Книга первая над законом глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
жүктеу/скачать 3.05 Mb.
|
Глава 15Милкен только что заключил самую невыгодную сделку в своей карьере. Романе и Бэрд изумлялись повороту событий, пытаясь понять, на что рассчитывает Милкен, действуя подобным образом. Возможно, Милкен как трейдер просто полагал, что извлечет наибольшую выгоду, проигнорировав конечный срок. Тот факт, что предельный срок прошел, вызвал у обоих обвинителей чувство облегчения. Прежде их беспокоило, что сделка о признании вины слишком снисходительна, и в то утро они договорились, что по истечении срока предложение будет аннулировано. Пересматривать его они не собирались. Вместе с тем о звонке Лаймена они не рассказали никому, даже сослуживцам, а Лаймен со своей стороны не сообщил о нем окружению Милкена. Когда примерно в 5.15 наконец началась пресс-конференция, Романе объявил, что Милкен привлечен к суду по обвинительному акту из 98 пунктов, включая обвинения на основании RICO. Он отметил, что сумма залога является крупнейшей из всех когда-либо затребованных государственным обвинением от отдельного обвиняемого. Милкен, следуя договоренности с Джозефом, ушел в отпуск и сделал следующее заявление: «В Америке предъявление обвинения означает начало юридического процесса, а не его конец. После почти двух с половиной лет отрывочных и зачастую недостоверных сообщений о ходе расследования я намерен представить все известные мне факты на публичное и беспристрастное рассмотрение. Я заявлю о своей невиновности и буду энергично ее отстаивать. Я убежден, что в конечном итоге буду оправдан». Милкен заявил о своей невиновности через две недели, тайно войдя в здание Манхэттенского федерального суда за три часа до запланированного предъявления обвинения. Это была его первая встреча с судьей, которой поручили вести его дело, – Кимбой Вуд, недавно назначенной Рейганом. Молодая женщина с длинными, ниспадающими на плечи темными волосами, она отличалась мягкими манерами и живым умом. Ничто в ее послужном списке не говорило о том, каков будет ее подход к громкому делу о мошенничестве с ценными бумагами. Милкен, загорелый и внешне спокойный, даже расслабленный, стоял между Лайменом и Флюменбаумом перед судьей Вуд. Его жена Лори сидела с Сэндлером сзади, на первой скамье, среди заполнившей до отказа зал суда многосотенной толпы, состоящей преимущественно из репортеров. «Как вы себя чувствуете, в физическом отношении?» – спросила судья Вуд. «Хорошо, ваша честь», – ответил Милкен. «Находитесь ли вы под наблюдением терапевта или психиатра?» «Нет, ваша честь», – ответил он. И действительно, адвокаты Милкена считали, что по сравнению с несколькими предыдущими неделями его душевное состояние заметно улучшилось. В какой-то мере облегчение принес сам факт предъявления обвинения, особенно в силу того, что последнее по-прежнему в значительной степени основывалось на утверждениях Боски. Милкен вновь обрел уверенность в том, что он победит в суде. «Что вы желаете заявить суду?» – спросила судья Вуд. «Невиновен, ваша честь», – твердо ответил Милкен. Теперь Милкен в полной мере испытал на себе ту дурную славу, что в свое время выпала на долю Боски. Когда он вышел из здания суда и поспешил к ожидавшему его лимузину, фаланге нью-йоркских полицейских в касках пришлось сдерживать толпы зевак и телевизионщиков. Сотни его сторонников были одеты в футболки и бейсбольные кепки с надписью: «МАЙК МИЛКЕН, МЫ ВЕРИМ В ТЕБЯ». Основные клиенты Милкена развернули беспрецедентную по своим масштабам кампанию в поддержку обвиняемого в уголовных преступлениях: они выкупили в «Уолл-стрит джорнэл», «Нью-Йорк Таймс» и ряде других газет целые страницы под пропагандистские объявления с этим лозунгом. Однако лживость промилкеновской «пиар»-пропаганды становилась все более очевидной. Привлечение Милкена к суду повлекло за собой новую волну свидетелей, заключивших сделки с государственным обвинением. Наибольшую пользу из них принес, надо полагать, Дэвид Соломон, который дал исчерпывающие показания о своих махинациях на пару с Милкеном в случаях с Finsbury