Книга в других форматах Конец Веры. Религия, Террор и Будущее Разума

3  К счастью, Верховный суд (см. материалы процесса Lawrence and Gamer v. Texas), похоже, признал эти законы неконституционными (см. www.cnn.com/2003/LAW/06/26/scotus. sodomy).

1  Если посмотреть на проблему борьбы с наркотиками с точки зрения здоровья, многие вещи становятся яснее. Наши законы запрещают раздавать зависимым чистые иглы, что увеличивает распространение СПИДа, гепатита С и других болезней, передающихся подобным путем. Поскольку потребляющий наркотики человек плохо себе представляет степень загрязнения и дозировку нелегально добытого вещества, это резко увеличивает риск отравления или передозировки (как это было с алкоголем, когда тот был запрещен). Парадоксальным образом запрет на наркотики привел к тому, что несовершеннолетним их стало легче приобрести, потому что здесь сформировался подпольный рынок. Законы, ограничивающие применение опиатов в медицине для обезболивания, просто увеличивают страдания умирающих в последние месяцы их жизни.

2  L. Carroll, Fetal Brains Suffer Badly from the Effects of Alcohol, New York Times, Nov. 4, 2003.

3  www.drugwarfacts.com.

4  www.rand.org/publications/RB/RB6010/.

5  О подобных приговорах см.: E. Schlosser, Reefer Madness: Sex, Drugs, and Cheap Labor in the American Black Market (New York: Houghton Mifflin, 2003).

1  Около 51 % людей из всех, совершивших акты насилия, выходят на свободу после или в течение двух первых лет отбывания срока наказания, 76% получает свободу в течение четырех лет и менее (wwwjp.org). На федеральном уровне средний срок пребывания в тюрьме по делам, связанным с наркотиками, составляет 6 лет и 3 месяца (по данным Office of National Drug Control Policy [ONDCP] Drug Data Summary, www.whitehousedrugpolicy. gov).

2  И это еще не полная картина. Во многих штатах у человека, которого просто подозревают в преступлении, связанном с наркотиками, могут конфисковать имущество, а тем, кто на него донес, могут вручить награду в размере четверти стоимости этого имущества. Остальные средства идут в отделения полиции, бюджет которых теперь зависит от подобных конфискаций. Именно такая ситуация сделала инквизицию коррумпированной (если мы вправе говорить о «коррупции» этого института вообще). Обвиняемый, подобно еретикам, вынужден предать своих товарищей, чтобы ему сократили срок заключения. Если человек не может (или не хочет) назвать своих сообщников, срок наказания увеличивается до фантастических размеров. Подобного рода информация так высоко ценится, что ею начали торговать на особом черном рынке. Обвиняемые, которым некого выдать, вынуждены покупать сведения у профессиональных информаторов (и это стоит недешево). В итоге полицейские научились захватывать собственность, вместо того чтобы бороться с преступлениями. Конфискация и лишение права собственности совершаются даже в тех случаях, когда подозреваемого признают невиновным в каких-либо уголовно наказуемых преступлениях. Одно исследование национальных масштабов показало, что собственность конфискуют в 80% случаев всех уголовных процессов (www.drugwarfacts.com). В результате таких мудрых законов иногда восьмидесятилетние супруги навсегда теряют свои дома по той причине, что их внука застукали за курением травки. Больше подобных фактов см. в кн. Schlosser, Reefer Madness.

3  Данные ONDCP Drug Data Summary (March 2003). Война с наркотиками также стала великим инструментом расовой дискриминации: в США черные составляют лишь 12% населения и 13% от всех потребителей наркотиков, в то же время они составляют 38% арестованных и 59% осужденных по делам, связанным с наркотиками. Наше законодательство лишило массу черных семей отцов, а это опустошает наши города, а также повышает стоимость наркотиков и делает наркоторговлю более доходным бизнесом. (См.: www. drugwarfacts.com.)

4  Ibid.

5  М. S. Gazzaniga, Legalizing Drugs: Just Say Yes, National Review, July 10, 1995, pp. 26—37, где подсчет автора приводит примерно к таким же результатам. Разумеется, с каждым следующим годом эта цифра становится больше.

6  W. F. Buckley Jr., The War on Drugs Is Lost, National Review, Feb. 12, 1996.

1  www.lindesmith.oig.

