Приложение I Подвижники благочестия XX века о врожденных и приобретенных недугах181

Приложение I

Подвижники благочестия XX века о врожденных и приобретенных недугах¹⁸¹

«Страдание детей нас озадачивает больше, чем страдание взрослых. Когда страдает взрослый человек, легче увидеть ту пользу, которую могло бы принести страдание, при условии, что человек вырастет в полную меру своего призвания. Но может ли страдающий ребенок научиться чему-то подлинно ценному: терпению и смирению, мужеству и выдержке, доверчивой покорности? Мне вспоминается ребенок, о котором говорится в жизнеописании французского святого XIX века. Этот священник спросил мальчика девяти лет, как он может переносить мучительную болезнь. Тот ответил: «Отец, я научился не ощущать сегодня вчерашнего страдания и не предвидеть завтрашнего». На такое способны очень немногие взрослые, ибо страдание — будь то нравственная мука, душевные переживания или физическая боль — обычно становится невыносимым, потому что в каждый момент мы как бы несем и переживаем все уже прошедшие моменты боли и страдания и в каждый миг ожидаем, что так будет вечно, что оно никогда не кончится. И мы не в состоянии противостоять всему прошлому и будущему страданию, хотя в большинстве случаев могли бы противостоять конкретной порции страдания нашего тела или нашей души в данный момент.

Этот пример говорит о ребенке девяти лет. Как же маленькие дети, еще не способные рассуждать таким образом? Может ли страдание что–то значить для их бессмертной души или оно — сплошная бессмыслица и жестокость? Мы склонны думать, что наш духовный рост происходит при посредстве разума, сознательного отклика, путем умственного возрастания. Мы воображаем, что наша духовная жизнь состоит из раскрывающихся в нас возвышенных мыслей и глубоких чувств. Но не в этом духовная жизнь, не это — жизнь Духа. Это — та промежуточная область, которая не принадлежит ни телу, ни духу. Я поясню свои слова сравнением. Мы крестим ребенка. Чего мы ожидаем — если вообще ожидаем чего–либо? Почему мы считаем, что в этом есть смысл? Потому что мы верим, что, осознанно или нет, живой дух, живая душа ребенка способна встретить лицом к лицу Живого Бога. Независимо от всякого психологического восприятия, всякого интеллектуального или эмоционального отклика живая душа встречает Живого Бога, и таинства Церкви обращены к этой живой душе, которая в своем познании Бога не зависит ни от интеллекта, ни от сознания, ни от чего подобного.

Но в таком случае это верно в отношении всего того, что происходит в теле или душе ребенка еще до того момента, когда он может осознавать случающееся на интеллектуальном уровне. Следовательно, если болен ребенок того возраста, когда мы не можем ожидать, что он будет сознательно понимать происходящее, когда он еще не способен научиться тому, что требует воли, интеллекта, зрелых чувств, активной веры, активного принятия, то это не означает, что происходящее с ним в теле никуда не ведет, что оно не станет положительным событием или положительным вкладом в его вечную жизнь. И это, я думаю, особенно важно осознать родителям, взрослым, когда с ребенком как будто нет контакта, как в случае умственно недоразвитых детей. Есть предел общению в слове, но нет предела другим формам общения. В конечном итоге, встреча двух людей происходит за пределом слов. Она происходит там, где Бог. В Православной Церкви, мы настаиваем, что беременная женщина должна исповедоваться, должна выправить свою жизнь, причащаться, молиться, потому что связь, существующая между нею и ребенком, такова, что все, случающееся с ней, случается и с ребенком. Когда ребенок родился, мы ожидаем, что родители молятся о нем. Мы крестим, миропомазываем и причащаем младенцев на том же основании, о котором я говорил выше: потому что Живой Бог может встретить Свое живое создание на той глубине, которая далеко за пределами любых возможностей человеческого общения. Когда ребенок болен, без сознательной как бы восприимчивости, всегда есть возможность молиться о нем, держать его перед Богом и приобщать его таинствам Церкви. Если бы родители и окружающие такого ребенка люди больше это осознавали! Если бы вместо того, чтобы стараться биться через непроходимую стену, они погружались в те глубины, где мы все встречаемся в Боге, то могла бы возникнуть взаимная связь — связь, которую ребенок воспринимает и которая стала бы началом вечного взаимоотношения.

