Л. Н. Толстой что делает вино с человеком

Голова болит. Руки дрожат. Во рту такой вкус, будто вчера съел несвежую собаку. Абсолютно не в состоянии работать. Нет. Хватит. Довольно. Будет. Черт знает до чего я дошел: товарищам совестно в глаза смотреть. Типичный алкоголик. С моим мягким характером нельзя пить. Другие, бывает, пьют, но знают меру. А я не знаю меры. Не могу остановиться. Вчера, например. Встречали в одной компании Новый год. Все было так прилично. «С новым финансовым годом. С новым промышленным счастьем» — и так далее. Выпили рюмку, выпили другую. Включили радио. Потанцевали. В фанты, представьте себе, играли. Все веселились.

Один я как свинья надрался. От стола не могли оттащить. Конечно, ужасно наскандалил. А чего наскандалил — совершенно не помню. Может быть, дом поджег, может быть, кофточку чью-нибудь салатом оливье обляпал, может быть, в милиции был. Не помню. Нет! Это безобразие пора прекратить! Кончено. С сегодняшнего дня бросаю пить.

Окончательно и бесповоротно бросаю. Трудно будет на первых порах не пить. Очень трудно. Особенно с моим мягким, разболтанным характером. Но я твердо надеюсь, что друзья и знакомые меня поддержат в моем трудном начинании. Не может быть, чтобы коллектив допустил, чтобы я погиб от пьянства.

Итак, решено. С верой и надеждой отдаю себя в руки общества. Оно чуткое. Оно внимательное к слабости живого человека. Оно не даст мне окончательно опуститься. Оно поддержит меня. Итак, с Новым годом, с новой, трезвой жизнью!

Январь 1935, 7. Понедельник

Опять. Это ужасно! Пять дней держался как скала. Капли во рту не было. И вдруг вчера... Нет, нет! Об этом даже страшно вспоминать. Об этом слишком больно писать... Но все равно. Надо иметь гражданское мужество. Пусть щеки мои заливает густая краска стыда. Пусть! Так мне и надо, безвольному, слабому дураку, тряпью, сосульке, шлюпику!.. Честно запишу, как все произошло.

Пошел вчера вечером в гости к Володиным. Маленькая вечеринка. Вхожу в комнату. Надышался свежим морозом. На щеках румянец. Голова светлая, трезвая. Настроение прекрасное. Мысли возвышенные.

За столом сидят друзья, приятели, товарищи.

— Здорово, ребята!

— А! Петруха! Ну как живешь, старик? А и здорово же ты нализался под Новый год у Корнаковых! И смех и грех. Стул зубами сломал. На балкон без пальто вылазил. Хотел с парашютом прыгать с седьмого этажа, насилу у тебя зонтик из рук вырвали. Помнишь?

— Ничего я, товарищи, не помню и вспоминать не желаю, и не напоминайте, не заставляйте краснеть. Ну, что было, то было. Прошлого не воротишь. А уж на будущее время, будьте уверены, этого не повторится.

— Не повторится? Ну да, рассказывай! Знаем мы тебя, пьяницу!

— Товарищи, нет, теперь уж твердо. Больше ни капли. С того самого дня как отрезало. Бросил! Кончено! Будет! Хватит!

— Да что ты говоришь? С того самого дня ни капли?

— Ни капли.

— Хо-хо! Товарищи, Петруха пить бросил! Прямо анекдот какой-то.

— Так-таки с того самого дня и не пьешь?

— Не пью, товарищи!

— А почему у тебя нос красный?

— С морозу.

— Ха-ха-ха! Ребята! Вы слышите? У Петрухи с морозу нос красный. Сильный мороз... хе-хе... небось градусов сорок? А то и все пятьдесят шесть?

— Товарищи!.. Честное слово!..

— Э, будет врать! Будто мы тебя не знаем, пьяницу такого! Ты лучше, чем нам баки вкручивать, выпей баночку — тогда всякий мороз как рукой снимет.

— Честное слово, товарищи! Мне даже горько это слышать. Вместо того чтобы поддержать своего друга, помочь ему, укрепить его волю...