и MacPherson и о других преступлениях. Рид Хармон – еще один служащий отдела в Беверли-Хиллз, вовлеченный в операции Боски, – был защищен иммунитетом и тоже дал показания. Операции Милкена с Columbia Savings and Loan, включая противозаконные сделки ради налоговых послаблений, стали предметом интенсивного расследования. В марте 1989 года состоялся первый судебный процесс по делу, возбужденному на основании показаний Ливайна и Боски, – суд над Лайзой Джонс, обвиняемой в лжесвидетельстве. Линия защиты, выстроенная ее адвокатом Брайаном О'Нилом, не содержала, по большому счету, ничего, кроме попытки вызвать у присяжных заседателей сочувствие к молодой женщине, некогда убежавшей из дома. Джонс заняла место для дачи свидетельских показаний и, плача, сказала присяжным следующее: «На заседании большого жюри мне стало страшно… Я думаю, что я отвечала на вопросы неправильно просто потому, что не помнила, как все было на самом деле». Суду присяжных потребовалось всего четыре часа, чтобы признать Джонс виновной по всем пунктам: пяти – в лжесвидетельстве и двум – в препятствовании отправлению правосудия. При чтении вердикта Джонс рыдала. В комментарии, явно адресованном другим, потенциальным свидетелям, Романе, в частности, сказал, что государственные обвинители относятся к лжесвидетельству «очень серьезно». Предстояло, однако, намного более важное разбирательство – суд над Риганом и сообвиняемыми по делу PrincetonNewport. Прежде сторонники Милкена часто говорили, что они не думают, что присяжные смогут понять столь сложные финансовые дела. Судебный процесс начался в июне, длился пять недель, и даваемые на нем показания зачастую были утомительными и трудными для понимания. Присяжные прослушали дюжины пленок, изъятых во время облавы на штаб-квартиру Princeton-Newport. Свидетелями на процессе были уволенный из фирмы Уилл Хейл и, что имело более важные последствия, Фред Джозеф. Как свидетель обвинения в федеральном суде Джозеф разъяснил правила внутреннего распорядка Drexel, запрещавшие торговать ценными бумагами клиентов. Присяжные совещались всего лишь два дня – относительно малый промежуток времени, учитывая сложность 64 самостоятельных пунктов обвинительного акта. Подсудимые увидели в этом признак того, что их оправдают; Джеймс Риган же никогда и не сомневался, что никакой суд присяжных не признает его виновным. Как сказал в своем заключительном слове Картушелло, подсудимые были, помимо всего прочего, виновны в «высокомерной убежденности в том, что все настолько запутанно и специфично, что никто не сможет свести разрозненные факты воедино». 31 июля, когда присяжные заседатели вернулись в зал суда, Зарзеки, один из главных фигурантов по делу, широко улыбнулся и показал зрителям большие пальцы рук. Приподнятое настроение улетучилось, как дым, когда старшина присяжных вынес вердикт: подсудимые признаны виновными по 63 из 64 пунктов. Жены многих подсудимых плакали. В офисе Robinson, Lake царило уныние. Больше всех расстроен вердиктом был, по-видимому, Кен Лерер, который с особенной горячностью предсказывал оправдание или, в худшем случае, отсутствие единогласия присяжных[102]. Однако вердикт о виновности нескольких соподсудимых не принес обвинителям немедленного прорыва, на который они надеялись. Несмотря на усиление давления со стороны прокуратуры, Ньюберг и Риган, двое подсудимых, которые, надо полагать, могли сообщить обвинителям ценные сведения о Милкене и Фримене, по-прежнему отказывались давать показания. Упорное нежелание Ригана сотрудничать с обвинением означало, что почти все направления расследования по делу Фримена исчерпаны. Картушелло и Макинэни продвигались вперед с огромным трудом. Никто из Goldman, Sachs не «нарушал строй», что в какой-то мере являлось отражением той господствовавшей в фирме слепой преданности ее интересам в ущерб интересам отдельных партнеров, которая в свое время стала ее доминантой на поколения вперед. Ухватившись за статью в «Джорнэл», обвинители стали разрабатывать версию о Beatrice, допросив «Кролика» Ласкера на предмет его звонка Фримену. Ласкер заявил, что ничего