Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

Глава двадцатая

Как-то раз после обеда мы отправились на скачки. С нами были Фергюсон и

Кроуэлл Роджерс, тот самый, что был ранен в глаза при разрыве дистанционной

трубки. Пока девушки одевались, мы с Роджерсом сидели на кровати в его

комнате и просматривали в спортивном листке отчеты о последних скачках и

имена предполагаемых победителей. У Кроуэлла вся голова была забинтована, и

он очень мало интересовался скачками, но постоянно читал спортивный листок и

от нечего делать следил за всеми лошадьми. Он говорил, что все лошади -

страшная дрянь, но лучших тут нет. Старый Мейерс любил его и давал ему

советы. Мейерс всегда выигрывал, но не любил давать советы, потому что это

уменьшало выдачу. На скачках было много жульничества. Жокеи, которых выгнали

со всех ипподромов мира, работали в Италии. Советы Мейерса всегда были

хороши, но я не любил спрашивать его, потому что иногда он не отвечал вовсе,

а когда отвечал, видно было, что ему очень не хочется это делать, но по

каким-то причинам он считал себя обязанным подсказывать нам, и Кроуэллу он

подсказывал с меньшей неохотой, чем другим. У Кроуэлла были повреждены

глаза, один глаз был поврежден серьезно, и у Мейерса тоже что-то было

неладно с глазами, и поэтому он любил Кроуэлла. Мейерс никогда не говорил

жене, на какую лошадь он ставит, и она то выигрывала, то проигрывала, чаще

проигрывала, и все время болтала.

Вчетвером мы в открытом экипаже поехали в Сан-Сиро. День был

прекрасный, и мы ехали через парк, потом ехали вдоль трамвайных путей и

наконец выехали за город, где дорога была очень пыльная. По сторонам

тянулись виллы за железными оградами, и большие запущенные сады, и канавы с

проточной водой, и огороды с запыленной зеленью на грядках. Вдали на равнине

виднелись фермерские дома и обширные зеленые участки с каналами

искусственного орошения, а на севере поднимались горы. По дороге к ипподрому

двигалось много экипажей, и контролер у ворот пропустил нас без билетов,

потому что мы были в военной форме. Мы вышли из экипажа, купили программу,

пересекли круг и по гладкому плотному дерну дорожки пошли к паддоку. Трибуны

были деревянные и старые, а ниже трибун были кассы, и еще другой ряд касс

был возле конюшен. У забора толпились солдаты. На паддоке было довольно

много народу. Под деревьями, за большой трибуной, конюхи проводили лошадей.

Мы увидели знакомых и раздобыли для Фергюсон и Кэтрин стулья и стали

смотреть на лошадей.

Они ходили по кругу, гуськом, опустив голову, на поводу у конюхов. Одна

лошадь была вороная с лиловатым отливом, и Кроуэлл клялся, что она крашеная.

Мы всмотрелись получше и решили, что, пожалуй, он прав. Эту лошадь вывели

только за минуту, перед тем как дали сигнал седлать. Мы разыскали ее в

программе по номеру у конюха на рукаве, и там значилось: вороной мерин,

кличка Япалак. Предстоял заезд для лошадей, ни разу не бравших приза больше

тысячи ливров. Кэтрин была твердо убеждена, что у лошади искусственно

изменена масть. Фергюсон сказала, что она не уверена. Мне это дело тоже

казалось подозрительным. Мы все решили играть эту лошадь и поставили сто

лир. В расчетном листке было сказано, что выдача за нее будет

тридцатипятикратная. Кроуэлл пошел покупать билеты, а мы остались и

смотрели, как жокеи сделали еще один круг под деревьями и потом выехали на

дорожку и медленным галопом направились к повороту, на место старта.

Мы поднялись на трибуну, чтоб следить за скачкой. В то время в Сан-Сиро

не было резиновой ленточки, и стартер выровнял всех лошадей, - они казались

совсем маленькими вдали на дорожке, - и затем, хлопнув своим длинным бичом,

дал старт. Они прошли мимо нас; вороная лошадь скакала впереди, и на

повороте оставила всех других далеко за собой. Я смотрел в бинокль, как они

шли по задней дорожке, и видел, что жокей изо всех сил старается сдержать

ее, но он не мог сдержать ее, и когда они вышли из-за поворота на переднюю

дорожку, вороная шла на пятнадцать корпусов впереди остальных. Пройдя столб,

она сделала еще полкруга.

- Ах, как чудно, - сказала Кэтрин. - Мы получим больше трех тысяч лир.

Просто замечательная лошадь.

- Надеюсь, - сказал Кроуэлл, - краска не слиняет до выдачи.

- Нет, правда, чудесная лошадь, - сказала Кэтрин. - Интересно, мистер

Мейерс на нее ставил?

- Выиграли? - крикнул я Мейерсу. Он кивнул.

- А я нет, - сказала миссис Мейерс. - А вы, дети, на кого ставили?

- На Япалака.

- Да ну? За него тридцать пять дают.

- Нам понравилась его масть.

- А мне нет. Он мне показался каким-то жалким. Говорили, что на него не

стоит ставить.

