Конспект по Истории Римо-Католической Церкви для 3-го курса
жүктеу/скачать 1.7 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 4.2Возвращение к истокам
- 4.3 Соблазн язычества
- 4.4 Христианское возрождение
Мы видим две стороны, дна лика Возрождения уже в писаниях Петрарки и Боккаччо. Эта двойственность выступает как новый вызов Церкви, побуждающий ее к постоянному осторожному анализу и различению явлений. По пока все подчиняется новому призыву: Ad fontes! — “К истокам!” 4.2Возвращение к истокам В самой мысли о возврате к истокам заключено сознание собственной отдаленности от них. Эпоха Возрождения несет новое видение перспектив, более того, саму идею перспективы. Это начало новой истории, менее провиденциальной и более озабоченной проблемами расстояния и контекста. В живописи оно непосредственно совпадает с открытием линейной перспективы, приписываемым Паоло Уччелло (+1475), создателю витражей собора во Флоренции (1442—1445), а также батальных сцен в живописной технике, которую позже заимствовал Мелоццо да Форли. Но еще полтора века назад Джотто (+1337) противопоставил Чимабуэ (ок. 1240—1302) новую, современную концепцию пространства, что было очевидно уже для Данте (Чистилище, XI, 95). В работах Джотто золотой фон сменяется синим и живопись из иконной становится портретной, что позволяет придать персонажам те или иные индивидуальные черты. Таким образом, учитывается точка зрения художника, а имеете с ним и зрителя, их положение во времени и в пространстве. Можно сказать, что так нарождается субъективизм в живописи. В некотором смысле это означает отказ от дровней установки на созерцательность, объемлющую все мироздание, в пользу внешнего, а вскоре и намеренно посюстороннего взгляда. Именно это имеет в виду родоначальник “античного гуманизма” Лоренцо Валла (1407—1457), представляя познание как процесс поэтапного преодоления некоего расстояния. Так в 1440 году с помощью историко-лингвистического анализа он опровергает подлинность “Константинова дара”, которым обосновывались притязания панства на светскую власть. В своих Eleganiae (1442) он перечисляет стадии формирования латинского языка. И, наконец, в Collatio и в Adnotationes Валла дерзает сравнивать зачастую действительно небезупречную латынь Вульгаты (лат. пер. Библии IV в.) с греческим оригиналом Нового Завета. Одним словом, он порывает с иллюзией человека средневековья, который если и не считал себя непосредственным современником всего, с чем он сталкивался в текстах, то, по крайней мере, был “па короткой ноге” со всеми персонажами и событиями прошлого. О трансфеортамации восприятия истории, произошедшей и XV веке, можно судить хотя бы по одеждам героев произведений искусства: и в живописи, и в скульптуре изображаемые люди перестают наряжаться в костюмы современной автору эпохи. Следует отметить также, что в то время, благодаря притоку изгнанников, а позже и беженцев-греков, греческая древность делается для людей Запада ближе и понятнее. После Флорентийского Собора, на котором была подписана уния (1439), многие из византийских гуманистов остались на Западе, например, знаменитый архиепископ Никейский, а затем кардинал Виссарион (ок. 1403-1472). После 1453 года, когда Константинополь был взят турками, многие греки зарабатывали себе на жизнь тем, что обучали латинян своему языку. Одновременно они прививали им вкус к чтению в оригинале текстов античных философов, Септуп-агинты (Библии в греческом переводе 70 толковников), а также Нового Завета и творений Отцов Церкви. Новое открытие Архимеда и Оригена означало трансформацию как научного, так и богословского знания. Отныне владение греческим языком стало отличительной чертой подлинного гуманиста. Само но себе обращение к истокам не могло бы наполнить глубокого русла Возрождения, если бы не действовал целых ряд “множителей”: жажда знаний и тяга к обновлению вызывала к жизни новые потребности, удовлетворение которых требовало материальных богатств и технической изобретательности. Стремительный излет эпохи Возрождения — следствие взаимодействия