об этом не помнит. Все более теряя надежду на успех, обвинители дошли до того, что предложили Тейбору судебный иммунитет в обмен на любые показания, способные обеспечить прогресс в деле Фримена. Но Тейбор, чувствуя, что следствие толчется на месте, отказался. Про Уигтона, можно сказать, забыли. Живя во Флориде, вдали от основных событий, Сигел все более отчаянно жаждал вынесения приговора. Фримен, Goldman, Sachs и Drexel наняли частного детектива Джулза Кролла, и его сыщики тайно следили буквально за каждым шагом Сигела. Однажды, когда Сигел работал над созданием компьютерного лагеря для детей в Джэксонвилле, ему позвонили. Звонивший представился как «Фил Спенс», нештатный корреспондент Ассошиэйтед Пресс. Он сообщил бизнесмену, что работает над материалом о «взаимоотношениях Боски и Мартина Сигела». Он спросил Сигела, нет ли у него «тайной доли в компании этого человека. Когда „Фил“ отказался дать о себе дополнительную информацию или оставить номер телефона, Сигел дал отбой. После этого он отказался от участия в компьютерном проекте. Сигел и Ракофф пожаловались Картушелло, который занялся этим делом и выяснил, что в АП нет никакого Фила Спенса. На самом деле звонивший был оперативником Кролла. Он же обзвонил всех бывших соседей Сигела в Коннектикуте. Когда Сигел навещал одного из своих друзей в Нью-Йорке, «Фил» позвонил и ему. «Я знаю, что вы прячете деньги Марти Сигела, – начал он. – Нам это известно». Позднее на квартиру к этому другу Сигела пришел мужчина, который отрекомендовался детективом нью-йоркской полиции и показал полицейский значок. Друг позволил ему войти, и тот осмотрел квартиру. Позднее друг позвонил в полицию и узнал, что такого детектива не существует. По номерному знаку на автомобиле этого человека федеральная прокуратура установила, что его владельцем является детектив из агентства Kroll Associates. Сотрудники прокуратуры так разозлились, что пригрозили предъявить Кроллу обвинения в препятствовании отправлению правосудия и причинении беспокойства свидетелю по делу федеральной юрисдикции. Кролл пообещал оставить Сигела в покое. Потом, однако, его оперативники принялись названивать родителям из группы договорившихся по очереди подвозить детей друг друга до школы и обратно, куда входили и Сигелы. Один сыщик подкупил 16 летнюю приходящую няню Сигелов: он дал ей 50 долларов и спросил, платит ли ей Сигел наличными и не заставала ли она его за курением марихуаны. Сигелов постоянно третировали телефонными звонками посреди ночи; им пришлось трижды менять номер. Обвинители снова предупредили Кролла, и инциденты прекратились. Хотя усилия сыскного агентства Кролла, обошедшиеся нанимателям в 1,5 млн. долларов, изрядно потрепали Сигелу нервы, их результаты оказались до смешного мизерными. Сигел, однако, хотел знать, как долго еще будет продолжаться организованная травля, которая отнюдь не ограничилась историей с частными детективами. Каждый раз, когда в печати упоминалось дело Фримена, Сигела пригвождали к позорному столбу как лжеца. В январе он встретился в Нью-Йорке с Бэрдом и едва не молил его о вынесении приговора. Бэрд вновь уговорил его потерпеть. Регулярно встречаясь с государственными обвинителями, адвокаты Фримена – Роберт Б. Фиск-младший из Davis Polk and Wardwell, Пол Кёрран из Кауе, Scholer и Педовиц, представлявший интересы Goldman, Sachs, – добились определенного успеха. В отличие от адвокатов Милкена они никогда не утверждали, что их клиент невиновен. Они никогда не оскорбляли интеллект и здравый смысл обвинителей заявлениями, что все, что говорит Сигел, – ложь, или что Фримен – национальное достояние. Вместо этого они представили объемистое исследование, в котором были указаны возможные альтернативные источники информации о торговых операциях Фримена и Сигела. Они не утверждали, что эти источники действительно существуют; они просто подчеркивали, что защита может возбудить сомнения у любых присяжных. При этом они исходили из того реального обстоятельства, что доказать причастность профессионального арбитражера к инсайдерской торговле даже при наличии такого сотрудничающего