Недостаток впечатлений и опыта

При изучении жизни цивилизованного человека нужно постоянно учитывать фактор практически полного отсутствия у нас опыта «ручного периода» и других, последующих за ним, ожидаемых впечатлений, а также тот факт, что мы продолжаем уже на подсознательном уровне искать этих впечатлений и опыта в определенном и заложенном природой порядке.

Уже с рождения мы далеки от своего континуума и, оставленные в своих кроватках и колясках, чахнем от недостатка впечатлений вдали от движения и жизни. Какая-то часть нас так и остается ребенком и вносит диссонанс в жизнь уже подростков и взрослых. Но мы не можем выбросить из нас эту «детскую» часть. Неудовлетворенная потребность во впечатлениях «ручного периода» ждет своего удовлетворения и накладывает отпечаток на дальнейшее развитие тела и мышления.

Внимательный наблюдатель заметит у людей цивилизации сходные болезни, связанные с отходом от континуума. Ненависть к себе, неуверенность — обычные явления в нашем обществе. Единственное отличие — степень их запущенности, что зависит от того, когда и насколько недостаток различного опыта повлиял на наши врожденные качества. По мере взросления человека поиск опыта «ручного периода» принимает различные причудливые формы. Потеря жизненно важного ощущения благополучия и правильности, которое как раз и приобретается во время «ручного периода», ведет к бесцельным поискам подходящей ему замены. Ощущение счастья уже перестает быть нормальным состоянием человека и вместо этого становится его целью. Целью, которую человек пытается достичь, предпринимая всевозможные усилия, приносящие краткий, но иногда и более продолжительный результат.

Теперь, когда мы имеем перед собой пример образа жизни индейцев екуана, на первый взгляд совершенно бессмысленные действия, совершаемые человеком цивилизации, приобретают смысл и значение.

Самым распространенным проявлением недостатка «ручного» опыта стало, пожалуй, глубокое чувство тревоги и неудобства здесь и сейчас. Человек чувствует смутное беспокойство, словно что-то важное, но неуловимое, упущено и навсегда утеряно. Жажда обретения этого чего-то часто выражается в том, что человек связывает свое благополучие с достижением какого-либо события или обладанием предметом в обозримом будущем; другими словами: «Я буду доволен, если бы только...» Далее следует желаемое событие или предмет, типа: новый костюм, новый автомобиль, продвижение по службе или повышение зарплаты, другая работа, возможность съездить куда-нибудь в отпуск или переехать в желаемое место насовсем, муж, жена или ребенок (если их еще нет) для приложения своих нежных чувств.

Когда желаемое достигнуто, это обозримое будущее, столь же недостижимое, как в свое время мать, вскоре заполняется очередным «если бы только». Погоня за отдаленным желаемым становится новым этапом в достижении утерянного благополучия — благополучия здесь и сейчас.

Жизненная энергия человека поддерживается надеждой достижения ряда целей в будущем. Высота планки желаемых целей зависит от того, насколько мать обделила человека в младенческом возрасте впечатлениями «ручного периода».

Но если человек не сможет поставить свою планку достаточно высоко, то это чревато трагедией. Конечно, такое случается нечасто, так как люди обычно легко создают себе недостижимые цели. Но иногда все поставленные цели достигаются необычайно легко и быстро, и здесь даже воображение оказывается бессильным.

Не так давно известная белокурая кинозвезда (автор имеет в виду Мэрилин Монро. — Прим. пер.) стала жертвой несоответствия между настоятельной потребностью в надежде на лучшее и тем немногим, на что ей еще можно было надеяться. Она была одной из самых удачливых актрис в мире, самой обожаемой и желанной женщиной для многих людей. Ее мужьями были мужчины, выделявшиеся физической красотой и умственными способностями. По меркам ее воображения она получила все, что могла. В бесплодной погоне за утерянным ощущением своей правильности она искала в мире то, что было бы желанным, но в то же время оставалось недостижимым. Но ей это не удалось, и в результате она совершила самоубийство.

Не одна девушка или женщина, чьи мечты были сходны с целями кинозвезды, недоумевали: «Как она могла, ведь, казалось, весь мир у ее ног?» Но после этого самоубийства идеалы Американской Мечты (достигнуть счастья через богатство и успех. — Прим. пер.) остались непоколебимы, ведь в душе каждая женщина была уверена, что если бы только... если бы только она была на месте Мэрилин и была бы осыпана всеми мыслимыми благами жизни, она, которая уже чувствует, что счастье не за горами, она уж непременно была бы счастлива.

Это не единственный пример самоубийства с подобными мотивами, но гораздо более типично отчаянное поведение преуспевающих в жизни людей, чей инстинкт самосохранения мешает перейти черту смерти. Их жизнь — пьянство, наркомания, разводы и тоска. Как ни странно, большинство баснословных богачей стремятся стать еще богаче, люди, стоящие у власти, мечтают быть более всемогущими, таким образом их томление и страстное стремление обретает форму и направление. Но те немногие, кто достиг всего или почти всего, вынуждены жить с неутолимой тоской и жаждой. Они не могут понять их истоки: желание младенца постоянно находиться на руках у матери. Любые желания и порывы теряют для них смысл, хотя еще недавно они искренне верили, что все дело в деньгах, славе или успехе.

Брак в цивилизованном обществе превратился в брачный контракт, где одно из условий гласит: «...я буду тебе матерью, если и ты станешь мне матерью». Постоянная детская потребность обоих партнеров в материнском внимании звучит во фразе: «Я люблю тебя, я хочу тебя, я не могу без тебя». Первые два заявления вполне нормальны для зрелого человека, но привычное «я без тебя не могу», хоть и принимается в нашем обществе и даже носит романтический оттенок, подразумевает потребность побыть ребенком, окруженным материнской заботой и теплом. Это находит самые разные проявления: от детского лепета между партнерами («Ты любишь своего зайчика?») до молчаливого соглашения не обращать внимания (ну разве что только поверхностно) на других. Зачастую здесь преобладает желание быть центром внимания (то есть преобразованная потребность того внимания, которое необходимо младенцу, но никак не подростку или взрослому), и партнеры могут достаточно легко договориться по очереди играть роль матери.

Любовные ухаживания — это предварительный тест того, насколько младенческие ожидания партнеров будут удовлетворены. Для людей с «высокими запросами», тех, кто в своем младенчестве был настолько обделен вниманием и впечатлениями, что уже не может принять другого со своими нуждами и потребностями, для таких поиск постоянного партнера — это бесконечный и безрезультатный процесс. Их предали еще в раннем детстве, оставив утопать в море глубокой и отчаянной тоски по чему-то невыразимому. Страх очередного предательства настолько велик, что когда такой человек находит потенциального партнера, то бежит в ужасе, дабы не подвергать испытанию партнера и лишний раз не напоминать себе, что он не любим безоговорочно, просто так, как того требует его внутренний ребенок.

