Книга вторая Грозный гуп «Книжное издательство»

(перевод – мой)

У подножья горы, где Аргун грозно мечется в поисках простора в узких берегах высоких теснин, сковавших его свободу, выходит на широкую равнину, лежало старинное чеченское село – Темболат-Юрт. Слушая шум Аргуна, жили люди в с. Темболат-Юрт, любя свободу и мечтая о ней так же, как Аргун, сжимаемый скалистыми берегами.

Это было в середине лета наступившего беспокойного 1910 года.

У мечети стоял красивый дом, построенный с любовью, окруженный плетнем с навесом.

Несколько лет назад на войне с Японией погиб и похоронен в Харбине хозяин этого дома. Воспитывая его сына и дочь, живет в этом доме теперь его вдова Секимат.

Секимат сидела у окна на деревянной кровати, застеленной истангом с бахромой, и, думая о разном, вязала шерстяные носки и очень грустила, чувствуя себя особенно одинокой сегодня ночью от того, что не было дома ни сына, ни дочери.

– Сколько ни вглядывайся – призраки! Чем больше вслушиваешься – стуки! Сколько ни думаешь – тревоги!

Задумавшаяся Секимат и сама не знала, что ее руки, вязавшие носки, остановились. Эти слова, произнесенные ею тихо, искренне, вырывались из самой груди, освобождая ее сердце.

Секимат тяжело было растить сына и дочь, не имея никого, на кого могла бы опереться в нужную минуту.

И двое детей Секимат выросли очень верными и послушными, будто в награду за ночи, проведенные ею без сна, за дни ее беспокойные. Видимо, поэтому мать так тревожилась, теряя покой, когда они уходили куда-нибудь… ¹¹

После этого и начинаются трагические события в этом Темболат-Юрте, связанные с детьми Секимат, ее родственниками, односельчанами. В них романтически переплетаются: и любовь, и предательство, и нечаянное убийство, и жажда кровной мести, и благородство, и милосердие… Действие длится шестнадцать лет: начинается в 1910 году трагически, заканчивается в 1926 году счаст­ливо. Разворачиваются события и в Чечне, и в далекой уйгурской деревне в Тянь-Шаньских горах.

Билал Чалаев

(1919–1999)
Фамилия Чалаевых была широко известна в свое время не только в Надтеречном районе, но и во всей Чечне, потому что из нее «...вышло немало знаменитых сыновей, – как пишет газета «Теркйист» («Притеречье») в статье «Происхождение Чалаевых», – в их числе писатель Билал Чалаев, судья Шамиль Чалаев, чекист Мита Чалаев, староста с. Зебир-Юрт в конце XIX – начале ХХ веков Довда Чалаев, красноармеец, пулеметчик, павший на полях Великой Отечественной войны, Иса Чалаев и многие другие». Сохранилась генеалогия фамилии Чалаевых, благодаря записям отца Билала – Асхаба, чудом сбереженным и случайно найденным в 1972 году при сносе ветхого дома.

Жизнь и судьба каждого из них заслуживают отдельного рассказа, но наша цель сегодня рассказать об одном из них – писателе и журналисте Билале Чалаеве. Я знал его вначале заочно по публикациям в республикан­ских газетах, но особенно близко узнал в годы совместной работы в редакции «Ленинского пути», где он, старый и опытный «газетный волк», был моим наставником. Он был человеком простым, открытым, общительным и щедрым душой и часто давал нам, молодым, уроки журналистского мастерства.

Родился Билал Чалаев, как утверждают записи его отца, в с. Лаха-Невре (Надтеречное) в 1919 году. Отец его Асхаб был в свое время широко духовно образованным человеком, хорошо известным богословом, владевшим кроме чеченского еще и русским, арабским и тюркским языками.

По себе зная, как нужны в жизни знания, отец постарался дать хорошее образование сыновьям. Билал заканчивает в родном селе семилетку, а затем – в 1937 году – педагогический техникум. Короткое время трудится в школе учителем, в 1938 году его приглашают на работу сначала в Надтеречную районную газету, два года спустя – в республиканскую газету «Ленинский путь», а с 1942 года до депортации чеченцев в Казахстан и Среднюю Азию Б. Чалаев работал редактором Гудермесской районной газеты. Будучи одним из первых комсомольцев района, он активно участвовал в тридцатых годах ХХ века в кампании по ликвидации безграмотности.

