Краткое содержание: Крис Вебер освобожден из плена и теперь служит в отделе по борьбе с терроризмом. Впереди путч Гринхилла, крушение Союза и оккупация. И, конечно же, террористы а также прошлое, которое иногда догоняет

Весна 797

К весне дел об угрозах разным публичным персонам накопилось две полки. Ну, что письма с угрозами, в том числе на бланках КПР, а также полные воплей возмущения отсутствием патриотизма, пачками носят в приемную депутата палаты представителей Джессики Эдвардс, ничего странного не было. Министр по трудовым ресурсам Жоан Лебелло довольно долго выбрасывал такие письма в мусорную корзину, пока его секретарь не притащил прямо в отдел толстенную пачку. Угрожали расправой за отсутствие патриотизма и клевету на армию Джинджеру Талли, ведущему программы "Армия и флот", который все вторжение провел на передовой, ведя оттуда репортажи. Угрожали редакторам оппозиционным масс-медиа, бросали листовки в почтовые ящикам подписчикам "Рес публики" и "Трех цветов", а Элвину Сеймуру после концерта в пользу инвалидов войны прислали аж целую видеозапись, на которой замаскированные люди в черном обещали отправить его на свидание с Эленой Сильверстоун, если он не прекратит свою предательскую пропаганду мира с Рейхом.

Вместе с видеозаписью и листовками Сеймур прислал в отдел свой новый альбом. Розали немедленно его конфисковала, и слушала иногда даже в рабочее время.

"Помню, как ты, Аманда, встретилась с Мануэлем. Ты под дождем бежала, лишь только кончилась смена…"

"Не ради пенья я пою, не потому, что мой приятен голос. Но потому, что смысл есть у гитары. Она поет, и крылья у нее как у голубки, и сердце отвечает, она благословенна, как вода святая…"

Старинные латинские напевы в сопровождении гитары и многоствольных флейт незаметно вписались в жизнь отдела постоянным звуковым фоном.

— Рановато в этом сезоне начали, — сказал попутчик.

Крис не ответил.

Из клубов тяжелого липкого тумана выходили люди — обычные горожане, мужчины, женщины, кое-кто с детьми, они шли и шли, скандируя что-то нараспев. Некоторые несли плакаты, и у всех на шеях были белые шарфики с надписями.

— От черт, — пробормотал попутчик. — Это же терраисты. Ходят толпами и поют заунывные гимны праматери Земле.

— А во что они верят? — спросил Крис.

— Да в фигню какую-то. Мол, матерь Терра всех породила, а кто будет почитать ее как центр мира, родится после смерти на Терре и заживет припеваючи, потому что Терра станет столицей Галактики. Древность какая-то, средневековье!

— Сталкивались?

— Да тёща у меня шляется на их собрания, духовности ищет. Раньше йогой занималась, потом на цигун перешла, потом астральный глаз раскрывала, теперь вот это…

— Сочувствую.

— Да что там! Лишь бы не поперлась в такую сырость по лужам, в ее возрасте бронхит тот еще подарок. Или "сезонка"…

Толпа людей в белых шарфиках обтекала машину, и Крису очень не нравились лица этих людей — отрешенные, безучастные, как будто мерное скандирование погрузило их в транс.

Чтобы отделаться от тягостного впечатления, он взялся за вторую часть сериала. Было любопытно, как подвижный, легкий, совсем не богатырского сложения Сеймур сыграет человека из рода могучих витязей. Выходец из мифа Вольсунг был могуч, как столетний дуб, сын его Сигмунд — рослый и широкоплечий, Синфьотли — легкий, прямой, как копье, как луч света. Сигурд же был сам светом. Без этого света он не смог бы ни сковать заново отцовский меч Грам, ни убить дракона. Победитель чудовищ, открывающий истину.

Крис вспомнил, как охарактеризовал Сеймура Адам Грейди, которого все-таки обвинили в убийстве Элены Сильверстоун: "Красавчик на вторых ролях, играет лицом в основном…"

Не знающий страха за себя Сигурд и ослушавшаяся Одина валькирия Сигрдрива, которую люди прозвали Брюнхильд. Сигрдрива, нарушившая приказ ради справедливости. Да, пожалуй, Элвин Сеймур был прав — играть таких героев можно только с чистой совестью.

Понятно теперь, почему молодежь из фолк-бригад социал-демократов и пацифистов рисует на своих граффити крылатый шлем валькирии.

И вот в такой прекрасный весенний день в город вошли бронетранспортеры.

— Какие учения, а? — Кривин расхаживал между столами от окна к двери и воздевал руки. — Какие могут быть учения, если линейная служба и патрульные не в курсе совсем? У военных что, вышибло последний разум?

