Л. С. Мамут Макаренко В. П

и религии

Ранее было показано, что реакцион­ная интеллигенция (буржуазные и мелкобуржуазные выходцы из наро­да) входила в состав русской бюрократии. К прогрессивным слоям интеллигенции (в конкретно-исторических обстоятельствах России конца XIX—начала XX в.) Ленин относил врачей, техников, стати­стиков, агрономов, педагогов и т. д. Основным критерием принадлеж­ности к этому слою служит разночинное происхождение. Но ведь и бюрократия разночинна по своему происхождению. Поэтому еле дующим критерием вычленения прогрессивной интеллигенции Ленин считал тот факт, что данный слой не принадлежал ни к госу­дарственной администрации, ни к представителям сословий.

По мере развития капиталистических отношений в России подры­валась сословная структура общества и возникала интеллигенция. Она стремилась разрушить узкие социальные рамки деятельности, определенные сословными привилегиями. Но поскольку в России на данном этапе развития капиталистических отношений было «...все и вся пропитано сословностью... то для краткости можно действительно сказать, что в России два правящих «класса»: 1. администрация и 2. представители сословий» [2, 5, .328]. Представлял сословия слой людей, занятых в пореформенных органах местного самоуправления. Поэтому к прогрессивному слою интеллигенции Ленин относил представителей интеллектуальных профессий, не принадлежащих ни к государственной бюрократии, ни к земскому самоуправлению. Отношение бюрократии к прогрессивной интеллигенции опреде­лялось двумя основными факторами: политическим чутьем в отноше­нии групп и личностей, составлявших реальную или потенциальную оппозицию самодержавию; непримиримостью к людям, обладающим самостоятельностью, честностью, твердостью убеждений и настоящим знанием, так как бюрократия культивирует противоположные свой­ства характера, установки и знание: «...наши реакционеры,— писал

89

Ленин.- а « том числе, конечно, и вся высшая бюрократия,— про­являют хорошее политическое чутье. Они так искушены по части вся­ческого опыта в борьбе с оппозицией, с народными «бунтами», с сектантами, с восстаниями, с революционерами, что держат себя постоянно «начеку» и гораздо лучше всяких наивных простаков и «честных кляч» понимают непримиримость самодержавия с κακού бы то ни было самостоятельностью, честностью, независимостью убежде­ний, гордостью настоящего знания. Прекрасно впитав в себя тот дух низкопоклонства и бумажного отношения к делу, который царит во всей иерархии российского чиновничества, они подозрительно отно­сятся ко всем, кто не похож на гоголевского Лкакия Акакиевича или, употребляя более современное сравнение, на человека в футляре» '[2, 5, 327).

Отношение бюрократии к прогрессивной интеллигенции опреде­лялось также рыночными принципами купли-продажи рабочей силы. При этом смешивались потребности развития конкретных сфер общественного хозяйства с политическими тенденциями. Это смеши­вание Ленин иллюстрировал высказыванием самарского вице-губер­натора Кондоиди: «Грезы лиц, не принадлежащих ни к администра­ции, ни к представителям сословий в земстве... носят лишь фанта­стический характер, но могут, допустив в основании политические тенденции, иметь и вредную сторону.» (...) А «грезами»,— пояснял Ленин,— именуются здесь, если хотите, все предположения, выте-

* «...Если люди, исполняющие те или иные общественные функции, будут цениться не по своему служебному положению, а по своим знаниям и достоинствам,— то разве это не ведет логически неизбежно к свободе общественного мнения и обществен­ного контроля, обсуждающего эти знания и эти достоинства? Разве это не подкапы­вает в корне те привилегии сословий и чинов, которыми только и держится самодержав­ная Россия?» [2, 5, 328].

90

кающие для врача — из интересов врачебного дела, дли статистика из интересов статистики и не считающиеся с интересами правящих сословий» [2, 5, 328-329].