2  Когда последний раз кого-либо убили в конфликтах вокруг сбыта алкоголя или табака? Можно с уверенностью сказать, что нормальное положение вещей воцарилось бы и здесь, если бы государство регулировало торговлю наркотическими средствами. В самом начале нынешней «войны с наркотиками» экономист Милтон Фридман заметил, что «легализация наркотиков одновременно снизила бы количество преступлений и улучшила бы работу органов правопорядка». Далее он предложил читателю «придумать какую-либо еще меру, которая бы так сильно продвинула вперед закон и порядок» (Friedman, Prohibition and Drugs, Newsweek, May 1, 1972). Эти слова были справедливы тогда и остаются истиной сегодня, после трех десятилетий благочестивой анархии; преступления, окружающие торговлю наркотиками, — это неизбежное последствие самих наших законов против наркотиков,

3 По данным правительства США, из двадцати восьми организаций, официально признанных террористическими, двадцать частично или полностью финансируют свою деятельность за счет торговли наркотиками. (См.: www.theantidrug. com/drugs_terror/terrotgroups. html.)

4  S. Weinberg, What Price Glory, New York Review of Books, Nov. 6, 2003, p. 55-60.

5  Все это безумие сохраняется, несмотря на то что легальная и регулируемая продажа наркотических средств эффективнее всего оберегла бы от них несовершеннолетних (вы слышали, чтобы кто-нибудь тайно продавал водку на школьном дворе?), подорвала бы основу существования преступных группировок, на десятки миллиардов долларов снизила бы расходы на правоохранительные органы, принесла бы другие миллиарды в виде налогов в казну и освободила бы сотни тысяч полицейских, чтобы они могли направить свои силы на борьбу с насильственными преступлениями и терроризмом. Но пойти на это мешает страх, что легализация наркотических средств вызовет эпидемию наркомании. Здравый смысл, а также опыт таких стран, как Голландия, показывает, что этот страх необоснован. Более 100 миллионов американцев из тех 108 миллионов, что принимали запрещенные наркотические средства, утверждают, что феномен зависимости не то же самое, что употребление, и нужная информация поможет потребителям наркотиков не впасть в зависимость. Зависимость, несомненно, следует лечить — для чего у нас на данный момент также не хватает средств.

1  См., например: D. Kahneman and A. Tversky, On the Reality of Cognitive Illusions, Psychological Review 103 (1996): 582—91.

1  Misguided Faith on AIDS (editorial), New York Times, Oct. 15, 2003.

2  N. Kristof, When Prudery Kills, New York Times, Oct. 8, 2003.

1  Ibid.

2  Кроме того, Кристоф неверно понимает знаменитое изречение Эйнштейна: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа». Он считает, что Эйнштейн здесь с уважением относится к религиозной вере, не требующей доказательств. «Наука без религии хрома» означает просто, что «науку творит только тот, кто наполнен стремлением к истине и познанию. Однако источником такого рода чувства является религия». Религия же без науки слепа по той причине, что у нее нет доступа к истине — в понимании Эйнштейна она не более чем «источник чувства», то есть такого стремления к истине, которое невозможно обосновать научно. Таким образом, вера есть просто голод, а разум — сама пища.

3  N. Davies, Europe: A History (Oxford: Oxford Univ. Press, 1996).

1  Говоря о связи этики и счастья, мы не сводим все этические вопросы к утилитаризму. Многие моральные проблемы не поддаются утилитарному подходу, но остаются проблемами этики, что я намерен показать, лишь в той степени, в какой их решение может причинить кому-либо страдание. Я решил не пользоваться моральными категориями, которые обычно употребляют в любых разговорах об этике, — такими, например, как утилитаризм (или консеквентиализм) и деонтология. Я не считаю, что эти категории действительно столь сильно отличаются одна от другой и столь ценны для понимания этики, как принято думать.

2  Кто-то может возразить, что иные поступки делают «жертвами» других людей более тонким способом. Я никогда не встречал убедительных аргументов подобного рода. Разумеется, некоторые поступки могут повлиять на счастье того, кто их совершает, но это становится вопросом этики лишь в том случае, когда речь идет о счастье других.

3  См. М. D. Hamer, Swappable Minds, in The Next Fifty Years, ed. J. Brockman (New York: Vintage, 2002).

1  B. Russell, Why I Am Not a Christian, ed. P. Edwards (New York: Simon and Schuster, 1957), vi.

2  Это утверждение занимает центральное место в знаменитом труде Карла Густава Юнга о Книге Иова: Carl Jung, Answer to Job, trans. R. F. C. Hull (Princeton: Princeton Univ. Press, 1958).