Это относится и к смерти. “Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых” (Мк. 12, 27). И если мы живем в Боге, между нами есть близость. Часто, когда из этой жизни уходит ребенок, родители переживают двойное горе. С одной стороны, умер ребенок. Нет больше физического присутствия, нет непосредственного физического общения. Но, кроме того, мы странным образом воображаем, что ребенок, умерший младенцем, навсегда им и останется, что он останется вне сознательного контакта, потому что на земле он умственно не развился и не мог общаться на уровне интеллекта и тех эмоций, которые нас связывают. Но ведь это живая душа, живущая в Живом Боге и Его силой, и, если бы только мы могли достичь глубин собственной души, собственного духа, мы могли бы без страха быть уверенными: ничто не может разлучить нас. Когда наступит полнота времен, исполнение всего, мы встретимся не на уровне нашего психологического богатства или убожества, мы встретимся — дух с духом и душа с душой. Это мы должны бы осознавать уже теперь, на земле. Наши взаимоотношения с теми, кто ушел из этой жизни, — не в прошлом и не в будущем. Они в настоящем — в скоротечном мгновении настоящего, в котором мы встречаемся с вечностью, то есть с Богом».
Митрополит Антоний Сурожский

«Если, имея увечье, мы терпим и не ропщем, то получаем большую мзду. Потому что все увечные люди откладывают себе духовные сбережения. К примеру, в небесной “сберегательной кассе” на человека глухого открыт счет за то ухо, которым он не слышит, на слепого — за слепой глаз, на хромого — за хромую ногу. Это великое дело! Если эти люди совершат еще хоть небольшой подвиг против душевных страстей, то они будут награждены и венцами от Бога. Посмотри — ведь инвалиды войны получают особую пенсию и, кроме того, их награждают орденами.

Если человек имеет красоту, удальство, здоровье и при этом не подвизается, не старается отсечь свои недостатки, то Бог скажет ему: “В жизни земной ты насладился данными тебе благами: удальством и тому подобным! Что еще Я тебе должен? Ничего”. А вот человек, имеющий увечье: родился ли он с ним, унаследовал ли его от родителей или приобрел позднее, должен радоваться, потому что в жизни иной он получит воздаяние. Особенно в том случае, если он не виноват в своем увечье. В этом случае он будет иметь воздаяние чистое, без “вычетов” и “удержаний”. Ведь если человек всю жизнь не может, к примеру, вытянуть ногу, не может сесть, сделать поклон и тому подобное, то это немалое испытание. В иной жизни Бог скажет такому человеку: “Иди сюда, дитя Мое, и уже навечно сядь на этот трон”. Поэтому я говорю, что мне в тысячу раз лучше было бы родиться умственно отсталым, слепым или глухим, потому что в этом случае меня ждала бы мзда от Бога¹⁸².

Если люди увечные не ропщут, но смиренно славословят Бога и живут с Ним, то в раю они займут лучшее место. Бог поместит их вместе с исповедниками и мучениками, которые ради Христовой любви отдали свои руки и ноги, и сейчас в раю они с благоговением лобызают руки и ноги Христа».