Экономические и политические аспекты отношения бюрократа к интеллигенту переплетались и порождали конфликты: «Нежелание интеллигентов позволить третировать себя как простых наемников, как продавцов рабочей силы (а не как граждан, исполняющих опре­деленные общественные функции), всегда приводило, от времени до времени, к конфликтам управских воротил то с врачами, которые коллективно подавали в отставку, то с техниками и т. д.» [2, 5, 330]. Конфликты объясняются тем, что бюрократ может ничего не пони­мать в том деле, для выполнения которого он нанял интеллигента. Однако отсюда, по мнению бюрократа, не следует, что профессиональ­ные навыки и знания выше отношений собственности и господства. На правах хозяина бюрократ стремится вмешаться в дело, для выпол­нения которого он нанимает интеллигента. Нетрудно понять, что стремление бюрократии вмешаться в любую профессиональную деятельность и знание обусловлено отношениями собственности и господства и приводит к тем же последствиям, что и вмешательство в экономику.

Аналогичный утилитаризм характерен для отношения бюрократии к религии. Если церковь подчинена государству, как это было в цар­ской России, является одним из направлений государственной ноли-тики и частью официальной идеологии, то всякие попытки исповедо­вать другую религию или самостоятельно толковать религиозные тексты приводят к конфликту с бюрократией. Она всегда стремится обратить инаковерующих в лоно официальной религии, а за принятие иного вероисповедания и «отпадение» от государственной религии применяются уголовные и административные наказания [2, 5, 338 — 339]. Одновременно официальные идеологи декларируют принцип свободы совести в государстве и — совместно с бюрократами — опровергают факты нарушения этой свободы: «...все мы слишком хорошо знаем,— замечал Ленин по этому поводу,— какую цену имеют слова официальных лиц, официально ими изрекаемые» [2, 5, 339].

Как отношение бюрократии к социальной действительности и зна­нию проявлялось в управлении государством?

91

Глава 4

Ленинский анализ бюрократического определе­ния и решения социальных проблем, бюрократиче­ской статистики и концепции прогресса, отношения бюрократии к прогрессивной интеллигенции позволя­ет ответить на поставленный выше вопрос.

При его анализе следует, во-первых, исходить из соответствия между формой политического строя и при­емами государственного управления и, во-вторых, учитывать специ­фику государственного строя и политического права страны, возмож­ность конструирования противоречий между формой государственно­го строя и государственным управлением и трудности познания данного соответствия.

Ленин специально рассматривает этот вопрос в работе «Три запроса», в которой критикует П. Н. Милюкова, утверждавшего, что между формой государственного строя и управлением существует противоречие: «Усматривая тут противоречие, пытаясь конструиро­вать пропасть между «строем» и «управлением», г. Милюков тем самым низводит свою критику зла с уровня демократической борьбы до уровня либеральных благопожелапий. Создавая на слонах, фиктив­но, пропасть между тем, что в жизни неразрывно связано, Милюков именно этим поддерживает юридические и государственно-правовые

92

фикции, облегчающие оправдание зла, затемняющие его действитель­ные корни» [2, 21, 114 —115]. Ленин указывает, что при буржуазной демократии существует определенный контроль народа над управле­нием и слой чиновников меньше, чем при абсолютной монархии. Последнюю отличает реальное всевластие бюрократии. Поэтому форма политического строя выступает главной характеристикой бю­рократического управления.

Как крестьяне были рабами помещиков,— подчеркивает Ленин,— так русский народ остается до сих пор рабом чиновников. Как крестьяне при крепостном праве не имели гражданской свободы, так русский народ не имеет до сих пор политической свободы. (...) Политическая свобода означает право народа самому выбирать себе всех чиновников, устраивать всякие сходки для обсуждения всех государственных дел, издавать, без всяких разрешений, какие угодно книги и газеты» [2, 7, 134, 135].

Таким образом, в отношении между аппаратом управления и наро­дом, чиновником и гражданином переплетены экономические и поли­тические отношения различных эпох развития классового общества. Аналогично тому, как крепостной целиком зависит от феодала, так гражданин государства может зависеть от чиновника. Воля послед­него — закон для гражданина. Народ не имеет права ни выбирать, ни контролировать чиновников.