свидетеля, как Сигел, – задача не из простых. И все же Бэрд и его коллеги были готовы передать дело в суд присяжных. Они считали, что могут положиться на убедительность показаний Сигела и подкрепляющих документальных доказательств. Затем наконец произошел долгожданный прорыв. В последней попытке получить подтверждение показаниям Сигела обвинители защитили иммунитетом Фрэнка Брозенса, одного из главных помощников Фримена в арбитражном Отделе Goldman, Sachs, и вызвали его на заседание большого жюри по делу Фримена. Поначалу Брозенс не сообщал ничего нового или полезного. В какой-то момент, почти смирившись с неудачей, Макинэни спросил его: «Помните ли вы еще что-нибудь, о чем вы могли бы нам рассказать» Брозенс как-то сконфуженно замялся и спросил, может ли он посоветоваться со своим адвокатом. Был объявлен короткий перерыв. Когда Брозенс вернулся, он ответил: «Да». К изумлению обвинителей, он признал, что Фримен звонил Сигелу в период работы над сделкой с Beatrice. Фримен, не сдержавшись, повторил фразу Сигела, подтвердившую информацию «Кролика» Ласкера: «У вашего кролика отличный нюх». Это, как оказалось, было крайне опрометчиво с его стороны. Обвинители наконец получили хоть какое-то подтверждение. Конечный же результат превзошел все их ожидания. Брозенс был немедленно опрошен адвокатами Goldman, Sachs и Фримена и повторил свое дискредитирующее признание. Адвокатов охватила тревога. Ознакомившись более года тому назад со статьей в «Уолл-стрит джорнэл», где приводилась вышеупомянутая фраза Сигела, они предположили, что «Джорнэл» получила эту информацию от государственных обвинителей, пытавшихся таким образом оказать давление на Фримена. Это, по их мнению, означало, что у обвинителей наверняка есть источник информации – возможно, Сигел, – который рассказал им про разговор с Фрименом. На самом же деле обвинители не спрашивали у Сигела о цитате со словом «кролик» до июня 1989 года, когда он снова предстал перед большим жюри. Когда его попросили рассказать про случай с Beatrice и прокомментировать замечание о «кролике», Сигел вспомнил, что в тот день он разговаривал с Генри Крейвисом и Фрименом. Но самое большее, что он смог сообщить в части того, имела ли место пресловутая фраза или нет, так это то, что она звучит так, что он вполне мог ее произнести. Он этого не помнил, равно как и того, что он передал Фримену какую-либо внутреннюю информацию по Beatrice. Адвокаты Фримена попали в ту же западню, в которой до них очутились адвокаты Милкена и Drexel: они просто не могли поверить, что репортеры получили информацию от кого-то, кроме сотрудников прокуратуры. Они не удосужились предположить, что последние ничего не знали о разговоре Сигела с Фрименом до появления статьи в «Джорнэл». Они всегда считали, что обвинители узнали о нем от Сигела, и теперь пришли к ошибочному выводу, что у обвинения не один, а два свидетеля. В итоге Боб Рубин, давний сторонник Фримена, а теперь сопредседатель совета директоров Goldman, Sachs, стал смотреть на дело Фримена более скептически. Прежде он неизменно полагал, что это дело «может быть испытано на прочность» и что у Фримена есть неплохие шансы его выиграть. Тем не менее результаты исследований возможного состава жюри присяжных не внушали оптимизма. Общество в целом явно недолюбливало арбитражеров, а Фримен к тому же заработал огромные деньги. Вердикт по делу PrincetonNewport подтвердил опасения Рубина: он убедился, что к состоятельным управленцам с Уолл-стрит простые американцы относятся недоброжелательно. Более того, Фримен не оспаривал аргументы обвинения в части Beatrice; он никогда не отрицал получение информации от «кролика» или то обстоятельство, что он торговал на ее основе. Вердикт по делу Princeton-Newport стал для Фримена настоящим ударом. У одного из его адвокатов создалось впечатление, что после признания Ригана виновным «из него улетучился боевой дух». Рубин же сказал коллегам, что Фримен, по его мнению, допустил «ошибку в суждении». Рубин был уверен, что если у государственного обвинения нет никаких доказательств инкриминируемого Фримену участия в