Книга пятая глава I

5. Нужно выяснить силу и действие сопротивления среды, т. е. тела, встречающегося на пути падающего тела, на характер движения тяжести. Падающее тело либо проникает через встречное тело, рассекая его, либо останавливается им. Если оно проникает через среду, то это проникновение может происходить либо при легком сопротивлении среды, как, например, в воздухе, либо при более сильном, как, например, в воде. Если тело останав­ливается, то останавливается оно или вследствие нерав­ного сопротивления, когда падающее тело оказывается тяжелее среды, как это происходит, если дерево положить на воск, или равного сопротивления, как это происходит, если воду лить на воду или дерево положить на дерево той же породы. Это как раз то, чему схоласты дают совер­шенно пустое определение: «Тело имеет вес только вне своего места». Все это оказывает различное влияние на движение тяжести. Ведь движение тяжелых тел на ве­сах проявляется иначе, чем в свободном падении, одно дело (хотя это может показаться удивительным) — дви­жение чашек весов, подвешенных в воздухе, другое — их движение, когда они помещены в воде; одно дело — движение тяжести при падении тела в воде, другое — при нахождении тела па поверхности воды.

6. Нужно выяснить, какое влияние и действие на ха­рактер движения тяжести оказывает форма падающего тела, например то, что тело широкое или плоское, куби­ческое, продолговатое, круглое, пирамидальное; как влияет на упомянутое движение то, что тела поворачи­ваются при падении или сохраняют свое исходное поло­жение.

7. Нужно выяснить, какое влияние и действие оказы­вает непрерывность и нарастание самого падения на ускорение падения, а также в какой пропорции и до ка­ких пределов увеличивается это ускорение. Дело в том, что древние, исходя лишь из самого поверхностного рассмотрения, считали, что это движение, будучи естест­венным, непрерывно нарастает и усиливается.

8. Нужно выяснить, какое влияние и действие оказы­вают на ускорение и замедление падения тела или даже на полное прекращение его (если оно только окажется за пределами того, что Гильберт называл орбитой актив­ности земного шара) отдаленность или близость падаю­щего тела к земле, а также и то, какое действие в этом отношении оказывает погружение падающего тела в глубь земли или помещение его ближе к поверхности земли. Это последнее обстоятельство тоже меняет характер дви­жения, как это было замечено людьми, работающими в рудниках.

9. Нужно выяснить, какое влияние и действие оказы­вает различие в плотности тел, через которые распростра­няется и передается движение тяжести, так же ли хо­рошо передается оно через мягкие и пористые тела, как через твердые и плотные; например, если одно плечо коромысла весов будет сделано из дерева, а второе — из серебра, то если даже они будут обладать одинаковым весом, вызовет ли различие их материала изменение в движении чашек весов. Подобным же образом нужно выяснить, сохранит ли кусок металла, положенный на шерсть или на надутый пузырь, тот же самый вес, кото­рым он обладает, находясь на дне чашки весов.

10. Нужно выяснить, какое влияние и действие оказы­вает на распространение движения тяжести расстояние тела от стрелки весов, т. е. быстрое или медленное вос­приятие усиления или ослабления давления, например склонится ли чашка весов, если одно плечо коромысла будет длиннее другого, хотя бы они и имели один и тот же вес, — ведь в изогнутой трубке сифона длинное ко­лено всасывает воду, хотя короткое (будучи более емким) заключает в себе больше воды.

11. Нужно выяснить, какое влияние на ослабление тяжести тела оказывает смешение или соединение лег­кого тела с тяжелым; примером может служить различие веса мертвых и живых животных.

12. Нужно выяснить тайны восхождения и нисхожде­ния более легких и более тяжелых частиц в цельном теле, часто являющихся источником четкого разделения ве­ществ, как это имеет место в отделении вина от воды, в отстое сливок в молоке и т. п.

13. Нужно выяснить, каковы линия и направление движения тяжести и насколько оно устремлено к центру земли, т. е. массы земли, либо к центру самого тела, т. е. средоточию всех его частей. Понятия центров облегчают изложение, по в самой природе они не имеют ровно ни­какого значения.

14. Нужно провести сравнительное исследование дви­жения тяжести в отношении к другим видам движения, чтобы выяснить, какие виды движения оказываются сла­бее его, а какие — сильнее. Например, в так называемом бурном движении движение тяжести на время приоста­навливается. Точно так же, когда маленький магнит под­нимает значительно более тяжелый кусок железа, дви­жение тяжести отступает перед движением симпатии.