Отсюда следует, что форма государственного строя влияет на отно­шение между аппаратом управления и народом. При монархии, как это было в России, существовало феодально-крепостническое отно­шение между государством и народом. Аппарат управления, связан­ный с интересами феодалов и буржуа, проводил в то же время волю нескольких десятков чиновников, находящихся на вершине государ­ственной власти*. Эта группа оказывала решающее влияние на госу-

* «Царское самодержавие,— писал Ленин,— означает неограниченную власть царя. Народ не принимает никакого участия в устройстве государства и в управлении государством. Все законы издает, всех чиновников назначает царь один, по своей

93

дарственную власть и управление царской России. Поэтому можно сказать, что монополия чиновников на выработку и проведение внут­ренней и внешней политики — существенная характеристика бюро­кратического управления. С учетом описанных ранее традиций поли­тического бесправия народа и всевластия правительства эта монопо­лия была нормой политического права России.

Возможность конструирования противоречия между государствен­ным строем и управлением обусловлена тем, что публицист, политик, идеолог признает правомочность данного строя — и в то же время видит недостатки управления. Но, в соответствии с принципами мнимого либерализма, недостатки управления связываются с деятель­ностью низших, а достоинства — высших уровней бюрократии. Вслед­ствие этого вершина выводится за рамки критики. Поэтому обвинения в бюрократизме низших уровней, если они высказываются высшими, всегда скрывают апологетику данного политического строя и высшей бюрократии. Ленин показал, что всякая ссылка на то, что нравы мест­ной администрации хуже нравов, господствующих на вершине, есть способ маскировки глубокой взаимосвязи между верхами и низами бюрократии. Ведь убеждение в том, что высшим уровням соответ­ствуют высокие, а низшим — низкие нравы,— типично бюрократи­ческая иллюзия. В ее основе лежит представление об иерархизации нравственности производно от уровня власти. Поэтому исследователь бюрократии должен исходить из соответствия между нравами различ­ных уровней. По нравам низших уровней управления можно судить о ситуации на вершине, и наоборот. Противоречие между государствен­ным строем и управлением есть юридическая фикция, вполне соот­ветствующая бюрократическому мышлению.

Трудность познания соответствия между государственным строем

единоличной, неограниченной, самодержавной власти. Но царь, разумеется, не может даже знать все русские законы и всех русских чиновников. Царь не может даже знать того, что делается в государстве. Царь просто утверждает волю нескольких десят­ков самых крупных и самых знатных чиновников. Один человек при всем своем жела­нии не мог бы управлять таким огромным государством, как Россия. Управляет Россией не царь.— это только говорить можно о самодержавии одного человека! — управляет Россией кучка самых богатых и знатных чиновников. Царь узнает только то. что угодно бывает этой кучке сообщить ему» [2, 7, 135].

94

и управлением обусловлена не только юридическими иллюзиями, но и возможностью чисто формального устранения противоречия между государственным строем и управлением. В результате исклю­чается из анализа связь между различными уровнями бюрократии. Для познания этой связи необходимо учитывать политические права и количественный рост бюрократии.

Кастовые характеристики чиновничества заключаются в том, что оно замечательно организованно, идейно сплочено и традиционно-замкнуто [2. 7, 345]. Это обусловлено связью материальных инте­ресов бюрократии с политической формой их удовлетворения, отож­дествлением этих интересов с наличной формой социально-полити­ческого порядка. Реакционность, консерватизм, боязнь любых изме­нений и специфический политический индифферентизм — основные характеристики бюрократии как социального слоя. Она может высту­пать только инициатором таких нововведений, которые укрепляют данную политическую форму, ничем не угрожают ее материальным интересам и политическим привилегиям и способствуют преобразо­ванию политических и социальных проблем в бесконечный ряд административных действий.

