Книга символическая, чем и отличается от "Дневника Мага", где нет ни слова вымысла

Но вот старик, сидевший в центре, чуть заметно улыбнулся,

и Сантьяго сразу успокоился. До сих пор он не проронил ни слова

и не принимал участия в споре. Но юноша, которому был внятен

Язык Мира, чувствовал, как от приближения войны сотрясается

шатер, и понял, что поступил правильно, явившись сюда.

Все смолкли и внимательно выслушали старика. А тот

обернулся к Сантьяго, и на этот раз на лице его юноша заметил

отчужденно-холодное выражение.

-- Две тысячи лет назад далеко-далеко отсюда бросили в

колодец, а потом продали в рабство человека, который верил в

сны, -- заговорил старик. -- Наши купцы привезли его в Египет.

Все мы знаем, что тот, кто верит в сны, умеет и толковать их.

"Хоть и не всегда может воплощать их в явь", -- подумал

Сантьяго, припомнив старую цыганку.

-- Тот человек, сумев растолковать фараону его сон о семи

коровах тощих и семи тучных, избавил Египет от голода. Имя его

было Иосиф. Он тоже был чужеземцем, как и ты, и лет ему было

примерно столько же, сколько тебе.

Он помолчал. Глаза его были по-прежнему холодны.

-- Мы всегда следуем Обычаю. Обычай спас Египет от голода,

сделал его народ самым богатым из всех. Обычай учит, как должно

пересекать пустыню и выдавать замуж наших дочерей. Обычай

гласит, что оазис -- ничейная земля, ибо обе воюющие стороны

нуждаются в нем и погибнут без него.

Никто не произносил ни слова.

-- Но Обычай велит нам также верить посланиям пустыни.

Всему, что мы знаем, научила нас пустыня.

По его знаку все арабы поднялись. Совет был окончен.

Наргиле погасли, стража вытянулась. Сантьяго собрался было

выйти, но старик заговорил снова:

-- Завтра мы преступим закон, по которому никто не имеет

права носить в оазисе оружие. Целый день мы будем поджидать

врага, а когда солнце сядет, мои воины вновь сдадут мне оружие.

За каждых десятерых убитых врагов ты получишь по золотой

монете. Но оружие, раз взятое в руки, нельзя просто так

положить на место -- оно должно вкусить крови врага. Оно

капризно, как пустыня, и в следующий раз может отказаться

разить. Если нашему оружию не найдется завтра никакого иного

дела, то уж, по крайней мере, мы его обратим против тебя.

ходу минут двадцать, и он зашагал к себе.

Недавние слова вождя напугали его. Он проник в Душу Мира,

и ценой за то, чтобы поверить в это, могла быть его жизнь. Не

слишком ли дорого? Но он сам решился на такие ставки, когда

продал своих овец, чтобы следовать Своей Стезей. А, как говорил

погонщик, двум смертям не бывать... Не все ли равно: завтра это

произойдет или в любой другой день? Всякий день годится, чтобы

быть прожитым или стать последним. Все зависит от слова

"Мактуб".

Сантьяго шел молча. Он не раскаивался и ни о чем не жалел.

Если завтра он умрет, значит Бог не хочет изменять будущее. Но

он умрет, уже успев одолеть пролив, поработать в лавке,

пересечь пустыню, узнать ее безмолвие и глаза Фатимы. Ни один

день его с тех самых пор, как он ушел из дому, не пропал

впустую. И если завтра глаза его закроются навеки, то они все

же успели увидеть много больше, чем глаза других пастухов.

Сантьяго гордился этим.

Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого

ветра его швырнуло наземь. Облако пыли закрыло луну. Перед

собой юноша увидел огромного белого коня -- он поднялся на дыбы

и оглушительно ржал.

Когда пыль немного осела, Сантьяго обуял никогда еще

доселе не испытанный ужас. На белом коне сидел всадник в

тюрбане -- весь в черном, с соколом на левом плече. Лицо его

было закрыто так, что видны были только глаза. Если бы не

исполинский рост, он походил бы на одного из тех бедуинов,

которые встречали караван и рассказывали путникам, что делается

в пустыне.