15. Нужно выяснить характер движения воздуха: поднимается ли он вверх, или он как бы нейтрален в этом отношении? Решить этот вопрос очень трудно, и здесь могут помочь только какие-то очень тонкие эксперименты. Ведь быстрый подъем воздуха из глубины к поверхности воды происходит скорее в результате давления воды, чем самого движения воздуха; то же самое происходит и с деревом. Воздух же, смешанный с воздухом, не произво­дит никакого эффекта движения, потому что воздух про­являет свою легкость в воздухе не лучше, чем вода свою тяжесть в воде; в форме же пузырька, когда его обвола­кивает тонкая пленка, воздух на некоторое время остается неподвижным.

16. Нужно установить, чтó такое предел легкости. Ибо, полагаю, едва ли можно утверждать, что, подобно тому как центром тяжести является центр земли, так и преде­лом легкости является самая высшая небесная сфера; или, может быть, лучше предположить, что, подобно тому как тяжелые тела, по-видимому, стремятся упасть, т. е. стремятся к неподвижному состоянию, так и легкие тела в своем движении в конце концов начинают вращаться, т. е. стремятся фактически к бесконечному движению.

17. Нужно выяснить, почему пары и испарения под­нимаются вверх до уровня, называемого средней областью воздуха, хотя они состоят из довольно плотной материи, а действие солнечных лучей периодически (по ночам) прекращается.

18. Нужно исследовать, чтó направляет движение пла­мени вверх; эта причина скрыта тем глубже, что пламя в каждый момент погибает и сохраняется лишь потому, что оказывается внутри другого, более сильного пламени. В самом деле, пламя, если нарушить его непрерывность, не может существовать долго.

19. Нужно исследовать движение вверх самой теп­ловой активности, например почему тепло в раскаленном железном стержне быстрее распространяется вверх, чем вниз.

Итак, мы привели пример частной топики. Однако мы еще раз хотим напомнить о том, о чем уже предупреж­дали: люди должны менять частную топику и вслед за заметными успехами, достигнутыми в исследовании, не­устанно создавать новую и новую топику, если только они хотят подняться к вершинам знаний. Мы же придаем такое большое значение частной топике, что намерены создать специальное произведение, посвященное ей в исследовании важных и весьма темных вопросов естество­знания. Ведь мы обладаем властью ставить вопросы, но еще не господствуем над фактами. Об искусстве открытия сказано достаточно.

Глава IV

Перейдем теперь к суждению или к искусству сужде­ния, в котором рассматривается природа доказательств, или доводов. Искусство суждения (как это всем известно) учит делать умозаключения или путем индукции, или с помощью силлогизма. Ибо энтимемы и примеры пред­ставляют собой лишь сокращения этих двух форм. Что касается суждения по индукции, то здесь вряд ли что-нибудь может привлечь наше внимание, потому что в этом случае одно и то же действие разума одновременно и находит искомое, и выносит суждение о нем; здесь про­цесс совершается непосредственно, почти так же как в чувственном восприятии, не нуждаясь ни в каких проме­жуточных звеньях. Ведь по отношению к своим первич­ным объектам чувство одновременно воспринимает вид объекта и соглашается с его истинностью. В силлогизме это происходит иначе: его доказательство не является непосредственным, но осуществляется опосредствованно. Здесь нужно различать нахождение среднего термина и суждение о заключении; ибо ум сначала бросается в раз­ные стороны, а потом успокаивается. Но мы вообще не желаем заниматься порочной формой индукции, правиль­ную же форму индукции мы будем рассматривать в Но­вом Органоне. Поэтому в настоящий момент об индукции сказано достаточно.

Что же можно сказать о силлогистическом суждении, если эта форма чуть ли не истерта в порошок в исследо­ваниях тончайших мыслителей и изучена до мельчайших подробностей? И это неудивительно, так как силлогизм особенно близок человеческому уму. Ведь человеческий ум всеми силами стремится выйти из состояния неуверен­ности и найти нечто прочное и неподвижное, на что он мог бы, как на твердь, опереться в своих блужданиях и исследованиях. Аристотель пытается доказать, что во вся­ком движении тел можно найти нечто находящееся в по­кое, при этом древний миф об Атланте, который стоя дер­жит на своих плечах небо, он весьма удачно и тонко пе­реносит на полюсы мира ³¹, вокруг которых происходит вращение неба. Точно так же и люди всеми силами стре­мятся найти в себе некоего Атланта своих размышле­ний, или полюсы, которые в какой-то мере управляли бы волнениями и вихрями мыслей, охватывающими разум, боясь как бы на них не обрушилось небо их мыслей. По­этому они с величайшей поспешностью поторопились установить научные принципы, вокруг которых могли бы вращаться, не опасаясь рухнуть, все многообразные их споры и рассуждения; они не знали при этом, что тот, кто слишком торопится получить точный ответ, кончает сомнениями, тот же, кто не спешит высказать суждение, наверняка придет к точному знанию.