Благодаря этому, Билалу Чалаеву довелось быть участником собрания партийно-хозяйственного актива в Чечено-Ингушском обкоме партии 19 февраля 1944 года, на котором окончательно был решен вопрос о выселении чеченцев и ингушей, видеть и слушать всесильного минист­ра внутренних дел СССР Л.П. Берию. Ему на всю жизнь запомнились слова Лаврентия Павловича, сказанные на этом собрании и позже воспроизведенные им в воспоминаниях «Как длинна была эта дорога…» (Орга. 1996. №1. С. 68–72): «Чеченцы и ингуши всегда были врагами Советской власти, они совершили множество преступлений в военное время; много вреда нанесли и ваши абреки, много у вас дезертиров, бежавших с фронтов, не же­лая воевать с фашистами… Это вынуждает выслать вас. Советское правительство решило выселить вас в эти дни подальше от Чечено-Ингушетии».

«Присутствовавшие чеченцы и ингуши старались доказать, что это неправда, что все – наоборот, – писал Б. Чалаев, – но их никто и слушать не хотел – им попросту не давали слово». Он и сам не только был выслан, но и разлучен с семьей, которая была отправлена в даль, когда журналист находился еще в Гудермесском районе. Долго потом пришлось ему в незнакомых краях искать свою семью.

С 1944 по 1955 годы Билал Чалаев жил в г. Караганда и работал в органах милиции. Ему доверяли, потому что он был журналистом и состоял членом партии с 1941 года.

В 1955 году, когда начала издаваться для чеченцев и ингушей газета «Знамя труда», Билал Чалаев, как опытный журналист и начинающий писатель был вызван в г. Алма-Ата для работы в редакции газеты.

В 1957 году Б. Чалаев Организационным комитетом по восстановлению Чечено-Ингушской республики был отозван в г. Грозный для подготовки к выпуску возрожденной республиканской газеты «Ленинский путь» и назначен ее редактором. Об этом известный чеченский поэт и публицист, не один год проработавший с Б. Чалаевым, Дока Кагерманов писал в воспоминаниях:

«В 1957 году Билал Чалаев был вызван в г. Грозный и назначен редактором газеты «Ленинский путь». Он был журналистом первой волны и очень много сделал для развития чеченской журналистики и воспитания молодых журналистских кадров. Он был всегда ярым защитником справедливости. Рассказывали, что при выселении чеченцев, будучи уполномоченным по организации депортации в с. Энгеной Саясановского района, Б. Чалаев, рискуя жизнью, объяснял и советовал людям, что и сколько в первую очередь брать в дорогу, помогая грузить все это на машины и в вагоны. Журналистике же был предан так, что продолжал работать в редакции даже после ухода на пенсию и в литературную деятельность».

Билал Чалаев пришел в литературу и стал прозаиком уже в зрелом возрасте, умудренный уже и жизненным, и журналистским опытом. Этим он еще раз подтвердил мудрые слова Яна Парандовского, польского литературоведа, который в своей книге «Алхимия слова» писал:

«Поэзия открывается в том периоде жизни, когда чувства еще свежи, очарование перед миром всего сильнее, когда все представляется новым и необычным… Иное дело проза: она требует зрелости… Недостаточно вздыханий, восторгов, метафор. Надо вникнуть в жизнь, научиться многому и, прежде всего, самому искусству прозы» (М.: «Правда», 1990. С. 32).

О том, почему он начал писать, Б. Чалаев мог сказать и словами популярного и очень известного в свое время американского писателя Эрскина Колдуэлла, говорившего всегда: «Я пишу потому, что видел людей и вещи, о которых мне хочется рассказать. Я даже думаю, что обязан об этом рассказать» (Там же. с. 35).

Свою первую повесть «Горный сокол» («Ламанан леча») автор писал долго: собирал материал, выстраивал его, шлифовал тщательно. В предисловии к нему автор писал: «Мысль написать повесть о Герое Советского Союза Ханпаше Нурадилове я носил в душе давно. Неслыханные еще в истории человечества героизм, мужество и отвагу, показанные им в победоносной войне, которую советский народ вел несколько лет с гитлеровской Германией, самоотверженность Героя не забудет мир. Особенно – чечено-ингушский народ».