— Ага, точно, — подтвердил Вебер, уже минут пять что-то читавший на своем комме. — У нас переворот. Тиви включите кто-нибудь.

Хансен щелкнул пультом.

— …13 апреля 797 года мы, Военный Комитет Национального спасения Альянса свободных планет, взяли столицу, Хайнессен, под наш контроль. Действие конституции Альянса приостановлено. Законы и приказы Комитета имеют приоритет перед любыми другими... — заговорил с экрана человек с коммандерскими петлицами на воротнике.

— Охуели, что ли? — не сдержался Хансен.

На него шикнули.

— ...первым декретом Комитет Национального Спасения объявляет политику национального единства с целью ниспровержения Рейха. Верховный Совет распущен на неопределенный срок, его члены помещены под домашний арест. Все космические порты взяты под особый контроль, на всем Хайнессене вводится военное положение. Все должностные лица, придерживающиеся антивоенных взглядов, отстраняются от работы. Вводится смертная казнь за политическую коррупцию и злоупотребление служебным положением. Мы намерены ввести суровые наказания для всех, кто отказывается от военной службы. Гражданская полиция обязана передавать отказников военным властям для суда. Далее, система социального обеспечения отменяется как ослабляющая нацию…

— Еба-ать тебя в рыло… — опять не выдержал Хансен. — Это что за долбоебы, а?

На этот раз его не прерывали. Ларри тут же вспомнил о том, что у Хансена жена недавно перенесла операцию с какой-то онкологией, а Минна Брисбейн из архива одна растит двоих детей, из которых один инвалид, что-то там с ногами у парня… Похоже, что каждый из присутствующих что-то подобное вспомнил. Ну да, полиция — это тебе не армия, у нас тут не диспозиции на тактическом симуляторе. У нас тут живые люди, у нас тут проблема со скрытой беспризорщиной назревает, а эти возвышенные наполеоны хотят социалку отменить!

— Также мы возродим высокий уровень и действенность общественной морали.

Тут зашумели уже все, один Вебер так и продолжал молча и сосредоточенно пялиться в свой комм, крепко прижимая руку к лицу.

— …Председатель военного Комитета Национального спасения — адмирал Дуайт Гринхилл.

Вот тут Вебер вскинулся и вроде как выругался вполголоса.

— Так, — сказал Ларри, когда вместо спасителя нации на экране возникла видовая заставка и полилась какая-то мелодичная музычка. — Выключаем это безобразие и за работу.

— Отдел по борьбе с терроризмом, — бормотал Хансен. — А главные террористы где сидят, а? В генштабе! Это что, я вас спрашиваю?

— Это риторический вопрос, Бьорг, — ответил Вебер. — Спорить могу, вскорости к нам придут разъяснять политическую линию.

— Я б забился динаров на полсотни, — буркнул Хансен. — Да только я с тобой согласен.

Работу за оставшиеся полдня они вчетвером и в самом деле провернули большую — отделили и попрятали все, что могло показаться подозрительным, оставив разве что дела по КПР, "Левым бригадам" и сектантам.

— Ты где служил, Вебер? — спросил Хансен, разглядывая мастерски подделанный квартальный отчет.

— В десанте.

— В бухгалтерии, небось. Вон как лихо дыры затыкаешь, комар носа не наточит.

— Смотря какой комар, — отпасовал Вебер. — Если осирисский, который с ладонь величиной, то да. А если местный, то еще неизвестно, что он туда точить засунет.

Но у хунты, именующей себя Военным Комитетом Национального Спасения, так и не дошли руки до пяти человек в недавно сформированном отделе, который занимается черт знает чем. Просто на следующий день явился капитан из службы внутренних расследований, торопливо переименованной в военную службу охраны порядка и наделенной кучей полномочий, и устроил собрание.

— …поэтому главной вашей задачей становится прекращение деятельности фолк-бригад. Все эти граффити, листовки, летучие концерты — прекратить. Зачинщиков сажать на месяц для профилактики, особо упорных — в наш трибунал. Понятно?

Четверо мужчин и девушка молчали. Ларри краем глаза заметил, что Вебер опять закрывает лицо рукой и гримасничает, аж пальцы кусает.

— Поймите же, мы должны навести порядок?

— К-хакой порядок? — наконец выдавил Вебер. — Имперский? Чтобы все ходили строем и не жужжали?

— Это приказ Комитета национального спасения!

— Какого-какого комитета?