Лунный свет заиграл на изогнутом клинке -- это всадник

выхватил саблю, притороченную к седлу. Громовым голосом,

которому, казалось, отозвались гулким эхом все пятьдесят тысяч

пальм оазиса Эль-Фаюм, он вскричал:

-- Кто осмелился узреть смысл в полете ястребов?

-- Я, -- ответил Сантьяго.

В эту минуту всадник показался ему необыкновенно похожим

на изображение Святого Иакова, Победителя Мавров, верхом на

белом коне, топчущем копытами неверных. В точности такой --

только здесь все было наоборот.

-- Я, -- повторил он и опустил голову, готовясь принять

разящий удар. -- Много жизней будет спасено, ибо вы не приняли

в расчет Душу Мира.

Но клинок отчего-то опускался медленно, покуда острие его

не коснулось лба юноши. Выступила капелька крови.

Всадник был неподвижен. Сантьяго тоже замер. Он даже и не

пробовал спастись бегством. Где-то в самой глубине его существа

разливалась странная радость: он умрет во имя Своей Стези. И за

Фатиму. Стало быть, знаки не обманули. Вот перед ним Враг, а

потому смерть не страшит его, ибо Душа Мира существует и через

мгновение он станет ее частью. А завтра та же участь постигнет

и Врага.

Всадник между тем все не наносил удар.

-- Зачем ты это сделал?

-- Я всего лишь услышал и понял то, что поведали мне

ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас --

их больше.

Острие по-прежнему лишь касалось его лба.

-- Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Аллаха?

-- Аллах сотворил не только войско, но и птиц. Аллах

открыл мне их язык. Все на свете написано одной рукой, --

ответил юноша, припомнив слова погонщика.

Всадник наконец отвел саблю. Сантьяго перевел дух.

-- Поосторожней с предсказаниями, -- сказал всадник. --

Никто не избегнет того, что предначертано.

-- Я видел войско. Я не знаю, чем кончится сражение.

Всаднику понравился такой ответ, но он медлил спрятать

саблю в ножны.

-- А что здесь делает чужеземец?

-- Я ищу Свою Стезю. Но тебе не понять, что это такое.

Всадник вложил саблю в ножны. Сокол у него на плече издал

пронзительный крик. Напряжение, владевшее Сантьяго, стало

ослабевать.

-- Я хотел испытать твою отвагу. Ничего нет важнее для

тех, кто ищет Язык Мира.

Юноша удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых мало

кто смыслил.

-- Кроме того, нельзя расслабляться ни на миг, даже когда

одолел долгий путь, -- продолжал тот. -- И нужно любить

пустыню, доверять же ей полностью нельзя. Ибо пустыня -- это

испытание для человека: стоит отвлечься хоть на миг -- и ты

погиб.

Его слова напомнили Сантьяго старого Мелхиседека.

еще останется на плечах, разыщи меня, -- сказал всадник.

В руке, которая совсем недавно сжимала рукоять сабли,

теперь появилась плеть. Конь рванулся, снова взметнув тучу пыли

из-под копыт.

-- Где ты живешь? -- крикнул Сантьяго вслед.

Всадник на скаку ткнул плетью в сторону юга.

Так юноша повстречал Алхимика.

стояли две тысячи вооруженных людей. Солнце было еще низко,

когда на горизонте показались пятьсот воинов. Всадники проникли

в оазис с севера, делая вид, что пришли с миром, и пряча оружие

под белыми бурнусами. Лишь когда они подошли вплотную к

большому шатру вождей, в руках у них оказались ружья и кривые

сабли. Но шатер был пуст.

Жители оазиса окружили всадников пустыни, и через полчаса

на песке лежали четыреста девяносто девять трупов. Детей увели

в пальмовую рощу, и они ничего не видели, как и женщины,

которые оставались в шатрах, молясь за своих мужей. Если бы не

распростертые тела погибших, оазис выглядел бы таким же, как

всегда.