Повесть увидела свет в 1961 году и была тепло встречена читателями.

Вторая повесть «Первая любовь» была написана и издана в семидесятые годы и, наконец, главный, можно считать, труд Б. Чалаева – автобиографическая повесть «В долине Терека» была издана в 1985 году. В предисловии к ней ее редактор, известный впоследствии писатель М. Ах­мадов писал: «Автор этой повести Билал Чалаев был одним из первых комсомольцев Чечни. Он участвовал в движении по ликвидации неграмотности, развернувшемся в нашей стране в тридцатые годы (ХХ века. – А.К.). В Чечено-Ингушском книжном издательстве вышли его по­вести «Горный сокол» и «Первая любовь». В этой, треть­ей, своей повести автор рассказывает о делах первой комсомольской ячейки, созданной в Притеречье, и о событиях, связанных с организацией там первых колхозов в тридцатые годы…».

Много написал Билал Чалаев и художественных очерков. И они, как и повести его, не остались незамеченными. Известный чеченский писатель и литературовед Н. Музаев справедливо писал об этом периоде творчества прозаиков Чечни в своей монографии «Взаимосвязи литератур Северного Кавказа в процессе становления жанров»: «Новый этап в развитии прозы… начинается в 50–60-е годы, когда чечено-ингушская литература совершила большой скачок к вершинам художественного мастерства. В эти годы в центре внимания писателей находятся две темы: во-первых, сохраняется их интерес к историческому прошлому своих народов, а во-вторых, все больше внимания привлекают проблемы современности… Современная жизнь… получила художественное воплощение в разных жанрах прозы – очерке, рассказе, повести и романе…» (Грозный, 1974. С. 51).

И далее: «Современная проза (особенно очерки) писателей Чечено-Ингушетии (50–60-е годы ХХ века. – А.К.) отмечает ее обращенность к живой современности, к людям, строящим новую жизнь. Проникнутые глубоким чувством уважения к людям нового аула, эти произведения рассказывают об их нелегком и почетном труде... В жанре очерка... активно проявили себя Б. Чалаев, М. Ясаев… и другие» (Там же. с. 53).

Последней работой Билала Чалаева был очерк-воспоминание «Как длинна была эта дорога…», опубликованный в журнале «Орга» в 1996 году (№1). Рассказывалось в нем о депортации чеченцев, о событиях, свидетелем которых он был 19–24 февраля 1944 года. Спустя три года он умер (1999), позабытый всеми. Да и не до писателей было тогда людям – шла уже вторая чеченская война. И сегодня молодые люди не знают даже, что жил и творил в истории чеченской литературы писатель и публицист – Билал Чалаев. А жаль.
В долине Терека

(отрывок; перевод – мой)

Ясный, с ярким солнцем день к вечеру стал пасмурным. Черные тучи, непонятно откуда взявшиеся, неожиданно, словно занавесью, закрыли небо над Тереком, раньше времени стемнело, и наступила ночь. Начавшаяся легкая морось в скором времени превратилась в сильный, напористый дождь с потоками воды, подувший холодный и порывистый ветер бил дождевые капли по коже лица, как маленькие камешки и словно снежинки в метель, не давая открыть глаза.

Ночь была такой суровой, страшной и тревожной, что человек без большой необходимости не вышел бы на улицу. Перед печкой со слабо горящим огнем, сварив лапшу с сушеной колбасой в медном котелке, покрытом оловом, поставленном на треногий очаг, ждала возвращения домой мужа Нуржан. Шум проливного дождя, усиливаясь, расходясь, тревожа, расстраивал, пугал. Нуржан выглянула в окно, не было видно не зги.

– О, Боже, какая проклятая ночь, удивительно, что он так задержался, – вслух сказала она сама себе.

«Он» – был ее муж Идрис.

Подошло время ужина, помолившись без особо желания, Нуржан вошла в комнату дочери. После смерти всех детей, у них больше никого не было, кроме этой дочери. Поэтому они очень любили ее. При входе матери, она поднялась навстречу ей, положив веретено, на котором скручивала нить для вязки носков отцу и спросила печально:

– Мама, папы все еще нет? Как задержался он.