экономических, технических и демографических факторов. На нервом месте из уже упомянутых “множителей” стоит, безусловно, богатство. Ренессанс не принес бы всех своих плодов без меценатства — неотъемлемого атрибута великолепия княжеских и королевских дворов. Развитию меценатства как нельзя более способствовала мозаичная раздробленность Италии, где в каждом из мелких владений люди искусства находили себе покровителей. При этом сам процесс развития живописной техники находился и непосредственной зависимости от вкусов и запросов последних. Более того, по тексту заказа на то или иное произведение искусства можно судить об идеальных представлениях и реальных чертах жизни того времени108. Короли XVI века дрались между собой за архитекторов и живописцев, но также покровительствовали гуманистам, делая их капелланами, библиотекарями и наставниками своих детей. Паны и могущественные епископы предлагали им на выбор множество почетных должностей, оставляющих достаточно свободного времени на литературные занятия... Возникновение национальных монархий, с тенденцией к централизации и преодолению феодальной раздробленности, было в немалой степени вызвано такими сугубо военными факторами, как распространение пороха и возросшее значение пехоты; куда более благородным оправданием их существования явилось активное покровительство монархов изящным искусствам. Тогда как все без исключения монастыри и старые университеты оставались в рамках средневековой научной традиции, светские правители либо учреждали параллельные заведения университетского тина — как, например, в Виттенберге (Саксония) в 1502 году или в Алкало (Кастилия), двумя годами ранее, -— либо стремились тщательно следовать примеру традиционных научных центров, в результате чего, например, в 1530 году в Париже возникла коллегия, получившая название коллегии “королевских чтецов”, а затем — “Французской коллегии” {College de France). Эразм Роттердамский, благодаря щедрому дару Исеронима Булейдена, учредил в 1517 году в Лувене трехъязычную коллегию. Таким образом, покровительство властителей и просто богатых людей создавало предпосылки и условия для становления и распространения нового типа культуры, который иначе не смог бы проложить себе дорогу. Па этом этапе на историческую сцену выступает еще один чрезвычайно важный “множитель” — изобретение книгопечатания, призванного размножать знания. Как все великие изобретения, оно подготавливалось скорее всего сразу в нескольких местах, и не только на его общепризнанной прародине — Китае. "Гак имеются свидетельства о попытках изготовления печатной продукции в Праге и в Гарлеме (Голландия). Имя же Иоганна Гутенберга (=1468) из Майнца прославилось в истории во многом благодаря, видимо, вздорному нраву первопечатника, известному по материалам многочисленных затевавшихся им судебных процессов. Так или иначе, наиболее совершенную форму техника книгопечатания обрела после того, как в Майнце приблизительно в 1452—1455 годах встретились и объединили свои усилия три человека: сам Гутенберг, его вкладчик Фюст и зять последнего Истер Шеффср. Церковь и папство должны были определить свою позицию по отношению к этим великим свершениям. Что касается искусства и, шире, нового типа культуры, папство оказалось самым щедрым из всех меценатов. Папы-гуманисты XV веке стремились превратить папский Рим в столицу Ренессанса. При Николае V (1447—1455) возводится новый Ватиканский дворец, для чего приходится снести обветшавшую константиновскую базилику св.Петра. Если Пий 11II Пикколомини (1458—-1464)— прежде всего эрудит, то Сикст IV (1471—1484) на всем протяжении своего понтификата проявляет себя подлинным радетелем искусств. При нем строится капелла, носящая его имя. Он и последующие папы в течение полувека собирают бесценную сокровищницу Рима, давая заказы Браманте, Микеланджело и многим другим. Строительство собора св.