Но такое преобразование непосредственно связано с количествен­ным ростом бюрократии. Она никогда не торопится издавать законы, упорядочивающие отношения между противоположными классами, если ее к этому не принуждают чрезвычайные обстоятельства. С одной стороны, как было показано, бюрократия стремится предусмот­реть все события и ситуации, добиться идеальной регламентации экономической, социальной и политической жизни. Разработка доку­ментов, регламентирующих социальную действительность, соответ­ствует материальным интересам и соображениям карьеры. С другой стороны, факт такой разработки еще не означает, что они будут про­ведены в действительность и нарушат уклад сложившихся привилегий. в первую очередь — самой бюрократии. Высший уровень всегда готов дать подачки эксплуатируемым классам для того, чтобы «...оста­вить неприкосновенным чиновничье самовластье и не дать проснуться сознанию рабочих, не дать развиться их самостоятельности. Этой

95

ужасной для него опасности правительство легко избегает, назначая новых чиновников: чиновники — его послушные слуги» [2, 4, 285].

Эта закономерность охватывает процессы разработки и приме­нения любых государственных установлений и имеет глубокие со­циальные корни.

В работе «Случайные заметки» Ленин анализирует полемику в Орловском дворянском собрании, развернувшуюся в связи с проектом договора с финансовым ведомством о предоставлении дворянам должностей сборщиков денег с казенных винных лавок. Общая ха­рактеристика проекта состояла в том, что он отличался несомненной практичностью и доказывал, что «...высшее сословие в совершенстве обладает чутьем насчет того, где бы можно урвать казенного пирога» [2, 4. 417]. При обсуждении проекта развернулась полемика между точками зрения и людьми, которых Ленин называет практиками, романтиками и государственными мужами.

Практики исходили из того, что «кормиться надо, сословие нужда­ется.... все же заработок.... не отказать же бедным дворянам в помо­щи? Да и притом ведь сборщики могут содействовать отрезвлению народа!» [2, 4, 417]. Точка зрения практиков, таким образом, своди­лась к маскировке материальных интересов заботой об «улучшении» незрелого человеческого материала.

Романтики считали, что «служить по питейной части, чуть-чуть повыше целовальников, в подчинении у простых управляющих скла­дами, «часто лиц низших сословий»!?— и полились горячие речи о великом призвании дворянства» [2, 4, 417]. Другими словами, «романтическая» точка зрения на использование государственных должностей состоит в том, что материальные интересы можно удов­летворять на социально и политически привилегированных постах. А эти посты связаны с сословными представлениями о чести, свободе, достоинстве и т. д.

Позиция государственных мужей была «предельно ясна»: «С одной стороны, нельзя не сознаться, что как будто и зазорно, но с. другой стороны, надо признаться, что выгодно» [2, 4, 417]. Нетрудно понять, что точка зрения, претендующая на государственную, заклю­чается в соединении представлений о сословной чести и свободе с

96

корыстолюбивыми намерениями. Но именно такое соединение отли­чает бюрократа: с помощью ссылок на высшие цели, благо государства, долг и совесть он маскирует своп материальные, корыстные интересы.

Этот рост означает расширение сферы вмешательства государ­ства во все социальные отношения и процессы, прежде всего — в экономические. И потому каждая новая сфера вмешательства есть «...новое гигантское поприще для чиновничьего самодурства и произ­вола, подхалимства и хищения...». Каждая новая отрасль казенного государственного хозяйства означает «...создание целой армии новых чиновников! Это настоящее нашествие целых туч чиновнической саранчи, подлизывающейся, интригующей, грабящей, изводящей паки и паки моря чернил и горы бумаги. Орловский проект — не что иное, как попытка облечь в законные формы то стремление урвать более или менее жирные кусочки казенного пирога, которое охваты­вает нашу провинцию и неминуемо грозит стране — при условии чиновнического самовластия и общественной безгласности — даль­нейшим усилением произвола и хищения. Вот маленький примерчик: еще осенью проскользнула в газетах заметка о «строительном анекдо­те в области винной монополии». В Москве сооружаются три винных склада, которые должны обслуживать всю губернию. На постройку этих складов министерством было ассигновано 1 637 000 руб. И вот оказывается, что «определилась потребность в дополнительном кре­дите в размере двух с половиной миллионов». Очевидно, здесь долж-