– Да, моя милая, его до сих пор еще нет. Он никогда не задерживался так.

На окне маленького низкого домика слабо горела железная керосиновая лампа, затемнив стекло своим сильно коптящим фитилем. Поэтому в комнате было темновато.

– Не тревожься мама так, папа, вот увидишь, скоро придет. Дел ведь у мужчин много бывает, – сказала дочь, будто взрослая.

Мать внимательно посмотрела на дочь, словно впервые увидела ее.

– Я думаю, что он поплыл на нашей лодке, собираясь заодно проверить свои верши, поставленные у острова. Если попадется сазан или сом, отвезу Ваське, говорил он. Так поздно он никогда не задерживался. Видишь, что творится на улице, проливной дождь, как осенью, темная ночь, холодный ветер…

…А на улице еще свирепее, чем прежде, дул ветер, образовывая на земле лужи-моря, еще усиленней шел проливной дождь, вселяя страх в сердце, слышались стуки, странные шумы. Приболевшей, лежащей с температурой Нуржан сквозь дремоту померещился шум въехавшего во двор всадника и голос какого-то человека:

– Ээ-эй, люди, мусульмане, братья, помогите, река уносит человека… река несет человека… Идрис… помогите…

Через некоторое время послышался тот же мужской голос:

– Ва-а-а, люди, помогите же… Молнией убило человека… там, на берегу Терека…

Не понимая еще, что делает, мать неожиданно вскочила с постели и быстро выбежала на улицу. На улице ничего не было видно, кроме темной, суровой ночи. Показалось, что шум всадника и голос мужчины удаляются в сторону Терека, пошла за ними.

…Проснувшаяся еще до рассвета дочь, не увидев рядом мать, не найдя ее ни в доме, ни на улице, страшно, разрывая сердца, закричала в ужасе, разбудила соседей и они пришли на помощь. На вопросы, что случилось, дочь рассказала, что мать вчера легла спать в большой тревоге за невозвратившегося домой отца.

Хотя и близился рассвет, но ночная тьма все не расходилась, правда, дождь заметно ослабел, будто пожалев людей, и ветер дул тише. Одни из мужчин, поднятых по тревоге, пошли в долину Терека, в сторону места, где люди переплывали туда-сюда, чтобы оттуда проверить все берега. Когда показалось, что прошло полчаса, оттуда пришла страшная весть.

– Мы нашли ее мертвой на берегу, лежащей ничком, с выброшенными вперед руками… – с трудом выговорил один из пришедших.

– Кто, кто? – спросили люди, собравшиеся во дворе.

– Она… она… – с трудом выговаривая слова, сказал пришедший. – Жена Идриса…

– Как?.. Неправда это… Вам, наверно, показалось… – не желая, чтобы это было правдой, сердцем не воспринимая это, продолжали с надеждой спрашивать многие из собравшихся.

– Нет-нет, это точно она, – снова решительно сказал пришедший.

– Остопирула, какое большое и поразительное это горе, смотри-ка, и Идриса нет дома, – заговорил сосед-старик.

– Что ж, таков Божий суд, – сказал другой.

– Суд-то Божий, но очень уж жестокий, – повторил снова сосед-старик.

Прошло еще около получаса, на улице стало немного светлее, люди уже могли видеть друг друга издалека. Во двор медленно въехала арба, на которой был труп женщины.

– Остопирула, остопирула, какая большая беда, какое страшное зло, какое странное дело, – говорили люди удивленно.

– Как же умерла она? Не убита ли она? – спрашивали другие.

– Кто мог ее убить? Кто может быть врагом Идриса? Лучше его-то и человека быть не может в этом мире, – говорили третьи.

Положив на зеленый истанг (войлок. – А.К.), труп умершей женщины внесли в комнату…
Так трагически начинается повесть Б. Чалаева «В долине Терека». Радость прочитать ее, узнать о виновниках трагедии, о новых схватках и новых потерях жителей села, о победе в конце концов нового над старым, оставляем читателям.

Поверьте, повесть стоит этого.