Вебер шагнул вперед и навис над капитаном, который был ниже его почти на голову. Руки Вебер упер в бока, незастегнутая куртка растопырилась полами, увеличивая зрительно его размеры раза в полтора. Капитан отшатнулся, но отступать ему было некуда, стол мешал.

— Террористической организации, призвавшей свергнуть существующий общественный строй и совершившей несомненное покушение на него?

Хансен хихикнул, узнав цитату из закона о терроризме.

— Извините, капитан, забыл предупредить — у меня тут регистратор работал, так что ваши слова занесены в протокол. Будьте любезны, подпишите.

И Вебер подал офицерику панель подписи. Капитан пошел красными пятнами.

— Вы издеваетесь!

— Так точно, — сообщил Вебер, отступая на шаг.

— Я вас арестую! За сопротивление представителю власти.

— Аж два раза, — буркнул Хансен.

— И что это было? — спросил в пространство Кривин.

— Так, эмоции, — пожал плечами Вебер.

— Образец пресловутого розенриттерского юмора, — сказал капитан. — А теперь давайте все-таки поговорим без эмоций.

— Давайте, — сказал Ларри. — У нас полная картотека террористов, да не потенциальных, а вполне действующих. Патриотические рыцари, левобригадники, избиения граждан, драки с полицией, угрозы, нападения на общественные учреждения. Вот ими мы и будем заниматься. А ловить музыкантов и уличных рисовальщиков — это не к нам.

Лицо у капитана сделалось несчастным.

— Поймите же. наконец, сейчас решается судьба отечества! В Рейхе гражданская война, необходимо сплотиться и ударить…

— Ударили уже один раз, — с неожиданной злобой прервал его Кривин. — Пол-флота угробили, придурки в беретах. Вот вам судьба отечества. И вообще я пацифист.

Капитан покраснел от ушей до шеи и рявкнул:

— Табельное оружие сдать! Отстранен от выполнения обязанностей до особого распоряжения!

Кривин пожал плечами, выложил бластер и обойму. Рядом положил удостоверение

— Ну, я пошел тогда?

Капитан вышел следом за ним.

— Ну вот, довели человека, — сказал Ларри. — Кривин пускай отдохнет пока, а мы все-таки займемся патриотами-рыцарями. О, кстати, что он там нес насчет розенриттеров и юмора?

— Ну, у нас это фирменная дурь, — признался Вебер. — Над начальством изгаляться.

— Погоди. Ты бывший розенриттер?

— Да, а что?

— Да ничего. Ладно, розенриттер, теперь хоть понятно, откуда у тебя такая сноровка в обращении с огнестрелом.
Июнь того года был холодным — дожди и ветер. А вот политический климат делался все горячее. Военная хунта публиковала все новые декреты, пособия не выплачивали уже два месяца, пенсии урезали и выплачивали нерегулярно. Население столицы попривыкло к бронетранспортерам на улицах, и потихоньку взялось за старое — пикеты, шествия, митинги, плакаты на фонарях, граффити на опорах эстакад и ограждениях.

К середине июня пассивное сопротивление новой власти достигло пика, пошли разговоры о митинге и кампании гражданского неповиновения. 22 июня люди начали собираться на городском стадионе на митинг.

— Я все понимаю, — сказал Ларри, — но там же будет тьма провокаторов. Все "свободные радикалы" готовы идти, и леваки, и рыцари-патриоты. Кто там самый организованный в оппозиции?

— Партия мира, группа Эдвардс и Объединенные профсоюзы, лидер у них Владимир Баренбойм, — ответил Хансен, который занимался в отделе мероприятиями оппозиции.

— Давайте-ка вы с Вебером езжайте на стадион, да не на такси, а возьмите служебную машину. Водить-то кто-нибудь и вас умеет?

— Кривин у нас с лицензией, — пожал плечами Хансен, проверяя заряд в бластере. Штатное оружие было гражданской маломощной моделью, чтобы убить из него, надо было постараться. Но перед полицией не стоит задача убивать преступников, только обезвреживать.

— Я умею, — сказал Вебер. — Но у меня нет гражданской лицензии.

— А военная есть? Вот ее и предъявляй. Все, побежали, я на связи.

— Ага, вон они, голубчики, — сказал Хансен, разглядывая одну компанию. — И бутылки у них не с пивом, на что спорим?

— Ставлю на зажигательную смесь, — отозвался Вебер, паркуя неприметную машинку вдоль тротуара. — Пойдем бороться с терроризмом, коллега.

— Как?

