части направляются из тыла в какой-нибудь пункт, где противник начинает одолевать, очевидно должны быть отнесены ко второй категории назначений, ибо сопротивление, которое здесь приходится оказывать, видимо не было в достаточной степени предусмотрено. Войсковая же часть, предназначенная исключительно для продолжения боя, оставленная с этой целью позади, вне действия огня, и находящаяся в распоряжении старшего в бою начальника, будет уже тактическим резервом, а отнюдь не стратегическим.

Однако потребность иметь наготове известную силу для непредвиденного случая может встретиться и в стратегии, а потому может понадобиться и стратегический резерв, но только там, где можно допустить непредвиденный случай. В тактике, где мы по большей частя узнаем о мероприятиях противника лишь в момент, когда они открываются нашим взорам, и где каждая лесная заросль, каждая складка местности могут их скрывать, там надо конечно быть всегда более или менее готовым встретиться с непредвиденным случаем и иметь возможность подкрепить те отдельные пункты нашего расположения в целом, которые оказались бы слишком слабыми, и вообще сообразовать наши действия с неприятельскими. В стратегии также могут встретиться подобные случаи, ибо стратегические действия непосредственно связываются с тактическими. И в стратегии многое делается лишь по непосредственно усмотренным, по недостоверным и изо дня в день, с часу на час приходящим сообщениям и наконец в зависимости от реального успеха боев; поэтому существенным условием стратегического водительства является в соответствии со степенью неизвестности удержание позади части вооруженных сил для последующего их применения.

Как известно, это постоянно имеет место при обороне, особенно же при обороне местных рубежей, рек, горных хребтов и т.п.

Но такая неопределенность все более уменьшается, когда стратегия отходит от тактики, и совершенно прекращается в тех областях, где она граничит с политикой.

Куда неприятель направляет в бой свои колонны, можно узнать лишь, когда это станет очевидным; где он будет переправляться через реку, узнается по некоторым приготовлениям, которые обнаруживаются незадолго перед этим; с какой стороны он вторгнется в нашу страну, об этом обычно трубят все газеты еще до того, когда раздается первый выстрел. Чем обширнее мероприятия, тем труднее внезапно поразить ими. Время и пространство так велики, а отношения, из которых вытекают действия, настолько общеизвестны и устойчивы, что общий вывод или достаточно своевременно узнается, или же его можно достоверно установить предварительным изучением.

С другой стороны и пользование резервом, если бы таковой имелся, становится тем менее действительным, чем шире обусловившее его мероприятие противника. Мы видим, что то или иное решение частного боя само по себе ничто и что все частные бои находят свое завершение лишь в решении боя в целом. [143]

Но и решение боя в целом имеет лишь относительное значение: оно бывает различных степеней в зависимости от того, насколько крупную и важную часть целого составляют те неприятельские силы. над которыми была одержана победа. Поражение, понесенное в столкновении одним корпусом, может быть заглажено победой армии; даже проигранное армией сражение может не только быть уравновешено сражением, выигранным армией более значительной, но даже обратиться в счастливое событие (2 дня сражения под Кульмом в 1813 г.){77}. Никто в этом не станет сомневаться; но столь же ясно, что значение, которое имеет каждая победа (счастливый исход каждого боя в целом), становится тем более прочным, чем значительнее побежденная часть неприятельской армии, и что благодаря этому возможность вернуть однажды потерянное последующим событием соответственно уменьшается. Ближе мы рассмотрим это в другом месте; здесь достаточно привлечь внимание к бесспорности существования этой прогрессии.

К этим двум соображениям мы присоединим еще третье: растянутое во времени применение вооруженных сил в тактике всегда стремится отодвинуть решающий момент к концу всего боевого акта; напротив в стратегии закон одновременности применения сил почти всегда заставляет добиваться основного решения (которое необязательно будет последним) в начале великого акта войны. В этих трех положениях мы найдем достаточно оснований для того, чтобы сказать: стратегический резерв тем менее необходим, тем более бесполезен и даже опасен, чем обширнее и многограннее назначение этого резерва.

Нетрудно определить тот поворотный пункт, за которым стратегический резерв начинает противоречить своему назначению: он находится в решительном столкновении. Применение всех сил должно быть приурочено к решительному столкновению, и всякий резерв (состоящий из готовой к использованию вооруженной силы), который предназначался бы для применения лишь после этого решительного акта, был бы нелепостью.

Таким образом, если тактика в своих резервах имеет средство не только противостать непредвиденным начинаниям врага, но и исправить никогда не поддающийся предвидению исход боя, в случае неблагоприятного его оборота, то стратегии приходится отказаться от этого средства, по крайней мере в отношении главного решения. Вообще неудачи, понесенные в одном пункте, она может изгладить лишь успехом в другом, и только в редких случаях при помощи переброски сил с одного пункта на другой, но она никогда не должна иметь в мыслях сохранять позади часть сил, чтобы исправить возможную неудачу. [144]

Мы признали нелепой идею стратегического резерва, не обязанного принять участие в главном столкновении; это в такой степени не подлежит сомнению, что мы никогда не соблазнились бы подвергнуть ее такому анализу, какой мы произвели в последних двух главах, если бы под обликом других представлений эта идея не получала более благовидный характер и не появлялась бы порою в замаскированном виде. Одни в ней видят плод стратегической мудрости и предусмотрительности, другие отвергают ее, а с нею вместе и всякую мысль о резерве, в том числе и тактическом. Эта путаница идей переходит и в действительную жизнь. Если нам нужен блестящий пример такого сумбура, то стоит лишь вспомнить о том, что Пруссия в 1806 г. оставила резерв в 20000 человек под начальством принца Евгения Вюртембергского, расквартированный в Бранденбургской провинции; этот резерв уже не мог вовремя поспеть к р. Заале, а другие 25000 человек той же державы оставались в восточной и южной Пруссии; их имели в виду мобилизовать лишь позднее в качестве резерва.

Ввиду этих примеров нам пожалуй не бросят упрека, что мы сражаемся с ветряными мельницами.

Глава четырнадцатая.