3  Представление о свободной воле человека стоит как за религиозной концепцией греха, так и за нашим «правосудием воздаяния». И потому проблема свободы воли должна интересовать не одних только философов. Если нет свободы воли, грешники есть просто дурно сделанные механизмы, и любое правосудие, которое должно нести воздаяние (а не реабилитацию или просто ограничение свободы), было бы чем-то совершенно нелогичным. К счастью, мы не можем сомневаться в том, что сам человек влияет на свои поступки или на то, совершает ли он такой-то поступок или нет, У нас есть надежные основания для этики и законодательства, и для этого нам не обязательно обращаться к иллюзорным схемам.

4  Мы можем чувствовать нравственную обязанность сохранить некоторые камни для будущих поколений, но эта обязанность относится к другим людям, а не к самим камням. Мысль о том, что сознание существа тождественно тому, что для него «имеет значение, как быть таким-то существом», принадлежит Т. Nagel, «What Is It like to Be a Bat», in Mortal Questions (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1979).

1  To есть не чувствуют боли в феноменальном смысле; даже Декарт мог видеть, что животные стремятся избегать воздействия некоторых стимулов, он просто считал, что для них «имеет значение, как быть животным. В его ошибке есть доля истины: иногда нам кажется, что нечто обладает сознанием, когда оно сознанием не обладает (скажем, тест Тьюринга не позволяет ответить на вопрос, обладает ли физическая система сознанием на самом деле, но скорее позволяет отбирать системы, которые мы могли бы заподозрить в наличии сознания). С точки зрения бихевиоризма то, что кажется нам сознанием, является сознанием. Если в этом утверждении и содержится зерно истины, я его пока еще не нашел.

2  Цит. по: J. М. Masson and S. McCarthy, When Elephants Weep: The Emotional Lives of Animals (New York: Deiacorte Press, 1995), 18.

3  Этот вопрос достаточно важен. Что значит «быть шимпанзе»? Если бы мы лучше понимали переживания шимпанзе, даже самое осторожное использование этих животных в исследованиях, быть может, показалось бы нам непростительной жестокостью. Если бы мы могли побыть «в шкуре» обезьяны, быть может, мы бы уже считали безнравственным разлучать братьев и сестер между собой, не говоря уже об экспериментах на их теле, которые удовлетворяют наше любопытство. Здесь уместно снова напомнить, что речь идет о сухих фактах — независимо от того, придумаем ли мы путь их нахождения или нет. Испытывает ли свинья перед тем, как ее забивают, нечто вроде ужаса? А что, если она действительно чувствует такую боль, которую ни один порядочный человек не захочет причинять другому безгласному существу? На данный момент мы ничего об этом не знаем. Но мы знаем (или должны знать), что ответ на этот вопрос может радикальным образом изменить наши привычные действия.

4  Обзор нынешнего положения дел в изучении нравственного суждения на уровне мозга — см.: W. D. Casebeer, Moral Cognition and its Neural Constituents, Nature Reviews Neuroscience 4 (2003): 840— 46. Очевидно, что на данном этапе исследований еще рано делать какие-либо убедительные выводы.

1  Существует богатая литература о нравственности и этике — для меня эти слова взаимозаменяемы, — но подобно большинству авторов, которые не слишком ценят метафизику, я нахожу в них мало ценного. Что же касается этики, я думаю, сначала нам надо использовать все возможные ресурсы здравого смысла и лишь после этого мы можем обратиться к древним философам. Я мыслю отнюдь не в кантовских категориях и потому хочу отложить в сторону и Канта, и всех других философов. Конечно, опираясь на «здравый смысл» там, где обычно опираются на туманные специальные термины, я рискую услышать множество разных вопросов от читателей. Действительно, что для одного человека здравый смысл, то для другого — первородный грех. Я также описываю сферу нравственности своими словами и потому не рассматриваю многие проблемы, которые люди считают существенно важными. Я полагаю, это не столько слабая, сколько сильная сторона моего подхода, поскольку я думаю, что нам следует создать совершенно новую карту неизведанной земли нравственности. Я также отложил в сторону сложные вопросы о взаимоотношениях между нравственностью, законом и политикой. Хотя эти сферы, несомненно, пересекаются, в настоящей книге нет места для разбора их взаимного влияния друг на друга, которое вызывает массу споров.