широкомасштабном преступном сговоре, кроме фразы «У вашего кролика отличный нюх», то дело можно разрешить с минимальным уроном для Goldman, Sachs, да еще, вероятно, и выставить прокуратуру на посмешище. Адвокаты Фримена обратились к Бэрду и его сослуживцам и сообщили о готовности их клиента к признанию вины в одном преступлении – инсайдерской торговле в случае с Beatrice. Мнения обвинителей тотчас же разделились. Картушелло и Макинэни, решительно настроенные против столь благоприятного для Фримена поворота событий, хотели продолжить производство по делу и довести его до суда. Бэрд, однако, видел в сделке больше плюсов, чем минусов. Она означала признание вины, устранение Фримена из индустрии ценных бумаг и, возможно, тюремное заключение судебное же разбирательство по иску КЦББ могло зайти в тупик. Бэрд считал, что откладывать и дальше производство по делу Сигела ой не вправе; тот ждал вынесения приговора вот уже свыше двух лет. К тому же в отличие от дела Милкена дело Фримена не становилось со временем более выигрышным. В свое время Бэрд клятвенно пообещал довести дело Фримена до судебного разбирательства, однако теперь он хотел как можно скорее уйти из федеральной прокуратуры и заняться частной юридической практикой. Что касается Романе, то для него урегулирование было, помимо всего прочего, благоприятной возможностью оказать услугу своему другу и наставнику Джулиани, для которого к тому времени настала горячая пора выборной кампании. Завершение дела летом того года означало устранение постоянной предвыборной проблемы: оно продемонстрировало бы, что человек, некогда арестованный с санкции Джулиани, действительно виновен в совершении преступления и, вопреки утверждениям критиков Джулиани, отнюдь не стал невинной жертвой произвола. Романе принял сторону Бэрда. Более молодые обвинители продолжали роптать, но в итоге, когда им пообещали, что они смогут представить доказательства всех остальных правонарушений Фримена на слушании на предмет вынесения приговора, смирились. 17 августа Фримен явился в федеральный суд и признал себя виновным в одном преступлении. Одновременно он уволился из Goldman, Sachs – фирмы, которая, по его словам, 19 лет была «неотъемлемой частью его жизни». В своем официальном уведомлении об отставке, представленном старшему партнеру Goldman, Sachs Джону Уэйнбергу, он признал свою вину в сделке с Beatrice, но никаких извинений не принес. Он утверждал, что больше ничего противозаконного он за всю свою карьеру не совершил, и, написав, что расследование стало кошмаром для него и его семьи», дал понять, что пошел на признание вины главным образом ради того, чтобы положить конец расследованию. Условия сделки о признании вины не требовали от Фримена сотрудничать с обвинением, и он никогда этого не делал. Пытаясь выйти из неприглядной истории с минимальным ущербом для собственной репутации, Goldman, Sachs возложила вину за развитие событий главным образом на представителей обвинения, а не на своего партнера, который только что признался в уголовном преступлении. В заявлении Goldman, Sachs, копии которого были розданы всем сотрудникам фирмы, говорилось: «Боб прошел через арест, позднее охарактеризованный прокуратурой как ошибочный, отклоненный впоследствии обвинительный акт, обещание предъявить в рекордно короткие сроки новые обвинения, за которым последовало изнурительное двухлетнее расследование, и целую серию преданных широкой огласке, но по большей части голословных утверждений и намеков, содержание которых намного превосходит то, что он действительно совершил». Однако некоторые служащие Goldman, Sachs были глубоко встревожены признанием, сопровождавшим заявление Фримена суду. Фримен описал мир, в котором он как главный арбитражер Goldman, Sachs имел обыкновение добывать сведения о рынке, закрытые для других инвесторов. Так, в части ситуации с Beatrice он признался в следующем: он говорил о сделке с Генри Крейвисом; он узнал, что Ричард Най продает принадлежащие ему акции Beatrice потому, что его портфелем управляет Goldman, Sachs; Ласкер позвонил ему и сообщил о проблемах в сделке с