Таким образом, очевидно, что искусство силлогистиче­ского суждения есть не что иное, как редукция предло­жений к принципам посредством средних терминов. Прин­ципы же мыслятся общепринятыми и не подвергаются обсуждению. Нахождение же средних терминов является прерогативой свободно исследующего ума. Эта редукция бывает двоякого рода — прямая и обратная. Прямой она оказывается тогда, когда данное предложение сводится к самому принципу, — это то, что называют остенсивным доказательством; обратная редукция имеет место тогда, когда противоречие предложения сводится к противоре­чию принципа, — это то, что называют доказательством (per incommodum) ³². Число же средних терминов или их ряд возрастает или сокращается по мере удаления пред­ложения от принципа.

Установив это, мы разделим теперь искусство сужде­ния (как это почти всегда делается) на аналитику и уче­ние об опровержениях. Первая указывает путь к истине, второе — предостерегает от ошибки. Аналитика устанав­ливает истинные формы выводов, вытекающих из доказа­тельств, всякое изменение или отклонение от которых приводит к ошибочному заключению, и уже тем самым содержит в себе своего рода изобличение и опроверже­ние, ибо, как говорят, «прямизна является мерилом и прямизны, и кривизны». Тем не менее наиболее надежно использовать опровержения как наставников, помогаю­щих быстрее и легче обнаруживать заблуждения, которые в противном случае подстерегали бы суждение. В анали­тике же я не могу обнаружить ни одного раздела, кото­рый не был бы достаточно разработан, скорее, наоборот, в ней есть много лишнего, и во всяком случае она не нуждается ни в каких дополнениях,

Мы решили разделить учение об опровержениях на три части: опровержение софизмов, опровержение толко­ваний и опровержение призраков, или идолов. Учение об опровержении софизмов особенно плодотворно. Наиболее грубый вид софизмов Сенека не без остроумия сравнивает с искусством фокусников ³³, когда, глядя на их манипуля­ции, мы не можем сказать, как они делаются, хотя и твердо знаем, что в действительности все делается совсем не так, как это нам кажется; в то же время более тонкие виды софизмов не только не дают человеку возможности что-либо ответить на них, но и во многих случаях серьезно мешают суждению.

Теоретическая часть учения об опровержениях софиз­мов прекрасно разработана Аристотелем, а Платон при­водит великолепные образцы этого искусства и не только на примере старших софистов (Горгия, Гиппия, Прота­гора, Эвтидема и др.), но и на примере самого Сократа, который, никогда ничего не утверждая сам, а лишь пока­зывая несостоятельность положений, выдвигаемых дру­гими, дал нам образцы остроумнейших возражений, со­физмов и их опровержений. Поэтому в этом разделе нет ничего, что требовало бы дальнейшего исследования. Нужно в то же время заметить, что, хотя мы и считаем подлинным и важнейшим назначением этого учения опровержение софизмов, тем не менее совершенно ясно, что те же самые софизмы могут при недобросовестном и недостойном применении его привести к новым уловкам и противоречиям. Такого рода способности ценятся весьма высоко и сулят немалую выгоду; впрочем, кто-то весьма удачно сказал, что различие между оратором и софистом состоит в том, что первого можно сравнить с гончей, сла­вящейся своим бегом, а второго — с зайцем, прекрасно умеющим петлять.

Далее следуют опровержения толкований — «герменеи» (мы даем ему это название, заимствуя у Аристотеля в данном случае скорее сам термин, чем его смысл). Напо­мним то, что было сказано нами выше при рассмотрении первой философии о трансценденциях и привходящих свойствах сущего, или адъюнкциях. К их числу отно­сятся понятия: больше, меньше, много, мало, раньше, позже, идентичное, различное, возможное, действитель­ное, обладание, лишение, целое, части, действующее, испытывающее действие, движение, покой, сущее, не су­щее и т. п. Особенно важно помнить и иметь в виду два различных способа изучения этих понятий, о которых мы говорили, т. е. изучение их с точки зрения физики и с точки зрения логики. Исследование этих понятий с точки зрения физики мы отнесли к первой философии. Остается исследовать их с точки зрения логики. Именно такое исследование мы называем здесь учением об опроверже­ниях ложных толкований. Это, несомненно, разумная и полезная часть науки, так как общие и широко распро­страненные понятия неизбежно употребляются повсюду, в любых рассуждениях и спорах; и если с самого на­чала тщательнейшим и внимательнейшим образом не устанавливать четкого различия между ними, они совер­шенно затемняют сущность всех дискуссий и в конце кон­цов ведут к тому, что эти дискуссии превращаются в споры о словах. Ведь двусмысленность слов или неправильное толкование их значений это то, что мы назвали бы со­физмами из софизмов. Поэтому-то я и решил, что целе­сообразнее рассматривать это учение отдельно, а не вклю­чать его в первую философию или метафизику, как это весьма нечетко сделал Аристотель, относить ее частично к аналитике. Название же этому учению мы дали, исходя из его назначения, ибо истинное его назначение целиком сводится к обнаружению ошибок в употреблении слов и предупреждении этих ошибок. Более того, мы считаем, что весь раздел, посвященный категориям, если правильно понимать его значение, должен быть в первую очередь посвящен тому, как избежать смешения и смещения гра­ниц определений и разделений, и именно поэтому мы предпочли поместить его в эту часть. Впрочем, об опро­вержениях толкований сказано достаточно.