— Ну, ясно. Небось уже надрался где-нибудь в другом месте и болтаешь всякую чепуху. Людей бы постеснялся. А то ломает из себя святого: «не пью» да «не пью», — а у самого изо рта как из винной бочки... Пей, не разговаривай! Раз-раз — и готово!

Стакан чайный налили и хлопают в ладоши, галдят хором:

— Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Человек не камень. Тем более — обида такая. Никакого доверия. Ну, я, конечно... Эх, да что там говорить! Вспомнить страшно. И вот теперь опять в голове такое делается... Ну да ничего. Теперь я знаю, что мне надо делать. Не маленький. Перестану ходить в компании, где хоть капля алкоголя на столе. Буду ходить только в совершенно трезвые дома. Пойду, например, под выходной к Сержан-товым. Приглашали. Хорошая семья. Культурная. Безалкогольная. В домино поиграем, чайку попьем. Авось и встану на ноги.

Ну его к черту! Голову поднять не в состоянии. Прихожу к Сержантовым. Сидят, пьют чай с вареньем и с пастилой. Колбаса, масло. Выпивки ни малейшей. Дочка Катя на пианино играет «Забыть тебя, забыть весь мир...».

Только что вхожу — начинается паника. Зовут домработницу:

— Любка! Скорее! Петухов пришел. Сыпьте в «Гастроном», понимаете?

— Как не понять? Понимаю. Литровку, что ли? Или полторы?

— Товарищи, — говорю, — в чем дело? Зачем паника? Любочка, можете снять платок и никуда не ходить. Я совершенно ничего не пью. Бросил.

— Нет, нет! Что вы! Как можно? Раз вы привыкли... Мы, конечно, сами не пьем, у нас этого нету, но поскольку вы пьющий...

— Я непьющий!

— Ой, уморил! Ой, непьющий! А под прошлый выходной у Володиных, помните?

— Ничего я не помню. И не напоминайте. Что было, то было, а теперь — баста!

— Хе-хе!.. Чудак человек! Чего стесняетесь? Быль молодцу не укор. Любка, скорей, а то закроют!

Приносит Любка водку, ставит передо мной на стол, и все смотрят на меня выжидающими глазами. Я сижу, чай прихлебываю — и ни-ни.

— Выпейте, Петухов! Не мучьте себя! Ведь хочется небось?

— Не хочется.

— Нет, хочется. По глазам видно. Небось еще после вчерашнего не опохмелился?

— Я вчера ничего не пил.

— Да будет вам! Вы ж известный... любитель этого. Каждый день пьете. Втянулись уже.

— Я не пью. Я не втянулся. Я не любитель. Я хочу тихого, культурного, трезвого общества. И вот я пришел к вам. А вы меня спаиваете. Небось сами не пьете?

— Чудак человек! Чего же вы волнуетесь? Ну-ну, действительно, не пьем. Так что же из этого? А вы пейте. Не смотрите на нас и пейте себе на здоровьечко.

— Не буду нить.

— Ай-ай-ай! Мы для вас специально работницу в лавку посылали, а вы не хотите выпить. Нехорошо! Тем более если бы вы были непьющий, а то ведь все знают, что пьющий... и даже очень... Смотрите, какая симпатичная бутылочка! Так на вас и глядит! Один стаканчик. Вот я вам наливаю. Видите, какая холодненькая. Ну, раз-раз — и огонь по телу.

— Вы настаиваете? — спрашиваю я мрачно.

— Господи! Конечно! — радостным хором восклицает трезвая семья Сержантовых. — Не только настаиваем, но даже, так сказать, умоляем. А то вы нас обидите.

А Катя перестает играть «Забыть тебя, забыть весь мир...», смотрит на меня ангельскими голубыми глазками и говорит, надув губки, красные, как ягодки:

— Ведь вы не хотите меня обидеть, Петухов?

— Ах, так! Хорошо! В таком случае, за ваше здоровье. Ура!

Ну уж и надрался я у трезвых Сержантовых, будь они трижды прокляты! Что было, точно не помню, но, вероятно, нечто неописуемое, безобразное, потому что сам Сержантов со мной не разговаривает, а Катя вернула мне письма и попросила выбросить из головы всякие фантазии насчет нашего взаимного счастья. Я, говорит, ни за что не пойду за алкоголика.