Beatrice, после чего он позвонил Сигелу. Даже если во всем этом и не было состава преступления, то сам факт свободного обмена конфиденциальной информацией, недоступной другим инвесторам, носил откровенно скандальный характер, наглядно демонстрируя, насколько опасно разрешать крупному инвестиционному банку заниматься арбитражными операциями. Тем не менее в отличие от Kidder, Peabody, которая по собственной инициативе отказалась от арбитража, придя к заключению, что он неизбежно влечет за собой конфликт интересов, арбитражный отдел Goldman, Sachs и по сей день остается одним из самых активных и прибыльных на Уолл-стрит. Следствие по делам Уигтона и Тейбора было прекращено. Уигтон относился к своему оставшемуся в прошлом прилюдному аресту на удивление спокойно, неизменно демонстрируя хладнокровие, присущее сотрудникам Kidder, Peabody старой закваски. Когда началось слушание на предмет заявления Фримена суду и обвинители объявили о прекращении дел Уигтона и Тейбора, Уигтон занимался на велотренажере в загородном оздоровительном клубе; до этого он предупредил, чтобы его не беспокоили. Несколько позже, узнав новость, он, как ни в чем не бывало, продолжил свою обычную партию в гольф на территории клуба. Позднее он сказал, что обвинители, по его мнению, поступили «по-джентльменски». Сигел сидел на кухне и разбирал покупки, сделанные им в уже привычной для себя роли домохозяйки, когда зазвонил телефон и его адвокат Одри Стросс сообщила ему о признании Фримена. Сигел был поражен. Ему не верилось, что он прошел через такое тяжелое испытание только ради того, чтобы Фримен сделал признание в одном преступлении, исключающее судебное разбирательство. А он-то надеялся, что скоро будет давать свидетельские показания в суде. Он собирался говорить только правду и был убежден, что присяжные ему поверят. Сигел рассчитывал, что в конечном счете ему будет вынесен оправдательный приговор, которого, по его мнению, он заслуживал, и общественность поймет, что он встал на путь исправления. Прекращение дела Фримена уничтожило остатки веры Сигела в государственных обвинителей, которые, как он некогда предположил, должны были сделать ради него все от них зависящее. Хуже того, ему все еще не могло быть назначено наказание, поскольку теперь его держали в резерве как потенциального свидетеля для слушания на предмет вынесения приговора Фримену. Сигел выразил крайнее недовольство Картушелло, и тот сказал ему, что пытался отстоять заявление о признании самое меньшее в двух преступлениях. «Я не могу заявить об этом на открытом суде, – сказал Картушелло Сигелу и Ракоффу, – но мы провели это дело абсолютно не так, как надо». Через неделю после предъявления Милкену обвинения, когда свыше 3000 человек прибыли в «Беверли-Хилтон» на Бал хищников 1989 года, его преданные сторонники снова вступили в конфликт с Джозефом из-за видеофильма, посвященного их кумиру. Возглавляемые Лоррейн Спэрдж, они встретились с Джозефом в его гостиничном номере и сказали, что демонстративно откажутся от участия в конференции, если он не разрешит показ фильма. Джозеф вновь оказался перед неразрешимой задачей руководства фирмой, в которой преобладало влияние Милкена. Как уже не раз случалось в прошлом, он пошел на попятный. В четверг вечером фильм, задуманный как эмоциональная дань, был показан. Происходящее на экране сопровождалось закадровыми комментариями самого Милкена и волнующей музыкой. Даже не присутствуя на Балу хищников, Милкен оставался его звездой. Над всем происходящим реял транспарант с надписью: «DREXEL BURNHAM ПРЕДСТАВЛЯЕТ ВЫСОКОДОХОДНЫЙ ГОРОД 2089 ГОДА», под ним был установлен макет некоей орбитальной станции, оснащенной продукцией клиентов Drexel. Но у Дона Энгела было предчувствие, что этот Бал хищников станет последним. Даже эстрадный сюрприз – певица Шина Истон – казался второсортным. На презентации RJR Энгел из-за отсутствия Милкена чувствовал себя в одиночестве и изоляции. Когда заседание закончилось и его участники вышли из зала, Энгел опустил голову и заплакал. жүктеу/скачать 3.05 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|