Что же касается идолов пещеры, то они возникают из собственной духовной и телесной природы каждого человека, являясь также результатом воспитания, образа жизни и даже всех случайностей, которые могут проис­ходить с отдельным человеком. Великолепным выраже­нием этого типа идолов является образ пещеры у Пла­тона ³⁸. Ибо (оставляя в стороне всю изысканную тон­кость этой метафоры) если бы кто-нибудь провел всю свою жизнь, начиная с раннего детства и до самого зре­лого возраста, в какой-нибудь темной подземной пещере, а потом вдруг вышел наверх и его взору представился весь этот мир и небо, то нет никакого сомнения, что в его сознании возникло бы множество самых удивитель­ных и нелепейших фантастических представлений. Ну а у нас, хотя мы живем на земле и взираем на небо, души заключены в пещере нашего тела; так что они неиз­бежно воспринимают бесчисленное множество обманчивых и ложных образов; лишь редко и на какое-то короткое время выходят они из своей пещеры, не созерцая при­роду постоянно, как под открытым небом. С этим образом платоновой пещеры великолепно согласуется и знаменитое изречение Гераклита о том, что «люди ищут знания в собственных мирах, а не в большом мире».

Наиболее же тягостны идолы площади, проникающие в человеческий разум в результате молчаливого договора между людьми об установлении значения слов и имен. Ведь слова в большинстве случаев формируются исходя из уровня понимания простого народа и устанавливают такие различия между вещами, которые простой народ в состоянии понять; когда же ум более острый и более внимательный в наблюдении над миром хочет провести более тщательное деление вещей, слова поднимают шум, а то, что является лекарством от этой болезни (т. е. опре­деления), в большинстве случаев не может помочь этому недугу, так как и сами определения состоят из слов, и слова рождают слова. И хотя мы считаем себя повели­телями наших слов и легко сказать, что «нужно гово­рить, как простой народ, думать же, как думают мудре­цы»; и хотя научная терминология, понятная только по­священным людям, может показаться удовлетворяющей этой цели; и хотя определения (о которых мы уже го­ворили), предпосылаемые изложению той или иной науки (по разумному примеру математиков), способны исправ­лять неверно понятое значение слов, однако все это ока­зывается недостаточным для того, чтобы помешать об­манчивому и чуть ли не колдовскому характеру слова, способного всячески сбивать мысль с правильного пути, совершая некое насилие над интеллектом, и, подобно татарским лучникам, обратно направлять против интел­лекта стрелы, пущенные им же самим. Поэтому упомянутая болезнь нуждается в каком-то более серьезном и еще не применявшемся лекарстве. Впрочем, мы лишь очень бегло коснулись этого вопроса, указав в то же время, что это учение, которое мы будем называть «Великими опровержениями», или наукой о прирожденных и благопри­обретенных идолах человеческого ума, должно быть еще создано. Подробное же рассмотрение этой науки мы относим к Новому Органону.

Остается одно очень важное дополнение к искусству суждения, которое тоже, как мы считаем, должно полу­чить развитие. Дело в том, что Аристотель только указал на эту проблему, но нигде не дал метода ее решения. Эта наука исследует вопрос о том, какие способы доказа­тельств должны применяться к различным объектам исследования, являясь, таким образом, своего рода наукой суждения о суждениях. Ведь Аристотель прекрасно заме­тил, что «не следует требовать от оратора научных дока­зательств, точно так же как от математика не следует требовать эмоционального убеждения» ³⁹. Поэтому если ошибиться в выборе рода доказательств, то и само суж­дение не может быть вынесено. Поскольку же существует четыре рода доказательств, а именно через непосредственное согласие и общепринятые понятия, через индукцию, через силлогизм и, наконец, то, что Аристотель правильно называет круговым доказательством (demonstratio in orbem) ⁴⁰, т. е. не идущим от предшествующего и более известного, а строящимся как бы на одном и том же уровне, то каждый из этих четырех родов доказательств имеет свои определенные объекты и определенные сферы науки, где он обладает достаточной силой, другие же объекты исключают возможность его применения. Ведь излишняя педантичность и жесткость, требующие слиш­ком строгих доказательств в одних случаях, а еще больше небрежности и готовности удовольствоваться весьма по­верхностными доказательствами в других, принесли науке огромный вред и очень сильно задержали ее раз­витие. Но об искусстве суждения сказано достаточно.