Множество мужчин и женщин стали жертвами такого поведения при ухаживании, выражающегося в безотчетном и беспричинном страхе перед будущим семейным счастьем. Даже если страх поиска подходящего партнера наконец преодолен, уже под венцом, когда приходит время сказать «да», невесты все плачут от беспокойства и тревоги. Но многие так и продолжают менять партнеров, не уживаясь с «обыкновенными» мужчинами или женщинами и стремясь найти «идеальные» отношения с человеком более важным, чем они сами.

Сложности в поиске подходящего партнера усугубляются и особенностями нашей культуры, например, любовными героями, созданными телевидением, романами, журналами и рекламой. Идеализированные и приукрашенные персонажи, сотворенные кинематографом, создают у зрителя иллюзию того, что это и есть те самые «правильные» и «ласковые, как мама» люди. Мы почему-то проникаемся к ним детским доверием и наделяем актеров аурой совершенства и качествами их персонажей. Они, актеры, конечно, не могут сделать ничего дурного, они выше всего обыденного, они божественны и прекрасны. Вдобавок ко всему эти безукоризненные, хоть и выдуманные, персонажи устанавливают пределы наших устремлений и мечтаний. Неудивительно, что по сравнению с этими полубогами обычные люди не идут ни в какое сравнение.

Производители рекламы научились играть на чувствах обделенной материнским теплом публики. Рекламные лозунги гласят: «Если ты приобретешь то-то, то снова почувствуешь счастье и довольство». А вот реклама безалкогольного напитка: «Это то, что тебе нужно!» Его конкурент взывает к потребности принадлежать: «Ты тоже принадлежишь к поколению "Пепси"», в сопровождении кадров со «счастливыми» людьми из этого самого поколения. Другая компания провозглашает конец смутной тоске и жажде: «Бриллиант — это навечно». Здесь работает такой механизм: владение предметом гарантированной ценности придает и владельцу такую же вечную, незыблемую и абсолютную ценность. Получается, для того, чтобы завоевать любовь, достаточно носить кольцо с бриллиантом, это волшебное кольцо, неизменно привлекающее к владельцу (каким бы неказистым он ни был) все внимание. Престижные меха, автомобили, место жительства и т. д. также заставляют общество принять владельца. Кроме того, эти вещи окружают человека определенностью и безопасностью во враждебном мире — не правда ли, похоже на обнимающие руки матери, дарящие тепло и спокойствие, которых нам так не хватает! Наша культура может продолжать внушать нам, что иметь, а что нет, но мы по-настоящему хотим только одного — быть в ладах с самим собой; часть нас постоянно где-то еще, хотя мы и пытаемся убедить себя, что «все хорошо», и продолжаем изощряться, чтобы заставить себя поверить в это.

Хотя большинство из нас так и не испытало истинного чувства правильности в настоящем, то есть здесь и сейчас, мы часто склонны приписывать это чувство прошлому или будущему. Мы говорим о «золотом детстве», «старых добрых временах», чтобы убедить себя в том, что вообще-то эта правильность не так уж от нас далека. Мы считаем, что детская невинность защищала нас от жестокой реальности, но забываем, что в детстве чувствовали недоумение и замешательство от того, насколько противоречили слова взрослых происходящему на самом деле, и уже тогда ощущали: здесь что-то не так. Но мы тешили себя мыслью, что «когда мне исполнится, положим, шестнадцать лет, все будет как надо».

Мы, конечно, не подозревали, что в шестнадцать лет все подростки думают, что счастье где-то впереди, а затем, дожив до седин и солидных лет, но так и не отыскав свое счастье, старики начинают думать, что счастье позади и они уже «свое отжили».

Убеждение, что чувство удовлетворения и собственной правильности происходит из соперничества и стремления к победам, — следствие того, что Фрейд назвал «соперничество детей в семье». Ему казалось, что все мы вынуждены защищаться от зависти, ревности и ненависти своих братьев и сестер, которые также претендуют на полное и неделимое внимание матери. Но Фрейд не имел возможности наблюдать за необделенными людьми. И если бы ему выпал случай изучить жизнь индейцев екуана, он бы понял, что идея соперничества и стремления к победам как самоцель им совершенно незнакома. А раз так, то такое поведение не может быть неотъемлемой частью человеческой личности. Если ребенок получил весь необходимый опыт, находясь на руках у матери, и оставляет свое место на ее руках по доброй воле, то он совершенно спокойно воспримет приход в семью нового ребенка, который займет его место. В этом случае нет никаких оснований для соперничества, так как никакие его желания и потребности не ущемляются.

Екуана также стремятся обладать теми или иными вещами либо людьми по самым разным причинам, однако одержание верха над другим как самоцель никогда не служило мотивом. У них даже нет состязательных игр, хотя игры, конечно, существуют. Например, мужчины занимаются борьбой, но устраивают не чемпионаты, а просто серии поединков между парами борцов. Постоянная практика стрельбы из лука направлена на оттачивание мастерства, а не на соперничество между мальчиками, так же как и охота — не соревнование на лучшего охотника среди мужчин. Соперничество не нужно для их нормального эмоционального здоровья, поэтому в культуре екуана конкуренции не существует. Нам же тяжело представить нашу жизнь без конкуренции, так же тяжело, как представить себя счастливыми здесь и сейчас.

То же относится и к погоне за новизной. Она настолько укоренилась в нашей культуре, что забила собой природное сопротивление человека ко всяческим изменениям. Похоже, стремление к переменам стало рутиной: люди меняют что-либо в своей жизни с такой частотой, что эта новизна уже превращается в монотонную неизменность.

Совсем недавно в нашем обществе появилось убеждение, что все новейшее обязательно самое лучшее. Реклама — основной способ внедрения в умы идеи стремления к новизне. Реклама не дает человеку покоя или хотя бы передышки. Если верить рекламе, то ничто не может удовлетворять человека и оставаться хорошим надолго. Так наше глубокое недовольство направляется в русло стремления ко всему новейшему.

Первыми в списке стоят вещи, которые экономят труд человека. Привлекательность таких трудосберегающих приспособлений удваивается, что можно объяснить двумя аспектами недостатка опыта «ручного периода». Первый — приобрести что-то «правильное», помноженный на второй — получить наибольший объем благополучия, затратив при этом наименьшие усилия. У человека континуума возможность в младенческом возрасте получать все необходимое, при этом ничего не делая, естественно сменяется возрастающим желанием делать что-нибудь самому, то есть работать. Если человек в раннем детстве так и не испытал, что значит быть совершенно пассивным, то у него так и остается склонность к нажиманию кнопок, сбережению своего труда. Это дает ему подтверждение того, что все делается само собой и ничего не требуется взамен. Нажатие кнопки сродни подаче ребенком сигнала матери о какой-либо возникшей у него потребности, но в отличие от матери кнопка уж точно сделает желаемое без всяких оговорок. Тяга к труду, необычайно сильная у людей континуума, у нас сходит на нет; она не может появиться на фоне полнейшего нежелания заботиться о себе самостоятельно. Труд становится для большинства из нас горькой необходимостью. И тогда финтифлюшка, которая экономит пару несложных движений, становится для нас символом утраченного комфорта. Между тем противоречие между взрослым желанием как-то реализовать свои способности и детским желанием быть в бездействии часто находит свое разрешение в досуге.