Острослов, юморист, мастер импровизации, художник: эпиграммы, пародии, шаржи, анекдоты, карикатуры так и сыпались из него, как из рога изобилия. Он всегда удивлял меня своей находчивостью, неистощимой фантазией, выдумками, розыгрышами. Сочинял он на любую тему тут же, на ходу: как говорится, никогда за словом в карман не лез. Редко когда газеты «Грозненский рабочий», в редакции которой он работал, и «Комсомольское племя» выходили без плакатов, шаржей, карикатур, пародий и эпиграмм Игоря Трунова.

Одним словом, он был человеком удивительного таланта, уживчивым, беззлобным. Поэтому никто никогда не обижался на него за его сатиру и юмор. Я, например, не помню такого случая.

И справедливо писал об И. Трунове литературовед, кандидат филологических наук Ю. Верольский: «Говорить об Игоре Трунове – это значит получить мощный заряд человечности, творческой энергии, юмора – всего того, что повышает тонус нашей жизни, ее оптимистическую окры­ленность. А тем, кто не испытал счастья общения с ним, все это донесет его яркое творчество».

А сам Игорь Трунов так писал в стихотворении «Поэзия» (в моей редакции):

…Ты вслушайся в природу, друг:

В урочный час цветы и камни,

Деревья, травы – все вокруг

Зашепчут тихими стихами.

Ничто стихов не утаит.

Они тебе взволнуют душу…

Вот их и выдай за свои,

Когда сумеешь их подслушать.

Родился Игорь Трунов 28 мая 1920 года на станции Топки, что в Новосибирской области. Окончив семилетку начал работать: был корректором в газете, библиотекарем, счетоводом. Окончил Боровской лесной техникум, во время учения в котором понял, что больше всего в жизни его привлекает искусство. К этому времени относится его первое выступление в печати: в 1935 году в газете «Советская Сибирь» было опубликовано стихотворение Игоря Трунова.

В 1952 году дороги жизни и судьбы привели И. Трунова в город Грозный, где он начал трудовую деятельность в эст­радном коллективе Дворца культуры имени В.И. Ленина. по-прежнему писал стихи, работал над шаржами. Вскоре началась его работа в грозненских газетах – в «Грознен­ском нефтянике» (была у нас тогда такая городская газета), потом в молодежной газете «Комсомольское племя» и в «Грозненском рабочем». Где бы ни работал Игорь Васильевич, он становился душой коллектива: его трудолюбие, четкая и умелая работа, его шутки способствовали созданию устойчивого и здорового психологического климата.

в стихотворении «Людские сердца» он писал:

Будь то погожим или хмурым днем –

В глазах струится свет души-теплицы.

Но то, что зреет в ком-нибудь одном,

Уже вовек в другом не повторится.

Хотел бы я людские все сердца

Читать, как книги, что стоят по полкам.

Но как постичь их тайны до конца,

Когда себя и то не знаешь толком?

Ко всему, что делал Игорь Трунов, в пятидесятые годы добавилась еще одна область – его работа по переводу произведений чеченской и ингушской поэзии на русский язык. Она заняла в его деятельности огромное место. Трудно назвать кого-либо из чеченских и ингушских поэтов старшего и среднего поколения, которых бы не представлял Игорь Трунов русскому читателю. И каждый перевод в большинстве случаев равноценен оригиналу, только, может быть, в немногих случаях переводчик позволял себе передать переводимое сдержаннее, лаконичнее, цельнее и впечатляюще. Те, кого он переводил, на это, как правило, не обижались.

В числе переводов И. Трунова: эпическая поэма Нурдина Музаева «Горячие сердца» (о героях борьбы за установление Советской власти и Гражданской войны в Чечне), произведения М. Мамакаева, Р. Ахматовой, А. Айдамирова, М. Дикаева, А. Сулейманова и мн. др.

При жизни И. Трунов так и не издал свои стихи, рисун­ки и переводы. И только девять лет спустя (умер он и похоронен в г. Грозный в 1979 году) стараниями друзей и кол­лег увидела свет его книга «Людские сердца», куда вошли стихи, поэмы «На разъезде», «Мужской разговор», «Вол­шебные цифры», «К звездам», плакаты, шаржи на М. Мамакаева, Р. Ахматову, групповой шарж деятелей литературы и искусства Чечено-Ингушетии, карикатуры и небольшая подборка переводов.