* Подчеркнем, что полемика между представителями различных точек зрения на использование государственных должностей в корыстных целях — необходимый объект при анализе бюрократии, поскольку «в таких спорах наглядно выступает различие между общими интересами всего класса капиталистов или землевладельцев и интересами отдельных личностей или отдельных групп; в таких спорах пробалты­вается нередко то. что, вообще говоря, тщательно скрывается» [2, 4, 421]. Значимость этого объекта тем выше, чем больше материальные интересы участников спора связаны с выполнением государственных функций.

97

ностные лица, которым вверено было казенное имущество, хапнули немножко побольше, чем 50 шаровар и несколько штук сапожного товара» [2, 4, 421-422).

Тем самым бюрократия развращает граждан. Они постоянно убеждаются в том, что корыстолюбие маскируется государственными соображениями и образует необходимую характеристику процессов осуществления власти и управления. В этом смысле размеры хищений государственных средств зависят от длительности воздействия бюро­кратии на общество: чем больше этот период, тем больше воровство у государства становится политическим стереотипом и традицией. А бюрократия — носитель данного стереотипа и традиции.

Оборотная сторона этого специфического традиционализма — бла­гонамеренность и верноподданность граждан. Паразитирование на государстве неизбежно порождает верноподданность, а верноподдан­ность укрепляет паразитизм. Эти установки экономического и полити­ческого поведения граждан оказываются развитием установок бюро­кратии, которая материально и политически зависит от государства и господствует над населением.

Расширение прав бюрократии — следующая характеристика бюрократического управления. Ленин показал, что любой новый закон не устанавливает общеобязательных, точных и неизменных правил: «...правительство предпочло предоставить побольше прав админи­страции (именно министрам), чтобы они могли вводить всякие поста­новления и льготы для фабрикантов, могли тормозить применение нового закона и т. д.» [2, 2, 283]. Бюрократии предоставляется право издавать особые правила и инструкции, регулирующие порядок введения и применения изданных законов. Это право увеличивает ее свободу действий и сводит к нулю социальную значимость всякого нового закона. Такое право становится необходимым элементом управления: «...нельзя перечислить те вопросы, разрешить которые предоставлено министрам: в законе везде наставлено здесь: «и т. п.» да «и пр.» (...) Это закон добавляет: и т. п. (и тому подобное), т. е. что хотите, то и издавайте» [2, 2, 285, 284].

98

Чтобы продемонстрировать свободу действий бюрократии и отно­шении законов, Ленин разделял их на два основных тина: законы разрешения и законы-запреты.

Законы-запреты формулируются предельно общо, «...так что адми­нистрация может запретить все, что ей угодно; в этих законах всегда есть маленькие, но очень важные добавления: «и т. п.», «и пр.». Такие словечки наглядно показывают всевластие русских чиновников, полное бесправие парода перед ними; бессмысленность и дикость той поганой канцелярщины и волокиты, которая пронизы­вает насквозь все учреждения императорского русского правитель­ства. Любой закон, от которого может быть хоть крупица пользы, всегда опутывается до такой степени этой канцелярщиной, что приме­нение закона бесконечно затягивается; и мало того: применение зако­на оставляется на полное усмотрение чиновников, которые, как вся­кий знает, готовы от души «услужить» всякой набитой мошне и напа­костить, как только возможно, простому народу» [2, 2, 285—286].