Человек, отсиживающий от звонка до звонка свой скучный рабочий день за экраном компьютера и имеющий дело лишь с бумажками и умозаключениями, будет реализовывать свои внутренние ожидания в чем-то типа гольфа. Не подозревая о том, что шарм гольфа в его абсолютной бесполезности, игрок в гольф таскается по огромному полю на солнцепеке, прихватив тяжелый набор клюшек, и занимается тем, что заставляет мяч попасть в дырку в земле. Он делает это очень неэффективно, при помощи кончика одной из клюшек, а не просто взяв мяч и бросив его в дырку. Если бы игрока заставили проделать все это насильно, то он бы подумал, что это, наверное, какое-то жестокое наказание. Но гольф называют досугом, который по определению не преследует никаких целей, кроме поддержания мышечного тонуса играющего, последний волен наслаждаться этой бесполезной игрой, так же как екуана — полезной работой.

Но в последнее время стремление к экономии труда несколько подпортило наслаждение игроков в гольф бесполезностью происходящего. Ведь в высших слоях общества физический труд, куда отнесли таскание за собой клюшек, считается непрестижным и неприятным, а затем к категории труда отнесли и ходьбу между бросками мяча. Для сбережения усилий игроков появились маленькие электромобили, которые перевозят и игроков, и их клюшки. Похоже, чтобы поупражняться после гольфа, игрокам придется заняться теннисом.

Постоянная потребность в недополученном опыте «ручного периода» делает наше поведение совсем уж причудливым. Иначе чем объяснить наши пристрастия к «американским горкам», аттракционам с «мертвой петлей» и колесу обозрения, как не недостатком опыта, где мы находились бы в полной безопасности, при этом постоянно меняя свою позу, тогда как вокруг нас то и дело возникали непредвиденные угрозы. Представим себе какое-нибудь животное, которое бы вдруг пожелало, чтобы его хорошенько протрясли и напугали, а затем выложило за это свои деньги. Поведение животного можно разгадать, если найти потребность, которую такие действия могли бы удовлетворить. Миллионы лет малыши на уютных руках матери наблюдали за опасностями окружающего мира, между тем как их матери перебирались вброд через реки, бродили среди лесов, саванн и где бы там ни было. Что же осталось современным малышам? Безмолвие и неподвижность кроваток или однообразное и щедро смягченное подушками покачивание коляски; плюс иногда удается попрыгать у взрослого на коленках, а если совсем повезет, то отец, который еще способен слышать голос своего континуума, подбросит малыша в воздух.

Секрет привлекательности аттракционов в их ремне безопасности, которым пристегиваешься, садясь на сиденье в маленьком вагончике, а затем беззаботно взлетаешь по крутым горкам и несешься вниз по отвесным склонам. Hа аттракционе человек получает удовольствие в тех обстоятельствах, которые в реальной жизни вызвали бы у него панический страх. В «Пещере страха» привидения и скелеты выскакивают из темноты, стараясь нас напугать, однако это вызывает лишь смех и радость. Неудивительно, ведь мы в безопасности. Только за это ощущение мы готовы выкладывать свои деньги на билеты.

То же самое относится и к фильмам ужасов. Мы наблюдаем события сидя в удобном кресле кинотеатра и совершенно уверены, что после фильма уйдем невредимыми. Если бы публика знала, что в кинотеатр в любой момент может нагрянуть настоящая горилла, динозавр или вампир, то спрос на билеты был бы существенно меньше.

Ребенок на руках у матери получает опыт, который готовит его к дальнейшему развитию, позволяющему полагаться на собственные силы. Ежедневное наблюдение и пассивное участие ребенка, находящегося на руках у занятой делом матери, в пугающих, опасных и интенсивных событиях s действиях являются фундаментом будущей уверенности в себе. Также это важное условие развития ощущения самости.

Катание на игрушечной или настоящей лошади, езда на автомобиле, настоящем или детском, или на чем-либо еще, что способно везти человека, восполняет недостаток в этом опыте. Человек может легко пристраститься к катанию, ведь как только он почувствовал удовольствие от того, что его везут, будь то лошадь или автомашина, необходимость передвигаться на своих двоих вызывает у него разочарование и тоску; но о человеческих пристрастиях разговор пойдет позже.

Внешние проявления обделенности в «ручном периоде» оказывают такое воздействие на нашу жизнь и личность человека, что мы склонны рассматривать эти проявления как неотъемлемую часть человеческой натуры. Возьмем, к примеру, «синдром Казановы». Мужчина с таким синдромом пытается доказать себе, что он достоин любви. В своих амурных похождениях он ищет особый род любви, которую недополучил от своей матери, любовь, которая убеждает ребенка, что он существует и достоин ее внимания и заботы. «Казанова», собирая от своих многочисленных женщин доказательства собственной привлекательности, действительно частично восполняет этот недостаток убежденности в том, что он достоин любви. Каждый миг в объятиях каждой из женщин вносит свою лепту в восполнение упущенного опыта, и в конце концов неутомимый Казанова «устает» от такого рода поиска чувства правильности и становится способен к более продвинутому, более зрелому отношению к женщинам. В большинстве Казанов это происходит достаточно рано, но в некоторых тяжелых случаях мужчины так и не могут избавиться от иллюзии того, что каждое сексуальное обладание — это маленькая победа и что совершенствование техники соблазнения — это путь к обретению чего-то, чего никак не хватает в жизни.

Жиголо и женщины, заглядывающиеся на богатых мужчин, считают, что смогут повысить свою ценность и достоинство при помощи денег завоеванных ими женщин или мужчин. Так, они уверены, что брак с богатым человеком также сделает их богатыми и, таким образом, безусловно принимаемыми обществом. Почему-то эти люди, разделяя всеобщее убеждение, что «счастье не в деньгах, а в их количестве», также считают, что деньги равноценны любви. Здесь нетрудно распознать влияние нашей культуры, которая культивирует такие идеи. Но искоренение последних не решает проблемы. Чувство неполноценности и обделенности любовью найдет другую зацепку и проявится в иных отклонениях в поведении человека.