Ох, как голова трещит! Как болит сердце! Но я не сдаюсь. Спорт! Только спорт спасет меня. Буду ходить на каток.

Кончено. Не могу встать с постели. Что-то ужасное. Опять придется не идти на службу. Вероятно, меня скоро выгонят. Так мне и надо, пьянице!

Пошел вчера на каток. Какое упоение! Катаюсь я, правда, неважно. Но это не беда. Похожу месяц, другой — и научусь.

Покатался часа два, иду домой по улице. Впереди — две знакомые девушки с коньками в руках. Они меня не видят и разговаривают. Прислушиваюсь. Про меня.

— Видела на катке Петухова?

— Как же, как же! Пьян как зюзя! Ноги скользят, каждую минуту падает, нос красный, щеки красные, уши красные. И смешно и жалко.

— Ничего не поделаешь. Наследственный алкоголизм. Куда смотрят, интересно, его близкие, друзья, товарищи? Хоть бы повлияли на него.

— Ну уж, на такого не очень повлияешь. Думаешь, не влияли? Неисправимый тип. Рюмки равнодушно не может видеть. Пропащая душа.

Ах, так?

Я дошел до первой попавшейся пивной, и... что было! Что было! И... и дальше ничего не помню...

Ох, как мне гадко, как мне плохо!

Товарищи, друзья мои, добрые знакомые, общественность! Спасите меня, поддержите!

Ау-у-у-у-у!..

Варвара КАРБОВСКАЯ
В РЕСТОРАНЕ
В воскресный день решили всем семейством пойти в ресторан, запросто пообедать, как сказал Сергей Иванович. Он был инициатором этого похода. Не обошлось без маленького спора.

— Дома гораздо дешевле и вкуснее, — сказала Наталья Николаевна. — Куплю кило мяса, сварю вам прекрасный борщ, нажарю котлет. И дешево и сердито.

— Вот именно, сердито! — подчеркнул Сергей Иванович. — Каждое воскресенье у нас разыгрываются драматические моменты: то тесто не подошло, то заливное не застыло и приходится хлебать его ложкой. Хватит! В ресторане пообедаем спокойно и культурно. Одевай детей — и пошли. А вы что же, мама?

Мать Натальи Николаевны, благообразная седая особа, сидя у окна, вязала шарф и делала вид, что разговор ее не касается.

— Мне как будто не по возрасту на седьмом десятке по ресторанам кутить.

Сергей Иванович возмутился:

— Я вас не кутить приглашаю, а просто-напросто пообедать. Замшелые предрассудки, дворянско-купеческий быт! Если в ресторан, то непременно кутить, да? А я вам докажу...

— Мамочка, мы же пойдем не в самый шикарный, не в «Савой», не в «Арагви», — вмешалась Наталья Николаевна, — а куда-нибудь попроще, в «Неву» или в «Балчуг».

Они чинно шли по улице: впереди Сергей Иванович с Андрейкой и Юриком, позади Наталья Николаевна с бабушкой под ручку.

Представительный ресторанный швейцар поглядел на новоприбывших посетителей весьма неодобрительно и так удивленно произнес: «С детя-ами?», — как будто Андрейка и Юрик были не обыкновенными человеческими детьми, а по крайней мере медвежатами из зоопарка.

Свободных мест в зале не было. Гудели голоса, звенели ножи, вилки, стаканы, и казалось, что облака табачного дыма пахнут щами. Бабушка стала у стенки, крепко держа за руку Юрика. Вид у нее был, как у христианской мученицы, выставленной к позорному столбу.

Наталья Николаевна озиралась по сторонам, ища глазами свободный столик: эти еще только принялись за суп, их не дождешься; те, под фикусом, кажется, доедают второе; на стол у колонны рассчитывать нечего — там пир в полном разгаре.

В это время освободилось место у окна. Расторопный официант с обвислыми усами промчался мимо семейства Никулиных, глядя сквозь них, как сквозь стенки аквариума с мелкой рыбешкой, и широким жестом пригласил только что вошедших военных:

— Прошу!

— Мне кажется, эти женщины с детьми пришли раньше. Их и усадите.