Вебер выбрался из машины и пошел к вооруженному патрулю. Три солдат и молодой лейтенант нервничали у бокового входа на трибуны, ожидая приказа. Хансен видел, как Вебер подошел к ним, на ходу раскрывая удостоверение и поднимая руки, чтобы показать, что за поясом у него ничего нет. Сказал что-то, лейтенант козырнул, и они все вместе пошли по аллее. Через пять минут подозрительные граждане уже садились в автобус с зеленной полосой военной СБ, а лейтенант сдавал в качестве вещдоков дюжину бутылок с самопальной зажигательной смесью. На Вебера он смотрел с глубочайшим уважением и на прощанье пожал руку.

Внутри было вполне организованное столпотворение. Люди сидели на трибунах, стояли группами на поле. В торце поля развернули сцену и ставили усилители. Возле сцены стояла группа людей, по которым было видно, что они тут распоряжаются. Хансен и Вебер направились туда, но на подходе их остановили двое решительных ребят с крепкими плечами завсегдатаев спортклубов.

— Вы куда? — спросил один, по виду — механик или заводской, с руками, потемневшими от въевшейся в ладони металлической пыли.

Вебер показал удостоверение.

— Инспектор Вебер, инспектор Хансен, отдел по борьбе с терроризмом. Нам нужно поговорить с госпожой Эдвардс или господином Баренбоймом.

— О чем?

— О безопасности, — вмешался Хансен. — У вас тут уже под сто тысяч человек и атмосфера накаляется. Одну группу провокаторов с "зажигалками" мы уже арестовали на подходе к стадиону. Наверняка здесь их еще много.

— Погодите-ка, камрады. — К ним подошел мужчина средних лет в рубашке с распахнутым воротом и в темных свободных брюках. Роста он был чуть выше среднего, но в плечах раза в полтора шире Вебера. — Я — Баренбойм.

— Инспектор Вебер, отдел по борьбе с терроризмом, — повторил Вебер. — Как вы собираетесь поддерживать порядок?

— Как обычно на митингах, — пожал плечами Баренбойм. — Видите ребят с трехцветными повязками? Это добровольцы, они как раз и пресекают беспорядки.

— Предупредите их о провокаторах и бутылках с "зажигалкой".

— Хорошо. Спасибо за предупреждение. — Профсоюзный лидер пожал руки сначала Веберу, потом Хансену. Рука у него была широкая и крепкая.

Он подозвал бдительную пару и стал что-то говорить, обводя рукой трибуны.

— О черт, — сказал кто-то сзади. — Смотрите.

Люди на поле стадиона расступались перед человеком военной форме с желтой повязкой на рукаве. За ним шли несколько солдат в шлемах со щитками и автоматами наперевес. И тоже с желтыми повязками.

Навстречу им спокойно шла молодая женщина в деловом костюме, со светлыми волосами.

Вебер дернулся было ей вслед, но остался на месте, зажав рот рукой.

На беговой дорожке застыла примерно рота солдат в таких же городских шлемах.

Звукооператор включил усилители. Послышался шорох, слитный гул, отдельные возгласы.

— У нее гарнитура с микрофоном, — сказал он. — Все будет слышно.

Вебер прикусил пальцы.

Дальнейшее слышали все — спокойный, ясный голос депутата Эдвардс и нервные выкрики полковника Кристиана. Потом раздался звук удара и многоголосый слитный крик

Джессика Эдвардс лежала ничком, как сломанная кукла, и под ее щекой по зеленому колючему покрытию игрового поля растекалась темно-красная лужица.

Остальное Хансен помнил урывками. У солдат отбирали оружие, тут же стреляли, объединяясь в боевые группы на ходу, солдат оттеснили от выходов со стадиона, люди выбегали из спорткомплекса, еще кто-то перевязывал раненых и носил к стоянке — там уже толпились машины скорой помощи, многих увозили на личных машинах. "Ох, что в больницах сейчас делается", — подумал Хансен. Вебер куда-то пропал почти сразу, хотя, кажется, в драку не ввязался.

Когда Комитет Национального спасения послал солдат разогнать стотысячный митинг, он сделал фатальную ошибку. Кадровые военные часто забывают, что если ткнуть в гражданского старше двадцати пяти, то почти наверняка попадешь в человека, отслужившего срочную. То есть умеющего обращаться с оружием. Вместо разгона мирных пацифистов мероприятие превратилось в стихийный городской бой, который прекратился только к вечеру.

Колонны центрального входа носили следы пуль, остро пахло ацетоном и еще какой-то химией, воняло гарью от обгоревшей бронемашины на площади перед стадионом. Линда обошла черный след от разлитой "зажигалки" и прошла на поле. Раненых уже увезли, остались только мертвые.

Человека, присевшего на одно колено над телом светловолосой женщины, Линда узнала сразу. Вебер осторожно приподнял тело и перевернул. Лоб и висок Джессики Эдвардс уродовал страшный кровоподтек, волосы слиплись от крови.

Защелкал фотоаппарат эксперта, фиксируя картинку.

— Я здесь был, стоял в нескольких метрах. — Вебер показал, где именно. — Кристиан ударил ее рукоятью пистолета, проломил височную кость. Смерть наступила сразу.

"Засужу говнюка", — подумала Линда.

Вебер тем временем уложил тело обратно, поднялся. Джинсы и рукав рубашки у него были выпачканы кровью, лицо в копоти.

— И тут же кто-то на него кинулся, грамотно так — в ноги. Один из солдат сорвался и начал палить из автомата, его свалили сзади, отобрали оружие. И покатилось.

— Значит, вот виновник бойни? — Линда остановилась у тела в военной форме. Белобрысый полковник Кристиан лежал на спине, нога согнута в колене, руки раскинуты в стороны, китель наискось пробит запекшимися дырками. На лице застыл истеричный оскал.

Рядом воздвигся Вебер.

— А вы-то как здесь оказались? — спросила Линда.

— Приехали террористов ловить, — с невеселой усмешкой ответил он. — Не этот бы истерик, обошлось бы все мирно. А он тут взялся людям в зубы пистолетом тыкать, выяснять крепость их пацифизма. Довыяснялся.

Закончили уже глубокой ночью, в свете уцелевших стадионных прожекторов.

И в такси, так уж получилось, они сели вместе.

Когда машина остановилась у старого дома с балконами на Рован-стрит, Линда поняла, что у нее нет сил встать и дойти до квартиры. Она закрыла глаза, собираясь с духом и представляя, как будет сейчас переставлять ноги одну за другой, левую, потом правую… и тут ее аккуратно достали из машины.

— Я прошу прощения, мисс Фрайберг, — проговорил Вебер, — но вы же на ногах не стоите.

Линда подумала, что надо бы немножко возмутиться, но было уже поздно. Консьержка открыла дверь и вызвала лифт.

— Восемнадцатая квартира, пятый этаж, — пробормотала Линда.

В следующий момент ее так же бережно поставили на ноги перед знакомой до последней царапинки дверью.

— Спокойной ночи, мисс Фрайберг.

— Миссис, — машинально поправила Линда, добывая из сумки ключи. И зачем-то уточнила: — Но я в разводе.

За спиной тихонько хмыкнули, потом там стало пусто, только лифт зашумел.

— Аж шесть человек прислали, — торопливо докладывал Ларри Перкинс из первого отдела. — Они что, думали, он тут будет отстреливаться или ногами-руками махать, как в боевике? Наручники надели.

— А кто? Куда повезли?

— Военная СБ, а увезли наверняка в Иглу. У них же там штаб-квартира.

В Иглу, то есть в Центр оперативного планирования, он же Генштаб, он же все остальное. А теперь еще и гнездовье Военного Комитета национального спасения.

— Обвинение предъявили?

— А как же. Измена Родине и подрыв боеспособности.

— Фига ж себе, — сказал Хансен. — А меня тогда почему не забрали? На стадионе мы вместе были.

— Но ты ж не знаешь, что там Вебер делал до вечера. Может, военных на уши ставил.
Безжалостный свет в лицо. Ноют плечи. Наручники больно режут запястья. Воздуха не хватает, пульс бешено частит. Стресс. Адреналин. Только бы сохранить голову ясной.

Вебер сидел прямо, закрыв глаза. Яркий свет мощной лампы пробивается сквозь веки багровым.

— Итак, вы Кристоф Вебер, 765 года рождения, в армии с 784 года, десант, полк "Розенриттер", в 791 году присвоено звание лейтенант, при Ван Флите в 794 году попал в плен, два года в лагере "Шварценштайн", в 796 освобожден при наступлении нашего флота, по состоянию здоровья уволен из армии, с декабря того же года — офицер полиции, Хайнессенполис. Верно?

Вебер молчал.

— Вы же боевой офицер. Разве вы не понимаете, что нет другого способа сплотить нацию и отстоять ее независимость? Я прошу вас ответить на несколько вопросов касательно связи мисс Эдвардс с террористами леворадикальных группировок….

Он еще что-то говорил, но Вебер не слушал его. Нельзя вслушиваться. Иначе начинаешь мысленно спорить, а потом и болтать. Сколько народу на этом спалилось!

— Имя, звание?

— Лейтенант Джон Норман. Личный номер AX-16945720.

— В каком подразделении вы служили?

— Не могу ответить на ваш вопрос.

— Пользовались ли вы при передаче информации шифровальной машиной?

— Не могу ответить на ваш вопрос.

— По какому расписанию вы передавали информацию?

— Не могу ответить…

— Как вы шифровали донесения…

— Не могу отве…

— Сколько раз..

— Не могу…

Голова гудит от оплеух, из разбитой губы течет кровь, во рту вкус железа.

Свет бьет прямо в мозг, больно.

Очередной удар сбивает его на пол вместе со стулом, острая грань спинки впивается в руку с внутренней стороны, чуть выше локтя, в плечо будто гвоздь вбили…
— Вебер! Вы меня слышите?

Не открывать глаза. Багровые пятна плывут в темноте.

В лицо плеснули водой.

Настала темнота.

— А что?

Дважды повторенное "розенриттер — плен" наконец достучалось до сознания Джонсона, и он понял, какого дурака свалял. Потому что "розенриттер, пропавший без вести" — это всегда "мертвый розенриттер", без малейшей надежды на возвращение по обмену, если только он не полковник и не заместитель командира. Потому что парней с розой на рукаве не берут в плен. Потому что они в Рейхе "дважды предатели" и повинны смерти.

— Выслужиться решил? Состряпать заговор перебежчиков? Ах, тебе трое уже подписали признания в связях с имперской разведкой и саботаже? Боже правый, почему за наше правое дело выступили такие идиоты?! Тебе мало было гражданских?

— Вы же сами приказали поискать. И что теперь делать?

— Вызови конвой. Отправь его в медсанчасть. Потом иди читай его личное дело, понял?
Голова все-таки болела. Раскалывалась. Адреналин выгорел, сменившись болью, ломотой в мышцах и апатией. Рук от плеч вниз он не чувствовал. Болело слева под лопаткой, неприятно так, нехорошо. И жутко хотелось пить. После допросов всегда хочется пить, даже если допрос включал в себя пытку водой. Казалось бы, ничего страшного — просто льют воду на лицо через мокрую тряпку, но никак не получается задержать дыхание и не глотать эту воду, захлебываясь, задыхаясь, и мышцы сводит резкой болью от безуспешных попыток уклониться, вывернуться.

Вебер пошевелил руками. Свободны и даже слушаются. Приоткрыл глаза. Полутемно, светлые стены, пахнет озоном — точно не барак. Значит, больничка. Больничка — это пара дней передышки, когда можно спать.

Дверь открылась — Вебер тут же закрыл глаза и привычным усилием выровнял дыхание.

— Как вы себя чувствуете, мистер Вебер?

Он осторожно выдохнул и отрыл глаза по-настоящему. Да, конечно, это не лагерь. И не док Шерман, записной садист. Это армейская служба безопасности, у нас военный переворот в столице и уличные бои с антивоенной коалицией. И еще одной женщине проломили голову насмерть.

— Пить хочу, — проговорил Вебер.

— Неудивительно. — Медик поднес к его губам поильник. — Пришлось колоть вам противошоковое, это, знаете ли, встряска для организма.

— Сказал бы я, что тут встряска для организма.

Спустя некоторое время медик оставил его в покое, вообще все оставили его в покое, и Крис заснул.
…— Чье это?

— Точно не твое. Лейтенанта Нормана, он такой же длинный, как ты, авось сойдет.

— За… чем?

— Так, парень, я понимаю, что ты контуженный топором по шлему, поэтому объясняю элементарные вещи. Узнают, что ты розенриттер — убьют сразу. А так имеешь шанс выжить. Понял?

— Спа… сибо…

— Номер заучи. Твое мы на Нормана надели, его уже унесли.

Но у Криса Вебера был тонкий, почти невесомый щит — Джон Норман. Это Джона пытался перевербовать майор Келлерман, не зная, что тот умер еще на Ван Флите. Это Джона Нормана он пытал голодом и жаждой, водой и ярким, взрывающим мозг светом. Джон умер там еще раз. А Крис Вебер, розенриттер, разведчик, выжил.

И с ужасающей ясностью понимал, что за три дня капитан Джонсон из военной безопасности сумел минимальными средствами поставить его опять на ту грань, с которой он уходил год. Потому что теперь лампа светила в лицо самому Крису Веберу.
Пару дней его не трогали, потом снова вызвали на допрос, но теперь за столом с той стороны сидел не давешний капитан с нервными руками, а основательный майор располагающего вида. То есть человека с улицы его обманчивое добродушие могло бы ввести в заблуждение. Но Крис видел, что это человек жесткий и умеющий прятать принципы в карман.

Наручники с Криса сняли.

— Прошу прощения за действия моего коллеги, — начал майор. — Я — майор Славски, ваше дело передали мне.

— Будете добрым следователем?

— Поневоле придется.

— Я думаю, арсенал у вас поменьше, чем у майора Келлермана. Так что пробуйте.

Славски вздохнул, вспоминая пространный отчет по материалам из лагеря "Шварценштайн", задал несколько формальных вопросов, не получил ни одного ответа и отправил подследственного Вебера обратно в камеру.

Получить показания о сотрудничестве с разведкой Рейха от этого человека не выйдет, понимал он. Придется искать других фигурантов.

Надо будет попробовать, — думал Крис. — Должна же быть какая-то польза и от терраистов.

Хунте и путчу пришел конец.

Он зашел в первый попавшийся магазинчик, чтобы согреться немного и сообразить, что делать. Это оказался магазин игрушек. Плюшевые зайцы и мишки сидели по стеллажам, куклы в затянутых прозрачной пленкой коробках смотрели изучающе — купит или нет? Синдерелла в скромном платьишке с заплатками и отдельно упакованным роскошным бальным нарядом, из-под подола которого выглядывали хрустальные башмачки. Солдат в зеленой куртке и светло-серых штанах. Русалочка с серебристым хвостом и сменным запасным комплектом ножек...

Мокрая одежда липла к телу. Крис снова вышел под дождь. У обочины стояла машина. От машины шла ему навстречу невысокая женщина. Соломенные коротко стриженые волосы прилипли к щекам, с легкого плаща стекает вода.

— Крис! — Она помахала ему рукой, и он пошел к ней. — Хорошо, что я тебя нашла! Мне сказали что тебя выпустят позже!

В машине они сели рядом на заднее сиденье и прижались друг к другу. В салоне было не так холодно, как за бортом, но они никак не могли согреться.

— Ко мне, — сказала Линда. — И не спорь, уже поздно, а к тебе ехать далеко и долго.

Он не стал спорить. Ей даже показалось, что расслабился немного.

В доме было тепло. Линда скинула у порога ботильоны и с наслаждением содрала промокшие выше колен колготки. Краем глаза заметила, как Крис вспыхнул и отвернулся.

— Снимай все мокрое, — скомандовала она. — Ванная вон там. Хотя бы десять минут под горячим душем. Ясно, солдат?

— Ай-ай, мэм, — заученно ответил он.

Голос ей не понравился. Он был мертвый.

Она успела снять с себя холодную мокрую одежду и белье, завернуться в халат и сунуть в печку пару лотков с готовыми обедами, решила посмотреть, что делает Крис — и обнаружила, что он торчит возле душевой кабины, опершись обеими руками о стену, с таким выражением лица, как будто собирается прыгать в пропасть. О черт, только не вовремя вылезших психов ей не хватало!

— Крис!

Он вздрогнул, с видимым усилием оторвал руки от кафеля и обернулся. Картинка сложилась моментально. Поза "руки на стену, ноги на ширину плеч", шум воды, сведенные от напряжения мышцы.

— Так, я согрелась, — сообщила она. — У тебя еще десять минут, потом жду тебя на кухне.

Она вышла и снова закрыла за собой дверь душевой кабины.
Конечно, банный махровый халат, в который она могла завернуться два раза, был ему прискорбно короток. Предплечья торчали из рукавов, подол едва закрывал колени. И руки он не знал, куда девать — то закладывал за спину привычным жестом, то спохватывался и расцеплял их, хватался за лицо, за пояс халата, пока Линда не сунула ему в руки большую кружку с горячим чаем, в котором плавал кружок лимона. Крис отпил глоток, опустил кружку на стол и сказал, не глядя на Линду:

— Спасибо.

— Пей. Ты же прошел реабилитацию? Иначе тебе не дали бы разрешение на оружие.

— Прошел. Это... не влияет. На вменяемость не влияет.

— А что влияет?

Он на мгновение вскинул на нее взгляд и снова опустил голову.

— Усталость. Совпадения. Сны... иногда.

Он же не видит себя со стороны, подумала Линда. Как он вскидывается на резкие звуки. Как прикусывает пальцы, когда волнуется, или зажимает себе рот. Как молча, беззвучно давится сухими рыданиями, когда больно или плохо. Что надо было сделать с человеком, чтобы он не мог даже застонать?

Линда смотрела, как он ест — аккуратно, изящно, и где только берут такие манеры? Сама она съела едва половину, видимо, усталость заглушила голод. Налила еще чаю, уже без бренди, но выпила едва пару глотков.