«Синдром неряхи» — еще одно распространенное проявление обделенности в раннем детстве. Неряха, словно вечно где-то испачкавшийся ребенок с обслюнявленным подбородком, мечтает, чтобы его любили и принимали просто так, за то, что он существует, и ни в какую не желает менять свое поведение, чтобы смягчить неприятие окружающих. Он чавкает и причмокивает за столом, убеждая себя в том, что все находящиеся рядом люди разделяют его наслаждение пищей; он навязывает свое присутствие, где только возможно; бросает после себя окурки, грязь и мусор, оставляя другим доказательство своего существования, таким образом, испытывая на прочность терпимость окружающих и утверждая, что он достоин безусловной любви. Но люди отторгают неряху, и тогда он укоряет в своем несчастье Мать Вселенную: «Ну вот, видишь? Все ненавидят меня, потому что ты не сподобишься вытереть мне подбородок!» И он влачит свое неряшливое существование, неопрятный, немытый, нечесаный и постоянно наступающий другим на ноги. Неряха надеется, что Мать Вселенная наверняка пожалеет его (а голос его континуума говорит, что мать обязана сжалиться над ним) за все, что ему пришлось выстрадать, и наконец примет его в объятия бесконечной любви. Он не устает ждать ее возвращения и ни за что не станет ухаживать за собой сам. Ведь так он признает свою безнадежность.

Немногим отличается от неряхи и «мученик», который также страдает в укор окружающему, но он делает основной упор на объем своих страданий, которые должны быть зачтены ему впоследствии. Субъекты с горящими глазами стоически шли на сожжение, виселицу или на растерзание львам за самые благородные идеи. Мученики надеялись, что, жертвуя собой, они откроют себе путь к заслуженной любви. Хорошо, что готовые на смерть мученики не могут возвратиться и пожаловаться, что их обманули. Поэтому иллюзия так и продолжает привлекать очередных несчастных, склонных к мученичеству. А причина склонности к такому поведению — всего лишь в том, что мать бурно переживала каждый раз, когда ребенок ушибался.

«Актер» часто ощущает потребность находиться на сцене перед большой аудиторией почитателей, чтобы доказать, что он действительно центр внимания, хотя на самом деле его гложет необоримое сомнение в этом; отсюда его неослабное желание находиться на публике. Болезненное позерство и нарциссизм — еще более отчаянные претензии на внимание, которое безрезультатно стремился получить в свое время ребенок от матери. Часто можно проследить связь между поведением матери и формированием будущего «актера», если мать, стремясь компенсировать свою обделенность, пытается стать центром внимания своего ребенка.

«Вечный студент», бесконечно сдающий экзамены на какой-нибудь диплом, пожизненный обитатель всяческих школ и учебных заведений, облюбовал свою alma mater в качестве приемлемого суррогата матери. Школа больше и стабильнее, чем он сам. Она довольно предсказуемо реагирует на хорошее или плохое поведение. Она защищает от безликого жестокого мира, который чересчур опасен для ранимой и неразвитой психики большого ребенка. Взрослое желание испытать себя и свои способности и, таким образом, продолжить свое развитие, не может реализоваться в неуверенном в себе человеке, вне зависимости от его возраста.

Совершенно отличается от «вечного студента», который находится в положении ребенка по отношению к своей школе (или от бизнесмена, не отрывающегося десятилетиями от «юбки» своей компании), «искатель приключений и завоеватель». Ему привили идею (возможно, это были родители), что путь к своей правильности и признанию идет через осуществление чего-нибудь совершенно грандиозного и уникального: например, восхождение на самую высокую гору или пересечение океана на плоту без весел и со связанными руками. Такое свершение, по его мнению, затмит всех претендентов на внимание. Он уверен, что всегда добьется аплодисментов, если дольше всех продержится на верхушке флагштока, или станет первым европейцем, который ступил на какую-нибудь землю, или пройдет над водопадом по натянутой веревке. Все эти деяния выглядят очень заманчиво, но, конечно, до тех пор, пока они не достигнуты, и искатель приключений вдруг обнаруживает, что покорение очередной вершины ему ничего не дало. Тогда он изобретает себе новый достойный его подвиг, который станет пропуском в правильность.

«Вечный скиталец» живет примерно теми же идеями. Для него всегда «хорошо там, где нас нет», ибо чудесное возвращение в объятия матери невозможно представить в обыденной обстановке здесь и сейчас. Поэтому для него трава всегда зелена на противоположном берегу. И он уверен, что если бы только оказался там... то он точно был бы счастлив.

В соответствии с природой человеческого континуума и миллионами лет опыта стремление человека быть в центре пульсации жизни доказывает, что такой центр существует. По природному замыслу недополучение опыта непременно должно заявить о себе в будущем; только в этом случае такое проявление может послужить стимулом к восполнению упущенного опыта и дальнейшему развитию. Ни доводы разума, ни личный опыт не могут затмить веру в то, что человек должен быть в центре жизни. Мы рвемся вперед, к центру, как и задумано природой, как бы несвоевременно и глупо это ни казалось. Стиль жизни по принципу «если бы только...» в том или ином виде свидетельствует о мощной движущей силе, действующей среди цивилизованных людей.

К сожалению, существуют и такие, также обделенные в детстве, которые переносят свою боль и недовольство на других. Самый очевидный пример невольного страдальца — это ребенок, которого бьют родители, сами пострадавшие и обделенные в детстве.

Профессор С. Генри Кемп, председатель отделения педиатрии Колорадского медицинского центра, изучая 1000 различных семей, обнаружил, что 20% женщин имели трудности в исполнении своих материнских обязанностей. Он утверждает, что многие мамы не очень-то любят своих малышей⁶. Однако он не совсем верно интерпретировал результаты исследования: по его мнению, если так много мам не могут любить своих детей, значит, и материнская любовь как заложенный природой инстинкт, должно быть, просто «миф». Основным итогом его исследования стало следующее утверждение: ошибочно ожидать от каждой матери поведения мадонны, всепрощающей, дающей все необходимое и защищающей своего младенца. А то, что Мастера Древности утверждали, что женщина должна вести себя именно так, по его мнению, лишь их заблуждение и запудривание мозгов публике. Тем не менее результаты его исследования говорят сами за себя. «Все факты указывают на то, что избиваемый в семье ребенок становится в свою очередь родителем, избивающим собственных детей». Среди обстоятельств, вызвавших в родителях такую жестокость, он отметил, что каким-то образом эти люди, будучи детьми, были совершенно лишены материнского внимания и заботы, а также им не попадалось подходящего учителя, друга, любовника, мужа или жены, которые могли бы в какой-то степени заменить мать.

Кемп утверждает, что родитель, лишенный материнского внимания в детстве, не способен любить и заботиться о своем ребенке; напротив, он ждет, что это ребенок должен любить его; он ожидает от ребенка гораздо больше того, на что он способен, а плач малыша воспринимается таким родителем как отторжение. Профессор приводит слова вроде неглупой и образованной матери: «Он плакал, значит, не любил меня, поэтому я его и била».

Трагедия множества женщин в заблуждении, что их потребность в любви должна быть наконец удовлетворена ребенком, который и сам так жаждет любви и внимания. Это немаловажный фактор в страданиях, испытываемых ребенком. Его не только лишают львиной доли необходимых любви и внимания, но и заставляют бороться за них с более взрослым и сильным человеком. Что может быть более ужасным, чем ребенок, своим плачем молящий мать о любви и заботе, и мать, бьющая свое дитя, потому что оно якобы не любит и не обращает на нее внимания в ответ на ее страдания.