Уцелел только тот, кто командовал конницей, налетевшей на

дерзнул нарушить Обычай. Он отвечал, что его воины, измучась

многодневными боями, голодом и жаждой, решили захватить оазис и

потом вновь начать войну.

Вождь сказал, что как ни сочувствует он воинам, но

нарушать Обычай не вправе никто. В пустыне меняется под

воздействием ветра только облик песчаных барханов, все же

прочее пребывает неизменным.

Военачальника приговорили к позорной смерти: не удостоив

ни пули, ни удара сабли, его повесили на засохшей финиковой

пальме, и ветер из пустыни долго раскачивал его труп.

Вождь позвал чужестранца и вручил ему пятьдесят золотых

монет. Потом снова рассказал историю Иосифа и попросил юношу

стать своим Главным Советником.

полнолуние) засветились первые звезды, Сантьяго пошел на юг.

Там стоял только один шатер, и встречные говорили ему, что

место это излюблено джиннами. Однако он уселся возле шатра и

стал ждать.

Алхимик появился нескоро -- луна была уже высоко. С плеча

у него свисали два мертвых ястреба.

-- Я здесь, -- сказал Сантьяго.

-- И напрасно. Разве ко мне ведет твоя Стезя?

-- Идет война. Мне не пересечь пустыню.

Алхимик спешился и знаком пригласил Сантьяго войти в

шатер, -- точно такой же, как и у всех жителей оазиса, если не

считать убранного со сказочной роскошью шатра вождей. Сантьяго

искал взглядом тигли и горн, стеклянные алхимические реторты,

однако ничего не нашел, кроме нескольких растрепанных книг и

покрывавших ковер листов с какими-то таинственными рисунками.

-- Садись, я приготовлю чаю, -- сказал Алхимик. --

Поужинаем этими ястребами.

Юноша подумал, что это те самые птицы, которых он накануне

видел в небе, но вслух не сказал ни слова. Алхимик растопил

очаг, и вскоре шатер заполнился ароматом жареной дичи. Он был

вкуснее дыма наргиле.

-- Зачем ты хотел меня видеть?

-- Все дело в знаках. Ветер рассказал мне, что ты придешь

и что тебе потребуется моя помощь.

-- Нет, это не я, это другой путник -- англичанин. Это он

искал тебя.

Прежде чем он меня найдет, ему предстоит много других

встреч. Однако он на верном пути. Он смотрит уже не только в

книги.

-- Если ты чего-нибудь хочешь, вся Вселенная будет

способствовать тому, чтобы желание твое сбылось, -- повторил

Алхимик слова старого Мелхиседека, и юноша понял, что

повстречал еще одного человека, который поможет ему следовать

Своей Стезей.

-- Ты будешь меня учить? -- спросил он.

-- Нет. Ты уже знаешь все, что нужно. Я лишь сделаю так,

чтобы ты добрался до цели и дошел до своих сокровищ.

-- Но в пустыне идет война, -- повторил Сантьяго.

-- Я знаю пустыню.

-- Я уже нашел свое сокровище. У меня есть верблюд,

деньги, которые я заработал, торгуя хрусталем, и еще полсотни

золотых. Теперь на родине я стану богачом.

-- Однако все это ни на шаг не приближает тебя к

пирамидам, -- напомнил Алхимик.

-- У меня есть Фатима. Это сокровище стоит всего

остального.

-- От нее до пирамид тоже далеко.

Они замолчали и принялись за еду. Алхимик откупорил

бутылку и налил в стакан Сантьяго какой-то красной жидкости.

Это оказалось вино, равного которому юноша в жизни своей не

пробовал. Однако Закон запрещает пить вино.

-- Зло не в том, что входит в уста человека, а в том, что

выходит из них, -- сказал Алхимик.

От вина Сантьяго повеселел. Но хозяин по-прежнему внушал

ему страх. Они сидели рядом у входа в шатер и глядели, как

меркнут звезды при свете полной луны.