Официант высоко поднял сивые брови. Он привык ко всяким причудам, но когда начинают чудить вполне трезвые люди — отказываются от услужливо предложенного столика, — это уж чересчур! Он холодно кивнул Никулиным: дескать, сделали вам одолжение, пользуйтесь.

Семейство поспешило занять места. Юрику было низко, а подложить на стул было нечего. Бабушка взяла его к себе на колени. Они посидели некоторое время перед чужими грязными тарелками. Наталья Николаевна не выдержала и собрала тарелки стопкой.

— Послушайте, — солидно обратился Сергей Иванович к пробегавшему рысью официанту, — уберите же наконец тарелки и дайте нам меню! Мама, вы что будете кушать? — обратился он к теще.

— Только диетическое и, если можно, гурьевскую кашу, — заявила бабушка и при этом вспомнила, как они с дедушкой во время медового месяца были в ресторане «Модерн» и ели дивную гурьевскую кашу с фруктами и сахарной запеченной корочкой.

— И мне кашу с корочкой! — попросил Юрик.

Но каши в меню не оказалось. Не было и сырников, и столь любимых бабушкой картофельных котлет с грибным соусом. Из диетических блюд был только один салат, и тот с крабами. Бифштекс, ростбиф, эскалоп, де-воляй и лангет были отвергнуты на семейном совете по причине их дороговизны.

— Возьмем куриную лапшу, котлеты с горошком и компот из черешен, — бодро сказал Сергей Иванович, после того как меню было изучено во всех подробностях. — Может быть, выпьем чего-нибудь лёгонького?

— Я против, — отказалась Наталья Николаевна, — а у тебя, Сережа, давление.

Время шло томительно медленно. Все кругом ели и пили, а семья Никулиных сидела как наказанная. Официант проносился мимо их стола как мимо пустого места. Юрик спросил скучным голосом:

— Мама, а когда придет вечер, где мы здесь будем ночевать?

— Будьте любезны... — несколько раз обращался Сергей Иванович к расторопному официанту, но тот отвечал твердо: «Одну минуточку!» — и снова, как метеор, носился с бутылками и закусками на подносе; наконец он поставил на стол тарелку с хлебом и принял заказ, после чего семейство просидело еще восемнадцать минут перед тарелкой с хлебом.

— Если ты называешь это культурно и спокойно пообедать... — начала было Наталья Николаевна, но тут вдруг за соседним столиком краснощекий здоровяк затянул отчаянным голосом:

— Рррреве-эла буррря, гррром, греме-э-эл! Во мррра-аке-э-э...

Официант склонился над певуном, как над малым ребенком, и вкрадчиво, с улыбочкой произнес:

— Я извиняюсь, гражданин, но петь не полагается.

— Ррраз я му-узыкальный челаэк, а вы не идете мне навстрречу!.. — качнувшись на стуле, выкрикнул здоровяк.

Сергей Иванович начинал терять терпение и, как это часто бывает, напустился не на того, на кого следовало:

— Мама, я вас прошу, не делайте страдальческого лица!

— А что ж мне, плясать прикажете? — скорбно сказала бабушка. — Как будто бы не с чего.

Наконец подали суп. Семья ела его в молчании. Между супом и вторым прошло еще двадцать две минуты. Хронометражем занималась Наталья Николаевна. Она нервно сказала:

— Он нам не подает, потому что от нас нечем поживиться.

— Официант — такой же служащий, как я, как ты, — строго произнес Сергей Иванович. — Если ты у себя в школе будешь надеяться поживиться от родителей...

— Как можно сравнивать! — вспыхнула Наталья Николаевна. — В ресторанах это традиция с допотопных времен — чаевые и прочее.

— Не знаю! До потопа я по ресторанам не ходил, а теперь я буду бороться с этой традицией! — вскипел Сергей Иванович. — Я потребую жалобную книгу!

— Не забывай, что у тебя давление. Ты хочешь поехать отсюда в карете «скорой помощи», да?

Рядом за столиком сидели, судя по разговору, приезжие — муж и жена. Женщина сказала:

— У нас в Горьком дешевле.