Петра, начатое в 1506 году, потребовало привлечения средств со всех концов христианского мира: призыв к приобретению индульгенций и оспнаривание этой практики Лютером — таким будет тяжкий итог этого строительства уже после его завершения. Основание при Николае V Ватиканской библиотеки ознаменовало открытие Церковью книгопечатания, что было официально отражено в булле Александра VI 1501 года, а позже, в мае 1515 года, в специальной декларации V Латеранского собора". Церковь приветствует новое искусство, вдохновленное свыше, но в то же время высказывает и некоторую настороженность в отношении столь мощного орудия. Хорошо, если оно будет употреблено “во славу Божию, к укреплению веры и распространению добродетелей”; но следует остерегаться, как бы “яд нс смешался с лекарством”, а поэтому необходимо установление предварительной цензуры, которая, впрочем, начнет действовать по-настоящему лишь после Тридентского Собора в середине XVI века. Церковь не могла оставаться равнодушной и к заморским географическим открытиям. Проявляя отвагу, а зачастую и подлинный героизм, священнослужители отправлялись в путь вместо с мореплавателями. Впрочем, стремление к проповеди Евангелия у конкистадоров всегда тесно соседствовало с жаждой наживы. Эта особенность отразилась и в “Александровском даре” -— ряде булл Александра VI Борджиа (1492—1503), известных под названием Inter caetera, в которых земли Нового Света, как уже открытые, так и те, что еще предстояло открыть, были поделены между Испанией, родиной Папы, и Португалией: “Мы жалуем вам земли при условии, что туда будут посланы мудрые и сведущие люди, дабы наставлять туземцев в католической вере”. Этот “дар”, однако, мало принимался в расчет прочими европейскими государями; его условия неоднократно оспаривались и подвергались исправлениям даже упомянутыми в нем сторонами. В действительности эти буллы представляли собой, скорее, констатацию сложившегося в то время положения, нежели обязательное для исполнения решение верховной власти. Таким образом, Церковь пожелала принять активное участие в освоении просторов, культурных и географических, открытых эпохой Возрождения. По отдавала ли она себе при этом отчет в опасности вызова, брошенного ей этим потоком новизны?
С самого начала Возрождение и его важнейшее орудие — гуманизм обнаружили свойственную им двойственностьамбивалентность и вновь пробудили подавленный до времени соблазн язычества. Действительно, разве не подразумевает сам термин “гуманизм”, возникший, впрочем, значительно позже обозначаемого им явления, опасного стремления полностью довериться лишь человеку и изгнать из ноля зрения все, кроме него одного? ПНо и сам образ человека в эпоху Возрождения приобрел новые черты. Искусство в это время становится но существу языческим, точнее, приоткрывает свое языческое лицо. Оно превозносит наготу мужского и женского тела, упивается чувственным содержанием форм. Краски и прочие материалы становятся гораздо утонченнее но сравнению с суровым и сдержанным средневековым искусством. Рафаэль использовал свою любовницу Форнарину в качестве модели для образа Девы Марии (ок. 1510), а еще раньше Жан Фуке изобразил фаворитку французского короля Карла VII Агнессу Сорель, держащей на руках Младенца Иисуса. В констатации этих фактов нет ни тени ханжества, ибо они лишь подтверждают характерное для того времени смешение жанров. Увлечение языческим пантеоном античности было довольно невинно, но, безусловно, свидетельствовало о том, что взоры европейцев устремились куда-то за пределы христианства. Еще более беспокоящий факт: сама мысль западного человека становится чувствительной к язычеству. Ее манит причудливо преломленный сквозь призму времени образ соразмерной и мудрой античности, причем как языческой, так и христианской, ибо сюда же относится идеализированное представление о ранней, но крайней мере до- константиновой, Церкви, украшенной всеми возможными добродетелями. Падуанская нео-аристотелсвская школа-характерное проявление возобладавшего в то время языческого духа113. Университет в ПИадуе еще в средние века заслужил славу оплота инакомыслия, достигшую апогея благодаря Пьетро Компонацци (1462—1525), который в 1516 году открыто усомнился в бессмертии