-- Выпей еще -- это отвлечет тебя, -- сказал Алхимик,

который заметил, как подействовало вино на юношу. -- Наберись

сил, как подобает воину перед битвой. Но не забывай, что сердце

твое там, где сокровища. А их надо найти, ибо только так все,

что ты понял и прочувствовал на пути к ним, обретет смысл.

Завтра продай своего верблюда и купи коня. У верблюдов

коварный нрав: они шагают и шагают без устали. А потом вдруг

опускаются на колени и умирают. Конь же выбивается из сил

постепенно. И всегда можно сказать, сколько еще он может

проскакать и когда падет.

пришел к шатру Алхимика. Вскоре появился и тот, сел на коня, а

сокол занял свое место у него на левом плече.

-- Покажи мне жизнь пустыни, -- сказал он. -- Лишь тот,

кто найдет здесь жизнь, сможет разыскать сокровища.

Они пустились в путь по пескам, освещенным луной. "Вряд ли

мне удастся это, -- думал Сантьяго. -- Я совсем не знаю пустыни

и не смогу найти в ней жизнь".

Он хотел было обернуться к Алхимику и сказать ему об этом,

но побоялся. Подъехали к тем камням, возле которых юноша следил

за полетом ястребов.

-- Боюсь, ничего у меня не выйдет, -- решился все же

Сантьяго. -- Знаю, что в пустыне есть жизнь, но найти ее не

сумею.

Юноша понял его, отпустил поводья, и конь его сам стал

выбирать себе дорогу по пескам и камню. Алхимик ехал следом.

Так прошло полчаса. Уже скрылись вдали финиковые рощи, исчезло

все, кроме валунов, в свете гигантской луны отблескивавших

серебром. Наконец конь Сантьяго остановился -- юноша никогда не

бывал здесь прежде.

-- Здесь есть жизнь, -- сказал он Алхимику. -- Мне неведом

язык пустыни, зато мой конь знает язык жизни.

Они спешились. Алхимик хранил молчание. Поглядывая на

камни, он медленно двигался вперед. Потом вдруг остановился,

осторожно нагнулся. В земле между камней чернело отверстие. Он

сунул туда палец, а потом запустил руку по плечо. Что-то

зашевелилось там внутри, и Сантьяго увидел в глазах Алхимика --

только глаза ему и были видны -- напряженное выражение: он

словно боролся с кем-то. Потом резко, так что Сантьяго

вздрогнул от неожиданности, выдернул руку из этой норы и

вскочил на ноги. Он держал за хвост змею.

Сантьяго, тоже вскочив, отпрянул назад. Змея билась в

пальцах Алхимика, разрывая своим шипением безмятежное безмолвие

пустыни. Это была кобра, чей укус убивает за считанные минуты.

"Как он не боится?"' -- мелькнуло и голове юноши. Алхимик,

сунувший руку в гнездо змеи, не мог уцелеть, однако лицо его

оставалось спокойно. "Ему двести лет", -- вспомнил Сантьяго

слова англичанина. Должно быть, он знал, как обращаться со

змеями в пустыне.

Вот он подошел к своей лошади и обнажил притороченную к

седлу длинную кривую саблю. Очертил на песке круг и положил в

его центр мгновенно притихшую кобру.

-- Не бойся, -- сказал он Сантьяго. -- Отсюда она не

выйдет. А ты получил доказательство того, что и в пустыне есть

жизнь. Это мне и было нужно.

-- Разве это так важно?

-- Очень важно. Пирамиды окружены пустыней.

Сантьяго не хотелось вновь затевать разговор о пирамидах

-- еще со вчерашнего дня у него на сердце лежал камень.

Отправиться за сокровищами значило потерять Фатиму.

-- Я сам буду твоим проводником, -- сказал Алхимик.

-- Хорошо бы мне остаться в оазисе, -- ответил Сантьяго.

-- Я ведь уже встретил Фатиму, а она мне дороже всех сокровищ

на свете.

-- Фатима -- дитя пустыни. Ей ли не знать, что мужчины

уходят, чтобы потом вернуться. Она тоже обрела свое сокровище

-- тебя. А теперь надеется, что ты найдешь то, что ищешь.