«Остановимся на минуту на этом последнем моменте: на том, как смотреть в лицо страданию. Есть разница: пассивно, робко или с возмущением претерпевать страдание — или принять его. Не каждый, кто страдает, принимает страдание, глядя ему в лицо. Очень часто мы бежим от страдания, а оно преследует нас, словно бич Божий. Посмотреть ему в лицо мы можем не в тот момент, когда собираемся с мужеством и соглашаемся трезво взглянуть на вещи. Это возможно, только если нам есть на что опереться. В противном случае мы бываем способны на миг взглянуть в лицо страданию — и тут же нас сломит страх, тревога, сознание бессмысленности того, что мы переносим. Чтобы встретить страдание лицом к лицу, надо воспринимать жизнь смело и мужественно. Если мы изначально считаем, что жизнь должна быть легкая, что страданию нет места в ней, что главное — жить и получать от жизни все, что она может дать приятное, то очень трудно взглянуть в лицо страданию. Мы можем проявить мужество на короткое время, но не способны сделать его своей постоянной жизненной позицией. Но если я живу ради чего–то, если я готов умереть за что–то, если для меня существуют ценности большие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что случается со мной, у меня есть опора, и я могу смотреть в лицо страданию.

Вы скажете: ну, это геройство! Нет. Так действует каждый из нас по отношению к некоторому кругу обязательств или взаимоотношений. Мы готовы встретить страдание и переносить его ради кого–то одного, вместе с кем–то одним или по определенной причине, и отстраняем, вернее отвергаем страдание, когда оно посылается нам ради другого человека или иной цели. Это говорит о том, что даже на самом низком уровне мы способны смотреть в лицо страданию, если оно как–то связано с ценностями, которым мы готовы служить, или с людьми, которые достаточно для нас значат, чтобы мы забыли самих себя. И тут, идет ли речь о Боге или о людях, решающее слово — любовь, не долг, не мужество. Понятие долга возникает, когда любовь слаба. Мать проводит ночь у постели больного ребенка: у нее нет чувства, что она “исполнила свой долг”. Она просто не может поступить иначе. Платная сиделка исполняет свой долг. То же самое справедливо сказать, когда мы отдаем свою жизнь, когда живем или умираем ради чего–то, что глубоко заложено в нас, что важнее для нас, чем то, чему мы противостоим.

Страдание — не всегда зло. Это знает врач, знает медсестра. Знают бывалые пациенты. Боль — момент, когда нам дается предупреждение, что что–то не в порядке. Иначе мы оказались бы в трагическом положении без всякого предупреждения. Начинающего медика учат: если пациент страдает, иногда не следует облегчать его боль, пока не найдена ее причина. Если снять боль, у врача порой не остается никаких данных. Это же относится к душевным страданиям. Бесполезно снимать боль успокаивающими средствами или “опиумом для народа”, или слабыми формами опиума, отводя людей от переживания страдания, заставляя их забыть о страдании на короткое время. Мы должны быть готовы помочь людям обнаружить причину страдания и помочь им справиться с ней.

Вы, может быть, скажете, что в медицинской ситуации все обстоит проще, потому что довольно быстро врач находит причину болезни и может облегчить ее. Да, но и тут есть другая сторона вопроса. Вы, наверное, замечали, как легко нас охватывает страх перед страданием, и сам этот страх становится причиной страдания даже большего, чем объективное страдание, которое мы несем. Если мы не научимся выносить страдание, когда оно настигает нас, как можно дольше, до предела наших сил, мы постепенно сможем терпеть все меньше и меньше, пока, наконец, потеряем всякую способность терпеть что бы то ни было. Мысль о страдании, страх, что оно вернется, заставит нас принимать какие–то меры или лекарственные средства — и мы доведем себя до полного поражения. Вы ведь знаете, как люди часто прибегают к аспирину или чему-то подобному, потому что чувствуют, будто что-то не в порядке. Часто это ощущение оказывается обманчивым. Ничего не случилось бы. Но если вы снижаете свой уровень выносливости, в какой–то момент окажется, что вы ничего не способны терпеть. И тут, как я сказал, вас ожидает полный крах, потому что и без всякой реальной причины вы будете жить в страхе, в тревоге: а вдруг появится боль, страдание. Как часто люди проводят долгую жизнь — семьдесят, восемьдесят, девяносто лет — в страхе смерти.

Они могли бы жить спокойно и без страха всю жизнь, за исключением одного дня, если бы отложили свое ожидание смерти.