Итак, при господстве бюрократии законодательная и нормативно-распорядительная деятельность государства есть расширение прав и власти бюрократии в отношении всех сфер жизни общества. В деятельности высших уровней воплощено стремление расширить права и свободу всей бюрократии. Это стремление становится поли­тико-бюрократической инициативой. От низших требуется то же самое в процессе применения законов. Поэтому законодательные и нормативно-распорядительные процессы есть не что иное, как сред­ство расширения и укрепления бюрократической свободы. Вслед за законодательным актом следуют регламентирующие. Их смысл — за­тормозить или отменить действие новых законов. Поэтому законо­дательные и нормативно-регламентирующие процессы должны рас­сматриваться во взаимосвязи с общими характеристиками бюрокра­тического управления.

Для суждения о степени бюрократизации этих процессов необ­ходимо учитывать все ранее описанные особенности отношения бюрократии к социальной действительности и бюрократического управления. Кроме того, необходимо пользоваться критерием време­ни, т. е. установить периоды между моментами принятия новых зако­нов, моментами их применения и процессами расширения действи­тельных прав и улучшения положения трудящихся. Длительность этих периодов в определяющей степени зависит от интересов господ­ствующих классов и бюрократии. В этом смысле канцелярщина и волокита — неотъемлемые черты бюрократического управления.

99

Не менее значима и коррупция. Она бывает прямой и косвенной. Прямая коррупция — это продажность бюрократии в процессе приме­нения законов за взятку. Последняя подчинена закону иерархии и возрастает по мере движения от низших уровней к вершине. Косвен­ная коррупция определяется участием бюрократии в различных пред­приятиях эксплуататорских классов в качестве попечителя и учре­дителя: «Всякий знает, как легко попадают наши тузы-капиталисты в гостиные гг. министров для приятных бесед друг с другом, как приятельски угощаются они на своих обедах; как любезно подносят продажным чиновникам императорского правительства подачки в десятки и сотни тысяч рублей (делается это и прямо, в виде взяток, и косвенно, в виде предоставления акций «учредителям» обществ или в виде предоставления почетных и доходных мест в этих обществах). Таким образом, чем больше прав предоставит новый закон чиновникам относительно применения этого закона, тем выгод­нее и для чиновников, и для фабрикантов: для чиновников выгода в том, что можно еще хапнуть; для фабрикантов в том, что можно легче добиться льгот и поблажек» [2, 2, 286].

Громоздкость административной машины — не менее существен­ная характеристика бюрократического управления. Она выступает следствием коррупции, канцелярщины, волокиты, количественного

100

роста бюрократии и чрезмерной централизации управления. 15 резуль­тате даже самый мелкий вопрос не может быть решен без предвари­тельного согласования с вершиной иерархии. Тем самым возрастает масса законов, инструкций, циркуляров и распоряжений, образующих тот суррогат действительности, с которым имеет дело бюрократ. Кро­ме того, возрастание массы документов обусловлено стремлением бюрократа подтвердить необходимость своего существования и вечной занятости процессами управления. Главным критерием такой заня­тости служит количество рассмотренных и решенных дел.

При анализе данного управления необходимо учитывать также специфику социальной политики бюрократии, ее влияния на полити­ческую жизнь и распространение экономических и политических знаний.

Имущие классы имеют возможность влиять на политику, несмотря на «жесткость» бюрократического управления. Речь идет о выработке такой социальной политики, которая закрепляет привилегии имущих классов. Бюрократия издает законы, с помощью которых искусствен­но создаются группы людей, материально и политически обязанных правительству. С помощью политики и права поддерживаются отно­шения произвола и насилия. Социальная политика бюрократии состо­ит к сочетании карательных мер с законодательством: «...высшие

101

Как уже говорилось, бюрократия находится в состоянии граждан­ской войны с населением. Для достижения победы в этой войне карательные органы (полиция, жандармерия, политический сыск) получают особые полномочия, в которых отражаются оперативные политические интересы высшей бюрократии. Карательные органы на­ходятся на переднем крае внутренней войны и образуют такой эле­мент управления, который наиболее адекватно отражает внутреннюю политику бюрократии. Их деятельность опережает законодательные процессы, и в этом особенность бюрократического сочетания каратель­ной и законодательной политики. Социальная структура при этом дифференцируется по критерию верноподданности [2, 7, 36]. В зави­симости от данного критерия социальная политика оказывается совокупностью экономических и политических предпочтений одного класса или слоя населения другому.