В этой игре нет победителей; здесь нет плохих и хороших, а есть лишь сплошь жертвы других жертв.

Обожженный ребенок — более завуалированное выражение обделенности в его родителях. Обычно случаи ожогов у детей относят к разряду несчастных случаев, однако Хелен Л. Мартин, исследователь из ожогового центра Лондонской детской больницы, утверждает обратное. На протяжении семи месяцев она изучила более пятидесяти случаев ожогов и обнаружила, что большинство из них стали результатом «эмоциональных проблем». За исключением пяти случаев, по ее мнению, все остальные произошли из-за конфликтных ситуаций в семье: либо из-за напряжения у матери, либо из-за трений между ребенком и другим членом семьи, либо из-за вражды между взрослыми. Поразительно, но только два случая ожогов имели место, когда ребенок оставался один.

В отличие от тех, что бьют детей, родители, ставшие причиной ожогов у собственных чад, открыто не осуществляют своего желания причинить ребенку боль. В таких родителях пришли во внутренний конфликт их детский гнев и огорчение и родительское стремление к защите и обереганию ребенка. Мать подсознательно использует оружие внутреннего ожидания, что ребенок может обжечься, и, возможно, помогает ему осуществить это ожидание тем, что оставляет кастрюлю с кипящим супом в легкодоступном для ребенка месте. Когда все произошло, несчастная мать может сохранить благонамеренное лицо и в то же время обвинять себя в случившемся, таким образом примиряя внутреннего разъяренного родителя и снедаемого ненавистью и жаждой разрушения ребенка, который также живет в ней.

К тому же около половины женщин в то время, когда произошел несчастный случай, также ощущали недостаток «материнского» внимания и со стороны мужей, отношение к которым женщины описывали как «отчужденное, равнодушное, враждебное». В контрольной группе семей (где несчастные случаи не имели места. — Прим. пер.) одного возраста и со сходной историей жизни Хелен Мартин обнаружила лишь трех женщин, которые имели похожие ощущения по отношению к своим мужьям.

Патологическую тягу к совершению преступлений можно объяснить нежеланием играть по правилам взрослых и трудиться наравне с другими людьми. Заядлый вор, возможно, не способен вынести то, что ему приходится работать за необходимые и желаемые предметы, тогда как ему хочется получить их просто так, задаром, как от матери. Его мало волнует, что ему приходится рисковать чересчур многим, чтобы получить что-либо «бесплатно»; для него важно, что в конечном итоге он заполучит от Матери Вселенной желаемое, ничего не отдавая взамен.

Потребность в наказании, или, как может казаться вору, потребность во внимании к своей персоне, нередко один из аспектов инфантильных взаимоотношений с обществом, у которого вор крадет ценимые в нем вещи, знаки любви.

Эти явления далеко не в новинку для исследователей поведения в цивилизованных обществах, но если рассматривать такие явления с точки зрения искаженного континуума, то они могут приобрести новое значение.

Физическое заболевание, которое можно трактовать как попытку организма обрести равновесие после или во время агрессивного на него нападения, имеет соответственно несколько функций. Одна из них, как было описано ранее, это «нейтрализующее» действие, сравнимое с тем эффектом, которое имеет наказание для облегчения невыносимого чувства вины.

В моменты особой потребности в эмоциональной поддержке континуум может вызвать у нас физическое заболевание, подразумевающее, что другие возьмут на себя уход за больным, уход и заботу, которую трудно получить здоровому взрослому. Этот уход могут осуществлять как члены семьи, друзья, так и больница. Больница хоть и кажется чем-то безликим, на самом деле ставит пациента в положение ребенка. Она может быть недоукомплектована персоналом или лечить по старинке, однако больница берет на себя ответственность за кормление, а также принимает за него все решения, что так похоже на отношение к нему в свое время равнодушной матери. Возможно, в больнице пациент не получит всего необходимого, но это самый легкодоступный из возможных вариантов.

В Лоебском центре по уходу и реабилитации при Монтефьерской больнице, расположенной в Нью-Йорке, было сделано несколько открытий, вполне объяснимых с точки зрения континуума. В 1966 году центр заявил, что ему удалось снизить процент повторного приема на лечение на 80%, применяя метод «полного принятия» и поощряя пациентов рассказывать о своих проблемах. Директор и соучредитель центра медсестра Лидия Холл утверждала, что медицинский уход в центре был максимально приближен к уходу матери за новорожденным ребенком. «Мы незамедлительно удовлетворяем потребности и требования пациентов, какими бы пустячными они нам ни казались», — говорила она.

В словах помощника директора центра Женроз Альфано явно прослеживается утверждение, что под воздействием стресса человек отбрасывается на младенческий эмоциональный уровень: «Многие люди заболевают лишь из-за того, что не могут справиться с жизненными ситуациями. Но когда они учатся выпутываться из своих проблем самостоятельно, им уже болеть незачем».

Конечно, перед тем как заболеть, большинство пациентов тем или иным способом пытались самостоятельно справиться со своими трудностями, но когда становилось ясно, что это уже для них слишком, им требовалась поддержка со стороны. Используя метод «материнской заботы», центр обнаружил, что пациенты идут на поправку гораздо быстрее. По данным Лидии Холл, переломы бедренной кости (часто встречающаяся травма) заживают в два раза быстрее, чем у пациентов в удовлетворительном состоянии, которых лечат обычным способом. Обычно после инфаркта пациенты вылеживаются в постели три недели, но, по словам кардиолога Иры Рубин, пациенты центра успешно встают на ноги уже после второй недели.

«Если взять находящегося в социальной изоляции престарелого человека и окружить его неравнодушными людьми, кому , бы он мог излить душу и рассказать о семейных неурядицах, то в результате этот человек гораздо быстрее возвращает свой мышечный тонус», — говорит Ира Рубин.

В центре было проведено исследование, для этого наугад выбрали 250 пациентов, из них за период в 12 месяцев лишь 3,6% были повторно приняты на лечение; если сравнивать с пациентами, получающими медицинский уход на дому, то повторно лечившихся стало уже 18%. Эти данные служат свидетельством того, что уход, сходный с материнским, лучше восполняют эмоциональные бреши, которые, собственно, и привели человека в больницу. Удовлетворение недостатка в положительных эмоциях устраняет потребность быть зависимым и придает силы для возвращения к своему нормальному ритму жизни.

Если провести исследование, то наверняка выяснится, что самым непосредственным проявлением обделенности в опыте «ручного периода» является зависимость от наркотиков, таких как героин. Только исследование может установить точную связь между обделенностью и тягой к алкоголю, табаку, азартным играм, успокоительным и снотворным таблеткам или же к обгрызанию ногтей. Когда же такие связи будут установлены научным путем, многие из них можно объяснить с позиции континуума.