То же самое можно сказать о самых разных видах страдания, которые мы предвосхищаем и против которых стараемся бороться, порой успешно, пока дело касается нашего тела, но только увеличивая при этом свою предрасположенность тревожиться. А между тем смотреть в лицо реальности гораздо проще, чем мы воображаем. Это очень важно в нашем отношении к страданию. Очень часто мы находим его невыносимым не потому, что в данный момент не в силах терпеть его, а потому, что относительно выносимая боль данного момента помножена на воспоминание обо всем, что мы уже вытерпели, и на мысль о том, что страдание будет все длиться и никогда не перестанет. Очень часто люди сдаются, теряют мужество перед лицом страдания из–за того, что предвидят в будущем. Нам бы очень пригодилось умение в каждый миг нести сиюминутную боль вместо того, чтобы предвосхищать все будущее, вечную боль, бесконечное, все возрастающее страдание. Здесь можно процитировать слова: “У меня нет ничего общего со смертью: когда она придет, меня не будет, если я умер, ее нет”. Если я живу в настоящем времени, нет ни прошлого, ни будущего. Когда я окажусь в той точке пространства и времени, которую называю будущим, той минуты, которую я претерпеваю сейчас, уже не будет. Так зачем же мне проживать совокупность вспоминаемого прошедшего и воображаемого будущего, собранную в напряженный и невыносимый настоящий момент?»
Митрополит Антоний Сурожский

«…Иногда люди запутываются в помыслах, которые могут свести их с ума даже в тех случаях, когда происходящее естественно, и, если можно так выразиться, оправданно. “Может быть, у меня наследственная душевная болезнь? Может быть, я болен?” — терзаются такие люди. Я был знаком с юношей, который, когда учился, читал по одиннадцать часов в сутки. Он получал стипендию и помогал своей семье, так как его отец был болен. Под конец учебы он выбился из сил, потому что был человеком чувствительным, тонким. У него постоянно болела голова, и он защитил диплом с огромным трудом. Потом он начал мучиться помыслами, будто страдает наследственной душевной болезнью. Да какая там еще наследственность? Тут даже, если человек просто читает по одиннадцать часов в день, это приведет его к истощению сил. А что уж говорить, если человек учится, помогает родителям и при этом еще имеет чуткую душу!..

— Геронда¹⁸³, один ребенок после того, как его отец покончил жизнь самоубийством, начал впадать в меланхолию, уныние. Может быть, это наследственное?

— Возможно, ребенок получил душевную травму. Нельзя сказать с абсолютной точностью, что причина здесь в наследственности. Кроме того, мы не знаем, в каком состоянии находился его отец, что послужило причиной самоубийства. Конечно, если отец — человек замкнутый, то ребенку необходима помощь. Ведь если ребенок тоже будет замкнут и при этом будет иметь помысел о том, что у него плохая наследственность, то он может действительно заболеть.

Бог всегда попускает человеку пройти через испытания, которые ему по силам. Но, помимо тяжести испытаний, к ним прибавляется тяжесть людских насмешек, так что душа сгибается от этой дополнительной тяжести и начинает роптать. Своими издевкам люди еще больше сводят сумасшедших с ума».
Старец Паисий Святогорец

«Возьмем в пример зла человеческую жестокость, насилие. Человеческая жестокость всегда врезается раной в человеческую душу или человеческую плоть. Это — место встречи зла и добра или невинности… Есть мучитель и жертва. Какая же возникает ситуация? Может создаться ситуация ненависти. Жертва может обернуться к мучителю с ненавистью и постараться превратить в жертву его или свести всю ситуацию к соревнованию ненависти и равновесию, вернее нарушенному равновесию силы, власти. Но это ничего не решает ни в отношении зла, ни в отношении страдания, потому что, если перевернуть ситуацию, если жертва станет мучителем, агрессором, зло просто удвоится, страдание только переместится на другую сторону. С вашей точки зрения разница велика, но объективно это не так. Количество ненависти возросло, страдания — тоже, и совершенно бесцельно, без всякого творческого результата; невозможно отучиться бить других, потому что тебя самого жестоко избили. Ты только решаешь: надо стать сильнее.