души и в чудесах и выдвинул сомнительную теорию двойственной истины, уже известную по латинскому авесрроизму XIII века. Эти идеи оказали глубокое влияние на умы европейцев эпохи Возрождения, поскольку они удовлетворяли потребность в чисто рассудочном знании и отрицали очевидную для зрелого средневековья необходимость гармонического сочетания разума и веры. Не случайно имя Аристотеля фигурирует в характерных для того времени дебатах, как, например, спор об индейцах (ок. 1550) между доминиканцем Лас Казасом и каноником из Кордовы Сепульведой. Сепульведа, учившийся у Компонацци, принадлежал к тем последователям Аристотеля, которые считали индейцев “рабами по природе”, тогда как миссионер-доминиканец основывался на тезисе о достоинстве любого человека и следовал содержащемуся в булле 1535 года утверждению папы Павла III о том, что Бог наряду со всем человечеством искупил также и американских индейцев. Новый образ мыслей демонстрирует и Никколо Макиавелли (1469—1527) — флорентиец, создавший образ идеального государя (в одноименном произведении 1513 года) и предложивший его в качестве примера для подражания вниманию Цезаря Борджиа. Преследуя благородную цель сохранения единства родины, он создал руководство для правителя, основанное на принципах жесткого политического реализма. Правителю, но мысли Макиавелли, не следует считаться ни с чем, кроме своих собственных интересов; людям ему лучше внушать, скорее, страх, чем любовь, остерегаясь, однако, открытой ненависти. Как это часто бывает, эта маленькая книжечка заняла столь важное место в истории мысли и приобрела стольких последователей главным образом благодаря скандальной неприглядности изложенных в ней идей. Сама же фигура Цезаря Борджиа, незаконного сына будущего Панпы Александра VI, вполне типична для ренессансного кондотьера, а также для общей ситуации, которая определялась светскими амбициями современных ему понтификов. Непотизм и фаворитизм господствовали при панском дворе, ставшем поистине воплощением мирского начала. Иннокентий VIII, Александр VI, Юлий II, Лев Х и некоторые другие управляли Римом, который превратился в полуязыческий город. Скандальные происшествия того времени собраны и переданы надежными свидетелями, в чьих рассказах о злоупотреблениях пап звучит больше иронии, чем смущения. В то же время, папство сознавало необходимость преобразований в Церкви — слишком богатой, слишком подверженной мирским страстям... Но в самой Церкви, зараженной язычеством, стремления к обновлению практически не было. Так, когда Александр VI узнал об убийстве своего любимого сына герцога Ганди, он тотчас создал комиссию кардиналов по вопросам церковной реформы, но эта попытка ни к чему не привела. Когда же перед ним предстал подлинный, хотя и чрезмерно страстный, реформатор -— флорентийский доминиканец ДжиролаДжироламомо Савонарола (1452—1498), Александр VI объявил ему войну не на жизнь, а на смерть. Довольно краткий период “духовного царствования Иисуса Христа”, провозглашенного Савонаролой во Флоренции в 1495—1497 годах, следует рассматривать именно в свете столкновения языческого соблазна с осознанном необходимости реформы и евангельском духе. Не была ли ироноведь Савонаролы обращенным к Церкви призывом ответить на вызов эпохи Возрождения? Конечно, легко представить этого доминиканца носителем чисто средневекового сознания, еще сплошь пронизанного апокалиптическими настроениями проповедей Иоахима Флорского, — оно ярко проявляется в том энтузиазме, с которым Савонарола говорит о новом Кире — французском короле Карле VIII, завоевателе Италии. Можно также акцентировать его ригоризм в вопросах морали: он приказывал сжигать картины и украшения на “кострах сует”. В то же время Савонаролу можно рассматривать и как защитника христианского искусства, как роевнителя чести католичества, со всех сторон осаждаемого язычеством. Он открыто восставал против Александра VI, бичуя мздоимство римского двора"7. “Приди сюда, бесчестная Церковь.., роскошь сделала из тебя бесстыдную девку. Ты хуже скота”, — возглашал доминиканец с проповеднической кафедры. Примером разрыва между призванием христианина и обличаемым Савонаролой соблазном язычества может служить притягательный образ живописца Сандро Боттичели (1445—1510). В его удивительных полотнах чувствуется конфликт языческой экзальтации с христианской созерцательностью. Дело даже не в переходе от одного к другому, нс в эволюции тематики от мифологических сюжетов (Весна, Венера, Минерва) к исполненным глубокой духовности Мадоннам. Зачатую он поразительным образом совмещает оба начала — например, в “Алтаре св.