Но для простоты рассмотрим только зависимость от героина. Героин вызывает быстрое привыкание, организм требует все большую дозу, а также по мере употребления эффект постоянно уменьшается. Так, все большие дозы наркотика производят все меньший желаемый эффект. По мере привыкания наркоман уже употребляет героин не столько для того, чтобы испытать «кайф», сколько для избежания симптомов «ломки». Пытаясь все же словить свой «кайф», наркоман может не рассчитать дозу. И тогда передозировка. Смерть.

Но чаще наркоманы добровольно подвергают себя мучениям «ломки», чтобы «очиститься» и освободить себя от необходимости постоянно увеличивать дозу героина. Они снова и снова освобождаются от физической зависимости не только для того, чтобы успешно бороться с «ломкой», но и иметь возможность снова ловить свой «кайф». Таким образом, в основном наркоман страдает от отказа от героина наперекор яростным требованиям организма, вопреки боли и невыносимым мучениям «ломки» для того, чтобы заново получать «кайф». Он заранее знает, что рано или поздно ему снова придется пройти через семь кругов ада, но его это совсем не отпугивает.

Но почему? Если они могут избавиться от своей зависимости, то зачем снова привыкать к наркотику? Что же такое этот «кайф», чем он так привлекателен, что даже просто воспоминания о нем вынуждают сотни тысяч людей отказываться от наркотика, снова привыкать, играть со смертью, воровать, заниматься проституцией, бросать дом и семью и все, что им было дорого?

По моему мнению, эту роковую тягу к «кайфу» так и не поняли до конца. Ее постоянно путают с физической зависимостью от наркотика, вызванной химическим дисбалансом в организме, которая вынуждает не только продолжать употребление, но и увеличивать дозы. Но как только человек отказался от приема героина и последние следы его были выведены организмом, химический баланс восстановлен и физическая зависимость исчезла. Остались лишь воспоминания, навсегда запечатлевшие былые ощущения от наркотика.

Двадцатичетырехлетний наркоман пытается объяснить это. Вот его слова:

«Дольше всего по своей воле я продержался без наркотиков тогда, когда умер от передозировки мой старший брат. Тогда мне больше не хотелось продолжать. Думаю, меня хватило где-то на две-три недели. Тогда мне казалось, что из-за брата я действительно завязал. Но однажды я не удержался из-за второго своего брата. Я увидел его на углу улицы. На нем лица не было. Ему было явно совсем худо. У меня-то все было замечательно, я был весь разодетый и довольный жизнью. А ему было плохо. Тогда я спросил его: «Чего бы тебе хотелось больше всего? Какое твое самое заветное желание?» И он ответил: «Две дозы». Тогда я дал ему шесть долларов. Я знал, куда он сейчас пойдет и что будет делать, и какие ощущения испытает.

Должно быть, я уже прочно запал на «кайф».

Я посмотрел на брата. Он знал, о чем я думаю, и пожал плечами, как бы говоря мне: «А мне все равно». Тогда я сказал парнишке: «Слушай, вот еще шесть долларов. Возьми еще две». Потом мы закрылись в ванной в одном отеле. Сначала ввели дозу брату, потому что он был болен. Он уже ловил «кайф», тогда я набрал в шприц себе. И вот я сидел с этой дрянью в руке и все думал об умершем старшем брате. Мне не хотелось колоться из-за того, что произошло с ним. Тогда я мысленно сказал ему: «Надеюсь, ты все поймешь. Ты же знаешь, что это такое».

Он думал, что старший брат простит его за то, что даже его смерть не поборола тяги к «кайфу». Старший брат и сам испытывал его и должен понимать, что все, что остается, — это вернуться к игле. Память об удивительном ощущении уже засела в его уме, как он сам выразился: прочно запал на «кайф». Но почему так происходит? В его словах звучат лишь смутные намеки. Какая часть человеческого разума решает пожертвовать ради наркотика всем, чем только возможно?

Другой наркоман объясняет это так. Он говорит, что людям для счастья нужно множество разных вещей: любовь, деньги, власть, жена, дети, внешность, статус, одежда, красивый дом, да и мало ли что, а наркоману нужно одно, все его потребности можно удовлетворить одним махом — наркотиком.

Это чувство «кайфа» обычно считают чем-то причудливым и странным, не имеющим ничего общего с ощущениями в нормальной жизни и никак не соотносящимся с человеческой личностью. Про наркоманов лишь говорят, что они жалкие, слабые, незрелые, безответственные. Однако это не объясняет, почему же наркотик привлекателен настолько, что может перевесить все другие блага цивилизации, к которым жалкая личность могла бы иметь некоторую слабость. Жизнь героинового наркомана, мягко говоря, не из легких, поэтому было бы неправильно сбрасывать его со счетов как слабовольного недотепу. Остается только четко понять разницу между временно «чистым» человеком, склонным снова сесть на иглу, и тем, кто никогда не пробовал наркотиков.

Одна девушка-наркоманка, когда ее спросили, смотрела ли она на проходящих по улице нормальных девушек, перебила: «Завидовала ли я им? Да. Каждый день. Потому что они не знают того, что знаю я. Я бы не смогла быть такой же нормальной, как они. Однажды я пыталась, но когда я опять укололась, то один укол перечеркнул все мои старания, потому что только в тот момент я все понимала, я знала». Но и она не смогла ясно выразиться и описать, а лишь намекнула на это важнейшее чувство. «Я знала, что значит быть на вершине счастья. Я знала, что чувствуешь, накачавшись наркотиками. Не в первый раз я заставила себя отказаться от привычки, а это была самая вредная из тех, с какими мне приходилось бороться. И я отказалась от нее, черт побери, только по собственной воле. Но все равно вернулась к наркотикам».

После того, что пережила эта девушка, ее нельзя назвать слабовольной, а пережила она немало: отказ от наркотика даже без перехода на более мягкий, типа метадона; при этом она не находилась в тюрьме или больнице, где наркотики просто недоступны и, следовательно, не создают соблазн начать снова. Но чего она не смогла сделать — это забыть о том, что она узнала, забыть о том, чего не знает обычная девушка, забыть о том... что такое «кайф».

Мне кажется, было бы наивным полагать, что те, кто не знает, что открывается наркоману, повели бы себя иначе, чем он, если бы узнали о чувстве «кайфа». Существует множество случаев возникновения точно такой же зависимости у «нормального» человека, которому в больнице был прописан морфий в качестве обезболивания в случаях тяжелых заболеваний. Человек становился морфинистом, совершал преступления, чтобы как-то поддержать свою привычку без помощи медицины. Семья и дом не имеют достаточной силы и ценности, чтобы противостоять этому необъяснимому влечению к наркотикам. Дальше все идет по накатанной колее.