- Выдача будет небольшая, - сказал Мейерс.

- По подсчетам, тридцать пять, - сказал я.

- Выдача будет небольшая, - сказал Мейерс. - Его заиграли в последнюю

минуту.

- Кто?

- Значит, мы не получим три тысячи лир? - сказала Кэтрин. - Мне не

нравятся эти скачки. Просто жульничество.

- Мы получим двести лир.

- Это чепуха. Это нам ни к чему. Я думала, мы получим три тысячи.

- Жульничество и гадость, - сказала Фергюсон.

- Правда, не будь тут жульничества, мы бы на нее не ставили, - сказала

Кэтрин. - Но мне нравилось, что мы получим три тысячи лир.

- Идемте вниз, выпьем чего-нибудь и узнаем, какая выдача, - сказал

Кроуэлл.

время зазвенел сигнал к выдаче, и против Япалака вывесили "восемнадцать

пятьдесят". Это значило, что выдача меньше чем вдвое.

Мы спустились в бар под большой трибуной и выпили по стакану виски с

содовой. Мы натолкнулись там на двух знакомых итальянцев и Мак Адамса,

вице-консула, и они все пошли вместе с нами наверх. Итальянцы держали себя

очень церемонно. Мак Адаме завел разговор с Кэтрин, а мы пошли вниз делать

ставки. У одной из касс стоял мистер Мейерс.

- Спросите его, на какую он ставит, - сказал я Кроуэллу.

- Какую играете, мистер Мейерс? - спросил Кроуэлл.

Мейерс вынул свою программу и карандашом указал на номер пятый.

- Вы не возражаете, если мы тоже на нее поставим? - спросил Кроуэлл.

- Валяйте, валяйте. Только не говорите жене, что это я вам посоветовал.

- Давайте выпьем чего-нибудь, - сказал я.

- Нет, спасибо. Я никогда не пью.

Мы поставили на номер пятый сто лир в ординаре и сто в двойном и выпили

еще по стакану виски с содовой. Я был в прекрасном настроении, и мы

подцепили еще двоих знакомых итальянцев и выпили с каждым из них и потом

вернулись наверх. Эти итальянцы тоже были очень церемонны и не уступали в

этом отношении тем двоим, которых мы повстречали раньше. Из-за их

церемонности никому не сиделось на месте. Я отдал Кэтрин билеты.

- Какая лошадь?

- Не знаю. Это по выбору мистера Мейерса.

- Вы даже не знаете ее клички?

- Нет. Можно посмотреть в программе. Кажется, пятый номер.

- Ваша доверчивость просто трогательна, - сказала она. Номер пятый

выиграл, но выдача была ничтожная.

Мистер Мейерс сердился.

- Нужно ставить двести лир, чтобы получить двадцать, - сказал он. -

Двенадцать лир за десять. Не стоит труда. Моя жена выиграла двадцать лир.

- Я пойду с вами вниз, - сказала Кэтрин.

Все итальянцы встали. Мы спустились вниз и подошли к паддоку.

- Тебе тут нравится? - спросила Кэтрин.

- Да. Ничего себе.

- В общем, тут забавно, - сказала она. - Но знаешь, милый, я не выношу,

когда так много знакомых.

- Не так уж их много.

- Правда. Но эти Мейерсы и этот из банка с женой и дочерьми...

- Он платит по моим чекам, - сказал я.

- Ну, не он, кто-нибудь другой платил бы. А эта последняя четверка

итальянцев просто ужасна.

- Можно остаться здесь и отсюда смотреть следующий заезд.

- Вот это чудесно. И знаешь что, милый, давай поставим на такую лошадь,

которой мы совсем не знаем и на которую не ставит мистер Мейерс.

- Давай.

Мы поставили на лошадь с кличкой "Свет очей", и она пришла четвертой из

пяти. Мы облокотились на ограду и смотрели на лошадей, которые проносились

мимо нас, стуча копытами, и видели горы вдали и Милан за деревьями и полями.

- Я здесь себя чувствую как-то чище, - сказала Кэтрин.

Лошади, мокрые и дымящиеся, возвращались через ворота. Жокеи

успокаивали их, подъезжая к деревьям, чтобы спешиться.

- Давай выпьем чего-нибудь. Только здесь, чтобы видеть лошадей.

- Сейчас принесу, - сказал я.

- Мальчик принесет, - сказала Кэтрин. Она подняла руку, и к нам

подбежал мальчик из бара "Пагода" возле конюшен. Мы сели за круглый железный

столик.

- Да, - сказал я.

- Я себя чувствовала такой одинокой, когда с нами были все эти люди.

- Здесь очень хорошо, - сказал я.

- Да. Ипподром замечательный.

- Недурной.

- Не давай мне портить тебе удовольствие, милый. Мы вернемся наверх,

как только ты захочешь.

- Нет, - сказал я. - Мы останемся здесь и будем пить. А потом пойдем и

станем у рва с водой на стиплчезе.

- Ты так добр ко мне, - сказала она.

После того как мы побыли вдвоем, нам приятно было опять увидеть

остальных. Мы прекрасно провели день.