Но возьмите другую ситуацию, речь пойдет о конкретном человеке. Мой старший друг, Федор Тимофеевич Пьянов, во время войны был взят в концентрационный лагерь. Я встретил его после войны, и в беседе он сказал, что из концентрационного лагеря, где он провел четыре года, он вынес тревогу. Я спросил, что он имеет в виду — потерял ли он веру, или его одолело отчаяние, и он ответил: “Нет. Но пока я был в концентрационном лагере, я чувствовал, что у меня есть право и власть заступаться за тех людей, которые так мучили нас, потому что в каждое мгновение я был страдальцем и имел божественную власть простить. Теперь я не страдаю. Но те люди, которые причинили нам столько нравственной боли и физического страдания, стоят перед Богом. Когда-то они станут перед Его последним Судом, и, когда я молюсь о них, я чувствую, что не могу больше молиться с уверенностью, что Бог меня слышит, потому что я больше не страдаю. Я ничем не могу доказать Богу, что моя молитва искренняя, что она идет из глубин”. Вот человек, который встретился со страданием и сумел подойти к этой встрече творчески. Это стало возможным, потому что в его подходе было достаточно крепости, чтобы зло было сведено на нет, хотя боль, страдание остались. Один из наших епископов, погибший в сталинское время, сказал: “Для христианина — привилегия умереть мучеником, потому что только мученик сможет в день Суда встать перед Престолом Божиим в защиту своих преследователей и сказать: во имя Твое и по Твоему примеру я простил их; Тебе больше нечего взыскать с этих людей!” Это до конца творческий подход к страданию — и на уровне страдальца, и на уровне зла, которое не равнозначно страданию».
Митрополит Антоний Сурожский

«Есть такие матери, которые, узнав во время беременности, что ребенок родится увечным или умственно отсталым, делают аборт и убивают свое дитя. Они не думают, что у этого ребенка тоже есть душа. Многие отцы приходят и говорят мне: “Мой ребенок будет ущербным? Почему Бог делает так? Я не могу этого вынести”. Какое же бесстыдство по отношению к Богу несет в себе такое отношение, какое упрямство, какой эгоизм! Такие люди, если Бог им не поможет, станут еще хуже. Однажды ко мне в каливу¹⁸⁴ вместе с отцом пришел студент, который от помыслов повредился в рассудке. Этого юношу лечили электрошоком. Несчастный у себя в доме терпел немалые стеснения. Он отличался благоговением. Совершая земные поклоны, он бился головой о землю. “Может быть, Бог пожалеет землю, — говорил он, — и пожалеет меня, который ее ударил”. То есть он думал о том, что Бог, пожалев землю, которой стало больно от его удара, пожалеет и его! Это произвело на меня впечатление! Себя этот юноша считал недостойным. Когда ему становилось хуже, он приезжал на Святую Гору. Я приводил в порядок его помыслы, один–два месяца он жил более–менее хорошо, и потом все начиналось сначала. Его отец не хотел, чтобы их знакомые видели его ребенка, потому что это задевало его самолюбие. Он страдал от своего собственного эгоизма. “Мой сын компрометирует меня в глазах людей”, — заявил он мне. Услышав это, сын сказал ему: “Слушай, лучше смирись! Вот я — псих и веду себя естественно! Ты что, хочешь загнать меня в тесные рамки приличий? Знай, что у тебя ребенок псих, и веди себя естественно! Ты что, один имеешь ребенка психа?” “Вот это да! — подумал я. — Кто же из них двоих сумасшедший?”