Варнавы”, где святые наделены чертами античных божеств. Наконец, несомненно, не без влияния Савонаролы, Боттичели снабжает свое исполненное мистицизма “Рождество” 1500 года апокалипти ческой надписью. Этот флорентийский мастер, разрывающийся между головокружительными языческими искушениями и стремлением обратить свое искусство к христианству, предстает ярким символом своего времени'". Остается отметить, что во времена Савонаролы монастырь Сан-Марко — где сияют фрески Фра Анжелике и откуда преображающая нравственная энергия распространялась по всей Флоренции, а затем и всей Церкви — был центром ученых-гуманистов христианской ориентации. Даже когда возродивший славу Платона Марселио Фичино (1433—1499), бывший сторонником Савонаролы, в конце концов его оставил, дна наиболее типичных представителя флорентийского гуманизма оставались тесно связанными с Сан -Марко: это Анджело Полициано (+1494), находившийся под покровительством семьи Медичи, а также юный гений Пико делла Мирандола (+1494). Оставив в стороне вопрос о духовном влиянии Савонаролы на итальянских мистиков конца XVI века (св.Филицпп Пери, св.Екатерина де Риччи), назовем имена таких выдающихся библеистов, как Санте Ианини и Занобио Аччьяуйоли, чья деятельность явилась непосредственным порождением его преобразований, чтобы в должной мере оценить значение интеллектуального обновления, на которое могла опереться подлинная реформа Церкви. В действительности, если учесть его влияние в Испании, а также вспомнить о блистательных богословских трудах Пико делла Мирандола, вызвавших в XVI столетии восхищение всей Европы, Савонарола предстанет, как это ни парадоксально звучит, вестником подлинно христианского гуманизма. 4.4 Христианское возрождение Величайшие из гуманистов, то есть преподавателей “гуманитарных наук”(stodiff humanitatis), педагогов но призванию, ясно сознавали опасность нового языческого соблазна и вызов, обращенный им к умам христиан. Именно поэтому они считали своим долгом дать на этот вызов глубоко христианский, аутентичный ответ, основанный на Евангелии. Возьмем для примера лишь две наиболее интересные фигуры того времени, столь тесно связанные друг с другом, что их называли близнецами: англичанин Томаса Мора и Эразма Роттердамского, которого следует назвать, скорее, первым гражданином Европы. Томас Мор (+1535) интересует нас постольку, поскольку он являет собой пример того, как можно с мудрым безумием до конца пронести но жизни свой крест. Остроумный и глубокомысленный автор “Утопии”(1516) сделал, казалось бы, достаточно блестящую карьеру, чтобы но праву наслаждаться благами жизни. Но он, напротив, то уединяется в картезианском монастыре, то всей душой отдается радостям семейной жизни и ученых занятий, а в конце концов, оставаясь во всем верным себе, спокойно и твердо восходит на эшафот, куда его приводит представление о христианской верности отечеству, королю и Церкви. Одна фигура возвышается над североевропейскими гуманистами, и не только благодаря его влиянию на германскую и швейцарскую реформации — Эразм Роттердамский. Хотя непосредственное влияние Эразма на Лютера и Кальвина было меньшим, чем можно было ожидать, многие другие реформаторы (такие как Цвингли и Букер) находились под глубоким его влиянием. Поэтому представляется необходимым подробно остановиться на его значительном вкладе в мысль Реформации. Эразма нельзя считать представителем всего гуманизма, как это делают некоторые ученые.