Психиатры, долгое время изучающие жизнь наркоманов, говорят, что у большинства из них наблюдается обостренный нарциссизм и что их увлечение героином — это внешнее проявление более глубоко сидящей озабоченности собственной персоной. Их детские желания также принимают и иные формы. Наркоманы демонстрируют присущие взрослому человеку невероятную хитрость и выдержку при добыче героина, но как только наркотик у них в руках, этих их качеств как не бывало. Они очень неосмотрительны и уязвимы для полиции — их притоны у всех на виду, они неоправданно рискуют своей жизнью и свободой, но неизменно списывают свой арест на то, что их кто-то заложил, или на другие обстоятельства.

Замечено, что основной эмоциональной чертой наркомана является огромное нежелание брать на себя ответственность за свою жизнь. По рассказам одного психиатра, когда его пациентка-наркоманка увидела другого пациента, подключенного к аппарату искусственного дыхания, она пришла в негодование и потребовала себе такой же аппарат.

Похоже, что то чувство, которое дает героин, очень сходно с ощущениями, которые испытывает ребенок на руках у матери. Долгие и бесцельные поиски чего-то необъяснимого и беспредметного заканчиваются, как только героиновый наркоман вводит свою дозу и испытывает искомое ощущение. Теперь он знает, как достичь этого чувства, и другие способы его достижения, которыми пользуются все остальные, наркомана уже не привлекают. Наверное, именно это и значили слова девушки-наркоманки: «...когда я опять укололась, то один укол перечеркнул все мои старания, потому что только в тот момент я все понимала, я знала». Она говорит о своих «стараниях» найти другие способы достижения этого чувства в обход наркотиков. На самом деле «другие способы» — это блуждание в потемках, на ощупь; длинный путь, ведущий в тупик, но мы кладем жизнь, чтобы пройти этот путь и ничего не найти в конце. «Чистый» человек не осознает непосредственной цели его поисков и поэтому более или менее спокойно блуждает в лабиринте своих иллюзий, думая, что идет в правильном направлении. Попутно он находит маленькие радости жизни и частично ими удовлетворяется. Но наркоман знает, где искать, где можно заполучить все сразу, так же как и ребенок получает все желаемое на руках своей матери; и наркоман не может удержаться и возвращается к своему кайфу, измученный чувством вины, затравленный, изможденный и больной, возвращается к тому, что на самом деле по праву принадлежит ему от рождения. Никакие опасности, наполняющие жизнь наркомана, и даже смерть не могут отвратить его от удовлетворения своей жизненной потребности. Личность наркомана, сконцентрированная на героине, отбрасывает последние остатки зрелости, которые ей удалось достигнуть, и остается на уровне ребенка, где его континуум был прерван.

Большинство наркоманов, если им удалось выжить, рано или поздно прекращают употреблять наркотики, предположительно из-за того, что под воздействием героина им удалось восполнить недостаток опыта «ручного периода» и они наконец эмоционально готовы к получению опыта другого родя, совсем как ребенок екуана готов к тому же в возрасте одного года. Трудно как-то иначе объяснить такой резкий разрыв с наркотиками, но факт остается фактом: среди старших поколений наркоманов практически нет, и совсем не потому, что все они умерли.

Бесполезно даже пытаться угадать, какую часть упущенного опыта «ручного периода», который длится от шести до восьми месяцев, нужно воспроизвести, чтобы пациент мог свободно перейти на следующий эмоциональный уровень. Возможно, исследования покажут, что лечение, описанное в послесловии, может и заменить употребление наркотиков. Если да, то наркоман лишь кажется больным, так как болезнь, наблюдающаяся у всех, у него просто всплыла на поверхность; для борьбы со своим недугом он избрал смертельно опасный наркотик, заменяющий опыт на руках у матери. Они могут больше нас нуждаться в лечении, но, возможно, когда-нибудь мы поймем, что это единственное отличие между ними и большинством из нас.

Однажды я увидела воскресную вечернюю телевизионную программу, где шли ожесточенные дебаты о нравственности. В них участвовали священники, гуманисты-атеисты и молодой человек хипповатого вида, который выступал за легализацию гашиша как первого средства в оздоровлении общества. Там выступала монашка и пара писателей, у которых также были собственные взгляды на правильное поведение человека. Мне показалось, что, несмотря на разногласия и тот пыл, с которым они отстаивали свои мнения, в позициях всех участников было больше сходств, чем различий. Все они были сторонниками той или иной жесткой линии. Все они были по-своему идеалистами. Одни стояли за ужесточение дисциплины и введение всяческих ограничений, другие — за большую свободу, но все они хотели улучшения условий для человека. Они все были ищущими, живущими по принципу «если бы только...», различались лишь те варианты, которые могут следовать после их «если бы...».

Мне кажется, что то, что мы называем «нравственностью», есть чувство континуума в различных его проявлениях. Мы все хотим, чтобы устройство общества отвечало потребностям человека-животного, при этом не слишком ограничивая нашу свободу и оставляя за нами право выбора поведения в пределах, гарантирующих благополучное существование. Эти люди, принадлежащие к «прогрессивному» обществу, далеко ушедшему от континуума, пытались найти путь к устойчивому счастливому состоянию человека, к состоянию, достигаемому обществами континуума путем долгой социальной эволюции.

Существуют два основных фактора, формирующих наше ощущение дискомфорта и неадекватности. Один из них — это чувство континуума, которое действует как мерило, определяющее соответствие (или несоответствие) происходящего ожиданиям индивида; другой — еще более древний, лежащий в глубине подсознания.

В любой мифологии есть положение, что когда-то люди были безмятежны и спокойны, затем утратили это чувство, но когда-нибудь могут обрести его вновь.

Тот факт, что все человечество утеряло беззаботность и спокойствие, нельзя списывать лишь на потерю человеком своего места в континууме в раннем детстве и недостатком соответствующего обращения и окружения. Даже у расслабленных и веселых екуана, получивших сполна ожидаемый опыт, существуют мифы о грехопадении человека и утверждение, что с тех пор люди так и живут вне состояния благодати. Но их мифология все же оставляет человеку надежду вернуть потерянный рай при помощи ритуалов, традиций и жизни после смерти. Описание подробностей обретения рая выходит за рамки темы этой книги. Здесь важно отметить общую для мифологических систем различных культур структуру. Похоже, просто родиться человеком уже достаточно, чтобы у него присутствовали внутренние желания и стремления, для толкования которых и необходимы мифологические объяснения и обещания.