-- А если я решу остаться?

-- Тогда ты станешь Советником Вождя. У тебя будет столько

золота, что ты сможешь купить много овец и много верблюдов.

Женишься на Фатиме и первый год будешь жить с нею счастливо. Ты

научишься любить пустыню и будешь узнавать каждую из пятидесяти

тысяч финиковых пальм. Поймешь, как они растут, доказывая, что

мир постоянно меняется. С каждым днем ты все лучше будешь

разбираться в знаках, ибо нет учителя лучше, чем пустыня.

Но минет год, и ты вспомнишь о сокровищах. Знаки будут

настойчиво говорить тебе о них, но ты постараешься не обращать

на это внимания, а свой дар понимания обратишь только на

процветание оазиса и его обитателей. Вожди отблагодарят тебя за

это. Ты получишь много верблюдов, власть и богатство.

Пройдет еще год. Знаки будут по-прежнему твердить тебе о

сокровищах и о Стезе. Ночами напролет будешь ты бродить по

оазису, а Фатима -- предаваться печали, ибо она сбила тебя с

пути. Но ты будешь давать ей и получать от нее любовь.

Вспомнишь, что она ни разу не просила тебя остаться, потому что

женщины пустыни умеют ждать возвращения своих мужчин. И тебе не

в чем будет винить ее, но много ночей подряд будешь ты шагать

по пустыне и между пальмами, думая, что если бы больше верил в

свою любовь к Фатиме, то, глядишь, и решился бы уйти. Ибо

удерживает тебя в оазисе страх -- ты боишься, что больше не

вернешься сюда. В это самое время знаки скажут тебе, что

сокровищ ты лишился навсегда.

Настанет четвертый год, и знаки исчезнут, потому что ты не

захочешь больше замечать их. Поняв это, вожди откажутся от

твоих услуг, но ты к этому времени уже станешь богатым купцом,

у тебя будет множество лавок и целые табуны верблюдов. И до

конца дней своих ты будешь бродить между пальмами и пустыней,

зная, что не пошел по Своей Стезе, а теперь уже поздно.

И так никогда и не поймешь, что любовь не может помешать

человеку следовать Своей Стезей. Если же так случается, значит,

любовь была не истинная, не та, что говорит на Всеобщем Языке,

-- договорил Алхимик.
Он разомкнул начерченный на песке круг, и кобра,

скользнув, исчезла среди камней. Сантьяго вспомнил Торговца

Хрусталем, всю жизнь мечтавшего посетить Мекку, вспомнил

англичанина, искавшего Алхимика. Вспомнил и женщину, верящую,

что пустыня однажды даст ей человека, которого она желает

любить.

доносил до них голоса жителей оазиса, и юноша пытался различить

среди них голос Фатимы. Накануне он из-за битвы не видел ее у

колодца.

границу круга, он слушал этого таинственного всадника с соколом

на плече, который говорил ему о любви и о сокровищах, о

женщинах пустыни и о Своей Стезе.

-- Я пойду с тобой, -- сказал Сантьяго и тотчас ощутил,

что в душе его воцарился мир.

-- Мы отправимся в путь завтра, еще затемно, -- только и

ответил на это Алхимик.

разбудил одного из юношей, спавших в том же шатре, и попросил

показать, где живет Фатима. Они вышли вместе, и в благодарность

Сантьяго дал ему денег, чтобы тот купил себе овцу.

Потом попросил его разбудить девушку и сказать, что он ее

ждет. Юноша-араб выполнил и эту просьбу и получил денег еще на

одну овцу.

-- А теперь оставь нас одних, -- сказал Сантьяго, и юноша,

гордясь тем, что помог самому Советнику, и радуясь, что теперь

есть на что купить овец, вернулся в свой шатер и лег спать.

Показалась Фатима. Они ушли в финиковую рощу. Сантьяго

знал, что нарушает Обычай, но теперь это не имело никакого

значения.