Видите, до чего доводит эгоизм? Отец может даже пожелать гибели своего ребенка! Когда я жил в миру, то был знаком с одним умственно отсталым ребенком. Родители, идя в гости, не брали его с собой, чтобы им не было из–за него стыдно! И надо мной смеялись, потому что я с этим ребенком разговаривал. Однако этот ребенок занимал в моем сердце место лучшее, чем те, кто над ним смеялся».
Старец Паисий Святогорец

«…Я хотел бы кратко рассказать вам еще об одной женщине, моей сверстнице, которая умерла от рака груди. Она была женщина очень простой и непосредственной веры. Когда обнаружилось, что у нее острая форма рака, который, вероятно, убьет ее за довольно короткий срок, и что можно попытаться применить лечение, хотя успех маловероятен, она стала лечиться. Она считала, что Бог, как говорит Писание, создал лекарство и врача (Сир. 38, 1–15), и совершенно законно ей лечиться. Лечение не помогло, и постепенно она стала умирать. У нее сделались язвы, затем глубокие раны, и, в конце концов, болезнь разъела ребра, так что были видны легкие. На протяжении всего этого времени женщина с невероятной простотой веры и невероятным мужеством, родившимся из ее простой веры, говорила: “Я не стану принимать никаких болеутоляющих средств, пока могу терпеть боль”, — и терпела. Однажды ночью, уже под утро, она позвала мужа и сказала: “Теперь можешь давать мне что угодно, чтобы избавить от боли. Я лежала, и внезапно увидела Христа, и теперь я в мире. И больше не имеет значения, жива я или умерла”. В эту минуту она почувствовала, что может равно принять жизнь и смерть, и что она получила от страдания (и не только физического, потому что ей было сорок с небольшим лет, у нее были двое детей и муж, и она любила жизнь) все, что оно может дать. Она приняла это и теперь нашла вечную жизнь в лице Того, Кто есть Вечная Жизнь…

Как я уже говорил, я даю вам примеры, которые далеко превосходят наш опыт и явно далеко превосходят веру и мужество, и глубину большинства из нас. Но они показывают нам, на что способны человеческая душа и человеческое тело, чём может быть человек из плоти и крови, когда у него есть простота и убежденность, — и не говорите мне, что они были способны на это, потому что, вероятно, были бесчувственны к боли».
Митрополит Антоний Сурожский

«Если мы просим чего–то у Бога и при этом сами ничем не жертвуем, то наша просьба недорого стоит. Если я сижу сложа руки и говорю: “Боже мой, прошу Тебя, исцели такого–то больного”, — а сам при этом не иду ни на какую жертву, то я все равно что просто произношу хорошие слова (бросаю их на ветер). Если же у меня есть любовь, если у меня есть жертва, то Христос, услышав их, исполнит мое прошение — конечно, если это пойдет на пользу другому. Поэтому, когда люди просят вас помолиться о больном, говорите им, чтобы сами они тоже молились или, по крайней мере, старались избавиться от своих недостатков.

Ко мне приходят некоторые люди и просят: “Исцели меня, я слышал, что ты можешь мне помочь”. Однако эти люди хотят получить помощь, не прикладывая никаких усилий. К примеру, ты говоришь человеку: “Не ешь сладкое, соверши эту жертву, чтобы тебе помог Бог”. А они тебе отвечают: “Почему? Неужели Бог не может помочь мне и без этой жертвы?” Такие люди не могут пожертвовать чем–то даже для себя самих. Где уж там они пожертвуют собой ради другого! Но есть и такие, кто не ест сладкого, чтобы Христос помог страдающим от сахарного диабета, или не спят, чтобы Христос дал немного сна тем, кто страдает бессонницей. Поступая так, человек вступает в родство с Богом. И тогда Бог подает людям Свою благодать.

Когда человек говорит мне, что он не может помолиться о ком–то из своих больных родных, я советую пойти ради этого больного на жертву, пожертвовать чем–то, что наносит вред его собственному здоровью.