Тот же Ю. Верольский писал, что творчество И. Трунова актуально и сегодня. «Оно органически вписывается в наш день, в нашу борьбу за совершенствование образа жизни, за ускорение процессов нашего развития, за торжество мира во всем мире. Ведь все это составляло и составляет сокровенный смысл, подлинный и искреннейший пафос произведений поэта, переводчика, журналиста и художника Игоря Васильевича Трунова.

Стихи И. Трунова (в моей редакции):

(отрывок)

Как много солнца на земле:

Здесь все его теплом согрето.

В потоках света разомлев,

От счастья жмурится планета.

И день и ночь кипит на ней

Неутомимая работа.

Снуют стрекозы меж ветвей,

И пауки плетут тенета…

А солнце брызжет с высоты,

Бушует соком в стеблях гибких

И раскрывает, как цветы,

Людские добрые улыбки.

Мы все на земле пешеходы,

Но в каждом с рожденья живет

Мятежная сила природы,

Зовущая сердце в полет.

В тебе она дремлет до срока,

Пока не почувствуешь ты,

Что мчишься высоко-высоко

На крыльях заветной мечты.

Летишь с ней сквозь бури и годы!

И жалко становится тех,

Кто жизнь прошагал пешеходом,

Ни разу душой не взлетев.
В горах Чечни

Бродя в горах,

Я чей-то строгий

Услышал окрик за спиной:

– Эй, человек, там нет дороги!

Коль ты в аул – ступай за мной.

И я шагнул за ним без страха.

Иду. И вот уже видна

Его курчавая папаха,

Его сутулая спина.

Молчим. Слепит глаза от солнца,

Капризны тропы хмурых скал…

Того загадочного горца

Я лишь в ауле разгадал.

То был старик с холодным взглядом,

Поживший много на веку.

Сказав ему:

– Спасибо, дада!

Я подал руку старику.

Я ждал с протянутой рукою,

Но, ожиданьям вопреки,

Старик кивнул мне головою

И не пожал моей руки.

Глядел на солнце, не мигая

Мой проводник…

Он был слепой.

Его в аул земля родная

Вела той узкою тропой.

Тучи хмурятся все чаще,

Потемнела неба просинь.

По кустарниковым чащам

В рыжей бурке бродит осень.

Осыпает ветер тихо,

Опустившись с горной выси,

Желтый бисер облепихи

И рубины барбариса.

По низинам первый иней

Зори красит соком алым,

А в горах снегов лавины

Засыпают перевалы.

Абу Дадуев

(1922–2006)
Карабкается в нижнем течении реки Терек из долины ее на крутые берега небольшое село с ажурными нефтевышками и газопроводами – Чанты-Юрт. Родившийся в этом красивом селе на берегу этой плавно и широко текущей здесь реки мальчик не мог не вырасти поэтом, чтобы позже написать о нем пламенные строки в стихотворении «Родному селу» (перевод – мой):

Сколько б в берег твой

Не терся Терек,

Сколько б время не жило в потерях,

Сколько бы в разлуке ни был я,

Будет жить к тебе любовь моя.

Пусть твои холмы в поляны канут,

А овраги в высь тянуться станут,

Пусть седым село увижу я,

Будет жить к тебе любовь моя.

Этим мальчиком, наделенным чудесным поэтико-прозаическим даром самим Всевышним, был Абу Дадуев. Родился он в с. Чанты-Юрт (Терское) бывшего Старо-Юртовского (ныне Грозненского района) 10 июля 1922 года в семье торговца Даду. мать умерла рано, отца лишился в четырнадцать лет. в 1936 году Даду был записан в кулаки и сослан в самый первый и в самый жестокий лагерь Главного управления лагерей Советского Союза (ГУЛАГа) – Соловки, расположенный на островах в холодном Белом море в сорока километрах от Большой земли.