Наиболее влиятельным гуманистическим произведением, распространненым в Европе в первые десятилетия шестнадцатого века, была работа Эразма “Руководство христианского солдата". Хотя эта работа была впервые опубликована в 1503 г., а затем переиздана в 1509 г., реальное ее влияние начинается после ее третьего переиздания в 1515 г. С этого момента она стала вызывать такое преклонение, что в последующие шесть лет выдержала 23 переиздания. Она была обращена к образованным мирянам, которых Эразм считал истинным сокровищем Церкви. Ее поразительная популярность после 1515 г. позволяет предположить, что она привела к коренному изменению мирского само- восприятия, и нельзя не упомянуть, что реформационные волнения в Цюрихе и Виттенберге начались вскоре после того, как "Руководство" стало своеобразным бестселлером. Успех Эразма показал также важность книгопечатания как средства распространения новых радикальных идей — ни Цвингли, ни Лютер не прошли мимо этого момента, когда настала их очередь проповедовать такие идеи. "Руководство" выдвигало привлекательный тезис о том, что современную Церковь можно реформировать коллективным возвращением к Писанию и творениям Отцов Церкви. Регулярное чтение Писания объявлялось ключом к новому благочестию мирян, на основании которого можно было обновить и реформировать Церковь. Эразм воспринимал свое произведение как руководство к пониманию Писания для мирян и снабдил его простым, но ученым изложением "философии Христа". Эта "философия" является, на , самом деле, формой нравоучения, а не академической философией: Новый Завет учит знанию о добре и зле, чтобы его читатели могли отвергнуть последнее и возлюбить первое. Новый Завет является “законом Христа”, к соблюдению которого призываются христиане. Христос является примером, которому христиане должны подражать. И все же Эразм не воспринимает христианство всего лишь как внешнее соблюдение нравственных правил. Его типично гуманистический акцент на внутренней религии приводит его к предположению, что чтение Писания преображает читателя, давая ему новый стимул возлюбить Бога и ближнего. Ряд вопросов представляют особую важность. Во-первых, Эразм считает, что будущая жизненность христианства будет основываться на мирянах, а не на духовенстве. Духовенство рассматривается в качестве учителей, в чьи обязанности входит поднятие мирян до своего собственного уровня понимания. В книге Эразма нет места каким-либо суевериям, которые бы давали духовенству постоянное превосходство над мирянами. Во-вторых, сильный акцент, который Эразм делает на "внутреннюю религию", приводит его к пониманию христианства, не зависящего от Церкви, — ее обрядов, священников и институтов. Зачем исповедоваться в своих грехах другому человеку, говорит Эразм, лишь потому, что он священник, когда можно исповедаться Самому Богу? Религия - это дело сердца и ума каждого отдельного человека, это внутреннее состояние. Эразм подчеркнуто избегает упоминания таинств. Аналогичным образом, он отрицает взгляд на "религиозную жизнь" (другими словами - монашество) как на высшее проявление христианской жизни: мирянин, который читает Писание, так же верен своему призванию, как и любой монах. Революционный характер "Руководства" заключается в дерзком предположении о том, что признание христианского призвания мирян является -ключом к возрождению Церкви. Клерикальный и церковный авторитет отвергается. Писание должно быть доступно всем, чтобы все могли вернуться к истокам и утолить свою жажду из источника чистой и живой воды христианской веры, а не пить из мутных и застоявшихся прудов религии позднего средневековья. Эразм, однако, осознавал, что на предлагаемом им пути имеются сеьезные препятствия, и предложил ряд способов их преодоления. Во- первых, Новый Завет нужно было изучать на языке оригинала, а не в неточном переводе Вульгаты. Это требовало двух инструментов, которых в то время не существовало: соответствующей филологической компетентности для работы с греческим текстом и прямого доступа к самому тексту. жүктеу/скачать 1.7 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|