Как–то раз ко мне в каливу приехал один человек из Германии. У него была дочка, которая постепенно становилась парализованной. Врачи от девочки отказались. Несчастный отец находился в совершенном отчаянии. “Соверши и ты какую-то жертву ради здоровья своего ребенка, — посоветовал я ему. — Поклоны ты класть не можешь, молиться ты тоже не можешь. Ладно, что уж там. А скажи: сколько сигарет в день ты выкуриваешь?” “Четыре с половиной пачки”, — ответил он. “Выкуривай одну пачку, — сказал я ему, — а деньги, которые ты тратил бы на остальные три с половиной пачки, давай как милостыню какому-нибудь бедняку”. “Отче, — сказал он мне, — пусть мой ребенок выздоровеет, и я брошу курить совсем”. “Нет, — говорю, — когда он выздоровеет, это уже не будет иметь цены. Ты должен бросить курить сейчас. Оставь курение. Неужели ты не любишь своего ребенка?” “Я не люблю своего ребенка?! Да я ради него брошусь вниз с шестого этажа”, — ответил он мне. “Я не говорю тебе, чтобы ты бросился вниз с шестого этажа. Я говорю, чтобы ты бросил курить. Если ты совершишь безумный поступок и бросишься вниз с шестого этажа, то ты оставишь своего ребенка беспризорным и сам потеряешь свою душу. Я советую тебе сделать кое–что более легкое: бросить курить. Бросай прямо сейчас!” Но он ни за что не хотел бросить курить, а, в конечном итоге, ушел от меня в слезах! Ну, как можно помочь такому человеку? А вот те, кто тебя слушают, получают помощь».
Старец Паисий Святогорец

«И еще одно, последнее. Один из элементов душевного страдания при болезни — это чувство, что я страдаю, а Богу безразлично. Бог где–то вне. Он восседает, словно арбитр, наблюдает, с должным ли расположением я страдаю, готовый увенчать меня венцом мученичества, когда я претерплю больше, чем разумно можно было ожидать от меня… Это не так, и не так в двух отношениях. Вы, вероятно, знаете на опыте собственной жизни, как мучительно больно переносить страдание и отчаяние кого–то, кого вы любите больше, чем себя самого, или столько же, сколько себя самого, или просто со всей силой любви, какая у вас есть. Так вот, нам надо помнить, что таково положение Бога по отношению к нам. Мы достаточно значим для него, чтобы Он привел нас в бытие, чтобы мы стали Его спутниками на вечность (Боюсь, глядя на самих себя и на окружающих, мало кто из нас пожелал бы иметь своих соседей спутниками в вечности!). И кроме того, ценность, которою Он ценит нас, — это вся жизнь и вся смерть Единородного Сына Божия. Вот что мы значим для Него.

И когда мы говорим о Божественном сострадании, у нас есть мера этому состраданию. Это не душевные страдания, которые мы испытываем, а нечто больше. Мы ведь не умираем от этого страдания — Он умер. И солидарность, которая есть между Ним и нами, не просто солидарность из чувства симпатии, она идет гораздо дальше. Он стал человеком и принял все ограничения нашей природы. Больше того: Он стал человеком и согласился войти в единственную трагедию человечества — потерю Бога. Мы потеряли Бога и потому умираем, что в нас нет вечной жизни. И весь наш мир мы чудовищно извратили, потому что у нас нет ключа к гармонии. И в словах Христа: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?” (Мк. 15, 34), — мы должны видеть их подлинный смысл. Это момент, когда Он согласился настолько полно отождествиться с нами, что опытно пережил полное, убийственное, мертвящее безбожие и умер — потому что разделил с нами нашу обезбоженность, отсутствие Бога…

Вот мера Божией солидарности, и это, я думаю, должно показать нам: что бы мы ни претерпевали, Его страдания больше наших — Он страдает в нас, из–за нас и с нами. А раз так, то мы можем вытерпеть гораздо больше, чем обычно терпим.

Так что будем просто смотреть в лицо жизни со всем мужеством и всей решимостью, на которые мы способны, больше, чем мы способны, со всей возможной нам открытостью. Будем принимать мелкие и большие страдания до предела своих сил, чтобы отучиться от рабского страха перед тревогой и болью, который разрушает нас. Воспримем из душевной и физической боли, из причастности к Гефсиманской муке, из ее понимания, воспримем от страдания и от смерти все, что они несут, и тогда увидим, что можем поистине быть на земле народом Божиим».
Митрополит Антоний Сурожский