Даду одним из первых чеченцев был заточен в этот лагерь, о котором Александр Солженицын писал в своем знаменитом «Архипелаге ГУЛаг» (о печально известном лагерном отделении-бараке на горе Секирка):

«В двухэтажном соборе там устроены карцеры. Содержат в карцере так: от стены до стены укреплены жерди толщиною в руку и велят наказанным арестантам весь день на этих жердях сидеть. (На ночь ложатся на полу, но друг на друга, переполнение). Высота жерди такова, что ногами до земли не достаешь. Не так легко сохранить равновесие, весь день только и силится арестант – как бы удержаться. Если же свалится – надзиратели подскакивают и бьют его. Либо выводят наружу к лестнице в 365 крутых ступеней (от собора к озеру, монахи соорудили), привязывают человека по длине его к Балану (бревну) для тяжести и отталкивают (ступеньки настолько круты, что брев­но с человеком на них не задерживается, и на двух маленьких площадках тоже).

Ну, да за жердочками не на Секирку ходить, они есть и в кремлевском, всегда переполненном карцере. А то ставят на ребристый валун, на котором тоже не устоишь. А летом – «на пеньки», это значит – голого под комаров. Но тогда за наказанным надо следить; а если голого да к дереву привязывают – то комары справятся сами… А если голого зимой – так облить водой на морозе. Еще – целые роты в снег кладут за провинность. Еще – в приозерную топь загоняют человека по горло и держат так. И вот еще способ: запрягают лошадь в пустые оглобли, к оглоблям привязывают ноги виновного, на лошадь садится охранник и гонит ее по лесной вырубке, пока стоны и крики сзади кончатся» («Архипелаг ГУЛаг». в 7 ч. ч. III–IV. М., 1991. с. 24–25).

Все эти «прелести» и испытал на себе совершенно безвинно осужденный отец Абу Дадуева. Сам же он в эти годы учился в школе, которую закончил в 1940 году. В том же году Абу закончил полугодичные курсы по подготовке учителей чеченских школ в ст. Горячеисточненская и начал работать учителем в родном селе.

В эти же годы А. Дадуев и начал писать свои стихи и рассказы и переводить на чеченский язык произведения для детей русских писателей. Вдохновляла его на творчест­во величественная природа Притеречья и происходящие в те годы перемены в жизни горцев, как он писал позже в одном из стихотворений (перевод – мой):

Как вечерами с теплым ветром

Был волны гнавший Терек тих,

Былое вспомнив,

Взглядом щедрым

Мне нравилось смотреть на них.

Когда одолевали мысли

И тяжко было вспоминать

О пережитом и о жизни

Я начинал тогда писать.

Ему было уже около двадцати двух лет, когда он со всем народом, как враг народа, был изгнан с родины в 1944 го­ду. Жил и работал Абу Дадуев в годы ссылки сначала в г. Фрунзе (сейчас – Бишкек, столица Кыргызстана), позже – в г. Алма-Ата, бывшей в то время столицей Казахстана. До 1955 года – до начала издания в г. Алма-Ата (сейчас – Алматы) газеты для чеченцев и ингушей на родном языке «Знамя труда» – его стихи и рассказы не печатались. В этом году он был приглашен на работу в редакцию и начал активно публиковаться в газете.

В 1957 году Абу Дадуев вернулся в Чечню и сразу же включился в творческую работу. много лет он проработал корректором, переводчиком, редактором в Чечено-Ингушском книжном издательстве, в редакциях альманаха «Орга» и республиканской газеты «Ленинский путь», сотрудничал с радио- и телередакциями Гостелерадио ЧИАССР, готовя острые и результативные публицистиче­ские передачи, обзоры альманаха «Орга», литературное обозрение и т. д. Продолжал заниматься переводами. Активно публиковался в альманахах «Орга» и «Утро гор», газетах, коллективных сборниках писателей республики.

За многие годы работы в литературе, журналистике и в переводах Абу Дадуев выпустил авторские сборники стихотворений, поэм, сатирических рассказов и повестей: «Бывают и такие» («Иштанаш хуьлу») (1966), «Зори Кавказа» («Кавказан зIаьнарш») (1969), «Хотя и поздно» («ТIаьхьа делахь а…») (1971) и др. Перевел на чеченский язык стихи и рассказы для детей русских писателей и поэтов, в частности, выпустил на чеченском языке в своем переводе сборник детских рассказов прозаика А. Окского «Ветерок» (1961).