В работе «Кадетский законопроект о собраниях» Ленин разви­вает Марксову идею о том, что регламентация политической жизни образует необходимый момент деятельности не только бюрократии, но и буржуазных политических партий: «Законопроект составлен либеральными чиновниками, а не демократами. В нем масса казен­ных, нелепых бюрократических правил, в нем нет необходимого с точки зрения демократии.

Воспрещаются собрания на рельсовом пути...—собрания в рас­стоянии одной версты от места заседания Государственной думы...; предварительное заявление требуется в городах, но не требуется в де­ревнях... К чему весь этот жалкий, смешной, убогий, бюрократи­ческий хлам?

Все это списано из европейских контрреволюционных законов, все это насквозь пропахло эпохами недоверия к демократии и подав­ления ее, все это безбожно устарело. Как раз в городах, например, о публичных собраниях объявляют в газетах,— к чему же идиотская волокита «заявлений»?? Только к тому, исключительно к тому, чтобы доказать власть имущим, что мы-де, кадеты, стоим на «государствен­ной» точке зрения, что мы-де «люди порядка» (т. е. враги демокра­тии), что мы «тоже умеем ценить» чиновническое крючкотворство.

А важного и серьезного для современной демократии в проекте нет. Для массы важно иметь помещение для собраний. Необходим закон, что по требованию, скажем, известного небольшого числа граж-

102

дан все общественные здания, школы и т. п. по вечерам и в свободные часы вообще должны быть бесплатно и беспрепятствен но предостав­ляемы народу под собрания. Во Франции так делают, и кроме дикости Пуришкевичей иных препятствий этому демократическому обычаю быть не может.

Нетрудно понять, что недоверие к населению является основанием регламентации политической жизни. Ранее говорилось, что недоверие к действительности,— стандарт мышления и поведения бюрократа. Он заимствуется политическими партиями и их лидерами. Поэтому бюрократизация партий — неизбежное следствие воздействия бюро­кратии на политику. В частности, идеологи и политики буржуазных партий заимствуют у бюрократии законы-запреты в отношении не­посредственной политической инициативы масс. Факт бюрократиза­ции партий может быть изучен на основе выявления стандартов бюрократического отношения к действительности в программах, стра­тегии, тактике и непосредственной политической деятельности бур­жуазных партий и лидеров.

Основным принципом такого исследования выступает противопо­ставление демократических и бюрократических способов организации политической воли народа. Демократия — это такой политический порядок, при котором массы населения и политические организа­ции свободны от бюрократического отношения к действитель­ности, свободно выражают свои политические взгляды и доверяют друг другу. Но этот идеал недостижим в буржуазном государстве. Буржуазные политические партии в программных и тактических установках, а также в практической политике руководствуются пред­ставлением о государстве как организации порядка и выразителе всеобщих интересов. Если такое представление используется, то оно обнаруживает лояльность партии в отношении бюрократии. А вслед за декларацией лояльности наступает типично бюрократическая реак­ция на скопления людей: партия формулирует ряд запретов по отношению к собраниям народа.

Отношение между демократическими и бюрократическими тенден­циями политических партий может быть выявлено на основании пози­ции руководства партий относительно собраний народа. Ленин, в частности, показывает, что основанием для собраний людей и обсуж­дения на них вопросов общественной и политической жизни является требование небольшого числа граждан, а не навязывание им воли политических партий и лидеров, если даже они декларируют при­верженность к демократии. Собрание как выражение политической воли народа — один из демократических обычаев политической жизни. О его распространенности можно судить на основе учета ко-

103

личества и частоты использования общественных зданий для собра­ний граждан по обсуждению общественных и политических вопросов, наличия или отсутствия в законодательстве права населения исполь­зовать общественные здания для политических собраний.