— А ты ешь да помалкивай, — ответил муж. Андрейка сосредоточенно думал о том, что у себя во дворе не обойтись без вранья. Дружки-приятели засмеют, если он расскажет все так, как было: скучно, долго и не особенно вкусно.

Вместо котлет им принесли бифштекс, и на вопрос, почему, официант несколько высокомерно объяснил:

— Котлеты кончились.

Бабушка отрезала кусочек бифштекса, пожевала и отодвинула тарелку.

— Мне свои зубы дороже, они шестьдесят восемь целковых стоят.

Андрейка съел бабушкин бифштекс и подумал, что этим уже можно будет похвалиться: ел каждого блюда по две порции.

Юрику стало жарко и скучно. Он потянулся, громко зевнул и тоненько запел:

— Рррревела буря, дя-ядя пе-е-ел!

Официант вырос, как из-под земли, и произнес железным голосом:

— Здесь не детский сад, попрошу вашего ребенка не шуметь.

— А пьяным можно? — запальчиво спросил Сергей Иванович.

Жена тронула его за локоть.

— Выпивший человек находится в полуморальном состоянии, — назидательно сказал официант. — А детям дошкольного возраста здесь вообще не место.

— Почему? — Сергей Иванович даже покраснел от досады. — Почему ресторан у вас стал таким местом, куда неудобно пойти с семьей?

Но официант уже откупоривал у соседнего столика бутылку шампанского и, надо признать, делал это артистически.

Черешневый компот не вознаградил едоков. Он был жидковат и совсем не такой, как продается в банках.

— Интересно, в какую сумму все это выльется, — осторожно сказала Наталья Николаевна.

— Я уже подсчитал в уме, — ответил Сергей Иванович. — Трижды пять — пятнадцать, пятью пять...

Но у официанта была своя арифметика: пять раз лапша, пять раз бифштекс, салат оливье...

— Но мы не ели никакого «оливье»! — воскликнул Сергей Иванович.

— Извиняюсь, ошибочка, — с ледяным презрением произнес официант.

Наталья Николаевна сидела совсем красная. Ей было стыдно и за этого официанта и почему-то за Сергея Ивановича, хотя она и говорила себе, что он прав.

Обратно шли не то чтобы отяжелевшие, а скорее помрачневшие после обеда. Бабушка, чтоб досадить Сергею Ивановичу, сказала:

— А я все-таки себе не представляю, чтобы скромная девушка-студентка, вроде нашей Любы, одна пошла в ресторан пообедать. Наташа, ты заметила эту особу с папироской, нога на ногу? Вы обратили внимание на эту женщину, Сергей Иванович?

— Я на посторонних женщин внимания не обращаю, — буркнул Сергей Иванович. — А то, что она с папиросой, еще ничего не доказывает. У нас уборщица Дуся тоже курит, а уж порядочнее ее никого нет во всем учреждении.

— С чем вас и поздравляю, — съехидничала бабушка.

— И все-таки я буду ходить в рестораны! — упрямо сказал Сергей Иванович. — Вы не будете — я один. И стану каждый раз требовать жалобную книгу и буду бороться всеми доступными мне способами за то, чтобы ресторан вошел в наш быт! В ваших же интересах, товарищи женщины!

Бабушка произнесла пророчески:

— Встанешь на этот путь и погибнешь.

— Вот! — вспылил Сергей Иванович. — Типичный голос мещанина-обывателя!

Они не на шутку поссорились и стояли в лифте, отвернувшись друг от друга. Наталья Николаевна старалась примирить враждующие стороны:

— Конечно, Сереженька, мы не отказываемся, мы тоже будем ходить, но... когда рестораны уже прочно войдут в быт.

Андрейка отпросился во двор. Он бессмысленно вытаращил глаза, подражая тому певуну, что качался на стуле, и неверной походочкой подошел к дружкам-приятелям.

— Ты чего это? — подозрительно спросил Толик Звонарёв.

— Из ресторана! — лихо ответил Андрейка. — Это... шынпанское пили. Вот такую бутылищу на пятерых! Эх и пели! Папа все время боролся, а бабушка даже плясать хотела, да у нее подгара в коленке.

— Не подгара, а подагра,— поправил Толик. — А ну, дыхни... И все ты врешь, банным мылом от тебя пахнет, а не шынпанским. Еще-то пойдете в ресторан или нет?