2  Конечно, здесь таится опасность «циркулярного мышления»: только тех, у кого произойдет такая конвергенция взглядов, можно назвать «адекватными». Но подобная циркулярная логика не уникальна для сферы этики и не представляет собой проблемы. Обычно мы хотим убедиться в том, что данная группа людей глубоко понимает современные теории, и лишь потом начинаем принимать их представления всерьез — но это не значит, что в нашем представлении о мире нет места для радикальных переворотов.

3  С. Hitchens, Mommie Dearest, Slate, Oct, 20, 2003, siate.msn. com.

1  R. Rorty, Hope in Place of Knowledge: The Pragmatics Tradition in Philosophy (Taipei: Institute of European and American Studies, Academia Sinica, 1999), 90—91.

1  Отцом прагматизма принято считать Уильяма Джемса. Остается открытым вопрос о том, развивал ли он философию Чарлза Сандерса Пирса или полностью ее разрушил, — можно найти убедительные аргументы за обе точки зрения в трудах самого Джемса в зависимости от того, в каком настроении он писал. Несомненно, этот великий человек сам постоянно противоречил себе. Вот что сказал о его репутации Джордж Сантаяна: «В Америке принято, выразив восхищение гением Джемса, проходить мимо, и это оправдано: мы восхищаемся тем, как он начал, и не очень интересуемся тем, куда он пришел» (George Santayana, Persons and Places [Cambridge: MIT Press, ?963?, 401), Что же касается прагматизма, то я в первую очередь обращался к трудам Ричарда Рорти, который описывает эту философскую позицию крайне ясно и последовательно — к радости и своих единомышленников, и своих критиков.

2  Принцип полезности, которая важнее истины, легко выставить в виде карикатуры и неверно понять — что и происходило с тех самых пор, как Уильям Джемс впервые сформулировал принципы прагматизма на лекции перед членами Философского объединения Калифорнийского университета в 1898 году. Несмотря на насмешки Бертрана Рассела в его «Истории западной философии», где упрямый прагматист нашел полезным думать, что каждого мужчину, попавшего в его поле зрения, зовут Эбенизером Уайлксом Смитом, прагматизм не абсурдная выдумка ума, выдающего желаемое за действительное. В своих утонченных формах он отражает разные грани здравого смысла. Углубляясь в этот подход, мы можем в течение одного часа пройти все стадии принятия успешной теории, описанные Джемсом: сначала она кажется нелепостью, затем банальной истиной, а в конце — чем-то столь важным, что хочется сказать: «Я всегда это знал».

1  P. Berman, Terror and Liberalism (New York: W. W. Norton, 2003), 171.

2  Следует заметить, что реализм — это эпистемологическая позиция, а не онтологическая. Непонимание этого постоянно вызывает путаницу в умах философов. Например, часто слышишь утверждения, что реализм противоположен различным формам идеализма и субъективизма, а также некоторым теориям физики (скажем, квантовой механике в понимании Бора), которые отводят субъекту важную роль в материальном мире. Но если луна не существует, пока кто-нибудь на нее не поглядит, это утверждение все равно остается истиной (которая не зависит от того, знает ли кто-нибудь, как устроен мир, или нет). Утверждение о том, что реальность имеет определенный характер, не означает, что этот характер должен быть нам понятен или что он не может быть крайне переменчивым — или даже что сознание и мысль не могут играть важной роли в его определении. Если реальность меняет свой цвет каждый раз, когда физик моргает, это все равно будет реалистичной истиной.

3  Существует наивная версия реализма, у которой сегодня немного защитников. Это представление о мире, которое мы наследуем вместе с десятью пальцами на руках и десятью на ногах и которое надежно защищено от философских сомнений. Для такого реализма мир более или менее соответствует идеям здравого смысла: столы и стулья действительно существуют в трехмерном физическом пространстве, трава зеленая, небо голубое, все состоит из атомов, а каждый атом — из мельчайших частиц. Наши чувства и их «расширение» — в виде телескопов, микроскопов и т. д. — просто передают нам факты о том мире, каков он есть. Такой реализм, несомненно, помогает нам ориентироваться в этом мире, однако современные научные и философские теории на него не опираются. И ни одна из форм философского реализма сегодня не развивает эту версию реализма.