В статье «О чем думают наши министры?» Ленин отмечает, что сугубо образовательное предприятие — воскресные школы для рабо­чих — вызвало опасение царской бюрократии. Ей непонятно беско­рыстие людей, преподающих в воскресных школах: «...министра смущает то, что учителя воскресных школ не получают жалованья. Он привык видеть, что служащие ему шпионы и чиновники служат только из-за жалованья, служат тому, кто больше дает денег, а тут вдруг люди работают, служат, занимаются и все это... даром. По­дозрительно! думает министр и подсылает шпионов разведать дело» [2, 2, 78]. Бюрократ убежден, что своекорыстие — основной мотив деятельности и отношений людей, в том числе в процессах производ­ства и распространения знаний. Никакой незаинтересованности и любознательности в отношении знаний нет и быть не может!— так думает бюрократ, даже при неграмотности массы населения. Он убежден в том, что лица, производящие и передающие знания, должны состоять на государственной службе, и подобно другим чиновникам, получать жалованье. И факт получения человеком жало­ванья для бюрократа означает основную гарантию качественности знания. По этому основанию всякое бескорыстное производство и передача знаний подозрительны.

Подозрение распространяется также на программы обучения. Даже в чисто просветительской деятельности бюрократ видит пропа­ганду определенных социально-политических взглядов. Так, у цар­ского бюрократа вызывало подозрение обсуждение таких вопросов, как закрепощение и раскрепощение сословий, восстание Разина и Пугачева, происхождение общества и государства. «Чтение по этой программе,— писал министр внутренних дел,— безусловно негодной для народной школы, дает полную возможность лектору ознако­мить постепенно слушателей и с теориями Карла Маркса, Энгельса и т. п., а присутствующее по назначению епархиального начальства лицо едва ли будет в состоянии уловить в чтении начатки социал-

104

Воздействие бюрократии на политику не ограничивается внут­ренней политикой. Оно распространяется также на внешнюю. Ана­лизируя причины войны 1899 —1900 гг. России с Китаем, Ленин отме­чал, что война соответствовала интересам не только буржуазии, но и высшей бюрократии; она была выгодна «...кучке дворян, занимающих высокие места на гражданской и военной службе. Им нужна политика приключений, потому что в ней можно выслужиться, сделать карьеру, прославить себя «подвигами». Интересам этой кучки капиталистов и чиновных пройдох наше правительство, не колеблясь, приносит в жертву интересы всего народа. Самодержавное царское правительство и в этом случае, как и всегда, оказывается правительством безответ­ственных чиновников, раболепствующих перед тузами-капиталиста­ми и дворянами» [2, 4, 381].

Таким образом, война как направление внешней политики госу­дарства соответствует интересам высшей бюрократии потому, что она представляет собой удобный способ продвижения по службе. С точки зрения высшей бюрократии война — это рядовое и обычное явление международной политики. А данная политика — одна из важнейших сфер деятельности высших эшелонов бюрократии различных стран. Поэтому степень агрессивности государства не в последней степени

105

При подготовке и во время войны на печать и другие каналы ин­формации накладываются дополнительные ограничения. Барьером для печатания материалов об экономической стороне войны, не говоря уже о правдивом, объективном изложении военных действий, служат соображения военной и государственной тайны. Но эти соображения вполне вписываются в бюрократическую схему отно­шения к действительности, о чем уже шла речь выше. Поэтому сокры­тие правды о положении дел внутри государства, и о его действитель­ных отношениях с другими государствами — универсальная харак­теристика бюрократического управления: «Российская бюрократия мешает русскому народу узнать всю правду о его положении» [2, 12, 354]. События внутренней жизни страны и международной политики излагаются совершенно необъективно, что создает «...во­пиющее несоответствие между чудовищностью фактов и канцелярски­ми умолчаниями канцелярски-сдержанных запросов» [2, 13, 202]. Это несоответствие и выражается в общих характеристиках бюрокра­тического управления.

Как они проявлялись в деятельности различных звеньев государ­ственной машины царской России?