— Ага, — кивнул головой Андрейка. — Мама сказала: как только ресторан войдет в это... в быт, так сию же минуту и пойдем. Обязательно!

Такой весьма популярный орган, как, например, «Неделя», в статье «Кружка пива» свидетельствует: «Пиво не алкоголь, — говорят врачи, — оно даже полезно». (Какие врачи это говорят, заметим в скобках, еженедельник не сообщает, но мы и без врачей знаем, что пиво не алкоголь, и с таким же успехом могли бы ответить этим «врачам», что и водка не алкоголь. Как пиво, так и водка лишь содержат алкоголь, то есть винный спирт, но в различных пропорциях, и именовать их алкоголем было бы не совсем точным). Сообщив ряд интересных подробностей о пиве, автор статьи спрашивает: «А можно ли опьянеть от пива?» И отвечает на этот вопрос утвердительно: все в конечном счете зависит от количества выпитого. Выходит — сплошная выгода: и не алкоголь — и опьянеть можно, и пьян ходишь — и алкоголиком никто не назовет.

Другой, не менее авторитетный печатный орган, а именно газета «Культура и жизнь», в статье «Солнце против «змия» приводит высказывание одного профессора виноделия о том, как он лично, будучи на Кавказе в 1918 году, излечился от «самой настоящей чахотки» путем употребления сухого вина марки «Каберне».

(Сколько именно надо выпить вина этой марки, чтоб исцелиться от самой настоящей чахотки, профессор не сообщает.) Остается лишь пожалеть, что этот случай чудесного исцеления от чахотки (если, конечно, ее не прикончил целебный кавказский воздух*) не был использован в медицинской практике. Трудно даже вообразить, сколько десятков тысяч несчастных были бы возвращены к жизни за те тридцать лет, которые прошли с 1918 года до того, как этой ужасной болезни был наконец нанесен сокрушительный удар с помощью стрептомицина!.. В общем, профессор всячески рекомендует к употреблению сухие вина и уверяет, что водки и крепленой гадости в рот не берет (что именно в данном случае подразумевается под крепленой гадостью — не совсем ясно).

Третий, на этот раз ежемесячный орган «Знание — сила», внушающий в силу своего «знания» особенное доверие, не ограничивает пользу, получаемую человечеством от алкогольных «напитков», сухим вином, а трактует этот вопрос более расширительно и в статье «Поднимем бокалы» пишет: «Купите как-нибудь «Пино-Гри» или «Токай», «Узбекистон» или «Малагу», попробуйте. Жалеть вам не придется. (Еще бы! — Н. Н.) А несравненные крымские мускаты: белый, розовый, черный! Их по праву считают лучшими в мире».

Еще один автор, пострадавший в свое время, как он сам признается, от «снисходительного отношения к рюмке», но не ставший от этого, как он с удовлетворением констатирует, «угрюмым трезвенником», обращается к читателям со страстным призывом. «Я хочу лишь, — пишет он, — чтобы замечательные грузинские вина, прославленная во всем мире «Столичная» (40°!), знаменитый армянский коньяк всегда были для наших людей источником радости...» Право, заслушаться можно — какие эпитеты! «Замечательные», «знаменитый», «прославленная во всем мире», «источник радости». Сколько любви, я бы даже сказал обожания, к предмету! Оно и не удивительно. Разговор ведь идет не о молочных продуктах, явно не способных внушить подобного рода эмоции.

Таким образом, по вопросу о том, что пить, в нашей прессе выступают представители различнейших направ-

* А может, и чахотки никакой не было. Бывают ошибки в диагнозе (и довольно часто!). В таких случаях «излечиться» можно не только путем употребления сухого вина марки «Каберне», но и путем употребления любого другого вина, а также хлебного кваса и даже простой водопроводной или колодезной воды. (Примеч. автора).

В вопросе о том, где пить, потребителям спиртопродуктов также предоставляется полная свобода выбора, если не считать того, что некоторые печатные органы вполне резонно возражают против такого, действительно мало располагающего к произнесению заздравных тостов, места, как обычная подворотня, столь сугубо абонированная приверженцами распития «на троих».