Абу Дадуеву повезло в жизни: он хорошо знал выдающихся чеченских поэтов Арби Мамакаева, Магомета Ма­макаева, Абдул-Хамида Хамидова, Магомета Сулаева и многих других, учился у них писательскому мастерству, работал под их руководством.

В произведениях А. Дадуева часто встречаются и мотивы и образы чеченского фольклора. И этому есть объяснение: он хорошо знал чеченскую народную мудрость, потому что вместе с супругой Рабу Дадуевой (родилась в 1923 году в с. Дойкур-Эвла), народной сказительницей, много лет занимался сбором, систематизацией и публикацией произведений устного народного творчества чеченцев. Многие из собранных ими чеченских народных песен и сказок опубликованы в нескольких выпусках народной мудрости на чеченском языке, в газетах, альманахе «Орга», а в переводах на русский язык в сборниках фольклора народов СССР, изданных в Москве, Ленингра­де (Санкт-Петербурге), Грозном.

Кроме того, Рабу, работая вместе с Абу в тех же редакциях и печатая на машинке (она была виртуозом этого дела – печатала «вслепую», как тогда говорили, т. е. не глядя на каретку, что умели делать немногие) произведения многих поэтов, прозаиков, журналистов, ученых, она сама набиралась опыта сочинительства и написала немало своих и обработала множество народных песен, особенно девичьих лирических. Например, «Скажите, подруги» (перевод – мой):

Матушке парня, скажите, подруги,

Пусть из окна она глянет, скажите,

Что подойду ей по нраву, по духу,

Пусть же узнает, как только увидит.

Коль привечать она девушку станет,

Та, как щенок, будет ласкова к людям,

Если ж ругать станет – быстро увянет

И, как ребенок, заплакана будет.

Стихи-песни Рабу Дадуевой вошли во многие коллективные сборники, в том числе в переводах Семена Поделкова они опубликованы в разделе «Народные сказители» в фундаментальной «Антологии Чечено-Ингушской поэзии» (Грозный, 1981. С. 79–82).

Любовь к чеченскому языку, литературе, устному народному творчеству Абу и Рабу Дадуевы передали и своим детям – особенно старшему сыну Магомеду, которому посчастливилось быть знакомым со многими писателями, журналистами, учеными. Работая заведующим отделом Чечено-Ингушского обкома комсомола, а затем в партийных и советских органах, Магомед Дадуев очень много сделал для пропаганды творчества своих родителей и чеченских писателей и в воспитании молодой смены для чеченской литературы. Он был инициатором и бессменным председателем жюри (в него, кстати, входил и я) ежегодно проводимого конкурса молодых литераторов имени С. Бадуева. Многие его лауреаты и призеры впоследствии стали известными писателями. М. Дадуев поощрял также творчество членов первого объединения молодых писателей Чечни «Прометей» (семидесятые-восьмидесятые годы ХХ века), яростно защищал их от нападок и обвинений тогдашних партийных и комсомольских чиновников. Именно в «Прометее» воспитывались будущие известные чеченские писатели А. Исмаилов, Л. Аб­дулаев, И. Эльсанов, С. Яшуркаев, М. Бексултанов и др.

Главными темами произведений Абу Дадуева, ушедшего из жизни в 2006 году, восьмидесяти трех лет от роду, пережив две кровавые чеченские войны, были всегда, как и во всей чеченской литературе, – Родина, Кавказ, природа, любовь, родное село. О Чанты-Юрте он писал особенно много и проникновенно. Многие стихи его так и назывались: «Родному селу», «Чанты-Юрт» и т. д. Писал он о родных местах душевно и тепло, как, например, в стихотворении «Чанты-Юрт» (перевод – мой; эти переводы сделаны мной специально для настоящего очерка, потому что, к сожалению, произведения А. Дадуева, на моей памяти, никогда не переводились на русский язык):

Не забывается,

Что было в детстве, все же,

Когда о будущем

Не думали еще.

Все на сегодня не было похоже –

Давила нищета нам на плечо.

Где не горела даже

В детстве нашем

И лампа электрическая,

Там

Слышен скрежет скважин

По всем твоим долинам и полям.

Такой осталась эта удивительная творчески-созидательная семья и в моей памяти, и в памяти всех, кто знал ее. А знали ее многие…