4  J. Habermas, On the Pragmatics of Communication, ed. M. Cooke (Cambridge: MIT Press, 1998), 357.

1  Чтобы представить себе главные черты модели познания в прагматизме, стоит рассмотреть одну работу Дональда Дэвидсона (Donald Davidson). Это влиятельный философ, на мысли которого о мышлении и смысле сегодня, похоже, опираются сторонники прагматизма Рорти. В своем неизданном труде «The Myth of the Subjective» Дэвидсон утверждает, что любое представление о мире, вместе с его концепциями и претензией на истинность, должно переводиться на язык любого другого представления:

1  Такие вещи часто неудачно называют «ошибкой натурализма». По словам Дж. Э. Мура (G. E. Moore), настоящая ошибка натурализма имеет иной характер. Мур говорил, что наши суждения о благом нельзя свести к другим качествам, таким, как счастье. Он бы, несомненно, обвинил меня в ошибке натурализма из-за того, что я кладу счастье в основу определения этики. Мур опирался на свой «аргумент открытого вопроса»: похоже, при любом состоянии счастья мы вправе задать вопрос: «Хороша ли сама по себе данная форма счастья?» Поскольку этот вопрос всегда продолжает обладать смыслом, это значит, что счастье нельзя отождествить с добром. Я бы на это возразил, что на самом деле при этом мы задаем несколько иной вопрос: «Способствует ли (препятствует ли) эта форма счастья высшему счастью?» Этот вопрос также логичен, и он позволяет связать представления о благом с опытом существ, наделенных даром чувств.

2  S. Pinker, The Blank Slate (New York: Viking, 2002), 53-54.

3  J. Glover, Humanity: A Moral History of the Twentieth Century (New Haven: Yale Univ. Press, 1999), 24.

1  Цит. no: O. Friedrich, The End of the World: A History (New York: Coward, McCann & Geoghegan, 1982), 61.

2  Христианское вероучение превратило сексуальный невроз в принцип культурного угнетения. Этот тезис нет нужды доказывать. Может быть, самыми шокирующими разоблачениями последних лет (на фоне тысяч раскрытых случаев педофилии среди священников США) были истории монахинь, которые руководили детскими домами в Ирландии в 1950-х и 1960-х годах. Одна из групп монахинь, по иронии судьбы носившая название Сестры милосердия, начинала мучить детей уже с возраста в одиннадцать месяцев (применяя бичевание, ошпаривание и невообразимую психологическую жестокость) за «грехи их родителей» (то есть за то, что эти дети — незаконнорожденные). Из-за древних представлений о женской сексуальности, первородном грехе, девственном рождении и т. д. таких детей тысячами отбирали у невенчанных матерей и отдавали на усыновление в другие страны.

3  Сведения о подобных убийствах постоянно поступают к нам из мусульманских стран. В качестве свежего примера см.: N. Вапег-jee, Rape (and Silence about It) Haunts Baghdad, New York Times, July 16, 2003. На веб-сайте ЮНИСЕФ приводится такая статистика:

1  В буддистской традиции, где подобные состояния культивируются наиболее систематичным образом, человек наряду с любовью и состраданием взращивает в себе невозмутимость и сочувственную радость (радость о счастье другого). Принято думать, что эти состояния должны взаимно уравновешивать одно другое.

2  Не стоит сомневаться в том, что разные люди в разной мере одарены этическим мышлением. В частности, не все люди замечают связь между своими установками относительно других и своим собственным счастьем. Хотя идея об иерархии нравственного знания выглядит недемократично, мы знаем, что знания распределены в мире неравномерно. Это не значит, что человеку надо усвоить множество фактов, чтобы стать нравственным. Этика скорее похожа на игру в шахматы, чем на медицину — здесь не столь много фактов, которые следует усвоить, и даже твердо усвоенное нелегко использовать в жизни. Идея о том, что в сфере нравственности не существует «экспертов» — как часто думают и последователи Канта, и их противники, — подобна идее о том, что не существует экспертов в шахматах на том основании, что мы все в одинаковой мере умеем правильно переставлять фигуры. Нам не нужны эксперты, чтобы судить о положении вещей, и они не нужны нам, чтобы сделать вывод, что жестоким быть плохо. Но эксперты могут подсказать нам оптимальный ход в данной позиции, и можно не сомневаться в том, что нам нужны эксперты, которые сказали бы нам, что любовь ко всем людям, без различия, дает человеку больше счастья, чем избирательная любовь к близким людям (если у нас есть таковая).

1  60 Minutes, Sept. 26, 2002.

1  Конечно, этих людей задерживают на неопределенный срок, лишая их возможности обратиться к адвокату, и это должно нас беспокоить. См.: R. Dworkin, Terror and the Attack on Civil Liberties, New York Review of Books, Nov. 6, 2003, pp. 37—41, где содержится глубокий раpбор связанных с этим юридических и этических вопросов.

жүктеу/скачать 1.77 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: