Л. И. Гительман. Учитель сцены 3

VI

Валентина. Не много ли?

Пашка. Я, Валя, везде нужен… Шофера здесь, говорят, неплохо заколачивают… Может, закрыть гастроли и приземлиться на лоне родной природы?..» (367).
Сущность Пашки расшифрована этими тремя ссылками. Все остальное логически вытекает из сказанного здесь о нем и им самим.

Что движет Пашкой в любых ситуациях? До предела обнаженный, ничем не приукрашенный эгоизм, возведенный для себя в степень вседозволенности.

Пашке двадцать четыре года. До восемнадцати он прожил при матери. И эта жизнь распалась на два резко разграниченных периода. Десять лет Анна Васильевна лелеяла сына, развивала в нем ощущение собственной главности, единственности и безотказности удовлетворения его желаний. Но с появлением Дергачева «отошла ему лафа». Афанасий потерял на войне ногу, попал в фашистский плен, чудом выжил. А когда, наконец, лишь в 1956 году добрался он до дому ко все еще любимой невесте, получил от нее подарочек в виде десятилетнего сынка, прижитого черт его знает с кем. Вся горестная история Афанасия озлобила его, породила болезненное ощущение несправедливости жизни. Пасынок же стал как бы материализацией этой несправедливости, ежечасным напоминанием о «любви с обманом», поводом не утихающих раздоров с Анной. Взаимная ненависть нагнеталась и копилась восемь лет, искажая психику обоих. Они, надо думать, жили «на зло» друг другу. И так до тех пор, пока — наконец-то! — Пашку не забрали в армию. Тогда воцарился мир и согласие в доме Анны Васильевны.

Из армии Пашка домой не вернулся, а пошел в большую жизнь, беря реванш за годы зависимости от Дергачева и вынужденного подавления своих желаний и своей натуры. Многое попробовав и переменив за четыре года после армии, Пашка обрел уверенность в себе, научился отметать все, что не соответствовало его желаниям, и брать лишь то, что хотелось взять.

{211} Чем же продиктована теперь, через шесть лет, эта пашкина «гастроль» в Чулимске? Тоской по дому? Любовью к матери? Отнюдь. Пашка, с его точки зрения, многого достиг. И заявляется в Чулимск, чтобы этим козырем своего преуспевания побольнее ударить ненавистного отчима. Пришло время сквитаться и с ним, да и с матерью, которая предала Пашку ради этого ничтожества, злобного неудачника.

И Пашка въезжает в Чулимск на белом коне своей самоуверенности и самодовольства. Теперь он всем покажет, кто чего стоит и кто истинный хозяин жизни. Однако задуманный демарш не получается. Пашка не только не навел «порядок» в доме матери, но увяз в мелочных дрязгах, ссорах, склоке. Поставить на колени ни мать, ни Дергачева не удается. Более того, мать гонит его, Пашку, из дому. Инвалид, значит, взял верх. А тут еще девчонка. Валентина. Положил на нее глаз, вроде бы осчастливил и — на тебе! — уперлась, не поддается.

Шикарная программа Пашки-победителя забуксовала. Чулимский «парад-алле» не получился. И Пашка «завелся». Теперь-то уж не уступит, не отстанет, своего добьется. С отчимом дошли до драки, матери пришлось в лоб сказать то, чего бы и не следовало (374). Тут дело дрянь. Ну зато Валентина-то уже не выкрутится, это бросьте! Но когда и тут не получается — Пашка идет до конца, идет напролом, как и было обещано исходной ремаркой.

Полюбил ли Пашка Валентину? Нет. Ни до того, как овладел ею, ни после. Да и доступно ли ему это чувство? Все дело в самоутверждении, в его эгоистическом «праве». Ну, а если все сложилось так, можно и жениться. Дедо-то не в этом, а в том, что он, Пашка, взял верх. «По-моему получилось, не по-вашему!»

Очень показательно, что если пресловутый пашкин выстрел вызывает в Шаманове необычайное потрясение, меняющее все направление его мыслей, то для Пашки по психологическому счету это проходит бесследно. Если и была минута, когда он не на шутку струхнул, что чуть не влип, кокнув следователя, то и эта минута прошла, не оставив следа в его душе. И ни на йоту не перестроила в нем ничего. Напротив, так как он и тут проиграл, — подхлестнула его агрессивность. И теперь победа над Валентиной становится и обязательной для него победой над Шамановым.

Пашке удалось изнасиловать Валентину, но поставить на колени не удается, хотя, казалось бы, куда уж теперь-то ей деваться? Должна бы на все согласиться и еще спасибо сказать, что замуж берут. Ан нет!

И тогда проигрыш Павла завершается вынужденным бегством из Чулимска. «Гастроль» провалилась.

Есть сцена, когда становится как будто и жалко Пашку, и вроде бы шевельнется к нему сочувствие и сострадание. Речь идет о его разговоре с матерью (373 – 374). Действительно, Анна виновата перед ним, и, предъявляя ей беспощадный счет, формально он прав. И теперь она больно и жестоко оскорбляет Пашку и у него есть основания «переживать». И Валентина, сама в эту пору глубоко несчастная и одинокая, жалеет его и соглашается пойти с ним на танцы. Но что переживает Пашка? Человеческую ли боль незаслуженно и жестоко обиженного человека? Нет. Мрачное озлобление от своего проигрыша, оттого, что не удается реализовать свою победительскую программу. Вот где выдает он себя — не оскорбился, не страдает, а озлобился пуще прежнего:

Никакого места для «лирики» тут не остается.

С первой ремарки и до последней страницы пьесы Вампилов яростно, с ненавистью и беспощадностью разоблачает Пашку. Даже {212} «сентиментальную» сцену с матерью он пишет с позиций этого беспощадного суда над пашками. Но вот в чем парадокс! Яростно и беспощадно расправляясь с Пашкой, Вампилов тем самым яростно и беспощадно расправляется и с Шамановым. Ведь он поставит их рядом в последней сцене и устами Валентины вынесет им единый приговор, стирая все различия между ними.

Посмотрим: Шаманов предложит Валентине увезти ее отсюда:

Пашка. Уходи, следователь. Не мешайся не в свое дело.

Валентина. Уходите оба.
Треск мотоцикла рядом, луч фары выхватывает всех троих из полутьмы. Затем мотор глохнет, и к скамейке быстро подходит Помигалов.
Помигалов (всем, грозно). Ну?
Все молчат.
(Валентине.) Где была?.. С кем?

Шаманов. Со мной. Она была со мной… Мы были в Потеряихе.

Пашка. Врешь! (Помигалову) Я с ней был… Я!.. Он врет.

Шаманов. Она была со мной.

Пашка (Валентине.) Скажи!

Помигалов. Говори! (Указывает на Пашку) Этот?

Валентина. Нет.

Помигалов (указывает на Шаманова) Он?

Валентина. Нет.

И ведь Зина сказала ей, что Шаманов любит ее. Да и сам он говорил примерно то же, даже узнав, что с ней случилось.

Очевидно потому, что Валентина увидела главное, что объединило в ее глазах изнасиловавшего ее Пашку и любимого ею Шаманова. Не она нужна и интересна тому и другому. Им нужно что-то свое, своекорыстное, для чего она, со своей судьбой, любовью и горем, лишь средство. Валентина обостренным чувством угадывает и в зверстве Пашки и в поэтических разглагольствованиях о чуде Шаманова одинаковый в сути своей эгоизм. И тогда уж не важно, что у Пашки это эгоизм обнажен и нагляден, а у Шаманова разодет в благородные слова и изысканные чувства. Суть одинаково жестока.

Справедлив ли такой приговор? Что касается Пашки — это бесспорно. Иное дело — {213} Шаманов. Да, мы обстоятельно разбирались в том, как его жизненный проигрыш повлек за собой полную потерю интереса ко всему, кроме самого себя. Но это было до чуда. С выстрела начинается другая жизнь, то, что по первым впечатлениям мы назвали «воскрешением» Шаманова. И в этот период Шаманов совершает ряд поступков, которые подтверждают это самое «воскрешение». Вот они:

• Шаманов пытается оберечь Валентину от раззадоренного им Пашки и пишет ей записку;

• Шаманов кается перед Зиной и осознает свою вину перед ней;

• Шаманов пытается найти и защитить Валентину;

• Шаманов предлагает попавшей в беду Валентине увезти ее и тем самым зачеркнуть прошлое и устроить ее будущее;

• Шаманов решает принять участие в суде и ехать в Город.

Казалось бы, действительно в Шаманове произошел внутренний перелом и от позиции мрачного эгоистического погружения в себя не осталось и следа. Но так ли это?

Мы поняли, что движителем его поступков в отношении Валентины является чувство ответственности или лучше сказать — боязнь ответственности. Не «юридической», нет. И не моральной ответственности перед Валентиной. А ответственности перед собой. Его совесть обязательно должна быть чиста. Иначе не быть ему «положительным героем», которым, заново получив Жизнь, он обязан быть. Значит, каким бы моральным и словесным гарниром ни обставлялись его действия, в сути своей они направлены только на себя, а вовсе не на Валентину, т. е. в сути своей глубоко эгоистичны.

Вернувшись вечером и наткнувшись на Зину, Шаманов разражается пространным монологом (377 – 378).

Выясним сначала одно дезориентирующее обстоятельство. Все, что скажет Шаманов в этом монологе, Зина воспримет по-своему: он влюблен в Валентину и явился на любовное свидание с ней. И объективно Зина вроде бы имеет к этому все основания. Сразу же Шаманов заявляет: «Я был к тебе несправедлив. Прости, ты оказалась права. Ты знаешь меня лучше, чем я сам». В чем была права Зина? Конечно, в своей ревности, в том, что разгадала вспыхнувшее увлечение Шаманова — так это понимает Зина. Да и сам он подтверждает это в конце своей речи: «Я хочу, чтобы ты меня поняла. Я хочу, чтобы ты меня простила. Я хочу… Я хочу тебя спросить… Где Валентина?» Для Зины тут все ясно. И теперь у нее уже есть действительные основания сказать Валентине: «Он ждал тебя здесь. В десять вечера… Он любит тебя» (382). Значит, все, что так горячо («подсаживаясь к ней», «беря ее за руку», «смеясь», «поднимаясь», «садясь и снова беря ее за руку» — таковы ремарки к этому монологу) и так пространно говорил Шаманов Зине, лишь красивые слова, золотящие пилюлю? Значит, суть монолога сводится к тому, чтобы по-хорошему, без сцен и скандалов, расстаться с Зиной, выторговать себе отпущение грехов и кинуться в новый роман?

Чепуха! Мы знаем, что Шаманов вовсе не любит Валентину. Но даже если допустить, что мы ошиблись и Шамановым действительно движет эта новая любовь, то весь монолог — ложь, хитрая уловка, чтобы обезвредить Зину и вылезти сухим из воды. Нет, это совсем не в характере Шаманова. Он и вообще-то искренен и честен, а уж сейчас, начиная НОВУЮ ЖИЗНЬ, — тем более.

Поэтому все, что говорит Шаманов Зине, — правда. И все это ни к Валентине, ни к вопросу, который он задаст, отношения не имеет, а раскрывает его подлинные чувства к Зине, во всяком случае — в эту минуту. Но Шаманова весь день не покидала и не покидает сейчас тревога, связанная с тем, как поведет себя Пашка. И когда в условленное время Валентины нет на месте, это беспокойство обостряется. Однако спросить Зину о {214} причине отсутствия Валентины — бестактно. Тем более в контексте тех искренних и сердечных признаний, которые он делает. А между тем с каждой проходящей минутой тревога Шаманова растет, и вопрос о Валентине вертится на языке. И наконец срывается с языка. Вот почему Вампилов ни паузой, ни ремаркой не разделяет две совсем разные темы — ту, что относится к Зине, и вопрос о Валентине. Но спросить прямо, сразу — не получается. Ведь Зина ревнует, а Шаманов ей еще ничего толком не объяснил после утреннего скандала. Поэтому вопрос «спотыкается»: «Я хочу… Я хочу тебя спросить… Где Валентина?» Вот и получается предательски дезориентирующая реплика.

Я так подробно остановился на этом тексте, потому что он может быть ошибочно принят как подтверждение версии о влюбленности Шаманова в Валентину, что является несомненным заблуждением. Между тем для меня несомненно, что если бы Валентина сейчас появилась, присутствие Зины не помешало бы Шаманову объяснить Валентине все то, ради чего он ей назначил «свидание». Ведь тем самым он сразу и освободился бы от мучающей его тревоги и покончил бы с ревностью и муками Зинаиды.

Теперь вслушаемся в то, что говорит Шаманов Зине и о чем он говорит.

Время, прошедшее после выстрела, дало возможность Шаманову по-новому взглянуть на свою чулимскую жизнь и на события этого «странного утра». И разумеется, другими глазами увидеть свои отношения с Зиной и саму Зину. В этом пункте Шаманов много напутал и безусловно был и несправедлив к ней, и жесток. Как мы говорили, тащить в свою НОВУЮ ЖИЗНЬ груз нечистой совести Шаманов не хочет и не может. Поэтому и в отношениях с Зиной надо все расчистить. Что он и пытается сделать в своем монологе. Но он настолько увлечен происшедшими в нем переменами, что совсем упускает из вида, что Зина ведь не знает, что причиной их явился выстрел Пашки, а вовсе не подозреваемая ею любовь к этой девочке.

Но что и как понимает Зина в речах Шаманова — это ее дело. Меня сейчас интересует, что он говорит.

Да, конечно же, он просит у нее прощения, кается и признает ее прекрасные качества. Но что стоит за этим? Вот: я был плохой, но важно не это, важно, что я стал и буду хорошим. Поэтому незачем ковыряться в прошлом. Отбросим его одним махом. Ну а то, что он измучил Зину, исказил ее своими психологическими фокусами, — это неважно! Важно, что он сам теперь другой!