Теперь спать. Слава богу, Крис не стал возражать и послушно отправился в спальню. Забрался под плед, завернулся в него, как шелкопряд в кокон, и почти мгновенно заснул. Ну да, у него же вторые сутки... Линда собрала раскиданные по салону свои вещи, из ванной забрала его, проверила все карманы, ссыпала добычу — ключи и пригоршню кэша — на журнальный столик, запихнула все в машинку, поставила на сушилку его ботинки... вроде все, можно падать и спать, спать, спать...

Утром Линда проснулась от ощущения беды. Беда лежала рядом, на боку, закатив глаза, и хрипло дышала через рот. От него несло жаром, как от запущенного полчаса назад химотерма. Роняя спросонья все на стол и на пол, Линда отыскала в аптечке трубку с последней растворимой таблеткой жаропонижающего. По счастью, Крис сумел выпить получившуюся подкисленную водичку, но, похоже, соображал он не лучше, чем бревно.

Подумав, Линда вытащила из горки мелочевки личную карточку Криса и вызвала врача.

— Надеюсь, не огнестрел? — поинтересовался тот, переступая порог квартиры.

— Хуже, — мрачно сказала злая и невыспавшаяся Линда. — "Сезонка".

Диагноз оказался верным — классическая "сезонка", летучий, легко изменяющийцся вирус, хайнессенский родич инфлюэнцы. А может, мутировавшая инфлюэнца — кто ее знает?

— Прививку, конечно, не делал, — пробурчал врач, просматривая данные на больного. — Медосмотр проходил меньше года назад, и ни одна зараза не предупредила о вакцинации! Ну что, болеть будет долго и печально, как все инопланетники. И иммунитет у него не в порядке…

— Угу, — сказала Линда, оглянувшись через плечо на больного. — И валяться будет у меня. Вот счастье-то привалило!
Прежний опыт Линды подсказывал, что больной мужчина в доме — это множество хлопот и одно беспокойство. Скажем, бывший муж, подхватив простуду, забирался на диван и требовал чай с лимоном, а уж если задержаться в день его болезни на работе — это скандал, упреки и надутая физиономия. И напрочь испорченное настроение.

Вебер же как-то умудрялся сделать свое присутствие незаметным. Дня три он валялся с температурой под сорок, временами нес какой-то сумасшедший бред, в минуты просветления по стеночке добирался до ванной, покорно глотал теплое кисловатое питье и прописанные врачом лекарства. И без того тощий, он, казалось, за эти три дня еще похудел, нос заострился.

Как-то он вдруг сполз на температурную бредятину посреди разговора, и, немного послушав, что он несет, Линда решила, что не хочет ничего знать о его лагерном опыте.

"Сезонка" для тех, кто болеет ею впервые уже во взрослом возрасте, сущее наказание. Она возвращается дважды и трижды, каждый раз с температурой и сильной слабостью.

После первого улучшения Вебер сделал попытку уехать к себе, но, выйдя на улицу, дошел до угла дома и вернулся — кружилась голова, от слабости подкашивались ноги.

Линда съездила к нему на квартиру за одеждой и прочим. В квартире царил спартанский порядок — минимум мебели, минимум вещей, все на своих местах, педантично разложено и расставлено. Все новое — из прошлой жизни, до армии, до возвращения из плена не осталось ничего. Линда прошлась по комнате. Заглянула в спальню. На подоконнике стоял на подставочке стеклянный шар со "снегом" внутри. Единственная неутилитарная вещь в жилье человека, который все свое носит с собой, а все остальное — временно. Что будет с ним теперь, когда он пережил повтор своего болезненного опыта от своих? Ну, условно своих. Он и так живет одним днем. Наверное, не замечает, что сержант Эмерсон в него влюблена, что коллеги не прочь бы сократить дистанцию до дружеской, а ведь Джеймс Ларри чуть не загремел в соседнюю камеру, заступаясь за Криса Вебера перед этим сборищем недоумков, вздумавших спасти нацию от демократии.

Вернувшись, Линда обнаружила, что Крис спит. Едва придя в себя, он настоял на том, чтобы не занимать ее спальню и переехал на раскладной диван в салоне. Тем более что там он мог лечь по диагонали. Торшер он выключать не стал, чтобы Линда не шарашилась по квартире в темноте — но она подозревала, что с таким мягким неярким светом ему легче спать. В полумраке его лицо казалось мягче, спокойнее, почти красивым. "Всегда мне нравились голубоглазые брюнеты, — думала Линда. — Вот же послал случай мне на голову этого ненормального". Ненормальный обнимал подушку и понятия не имел, что о нем думает Линда Фрайберг, тридцати двух лет, разведенная, старший следователь прокуратуры Хайнессенполиса.