Может показаться, что за сотни миллионов лет, прошедшие до того, как наши предки развили у себя интеллект, способный размышлять на тревожные темы смерти и смысла жизни, человек действительно жил в абсолютной безмятежности, жил лишь только настоящим. Как и любое другое животное, он мог наслаждаться способностью не волноваться и не переживать. Конечно, и зверям приходится терпеть различные лишения, голод, раны, страхи, но то, что постигло человека — потеря состояния безмятежности, — везде трактуется как сделанный им неправильный выбор. Однако, как мне кажется, выбор, даже неправильный, может сделать существо с разумом, достаточно развитым для того, чтобы принимать решения о выборе. Потеря спокойствия становится возможной лишь с достаточным развитием способности делать выбор. Человек обрел возможность выбирать, но потерял радость невинности (то есть невозможность сделать неправильный выбор). Потеря невинности заключается не в том, что человек сделал неправильный выбор, а вообще в способности выбирать. Нетрудно представить, что эти сотни миллионов лет невинности, в которой существовали наши предки, наложили такой отпечаток на наши долгосрочные ожидания, что нам все кажется, что безмятежность, спутница невинности, может быть каким-то образом обретена нами вновь. Мы наслаждались безмятежностью в утробе матери и потеряли ее в детстве, когда научились думать. Это ощущение, кажется, где-то совсем близко, его можно вот-вот вспомнить, обрести вновь, но оно снова ускользает и пропадает в суете мыслей, А в моменты просветления или сексуального экстаза нам чудится, что мы уже в нем, мы вспомнили... но экстаз прошел, всплывают осознание прошлого и будущего, воспоминания и утверждения, которые рушат хрупкое чувство настоящего, простое и прекрасное ощущение «я есть».

В погоне за этим незамутненным ощущением собственного бытия, «таковости» всего окружающего, восприятием мира без необходимости выбора и сравнений таким, какой он есть, человек придумал ритуалы и системы, с помощью которых можно остановить процесс мышления. Он изобрел способы, как обуздать непрерывный галоп мыслей, погрузиться в мир и просто быть. Человек стал тренировать свое сознание с помощью сосредоточения на ощущении пустоты, каком-либо предмете или слове, молитве или упражнении. Он, причиняя себе физическую боль и неудобства, пытается отвлечь ум от постоянной работы, отбросить предрассудки и вернуться в настоящее.

Обычно этот процесс «недумания» называют медитацией. Медитация является основным методом многих духовных школ, которые пытаются повысить уровень спокойствия. Часто в медитациях используют повторение мантры — определенного слова или предложения, которая вытесняет ассоциативное мышление — продукт разума. Когда поток мыслей замедляется и вовсе останавливается, физическое состояние человека меняется и в некотором роде напоминает состояние младенца. Дыхание становится поверхностным, и, по данным недавних исследований, мозг начинает излучать особые волны, не свойственные взрослому ни в состоянии сна, ни во время бодрствования.

Те, кто регулярно занимается медитацией, отмечают очевидное повышение уровня безмятежности, иногда называемой духовностью, которая благотворно влияет на другие стороны их жизни, даже те, в которых человек не делает усилий сдержать поток мыслей. Как и в случае с людьми цивилизации, обделенными опытом «ручного периода», занимающиеся медитацией пытаются восполнить недостаток опыта путем воспроизведения в себе недополученных ощущений ребенка на руках у матери, ощущений, которых также возможно достичь, принимая наркотики. Наиболее обделенные люди западных культур потратят немало времени, чтобы выбрать медитацию для достижения состояния «правильности» годовалого ребенка, живущего по законам континуума. Этим людям понадобится несравнимо больше времени для восстановления своей безмятежности, чем представителям других культур, где дети гораздо дольше находятся на руках у матерей.

Представители азиатских культур в основном меньше страдают от недостатка правильного младенческого опыта, чем европейцы, и обладают значительно большим внутренним спокойствием. Если они последуют одной из своих школ духовного развития, будь то дзен, йога, медитация или что-то еще, то намного быстрее начнут добиваться успехов в восстановлении полного душевного спокойствия, потерянного из-за утраты человеком своей животной невинности. Наиболее насущные детские потребности должны быть удовлетворены в первую очередь, но время и упорство действительно позволяют им достигать все более мирных состояний, вплоть до простого, невозмутимого состояния, которое делает их невосприимчивыми к заботам, продолжающим волновать остальных людей. Мудрецы, святые, или гуру, — это мужчины и женщины, освободившиеся от власти своего мыслительного процесса; они не наделяют окружающие их предметы и события относительной важностью, которой наделяем их мы.

В то время, когда я с ними познакомилась, многие индейцы санема, даже больше, чем соседние екуана, были активно вовлечены в культивирование большего спокойствия, или духовности. Их метод включает использование время от времени галлюциногенов, но в основном заключается в пении. Пение начинается с повторения одной короткой музыкальной фразы из трех-четырех слогов и продолжается безо всякого напряжения, как мантра, до тех пор, пока не начинает изменяться и усложняться (добавляются новые ноты и слоги) безо всякого сознательного усилия со стороны певца. Опытные певцы, как и люди, продвинувшиеся в медитации, каждый раз быстро находят путь к расслаблению, и переход от мышления к созерцанию происходит легко. Новички же должны быть настороже, чтобы не прилагать усилия и не допускать вмешательства интеллекта, и возвращаются к исходной фразе каждый раз, когда ум вносит какую-то мысль, нарушающую полностью свободные изменения в пении.

Так как санема, подобно екуана, не обделены ожидаемым ими обращением в младенчестве, они изначально уже стоят значительно дальше нас на пути к спокойствию. Обладая зрелой личностью, крепко укоренившейся в чувстве собственной правоты, санема, часто достигающий продолжительного состояния безмерного блаженства младенца, может развить свободу от остаточных действий интеллекта намного быстрее и эффективнее,

чем мы.

Я быстро научилась достаточно точно определять, кто из группы санема был шаманом, по особому выражению их лиц. Именно такие просветленные люди обычно становятся шаманами.

Связь между безмятежным состоянием продвинутого певца и силами, которыми он может обладать как шаман, сложна и таинственна. То немногое, что я об этом знаю, не имеет отношения к нашему вопросу. Имеет отношение степень благополучия, которой они достигают, и почему они ее достигают.

Ритуал — это еще одна форма освобождения от бремени принятия решений. Речь и действия выполняются с использованием ума и тела в заранее заданной последовательности. Нервная система занята действием и восприятием, но при этом не нужно думать и делать выбор. Человек находится в положении младенца или другого вида животных. Во время ритуала, особенно если человек исполняет активную роль, например, танцует или поет, организм управляется силами намного более древними, чем интеллект. Интеллект бездействует; он прекращает свой бесконечный галоп от ассоциации к ассоциации, от догадки к догадке, от решения к решению. Покой освежает не только разум, но и всю нервную систему. Он добавляет еще крупицу спокойствия в противовес беспокойству, возникающему вместе с мыслью.

Повторение с давних пор широко использовалось с той же целью. Будь то мерный бой барабана, монотонное пение слога, одурманивающие, выключающие разум ритмы дискотеки (особенно если танцуешь до упада) или пятьдесят раз произнесенная «Отче наш», человек становится «чище». Возбуждение отступает, и воцаряется спокойствие. Сидящему внутри нас томящемуся младенцу на время становится легче, восполняется очередная крупица пропущенного опыта. Для тех же, в ком осталась только ностальгия по животной невинности, наступает успокоение и в этом. Все, кто на время передает власть из рук интеллекта в руки существования, незамутненного мыслью, делают шаг в направлении большего благополучия.

Глава шестая