Вон ведь как он формулирует: «Я хочу, чтобы ты меня поняла. Я хочу, чтобы ты меня простила». Его не интересует, хочет ли и может ли Зина понять и простить его. Важно, что он этого хочет. Все, что говорит Шаманов — это только о нем самом, все только про самого себя. И произошла лишь одна перемена: пессимистическая глава «романа с самим собой» заменилась оптимистической. И как самозабвенно Шаманов погружался во мрак разъедавших его противоречий и душевных мук, так теперь столь же самозабвенно вслушивается он в запевшие в нем голоса радости жизни. И Шаманову только кажется, что он говорит Зине, о Зине и ради Зины. Он поет свою песнь любви к себе — возродившемуся — и глохнет от нее, как токующий глухарь. Но поет красиво, увлекательно и покоряюще. И очень искренне, вот главное. Так, что и не сразу разберешь, что это гимн ликующему эгоизму.

Сила таланта Вампилова наглядно проявляется в том, что «субъективная правда» создаваемых им образов так убедительна и так прочувствована, что мы поддаемся ей и доверяем ей. Хотим мы того или не хотим, но мы влезаем в шкуру его героев и потому обязательно сопереживаем с ними, а значит, и оправдываем их. До тех пор пока не прекратится магия Вампилова, пока мы не вылезем из «шкуры» образа и не сможем взглянуть на него со стороны. И чем красивее и изощреннее «шкура» образа, тем легче сбиться с объективного критерия, принять черное за белое, довериться «субъективной правоте» {215} чувств образа. На этом и держится покоряющая привлекательность Шаманова.

И наконец, последний пункт, в котором нам остается развеять миф о духовном воскрешении или перерождении Шаманова: Шаманов поедет на суд. Но ради чего?

Зина говорила, что он боролся за справедливость. Вероятно, так оно и было. Поначалу. Потом он погорел, проиграл бой. И мучает Шаманова, как мы уже выясняли, вовсе не то, что справедливость попрана, а то, что он сам свалял дурака. Ведь о самом «деле» он не упоминает ни разу, да и вообще, надо думать, забыл о нем. Теперь все свелось к его личной обиде и ущемленному самолюбию. И это дает основания подозревать, что, принимая решение ехать в Город и участвовать в процессе, он движим одним по-настоящему горячим желанием — реабилитировать себя. Как? По обстоятельствам. Бороться ли снова за справедливость или отыскать ход к капитуляции и компромиссу — важно не это. Важно заявить о себе и снять клеймо человека, свалявшего дурака. Именно это вытекает из логики его характера.

Правда, Шаманов говорит: «Я решил ехать… Мне это надо. И не мне одному…» (386). Кому же? Родственникам «человека, на которого наехал чей-то сынок»? Вряд ли. Я более склонен придать значение фразе «мне это надо», а слова «и не мне одному» отнести к числу тех безответственных ссылок на мифического «кого-то», к которым мы легко и часто прибегаем для пущей убедительности.

Впрочем, Шаманов, как человек искренне и честно увлекающийся, может сейчас думать о том, что вот теперь-то он до конца пойдет в бой за справедливость и не даст себя смять и отбросить. Ведь этого хотела бы от него и Зина. А на волне, на которой живет Шаманов, начавший НОВУЮ ЖИЗНЬ, или лучше сказать — жизнь заново, для него естественно подтверждать совершившийся поворот именно теми поступками, которых от него ждали, но осуществить которые он был не способен в «прежней» своей жизни. А потому для него сейчас логично использовать тот самый «один процент» возможной победы (336), который раньше он обозвал «шансом для умалишенных». Но и в этом случае высокие идеи и попранная справедливость, как говорится, «в стороне будут». Суть неизменна: реабилитация себя — вот истинная цель.

Что же в итоге? Эгоизм. Во всех случаях и во всех ситуациях. Правда, одежки у этого эгоизма изощренные, интеллектуальные, способные ввести в заблуждение.

Вот мы и подходим к главному выводу. Нам уже не надо гадать — о чем пьеса? Она об эгоизме. О том, что какие бы обличил он ни принимал, его губительная суть едина. И эта губительная суть в неизбежности разрушения доброго, гуманного, человеческого начала в человеке.

Вот почему Вампилов и предложенной им мизансценой, и текстами Валентины в предфинальной сцене уравнивает кажущихся антиподов — Пашку и Шаманова.

Драма, которую пережила Валентина, — дань эгоизму людей, с которыми столкнула ее жизнь. Изуродованность, искаженность и метания Зины — следствие эгоизма Шаманова и ее собственного. Впрочем, нам еще предстоит разобраться в «системе пьесы», и пока отметим лишь, что эта система опирается на главный предмет исследования — эгоизм, предстающий в ней в самых различных ипостасях.