-- Я ухожу, -- сказал он. -- Но хочу, чтобы ты знала: я

вернусь. Я тебя люблю, потому что...

-- Не надо ничего говорить, -- прервала его девушка. --

Любят, потому что любят. Любовь доводов не признает.

Но Сантьяго продолжал:

-- ...потому что видел сон, повстречал царя Мелхиседека,

продавал хрусталь, пересек пустыню, оказался, когда началась

война, в оазисе и спросил тебя у колодца, где живет Алхимик. Я

люблю тебя потому, что вся Вселенная способствовала нашей

встрече.

Они обнялись, и тела их впервые соприкоснулись.

-- Я вернусь, -- повторил Сантьяго.

-- Прежде я глядела в пустыню с желанием, а теперь буду

глядеть с надеждой. Мой отец тоже не раз уходил туда, но всегда

возвращался к моей матери.

Больше не было сказано ни слова. Они сделали еще несколько

шагов под пальмами, а потом Сантьяго довел Фатиму до ее шатра.

-- Я вернусь, как возвращался твой отец.

Он заметил слезы у нее на глазах.

-- Ты плачешь?

-- Я женщина пустыни, -- отвечала она, пряча лицо. -- Но

прежде всего я просто женщина.
Она скрылась за пологом шатра. Уже занимался рассвет.

Когда наступит день, Фатима выйдет и займется тем же, чем

занималась в течение стольких лет, но теперь все будет иначе.

Сантьяго нет больше в оазисе, и оазис потеряет для нее прежнее

значение. Это раньше -- и совсем недавно -- был он местом, где

росли пятьдесят тысяч финиковых пальм, где было триста

колодцев, куда с радостью спешили истомленные долгой дорогой

путники. Отныне и впредь он будет для нее пуст.

С сегодняшнего дня пустыня станет важнее. Фатима будет

вглядываться в нее, пытаясь угадать, на какую звезду держит

направление Сантьяго в поисках своих сокровищ. Поцелуи она

будет отправлять с ветром в надежде, что он коснется его лица и

расскажет ему, что она жива, что она ждет его. С сегодняшнего

дня пустыня будет значить для Фатимы только одно: оттуда

вернется к ней Сантьяго.
-- Не думай о том, что осталось позади, -- сказал Алхимик,

когда они тронулись в путь по пескам. -- Все уже запечатлено в

Душе Мира и пребудет в ней навеки.

-- Люди больше мечтают о возвращении, чем об отъезде, --

ответил Сантьяго, заново осваивавшийся в безмолвии пустыни.

-- Если то, что ты нашел, сделано из добротного материала,

никакая порча его не коснется. И ты смело можешь возвращаться.

Если же это была лишь мгновенная вспышка, подобная рождению

звезды, то по возвращении ты не найдешь ничего. Зато ты видел
ослепительный свет. Значит, все равно овчинка стоила выделки.

Он говорил на языке алхимии, но Сантьяго понимал, что он

имеет в виду Фатиму.

Трудно было не думать о том, что осталось позади.

Однообразный ландшафт пустыни заставлял вспоминать и мечтать.

Перед глазами у Сантьяго все еще стояли финиковые пальмы,

колодцы и лицо возлюбленной. Он видел англичанина с его колбами

и ретортами, погонщика верблюдов -- истинного мудреца, не

ведавшего о своей мудрости. "Наверно, Алхимик никогда никого не

любил", -- подумал он.

А тот рысил чуть впереди, и на плече его сидел сокол --

он-то отлично знал язык пустыни -- и, когда останавливались,

взлетал в воздух в поисках добычи. В первый день он вернулся,

неся в когтях зайца. На второй -- двух птиц.

Ночью они расстилали одеяла. Костров не разводили, хотя

ночи в пустыне были холодные и становились все темнее, по мере

того как убывала луна. Всю первую неделю они разговаривали

только о том, как бы избежать встречи с воюющими племенами.

Война продолжалась -- ветер иногда приносил сладковатый запах

крови. Где-то неподалеку шло сражение, и ветер напоминал юноше,